ГЛАВА ПЕРВАЯ. Существуют такие слова,

Существуют такие слова,

как экстаз, забытье, освобождение;

порой мы готовы ждать всю жизнь,

чтобы употребить их по назначению.

Карл Филлипс

I

– На секунду я увидела в нем что-то еще, – говорит она мягко, и слова ее полны сочувствия. – Желание чего-то большего, чем просто власть. Быть может, того, чего он никогда не имел.

В душе его поднимается гнев: подумать только, как легко с ее губ слетают слова жалости к человеку, который ему самому не принес ничего, кроме горя! В то время как перед ней стоит тот, что сходил с ума от беспокойства за нее, делал ради нее то, чего не сделал бы ни для кого другого... когда-то он дошел до края света, чтобы вырвать ее из лап ублюдка, о котором она теперь отзывается с такой симпатией!..

– Я так смотрю, он и впрямь получил, чего хотел, – желчно произносит он, хотя отлично понимает – то, что она говорит, имеет совершенно другой смысл. Но он не может справиться с собой: из-за стресса, накопившегося за эти дни – за эти годы! – его сердце исходит горечью.

Полные неподдельного смущения глаза обращаются к нему:

– Что ты сказал?

– Я не могу понять этой жалости к человеку, который, по всей видимости, хотел воспользоваться... – «Тобой», недоговаривает он. Ему в последнее время никак не отделаться от наваждения, что все без исключения окружающие ее мужчины тайно вожделеют ее тела. Более того, они вожделеют и ее разума, не говоря уже о ненасытной жажде обладания ее сердцем. Так же, как и он.

Он не имеет права касаться прошлого, особенно тех слов и поступков, о которых они оба потом сильно пожалели. Но ему чертовски надоело юлить вокруг да около запретного предмета. За эти шесть месяцев его мир круто поменялся, лишь одно осталось неизменным, и с этим пора что-то делать. Мягко говоря, неожиданная поездка Скалли с Курильщиком вызвала у него воспоминание о давнишней лихорадочной гонке – когда он с великим трудом нашел напарницу, чтобы снова потерять.

– Снова потянуло на сигареты, Скалли?

Он ловит ее ненавидящий взгляд и невольно скрипит зубами от ревности. Однако самообладание немедленно возвращается к ней – она встает в защитную позу, скрестив руки на груди.

– Говори яснее, Малдер. За эти выходные я порядком устала от двусмысленностей.

Это она-то устала?! Преодолевая дикое искушение придушить ее, он цедит сквозь зубы:

– На будущее, Скалли, – сто раз подумай, прежде чем сделать что-либо подобное. Мне было страшно за тебя, ясно? И то, что ты тайком сбежала от меня, – это просто... – Как же родственны между собой гнев и страх, думает он, – ведь когда она сбежала в Новый Орлеан, ему было тоже страшно. Но тот страх не идет ни в какое сравнение с тем, что он испытывал в течение этих двух дней – каждый раз, как он закрывал глаза, ему представлялось ее безжизненное тело, прибитое волнами к одному из берегов Потомака. – Короче, трудно вообразить себе более идиотский поступок.

От такой грубости краски в одно мгновение сбегают с ее лица, и она в свою очередь сбрасывает маску сдержанности:

– Ты называешь этот поступок идиотским?! Сколько раз я могла бы сказать то же самое о тебе! Я-то хоть удосужилась сообщить, что со мной все нормально!

Правота целиком на ее стороне, однако, его уже понесло и, не думая о том, что говорит, он холодно пресекает ее справедливые возражения:

– От твоего «Я в порядке» в исполнении Скиннера мне легче не стало. Особенно когда я узнал, что ты наедине с тем человеком...

Он багровеет от ее ледяного ответа:

– Вспомни о той пленке. Ты же получил ее, значит должен знать, где я была и что делала...

– Да уж, это согреет меня в течение последующих пятидесяти лет, – фыркает он, не осознавая, что своими необдуманными, сказанными в запале словами выдает себя, как мальчишка.

– И что теперь – вражда навеки? – мягким, но вместе с тем убийственно прохладным тоном. – Ты уж прости меня, Малдер, но кажется, нам следует кое-что прояснить – раз и навсегда.

– Что, например? – с фальшивой бравадой откликается он, потому что отступать все равно некуда.

– Например, тот факт, что я не являюсь твоей собственностью. Моя жизнь принадлежит мне. Ни тебе, ни кому-либо еще…

И тут его осеняет: до завершения их многолетнего марафона остаются считанные миллиметры. Потому что на кончике языка вертится неуверенное: «Но ведь это и моя жизнь».

Слов нет, он прекрасно знает, что ее жизнь ему не принадлежит, и не собирается утверждать обратное. Однако желание принять ее в свои объятия, и показать, что связаны они не только узами партнерства, вкупе с трепетной жаждой освободиться от гнетущего груза, давит на него изнутри, настойчиво требуя разрушить каменную стену. Но нет, она непременно оттолкнет его, и дай бог, чтоб обошлось только этим. И тут весь гнев куда-то незаметно исчезает, и с языка его сходят лишь жалкие слова:

– А если я хочу, чтобы эта жизнь стала и моей?

Наконец-то. Первый по-настоящему честный, искренний шаг вперед, с того памятного лета, когда он неуклюже признался ей, – вот, кстати, еще один пример старательно проигнорированного обоими шага к сближению. Но теперь пришло время вымести из-под ковра все, что там накопилось.

Он ждет. Ждет. Она не отвечает. Лишь напряженно застывает в полуобороте и жмурится от прощальных лучей заходящего солнца.

И ничего не говорит.

Он отворачивается и быстрым шагом идет прочь, все больше удлиняя расстояние между нею и собой. Она выкрикивает его имя. Но он и так прекрасно знает, как его зовут. И ее красноречивого молчания ему вполне достаточно.

II

Сигареты – его старые знакомые. Он даже помнит тот день, когда распрощался с ними. Это был день, когда Диана укатила в Европу, унеся с собой последнее напоминание о нормальной жизни. Обычно они курили вдвоем – после обеда, после секса, на работе. И когда она уехала, курить в одиночестве ему не захотелось.

Он откидывается в кресле, зажигает сигарету и с чувством затягивается. Теперь он понимает, почему сигареты принимали немаловажное участие в том спектакле – потому что кружат голову, как ничто другое. Конечно, с Его Величеством Сексом не сравнить, но ощущение необыкновенное, острое, словно тысячи иголочек покалывают мозг. Любопытно, курила ли Скалли на пару со Спендером? Разжигала ли ему сигаретку в надежде вытянуть из него что-нибудь? Известно, что пристрастие к куреву не изжить ничем, и легчайшего соблазна достаточно, чтоб оно заявило о себе.

Он отлично знает, что Скалли способна всегда остановиться в нужный момент... О Боже, нет, не стоит сейчас размышлять об этом, это значит – снова наступить на любимую мозоль. Пусть добыча информации, даже о тайнах мирового масштаба, никогда особо ее не интересовала. Но когда они сидели в том пустом офисе, он глядел в ее полные боли и жалости глаза... и понимал, что прокуренный старикашка сумел задеть тщательно скрывавшуюся до сих пор струнку ее души.

Он хочет узнать эту струнку. Однажды ему это даже удалось, но так недолго и поверхностно, что впору сомневаться, было ли это на самом деле. Но все, же было, и уже пора попробовать еще раз. Другой возможности может не представиться.

Откинувшись на кованую спинку кресла, он размышляет обо всех упущенных возможностях. О том, что могло быть сказано... о том, что было сказано, но не было услышано...

III

...тщетность...

В ту ночь в Онкологическом центре царила мертвая тишина. Часами он бродил по коридорам и размышлял, все еще пытаясь хорохориться. Но предложение Курильщика, вначале с презрением отвергнутое, не шло из головы. Приманка в виде Саманты почти лишила его способности сопротивляться. Не так давно он говорил Скалли, что сделает для нее все, что угодно. Но он и подумать не мог, что все, что угодно может значить, в том числе, и предательство его священных идеалов.

Так рассуждая, мрачный субъект прошествовал к двери, за которой спала женщина. Сигнальный огонь ее волос указал ему путь к ней. Он провел пальцами по ее пепельно-бледному лицу. Легко, словно перышком коснулся. Рак уже раскачивал над ней свой погребальный колокол, и синяки под ее глазами свидетельствовали о невообразимых муках души и тела. Он почувствовал растущую боль в груди и в мольбе преклонил колени.

Почему она?

Такой вопрос раз за разом прокручивал его истерзанный мозг, в то время как глаза наполнялись и переполнялись слезами, горячими капельками, падавшими с его щек на ее руку. Он открыл рот в попытке высвободить сжимавший все его существо отчаянный крик, но в последнюю секунду сдержался и вместо этого прошептал услышанную где-то клятву:

«Я принадлежу своей любимой, так же, как любимая принадлежит мне»...

...и когда были выплаканы все слезы и сказаны все слова любви, он собрался с духом и поцеловал ей руку – в первый и последний раз, отчетливо сознавая, что никакой ответной реакции не будет. Она верила в него, и пока она была жива, он ни за что не посмел бы разрушить ее веру. Ни за что… хотя у него и промелькнула мысль, что все же...

Внезапно ему стало дурно от собственного эгоизма.

IV

Курево – это зло, решает он. Такое же зло, как и медленное умирание. Он яростно впечатывает окурок в пепельницу.

И тут же зажигает новую сигарету. Сегодня он точно не умрет. Он еще успеет это сделать. Однако по милости Даны Скалли ему предстоит принять битву за Новый Орлеан, и еще неизвестно, сколько шишек он себе набьет.

Патрика не видно, но в остальном отель остался таким, как прежде. Идеально отштукатуренные стены и балконные решетки из полированного камня. Пока человек борется за выживание, здание стоит незыблемо, лишь медленно раздаваясь по швам от сырости. Совершенное место для сокрытия грехов и изгнания демонов.

Он ждет. Интересно, когда она приедет? Не то чтобы он специально пытался запутать следы. Короткий телефонный звонок Скиннеру с просьбой о небольшом отпуске, затем зашифрованный e-mail к ней, и вот он в Новом Орлеане. Не в том же номере – это было бы слишком даже для него. Но он видит тот номер в здании, напротив, через двор. Если прищуриться хорошенько, можно представить двоих призраков на затемненном балконе – мужчину и женщину. Одна умирает, хотя еще не знает об этом, и отчаянно пытается почувствовать вкус жизни. Другой же глупо дает ей все, чего она хочет, и просит взамен только об одном. Он не произносит этого вслух, но все и так понятно. И, как всегда, когда до желанной цели остается всего один шаг, его что-то останавливает.

Три года не сумели стереть из его памяти все, что произошло тогда. Они были совсем другими людьми – конечно же, друзьями, но относились друг к другу с опаской, которая однажды вполне могла вылиться в большую войну. В ту памятную ночь наступило перемирие. И тогда же, в сырой темной комнате, был заключен пакт. Дана гарантия того, что произошедшее никогда не выплывет наружу – хотя впоследствии бывало порой так трудно удержаться от воспоминаний...

V

...вторжение...

– Скажем так, в конце истории ты оказываешься обнаженной в объятиях Незнакомца в квартире без мебели на четвертом этаже. – Оба немедленно вспыхнули, и вспышка эта накалила и без того душную атмосферу. Следующая фраза прозвучала провокационно, тем более что он отлично знал, чего ей стоит сейчас удерживать контроль. – Я так полагаю, это тоже... предшествует фактам?

Она метнула на него взгляд, и он понял, что намек дошел до нее. Она соизволила покраснеть, и это еще больше уверило его.

– Я думала, ты знаешь меня лучше, Малдер.

Так оно и было. Вот почему он задал этот вопрос в первую очередь.

VI

Думает ли она об этой ночи? Бывает ли такое, что воспоминание накрывает ее с головой, вырывая из глубокого, похожего на смерть сна, столь невыносимым желанием, что становится невозможно дышать? Если бы его сейчас заставили отвечать перед судом, то ему пришлось бы сказать «нет», потому что никто не знает ее так, как он.

Но однажды грубо мужской, собственнической стороне его натуры удалось разглядеть в глубине этих холодно-голубых ирисов алую сердцевину. Красный шелковый халат, ногти рубинового оттенка, апельсиновое пламя волос, разметавшихся по белоснежной ткани. Румянец пресыщенности, заливавший тела их обоих, сплошь покрытые потом и слезами. Жаркие, яркие воспоминания о сексе и забытье, – воспоминания, от которых она никогда не сможет отделаться.

Он делает глубокую затяжку и думает о ее болезни. Несмотря на выздоровление напарницы, страх так и не покинул его, а остался медленно, день ото дня, пожирать его душу. И вроде бы хватит уже, он и так порядком натерпелся...

VII

...обязательство...

Обжигающие, медленные потоки воды жалили его кожу. Но гораздо невыносимее был ее пронзительный, обвиняющий взгляд.

Он не видел ее, по крайней мере, два часа, с тех пор как Диана сотоварищи вышвырнули их вон, заставив страдать от неизвестности и беспомощности. Теперь он увидел, что техники обращались с напарницей так же безжалостно, как с ним – глаза ее покраснели, и он содрогнулся, заметив воспаленные следы от грубой щетки у нее на руках и шее.

Он хотел ей что-то сказать, но слова застряли в горле. Душ – не место для разговоров. Слишком сложно вести конструктивную беседу, если ты и твой собеседник стоите менее чем в футе друг от друга, голые и мокрые.

Эта мысль исказила его лицо, он нахмурился, вспомнив похожую голую, мокрую, немую тишину. Ему не хотелось думать об этом. С тех пор прошли целые годы, тем более что сейчас это воспоминание пришлось совсем некстати.

Вместо этого он повернулся спиной, оставив ей некое подобие уединенности. И тут же почуял ее беспокойство. Вернее, разочарование. Но, по правде говоря, он ведь понятия не имел, что ей сказать.

Вода резко перестала течь, и он обернулся, мельком разглядев верхнюю часть ее груди, прежде чем она в свою очередь отвернулась от него. Когда она пошла из душа, он прильнул к стеклянной перегородке, словно соглядатай, не в состоянии отвести взгляд от того, что представлялось ему лишь в мечтах.

Впрочем, почему только в мечтах? Даже борясь за ее жизнь в Антарктике, он не прекращал любоваться ею. И нужно немедленно выбросить «другую» из головы. Да он и так уже выбросил…

Разве нет?

Потом, в раздевалке, уже немного отрегулировав рычаги самоконтроля и тщательно подбирая слова, он пытался пошутить и тем самым наладить знакомый тон их общения. Но прежде чем он смог справиться с ее гневом, их нервам предстояло выдержать еще одно испытание.

Он сел. Обида на ее подчеркнутое равнодушие разгоралась в нем все сильнее и сильнее.

– Они сожгли нашу одежду.

В кои-то веки они остались одни, но все, что он получил в ответ – бесстрастный испытующий взгляд. Последняя попытка разрядить обстановку.

– Эй... я слыхал, что серый цвет – это новая разновидность черного.

Не сработало.

– Малдер, это очень грязное дело, и вовсе не потому, что я считаю эту женщину... ну, в общем, думаю, ты знаешь, кем я считаю эту женщину.

О, Господи, простонал он мысленно, снова-здорово. Диана. Ну, когда Скалли начнет говорить прямо, без обиняков, то, что действительно хочет сказать? Но, так или иначе, он все равно будет ее слушать.

Конечно, он был в курсе ее мнения о Диане. Дело-то было не в этом. Он зверски устал от взаимного надутого молчания. Поговори со мной, Скалли, едва не кричал он.

– Нет. Впрочем, ты отлично умеешь скрывать свои чувства.

Сарказм сработал. Ситуация переломилась. И она клюнула на это… и попалась на крючок.

VIII

Несмотря на всю низость реплики, произнесенной в той раздевалке, он ведь говорил тогда правду – по крайней мере, ему так казалось. Поцелуи в щеку, лоб, потоки радостных слез – трогательные мгновения их продолжительной дружбы... все это автоматически привело к ней самой. И он не может не признавать, что такие моменты стали манной небесной для его изголодавшейся души, особенно тогда, когда он бывал сломлен очередным фиаско в своей одинокой жизни.

Но они зашли слишком далеко, и его одолела усталость. Однажды она стояла в комнате, очень похожей на эту, и говорила о пиках фрустрационного цикла. Словно бомба с часовым механизмом, эта гадость сидит внутри и растравляет тебе душу до тех пор, пока не взрывается неуправляемым потоком эмоций.

Теперь он знает, что она тогда имела в виду. И если ему хорошо удалось удержаться на расстоянии от нее, после того как он познал ее тело, то теперь ему чертовски хорошо удастся любить ее после стольких лет ожидания. Если она в состоянии соблазниться лживыми словами злейшего врага... после того как он буквально окунул ее в поэзию своей души... если она так ничего и не поняла, тогда за взрывом последует бесповоротное охлаждение отношений.

Глубоко вздохнув, он заставил себя умерить гнев и молить бога, чтобы тот дал ему сил выиграть решающую битву. Потому что иного выбора у него нет.

IX

Ей и в самом деле не хочется этого делать, но и труса праздновать тоже не в ее привычках. Как будто три последних года были прожиты без намека на трусость, думает она, укоризненно покачивая головой.

За окном самолета садится солнце. Алые сполохи, озаряющие ее с левой стороны, словно указывают ей путь в Новый Орлеан. Приближаются сумерки, и ее невольно охватывает дрожь – в последний раз, когда она погружалась в багряную бездну этого города, она думала, что никогда не найдет дорогу домой.

Путешествие было долгим и утомительным, и теперь она окончательно может признаться себе, что ей страшно. Врожденная гордость, вымуштрованная за годы жизни по расписанию, не позволила бы ей этого даже перед лицом смерти. Особенно перед лицом смерти. Дочь Ахава не может быть нерешительной. Она может сомневаться, но потом всегда затягивает пояс потуже и идет дальше.

И пусть теперь у нее в животе все переворачивается от страха. Нет никакого смысла дольше сдерживаться – все равно он видит ее насквозь своими мудрыми глазами.

X

...надлом...

– Неужели ты думаешь, что я хочу услышать именно это?

– Нет. – Она и вправду не знала, что он хотел услышать. Знала только – чем бы это ни было, она не сможет этого выразить словами.

– Ты можешь верить во что угодно, Скалли, но правду ты от меня не скроешь. Потому что если это сделаешь, то, значит, ты работаешь против меня... и против себя. – Его зрачки буквально сверлили ее насквозь, пока он выплескивал на нее свои страхи. – Я знаю, чего ты боишься. Я и сам этого боюсь.

Она предпочла проигнорировать это заявление. Так было легче.

– Врач сказал, что со мной все нормально. – Аргумент был слабый, это она и сама понимала. Но она не позволила бы страху взять над ней верх. Только не при нем. При нем – никогда.

– Надеюсь, это правда.

Несколько мгновений спустя ее довел до животного ужаса призрак Гарольда Спуллера. Ей нестерпимо захотелось вернуться обратно и очутиться в объятиях Малдера.

Беззвучные слезы заструились по ее щекам, задрожала рука, взявшаяся за ручку двери. Нет ничего постыдного в том, чтобы искать утешения, пыталась она внушить себе. Он не воспримет это как нечто недостойное тебя. Он даст тебе все, в чем ты нуждаешься морально… и физически. Даст тебе жизнь.

Вспышка света на обледенелом тротуаре против входной двери привлекла ее внимание. Она сделала глубокий вдох и затаила дыхание, увидев, как открывается дверь дома напротив. Его незастегнутое пальто обвилось вокруг тела, словно поникшие крылья у ангела тьмы.

Он шел медленно, опустив голову, пар его дыхания смешивался с метелью. Выйдя из круга резкого света, шедшего из окна больницы, он начал растворяться в темноте, направляясь к машине. Машина была припаркована на улице, ярдах в двадцати от больницы, и женщина стояла прямо перед ней. Это был шанс.

Не снимая перчаток, она утерла слезы и задышала ровно, спокойно, даже расслабилась вплоть до легкой улыбки. Сейчас все в ее руках. Весь страх улетучится, когда она коснется своими губами его губ. Схватив ключи от машины, она вновь взялась за ручку двери.

Он шагнул на лед, сразу поскользнулся, и сквозь метель до ее ушей донеслось сдержанное ругательство. Сгорбившись, он оперся на машину, и белый пар его дыхания стал вырываться глубокими, частыми толчками. Она видела всего лишь его смутный, размытый профиль, но чувствовала, что горе его безгранично. Вся его темная фигура кричала о полном поражении. Незащищенная от мороза рука лихорадочно терла бровь, все тело содрогалось в немом отчаянии.

Задушенный возглас сорвался с ее губ, когда она увидела, как он расстроен, и новый поток слез затопил ее глаза. Она не имела права сейчас взваливать на него и свои проблемы. Она могла только смотреть, как он борется с самим собой. С ее стороны было нечестно требовать от него утешения тогда, когда у самой нее ничего уже не осталось.

Она не могла заставить себя не умирать. И не в состоянии была заставлять его растрачивать силы впустую.

Несколькими минутами спустя, он собрался с духом и уехал, рискованно развернув машину на обледеневшей дороге. Она тоже завела машину и тихо направилась в противоположную сторону.

XI

Все дороги всегда вели к нему. Пусть даже они были замусорены осколками нарушенных обещаний и ошметками упущенных моментов. Хочется надеяться, что это путешествие, наконец, приведет ее к долгожданному пристанищу. Она так устала идти вслед за ним, только чтобы затем из страха переметнуться на другую сторону дороги.

Толчок приземлившегося самолета заставляет ее вздрогнуть и вцепиться в подлокотники кресла. Если она в состоянии побороть свой страх перед полетами, то сумеет справиться и со всем остальным, ведь так?..

XII

...основание...

– …думаю, она просто хочет, чтобы ее считали сильной, независимой...

Она сверкнула на него глазами, понимая, что слова имеют двойной смысл и относятся не только к Марте Гленн. Они были словно прикосновение пальцев, призванное не причинить боль, но пробудить, вызвать ответное чувство.

На одно мгновение она позволила себе роскошь поддаться мысли, что он признает ее право на силу.

– Это так важно для нее.

Она приняла это к сведению и продолжила разговор.

XIII

Такси бойко лавирует в вечернем потоке движения, пару раз, едва не «поцеловавшись» с машинами на запруженном шоссе.

Она уже ездила этим маршрутом и знает, что всего через несколько минут будет на месте. Ей интересно, все ли там по-прежнему. Должно быть, так. В этом старинном городе ничего не меняется, по крайней мере, не во Французском Квартале.

Когда они пересекают границу города, время стремительно разворачивается вспять. Белые заборы и сталь сменяются красным кирпичом и черными, с орнаментом, оградами. То, что он выбрал тот самый отель, и вправду говорит о многом. И он ждет ее, возможно в том же самом номере, где все началось и закончилось.

Он прошел весь этот путь, чтобы доказать очевидное, точно так же, как она – три года назад. И ей не осталось ничего другого, как последовать за ним, поэтому она упаковала в чемодан полную смену одежды.

Она сделает все, о чем бы он ни попросил. Все.

Она говорит себе это так убежденно. Но мерзкий голосок внутри не оставляет в покое.

А что если он попросит о невозможном?

XIV

...проникновение...

Не зажигая света, она вышла из спальни, переодетая, при полном параде. Легкое движение справа заставило ее на мгновение оцепенеть, но реакция дала сбой из-за бессонной ночи. Вместо того чтобы потянуться за оружием, она застыла на месте с беспомощно поднятыми руками.

– Все в порядке, это я.

Сгорбившись, она прошла в кухню и включила свет, который немедленно безжалостно высветил все вокруг, в том числе и круги у нее под глазами, которые она так упорно и безуспешно пыталась замаскировать.

– Малдер, зачем ты пришел? – Стоя спиной к нему, она заняла трясущиеся руки приготовлением кофе, и слова ее были произнесены тихо и с ноткой безнадежности.

Кроткий ответ из гостиной:

– Я и не уходил.

Охранник нашелся. Вечно лезет, куда не просят, вечно отнимает у нее личное пространство этим своим удушливым молчанием и призрачными объятиями. Вот и сейчас она почти видит, как двигаются его руки, сжимая и разжимая ладони в карманах, в тщетном стремлении не коснуться ее.

Господи, как тяжело. Невыносимо. Ей захотелось выругаться, приказать ему перестать напирать. Чтоб прекратил выворачивать ей душу. Но она смертельно устала защищаться от всяческих поползновений на свою особу, хотя и старалась не подавать виду.

– Я же тебе сказала тогда, что чувствую себя нормально. Поехал бы домой, отдохнул.

Отяжелевший стеклянный графин вывернул ей руку, не давая отойти от раковины.

– Я не могу.

Это прозвучало настолько эмоционально, с такой горячностью, что она обернулась. Краска гнева залила ей лицо и грудь, и, зная, что ее слова могут обидеть кого угодно, только не его, она резко бросила:

– Может быть, хватит? Это не твое дело, Малдер! Я не позволю тебе нянчиться со мной, как с младенцем!

В темноте гостиной едва проступали очертания его фигуры, но она сумела углядеть, что руки его, запрятанные в карманы джинсов, сжаты в кулаки.

– Тебе нужна помощь, Скалли.

Она повернулась обратно к раковине и выдавила:

– Боже мой, Малдер... это всего лишь ночной кошмар... Со мной это случается постоянно...

– И ты постоянно будишь соседей своими криками?

Поджав губы, она с силой повернула кран с холодной водой, чтобы только не слушать его.

– Черт возьми, Скалли... когда мне позвонили из полиции, я подумал...

– Ну и что ты подумал? – взвилась она. – Что Пфастер поднялся из могилы, чтобы окончательно доломать свою игрушку? Прости, разочаровала!

– Разочаровала?! Да что ты несешь?

Ну, все, сам напросился, промелькнуло у нее в голове. Больше она не в силах сдерживаться – видит Бог, он долго искушал ее. Сейчас ему будет очень больно... это была последняя мысль, прежде чем она дала волю языку.

– Слушай, ты случайно не завел очередное дело в честь моего третьего появления в икс-файлах? Или уже четвертого? Дело повернутого на мне Пэджетта тоже считается, правда ведь? – Она чуть не оглохла от собственного голоса, показавшегося ей в этот момент просто нестерпимым. Почему он не оставит ее в покое? Пусть убирается, пока она не порвала себе связки от крика.

– Скалли... – обреченно начал он. Она почувствовала его приближение, и мозг ее забил тревогу, настаивая на немедленном, окончательном уничтожении противника.

– А, может быть, ты просто завел особую папочку с моей фоткой на обложке, а внутри – всего два раздела: «была там-то, делала то-то»?

Как только эти слова вылетели из ее рта, она поняла, что добилась своего. И немедленно захотела навсегда забрать их.

Воцарился холод, омываемый лишь льдом его молчания. И вот она уже готова разреветься, в точности как вчера вечером, когда он приехал и обнял ее. Но настоящей Дане Скалли такое несвойственно. И если сейчас она позволит себе рассопливиться, то ужом заползет обратно в свою квартиру и никогда уже не рискнет высунуть оттуда нос.

Графин со звоном опустился на фарфор раковины. Она обернулась со словами извинения на губах:

– Малдер, я...

Тихий щелчок входной двери оглушил ее своей бесповоротностью. Она стояла в полном смятении от себя самой, и даже обязанность дышать казалась ей сейчас непосильным грузом.

Нет, она не станет плакать.

Она выпрямилась. В стену, окружающую ее сердце, только что вложили последний кирпичик. Дрожащие пальцы сунули графин под струю воды.

Кровоточит, удивленно подумала она. Крохотные капли воды по одной просачивались сквозь трещину в стекле, пытаясь покинуть свое прибежище.

И скандал этот – лишняя трещина в ее израненной, хрупкой душе. Все ее существо, все ее чувства начали просачиваться наружу, вымывая бетон, так долго скреплявший кирпичи вокруг ее сердца.

На бортик раковины упала слезинка. Потом еще одна. Съежившись на полу, женщина заплакала. От обиды за себя... и за него.

Затем она встала, оправила жакет и подошла к телефону. Несмотря на ранний час, она помнила разрешение звонить в любое время, с тех пор как они расстались неделю назад после окончания обязательных сборов Бюро.

Как только в трубке раздалось хрипловатое «Алло?», она вновь обрела дар речи.

– Карен, вы?..

XV

Уже девятый час, когда она заходит в отель. Так и не осознав, как сильно ее молчание в кабинете Курильщика повлияло на напарника, весь следующий день она ждала его на работе. В конце концов, это не первая их ссора. И не последняя. И вообще, через пару дней все придет в норму... так всегда бывает.

Прошла всего лишь пара часов с тех пор как она в последний раз перечитала письмо Малдера и позвонила Скиннеру. Отпуск? Малдер никогда добровольно не уходил на каникулы... только если его заставляли. И тут же ей на ум немедленно приходит последний раз, когда он взял отпуск.

«Довольно забавно прозвучит, – я всегда хотел посетить это место. Совершить нечто вроде духовного путешествия».

Это пока она находилась в Филадельфии. Она ведь так и не узнала, куда он ездил.

– Мэм, я могу вам помочь?

Моргнув, она понимает, что стоит у стойки портье. А Патрика-то здесь больше нет, проносится в ее голове равнодушная мысль. Три года назад Ана умерла, просуществовав всего одну ночь; вполне закономерно, что и от Патрика осталось лишь воспоминание.

– М-м-м... да, – протягивает она, затем откашливается. – Я ищу одного человека – он должен был приехать сюда этим утром. – Она чувствует себя круглой дурой. Но Малдер должен быть в Новом Орлеане, он же прислал ей днем сообщение по e-mail, в котором намекал, что поедет сюда. Отсрочка достаточная, чтобы он успел сбежать с работы; само письмо дошло до нее достаточно быстро, чтобы избавить ее от бесплодных звонков и, как следствие, опрометчивых поисков.

Ах, он знает ее как облупленную. Шесть слов, упакованных в одну простую многозначительную фразу, безошибочно определяющую его местонахождение:

«Ты знаешь, чего я хочу, Ана».

Как драматично, скорее даже мелодраматично, но это же Малдер. Чуткий интеллигент, способный так ловко и уверенно обращаться со скрытой, чувственной стороной ее натуры. Подумать только, единой его просьбы достаточно, чтобы она куда-то помчалась; одно только имя – и она готова упасть перед ним на колени.

Итак, она вычислила его местоположение, руководствуясь лишь сентиментальными, полными надежд воспоминаниями. Значит, вполне могла ошибиться. Ей следовало спросить Стрелков, чтобы убедиться в правильности своей догадки. Но она бы не вынесла их любопытствующих расспросов, тем более что Малдер уже науськал их на ее поиски пару дней назад.

И все-таки она позвонила им, пытаясь скрыть беспокойство за дежурными вопросами. Нет, они его не видели. Что-нибудь случилось?

Зачем себя обманывать. Все с самого начала было неправильно. По мере того, как приближается встреча с неизбежным, панический страх вновь медленно заползает в ее тело.

А если он вовсе не собирался ехать к ней? Ведь он до сих пор не отошел от смерти матери. И пусть он говорил, блаженно улыбаясь, что наконец-то свободен, боль от потери Саманты наверняка еще не утихла.

– Мисс Ана?

Ее рот слегка приоткрывается от удивления. Узнав собеседника, она розовеет и улыбается этому молодому человеку, чей по-щенячьи робкий, обожающий взгляд когда-то так умилил ее.

– Мэнни?

Он улыбается в ответ – возмужавший, подросший на несколько дюймов, с теплым взглядом карих глаз.

– Тот самый, мисс Ана. Как приятно видеть вас снова.

– А где Патрик? – Воспоминание о смазливом портье и своем бесстыдном флирте с ним заставляет ее щеки порозоветь, хотя в самом вопросе нет ничего предосудительного.

– Около года назад переехал в Сан-Франциско. Влюбился, знаете ли, по уши и свалил отсюда, мисс Ана. – Он подмигивает ей. – Теперь у них с Мартином свой мотель. Дела, вроде, идут неплохо.

С печальной улыбкой она признает, что самой судьбой предначертаны ей объятия Малдера. Сейчас, размышляя о прошлом, она понимает, что ни за что бы не рискнула искать сексуального партнера в уличном хаосе. Поэтому в танцевальном списке стояло всего три имени – Патрик, на которого, как оказалось, не стоило и рассчитывать, Мэнни, чей юношеский энтузиазм показался ей чересчур наивным... и Малдер.

Вот это правильная каша, сказала бы Девочка с Золотыми Волосами.

Кашлянув, она говорит:

– Мэнни, меня зовут Скалли. Дана Скалли. А вовсе не Ана.

– Я знаю, мисс Ана, – с многозначительной усмешкой отвечает он, понизив голос до вкрадчивого мурлыканья, и выкладывает ключ на стойку черного дерева. – Мне было велено сообщить вам, что он вас ждет.

Целые годы ожидания словно померкли в сравнении с этим моментом – моментом, который так внезапно напомнил ей о себе. И о мужчине, который однажды подтолкнул ее в сумасшедшую бездну, только чтобы затем вернуть на землю и, говоря высокопарно, спасти ей жизнь.

Хватит ли ей куража, чтобы вновь изобразить из себя шлюху с бесшабашной манерой поведения и развязной речью? Ведь Ана – не Скалли, и, честно говоря, вторая не готова принять ошибки первой вкупе с ее талантами.

Возможно, если она выберет золотую середину между этими двумя противоположностями, ей удастся прорваться.

– Он ждет вас, мисс Ана.

Кивнув, она приподнимается на носочках, дрожащими пальцами нащупывая ключ.

– В каком номере?

Мэнни профессионально вытягивается перед клиенткой, но глаза его улыбаются:

– В 326-м. Сказал, чтобы вы, как только приедете, немедленно поднялись к нему.

Поиск по сайту: