Гражданская война

Одни восстали из подполий,

Из ссылок, фабрик, рудников,

Отравленные темной волей

И горьким дымом городов.

Другие из рядов военных,

Дворянских разоренных гнезд,

Где проводили на погост

Отцов и братьев убиенных.

В одних доселе не потух

Хмель незапамятных пожаров,

И жив степной, разгульный дух

И Разиных, и Кудеяров.

В других - лишенных всех корней -

Тлетворный дух столицы Невской:

Толстой и Чехов, Достоевский -

Надрыв и смута наших дней.

Одни возносят на плакатах

Свой бред о буржуазном зле,

О светлых пролетариатах,

Мещанском рае на земле...

В других весь цвет, вся гниль империй,

Все золото, весь тлен идей,

Блеск всех великих фетишей

И всех научных суеверий.

Одни идут освобождать

Москву и вновь сковать Россию,

Другие, разнуздав стихию,

Хотят весь мир пересоздать.

В тех и других война вдохнула

Гнев, жадность, мрачный хмель разгула,

А вслед героям и вождям

Крадется хищник стаей жадной,

Чтоб мощь России неоглядной

Размыкать и отдать врагам:

Сгноить ее пшеницы груды,

Ее бесчестить небеса,

Пожрать богатства, сжечь леса

И высосать моря и руды.

И не смолкает грохот битв

По всем просторам южной степи

Средь золотых великолепий

Конями вытоптанных жнитв.

И там и здесь между рядами

Звучит один и тот же глас:

“Кто не за нас - тот против нас.

Нет безразличных: правда с нами.”

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.[8]

1919

Занятие по третьей книге романа (5-6 уроки) начнем с сообщений учащихся по теме домашнего задания: “Своеобразие и роль пейзажей в романе (на примере одного из фрагментов третьей книги)”. В совместной работе на уроках мы уже обращались к пейзажным зарисовкам, теперь учащиеся готовят их анализ самостоятельно. При подготовке домашнего задания следует обратить внимание на настроение и интонацию пейзажа, его цветовую гамму и роль художественной детали, на языковое своеобразие и связь с сюжетом романа, эпическое и лирическое начало и определить его художественную функцию. Шестая часть романа, составляющая всю третью книгу, дает учащимся широкий выбор материала для выполнения этого задания. Чаще всего на уроке звучит анализ следующих фрагментов: степной пейзаж, предваряющий рассказ о службе Мишки Кошевого атарщиком (гл. VI); описание потаенной жизни степи, ожидающей прихода весны (гл. XIX); изображение Дона (гл. XXIV); весенний пейзаж, прерывающий авторское размышление о казачьем восстании (гл. XLIII); описание природы перед разговором Натальи и Григория, на короткий срок вернувшегося домой (гл. XLVI); пейзажная зарисовка в эпизоде отступления повстанческих войск (гл. LIX) и др.

Рассмотрим в качестве примера один из наиболее показательных пейзажей:

“Казакует по родимой степи восточный ветер. Лога позанесло снегом. Падины и яры сровняло. Нет ни дорог, ни тропок. Кругом, наперекрест, прилизанная ветрами, белая голая равнина. Будто мертва степь. Изредка пролетит в вышине ворон, древний, как эта степь, как курган над летником в снежной шапке с бобровой княжеской опушкой чернобыла. Пролетит ворон, со свистом разрубая крыльями воздух, роняя горловой стонущий клекот. Ветром далеко пронесет его крик, и долго и грустно будет звучать он над степью, как ночью в тишине нечаянно тронутая басовая струна.

Но под снегом все же живет степь. Там, где, как замерзшие волны, бугрится серебряная от снега пахота, где мертвой зыбью лежит заборонованная с осени земля, — там, вцепившись в почву жадными, живучими корнями, лежит поваленное морозом озимое жито. Шелковисто-зеленое, все в слезинках застывшей росы, оно зябко жмется к хрушкому чернозему, кормится его живительной черной кровью и ждет весны, солнца, чтоб встать, ломая стаявший паутинно-тонкий алмазный наст, чтобы буйно зазеленеть в мае. И оно встанет, выждав время! Будут биться в нем перепела, будет звенеть над ним апрельский жаворонок. И так же будет светить ему солнце, и тот же будет баюкать его ветер. До поры, пока вызревший, полнозерный колос, мятый ливнями и лютыми ветрами, не поникнет усатой головой, не ляжет под косой хозяина, покорно роняя на току литое, тяжеловесное зерно.

Все Обдонье жило потаенной, придавленной жизнью. Жухлые подходили дни. События стояли у грани” (3-6-XIX; с.100 — 101)[9].

Однозначно определить общее настроение этого отрывка нельзя, так как оно несколько раз меняется. Начинается пейзаж с описания “мертвой” зимней степи: здесь нет движения (многие предложения лишены глаголов), нет звуков, даже полет и “стонущий клекот” ворона не оживляют картину, а лишь делают ее еще более зловещей. Но вот взгляд художника пристальнее всматривается в эту неподвижную картину и проникает в потаенную, почти невидимую жизнь степи. И уже появляются краски, появляется движение, едва ощутимое движение природы к весне. И, наконец, финальные строки с их почти поэтическим ритмом, создаваемым синтаксическим параллелизмом и анафорическими повторами (“Будут бить в нем перепела, будет звенеть над ним апрельский жаворонок... будет светить ему солнце... будет баюкать его ветер...”), с выразительным рядом аллитераций звучат как торжественный гимн весне. Заметим, что шолоховские пейзажи - не застывшие картины, они полны динамики. Автор фиксирует изменения, происходящие в природе, переходы от зимы к весне, от дня к ночи.

Пейзажи дают богатый материал для наблюдений над языком писателя. Истоки этого языка следует искать не только в литературной традиции, но и в народной речи, в том числе в устном поэтическом творчестве, о чем свидетельствуют многочисленные фольклорные элементы, включенные в текст: пословицы и поговорки, стилистические фигуры (инверсии, повторы) и устойчивые образы, характерные для поэтики фольклора. Образный строй шолоховской речи со свойственным ему антропоморфизмом (очеловечиванием явлений природы) также имеет народно-поэтическую основу.

Следует отметить и работу писателя с диалектными словами. Активное использование диалектизмов в литературе первых послереволюционных десятилетий зачастую вступало в противоречие с художественным вкусом и становилось объектом вполне справедливой критики и многочисленных пародий. Мастерство автора “Тихого Дона” заключается прежде всего в тщательном отборе диалектных слов и выражений, что придает тексту неповторимый колорит и в то же время не затрудняет чтение, даже если читатель не знаком с особенностями казачьего говора. Причем в авторской речи фольклорные заимствования и диалектизмы гармонично сочетаются с книжной лексикой, что позволяет писателю выразить народный тип сознания и одновременно дистанцироваться от своих героев, провести границу между точкой зрения персонажа и взглядом автора.

Внимание к особенностям шолоховского языка необходимо на протяжении всего изучения романа. Если учитель располагает временем, то было бы целесообразным предложить группе учащихся подготовить к последнему уроку итоговое сообщение по этой теме.

Заканчивая же разговор о пейзажах, отметим, что эти картины, точные, в мельчайших подробностях передающие особенности природы Верхнего Дона, выразительные, благодаря яркой метафоричности и колоритному языку, имеют самостоятельную художественную ценность. Но они всегда связаны или с внутренним состоянием героев или с сюжетным движением романа. Мы уже говорили о принципе эпического параллелизма, и рассмотренный нами пейзаж - еще одно подтверждение тому, как мастерски используется этот принцип в романе. Пограничное состояние природы, замершей в ожидании грандиозных перемен - явная параллель состоянию казачьих хуторов, затаивших дыхание накануне Верхнедонского восстания. Пейзажи придают событиям романа еще больший эпический размах и одновременно наполнены лиризмом. Иногда лирическое начало выходит на первый план и тогда со страниц книги начинает явственно звучать голос самого автора: “Степь родимая! <...> Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачьей, не ржавеющей кровью политая степь!” (3-6-VI; с. 42)

Жизнь людей и жизнь природы тесно связаны между собой. “Люди, как реки,” - утверждал Лев Толстой. Ему вторит и автор “Тихого Дона”, уподобляющий и судьбу человеческую, и судьбу народную течению реки по извилистому руслу[10]: “Выметываясь из русла, разбивается жизнь на множество рукавов. Трудно предопределить, по какому устремит она свой вероломный и лукавый ход. Там, где нынче мельчает жизнь, как речка на перекате, мельчает настолько, что видно поганенькую ее россыпь, - завтра идет она полноводная, богатая...” (1-3-XVIII; с. 281).

Человек подхвачен бурным потоком жизни, но он не песчинка в водах разлившегося Дона. Свое русло он должен найти сам. Но как определить, по какому руслу ведет жизнь к правде?

Мы вновь возвращаемся к теме поисков правды, тем более что события третьей книги наполняют эти поиски еще большим драматизмом. Эпиграфом к этому этапу урока могут стать слова, сказанные Григорию его братом Петром: “Ты гляди, как народ разделили, гады! Будто с плугом проехались: один - в одну сторону, другой - в другую, как под лемешом. Чортова жизня и время страшное!” (3-6-II; с. 16) Это размежевание казачества ярко проявляется в разговоре Григория с Иваном Алексеевичем Котляровым и Мишкой Кошевым (3-6-ХХ; с. 108), поэтому прочитаем его в классе.

Кого и чем привлекает Советская власть? Страстно защищает ее Иван Алексеевич. Это и понятно: он находится под впечатлением посещения окружного ревкома: “Ну, повидал я председателя. <...> Вошел к нему в кабинет. Он поручкался со мной и говорит: “Садитесь, товарищ.” Это окружной! А раньше как было? Генерал-майор! Перед ним как стоять надо было? Вот она, наша власть-любушка! Все ровные! <...> Человека во мне увидали, как же мне не радоваться? Мне руку, как ровне, дал, усадил...” (с. 108). Советская власть дала Котлярову возможность почувствовать свою значимость, на себе испытать, что такое равенство. Горячо поддерживает его и Кошевой, представитель той самой бедноты, которой новая власть дала землю. Однако Григорий не соглашается со своими земляками: “Земли дает? Воли? Сравняет?.. Земли у нас - хоть заглонись ею. Воли больше не надо, а то на улицах будут друг дружку резать. Атаманов сами выбирали, а теперь сажают. Кто его выбирал, какой тебя ручкой обрадовал? Казакам эта власть, окромя разору ничего не дает! Мужичья власть, им она и нужна” (с. 109). Шолохов здесь социально конкретен: Советская власть привлекательна прежде всего для сельских пролетариев (Иван Алексеевич - кузнец) и для беднейшего крестьянства. Интересам же основной массы казачества, обладавшей немалыми наделами плодороднейшей земли, строившей свою жизнь по вполне демократическим законам, она не отвечает. Но только ли классовая принадлежность отталкивает от Советской власти Григория? Увы, в действиях новой власти он не видит воплощения тех идеалов равенства и братства, социальной справедливости, которые эта власть декларировала: “Красную Армию возьми: вот шли через хутор. Взводный в хромовых сапогах, а “Ванек” в обмоточках. Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны, и тужурка, а другому и на ботинки кожи не хватает. Да ить это год ихней власти прошел, а укоренятся они, — куда равенство денется? Говорили на фронте: “Все ровные будем. Жалованье и командирам и солдатам одинаковое!”... Нет! Привада одна! Уж ежли пан плох, то из хама пан во сто раз хуже! Какие бы поганые офицеры ни были, а как из казуни выйдет какой в офицеры, — ложись и помирай, хуже его не найдешь! Он такого же образования, как и казак: быкам хвосты учился крутить, а глядишь — вылез в люди и сделается от власти пьяный и готов шкуру с другого спустить, лишь бы усидеть на этой полочке” (с. 110). Для современного читателя эти слова звучат как вполне сбывшееся пророчество.

Григорий, в отличие от Ивана Алексеевича и Мишки, ищет общую правду, а не правду для одного себя. Эти мучительные поиски передает Шолохов во внутреннем монологе героя: “Они воюют, чтоб им лучше жить, а мы за свою хорошую жизнь воевали. <...> Одной правды нету в жизни. Видно, кто кого одолеет, тот того и сожрет... А я дурную правду искал. Душой болел, туда-сюда качался...” (3-6-XXI; с. 112).

Прав ли Григорий, действительно ли у разных людей или разных социальных групп может быть своя правда? Над этим вопросом мы размышляем, слушая заранее подготовленные сообщения учащихся о Мишке Кошевом и Митьке Коршунове. Не раскрывая подробно содержания этих сообщений, остановимся лишь на том, что нам представляется наиболее принципиальным. В обрисовке этих персонажей прослеживается определенная тенденция. Коммуниста Мишку Кошевого, выходца из хуторской бедноты, автор наделяет и способностью любить, и чувством прекрасного, и нерасторжимой связью с природой. Каратель Митька Коршунов, сын зажиточного казака, наоборот, с самого начала романа изображен человеком, лишенным каких бы то ни было моральных устоев (вспомним эпизод с Лизой Моховой и весьма двусмысленное отношение Митьки к сестре). Однако, заклятые враги, они совершают поступки, чрезвычайно похожие, - в первую очередь, неимоверной жестокостью и цинизмом. Сопоставляя жизненные пути этих героев, мы снова сталкиваемся с характерной для Шолохова “зеркальностью” композиционных решений: Мишка убивает Петра Мелехова, гонит из родного дома Григория, что не мешает ему жениться на Дуняшке, на его совести и смерть деда Гришаки; Митька первым вызывается казнить подтелковцев, зверски уничтожает семью Кошевого. И хотя авторские симпатии и антипатии очевидны[11], для современного читателя эти два героя не антиподы. Сегодняшний школьник приходит к выводу, что служение частной, классовой правде, какому бы классу она ни принадлежала, всегда ведет к жестокости, насилию, к разрушению человеческих связей: родовых, семейных, соседских, дружеских. И утверждается классовая правда, как правило, насильственно. Вспомним слова большевика Штокмана, сказанные им после расстрела татарцев, когда Иван Алексеевич высказывает опасение, что казаки могут откачнуться от коммунистов: “Не откачнутся, если внушить им нашу классовую правду!”(3-6-XXII; с. 117). В братоубийственной войне, действительно, “одной правды нет”.

Отказавшись от правды большевиков, от правды белых, Григорий Мелехов принимает активное участие в казачьем восстании. Не мечтая теперь об общей правде, он идет защищать правду казачью. К чему же приводит этот путь? Попросим учащихся подумать, как раскрывает Шолохов изменения в характере Григория во время восстания в ряде глав 6-й части романа. В главе XXVIII во внутреннем монологе героя, данном в форме несобственно-прямой речи, они найдут и сравнение с “зафлаженным на облаве волком”, и такие выражения, как “до края озлобленный”, “опаляемый слепой ненавистью” (с. 135); в главе XXXVII дана авторская характеристика, отмечающая в герое “чувство дикого, животного возбуждения” и “звериный инстинкт” (с. 159, 160); и, наконец, в главе XLVI звучит беспощадная самохарактеристика героя: “Ха! Совесть! <...> Я об ней и думать позабыл" (с. 206 — 207). Важнейшим средством раскрытия характера у Шолохова, помимо вышеуказанных, служит поступок, действие героя. Использование этого драматургического принципа в эпическом произведении мы рассматриваем на примере эпизода рубки матросов:

“Плетень хрястнул под копытами коня, остался сзади. Григорий заносил шашку, сузившимися глазами выбирая переднего матроса. Еще одна вспышка страха жиганула молнией: “Вдарют в упор... Конь — вдыбки... запрокинется... убьют!..” Уже в упор два выстрела, словно издалека — крик: “Живьем возьмем!” Впереди — оскал на мужественном гололобом лице, взвихренные ленточки бескозырки, тусклое золото выцветшей надписи на околыше... Упор в стремена, взмах — и Григорий ощущает, как шашка вязко идет в мягкое податливое тело матроса. Второй, толстошеий и дюжий, успел прострелить Григорию мякоть левого плеча и тотчас же упал под шашкой Прохора Зыкова с разрубленной наискось головой. Григорий повернулся на близкий щелк затвора. Прямо в лицо ему смотрел из-за тачанки черный глазок винтовочного дула. С силой швырнув себя влево, так, что двинулось седло и качнулся хрипевший, обезумевший конь, уклонился от смерти, взвизгнувшей над головой, и в момент, когда конь прыгнул через дышло тачанки, зарубил стрелявшего, рука которого так и не успела дослать затвором второй патрон.

В непостижимо короткий миг (после в сознании Григория он воплотился в длиннейший промежуток времени) он зарубил четырех матросов и, не слыша криков Прохора Зыкова, поскакал было вдогон за пятым, скрывшимся за поворотом проулка. Но наперед ему заскакал подоспевший командир сотни, схватил григорьева коня под уздцы.

— Куда?! Убьют!.. Там, за сараями, у них другой пулемет!

Еще двое казаков и Прохор, спешившись, подбежали к Григорию, силой стащили его с коня. Он забился у них в руках, крикнул:

— Пустите, гады!.. Матросню!.. Всех!.. Ррруб-лю!..

— Григорий Пантелевич! Товарищ Мелехов! Да опомнитесь вы! — уговаривал его Прохор.

— Пустите, братцы! — уже другим, упавшим голосом попросил Григорий.

Его отпустили. Командир сотни шопотом сказал Прохору:

— Сажай его на коня и поняй в Гусынку, — он, видать, заболел.

А сам было пошел к коню, скомандовал сотне:

— Сади-и-ись!..

Но Григорий кинул на снег папаху, постоял раскачиваясь, и вдруг скрипнул зубами, страшно застонал и с исказившимся лицом стал рвать на себе застежки шинели. Не успел сотенный и шага сделать к нему, как Григорий — как стоял, так и рухнул ничком, оголенной грудью на снег. Рыдая, сотрясаясь от рыданий, он, как собака, стал хватать ртом снег, уцелевший под плетнем. Потом, в какую-то минуту чудовищного просветления, попытался встать, но не смог и, повернувшись мокрым от слез, изуродованным болью лицом к столпившимся вокруг него казакам, крикнул надорванным, дико прозвучавшим голосом:

— Кого же рубил!.. — И впервые в жизни забился в тягчайшем припадке, выкрикивая, выплевывая вместе с пеной, заклубившейся на губах: — Братцы, нет мне прощения!.. Зарубите, ради Бога... в Бога мать... Смерти... предайте!..” (3-6-XLIV; с. 192 — 193).

Что придает данному эпизоду особый драматизм, предельную эмоциональную напряженность? Прежде всего обратим внимание на ритм повествования: он становится резким, отрывистым. Короткие, часто неполные предложения делают текст упругим, динамичным. Глаголы прошедшего времени, наиболее характерные для авторской речи в эпическом произведении, неожиданно, в самый напряженный момент, уступают место глаголам настоящего времени: события начинают разворачиваться прямо у нас на глазах, моментально сменяя друг друга, как в театральном спектакле или кинофильме. И венчает эпизод резкий контраст в поведении Мелехова: азарт атаки неожиданно обрывается тяжким раскаянием, истерикой, заканчивающейся эпилептическим припадком.

Читая эпизоды казачьего восстания, мы приходим к выводу, что отстаивание “частной правды” приводит главного героя к нравственному тупику. Глубокое противоречие между необходимой жестокостью и природным человеколюбием Григория порождают сомнения в правильности выбранного пути. Трудные вопросы задает он себе: “Хватит ли у него уменья управлять тысячами казаков? <...> И ему ли, малограмотному казаку, властвовать над тысячами жизней и нести за них крестную ответственность. “А главное - против кого веду? Против народа... Кто же прав?” (3-6-XXXVI; с. 158). От этих мучительных мыслей Мелехов пытается забыться в пьяном разгуле. Но удаются ли ему эти попытки? “... к утру, пресытившись любовной горячностью очередной утехи, Григорий трезво и равнодушно, как о постороннем, думал: “Жил и все испытал я за отжитое время. Баб и девок перелюбил, на хороших конях... эх!... потоптал степя, отцовством радовался и людей убивал, сам на смерть ходил, на синее небо красовался. Что же новое покажет мне жизнь? Нету нового! Можно и помереть. Не страшно. И в войну можно играть без риску, как богатому. Невелик проигрыш!”(3-6-XLII; с. 189).

Но не только безнадежные мысли порождает в герое его мучающаяся совесть, она толкает его на отчаянные, подчас рискованные поступки. Так, после рубки матросов Григорий силой заставляет начальника тюрьмы отдать ему ключи от камер, где томятся старики, женщины и дети, родные красноармейцев, и выпускает заключенных.

Сомнения в том, что восстание отражает коренные интересы казаков-тружеников, усугубляет и встреча Григория с полковником Георгидзе: Мелехов начинает ощущать, что казачество - игрушка в руках господ, которые используют его, чтобы свергнуть Советскую власть исключительно в собственных интересах: “Помощниками Деникина нас величают... А кто же мы? Выходит, что помощники и есть, нечего обижаться. Правда-матка глаза заколола...” (3-6-LVIII; с. 258)

К тупому равнодушию привели Григория Мелехова поиски правды в гражданской войне. Единственным огоньком в обступившей его непроглядной ночи осталась простая человеческая любовь. “Единственное, что оставалось ему в жизни (так, по крайней мере, ему казалось), это - с новой и неуемной силой вспыхнувшая страсть к Аксинье. Одна она манила его к себе, как манит путника в знобящую черную осеннюю ночь далекий трепетный огонек костра в степи” (там же).

Если основу первых трех занятий составляла совместная деятельность учеников и учителя, коллективный анализ эпизодов, то последнее занятие (7-8 уроки), посвященное четвертой, итоговой книге романа и всему произведению в целом, в основном будет опираться на самостоятельную работу учащихся. Подготовка к этому занятию ведется по группам, причем задания, которые требуют привлечения материала всего романа, следует дать заблаговременно.

Первая группа учащихся готовит сообщение о роли портретных зарисовок в раскрытии духовного мира Григория Мелехова в эпизодах четвертой книги. Эта работа поможет одиннадцатиклассникам не только самостоятельно углубить свои представления о шолоховском портретном мастерстве, но и проследить динамику характера главного героя в заключительных частях романа.

Любопытно, что уже первая портретная зарисовка, изображающая Григория в период Верхнедонского восстания, заставляет нас вспомнить героя таким, каким он был в начале повествования: “Перед глазами ее (Аксиньи - М.Н.) возникал не теперешний Григорий, большой, мужественный, поживший и много испытавший казачина с усталым прижмуром глаз, с порыжелыми кончиками черных усов, с преждевременной сединой на висках и жесткими морщинами на лбу - неистребимыми следами пережитых за годы войны лишений, - а тот, прежний Гришка Мелехов, по-юношески грубоватый и неумелый в ласках, с юношески круглой и тонкой шеей и беспечным складом постоянно улыбающихся губ” (4-7-I; с. 304). Такое сопоставление неслучайно, ибо дает понять, какие глубокие изменения произошли в герое, хотя прошло каких-то семь лет. Замечает это и сестра Григория, Дуняшка: “Ох и постарел же ты, братушка! <...> Серый какой-то стал, как бирюк.” (4-7-VIII; с. 344). Здесь не столько описание внешности героя, сколько то эмоциональное впечатление, которое производит его внешность на близких людей. Знаменательно и сравнение с бирюком (об этом пойдет речь ниже). Но и в заключительной книге романа нет-нет да и промелькнет какая-то черточка, напоминающая прежнего Григория. Вот как выглядит герой, с трудом выздоравливающий после тифа: “На вновь явившийся ему мир он смотрел чуточку удивленными глазами, и с губ его подолгу не сходила простодушная, детская улыбка, странно изменявшая суровый облик лица, выражение звероватых глаз, смягчавшая жесткие складки в углах рта(4-7-XXV; с. 463).

Однако процесс духовного старения необратим, и странным кажется незнакомым людям этот еще молодой и сильный казак с внешностью старика. Вот что думает о Григории подводчица, везущая его домой на арбе: “Он не дюже старый, хоть и седой. И какой-то чудаковатый... <...> Все глаза прижмуряет, чего он их прижмуряет? Как скажи, уж такой он уморенный, как скажи, на нем воза возили... А он из себя ничего. Только седых волос много и усы вон почти седые. А так ничего из себя. Чего он все думает? Сначала стал вроде заигрывать, а потом приутих, чегой-то про быка спросил. Не об чем ему разговаривать, что ли? Или, может, робеет? Не похоже. Глаза у него твердые. Нет, хороший казак, только вот чудной какой-то...” (4-8-VI; с. 546). Новые черты накладывает на внешность героя служба в банде Фомина, “последняя война” Григория Мелехова: “Аксинья всмотрелась в него внимательнее и только сейчас заметила, как изменился он за эти несколько месяцев разлуки. Что-то суровое, почти жестокое было в глубоких поперечных морщинах между бровями ее возлюбленного, в складках рта, в резко очерченных скулах... И она подумала, как, должно быть, страшен он бывает в бою, на лошади, с обнаженной шашкой. Опустив глаза, она мельком взглянула на его большие узловатые руки и почему-то вздохнула” (4-8-XVII; с. 635). И последняя портретная зарисовка, даже не зарисовка, а лишь один штрих, подводит итог всей горькой, трагической судьбе Григория Мелехова: “Мишатка испуганно взглянул на него и опустил глаза. Он узнал в этом бородатом и страшном человеке отца...” (4-8-XVIII; с. 642). Именно “страшным” увидел Григория единственный близкий человек, оставшийся у него в этой жизни. В последней книге романа в портрете Григория Мелехова автор все чаще подчеркивает страдания души, ожесточение, нравственное опустошение. Пережитые утраты и мучения оставили глубокие следы на лице рано постаревшего героя.

Шолоховский портрет при всей его живописности не является лишь изображением внешности, он отличается глубоким психологизмом, причем отражает психологию человека в развитии, отмечая происходящие в ней изменения. Часто внешность героя дается через восприятие других персонажей, что делает портрет эмоционально насыщенным, окрашивает его чувством горечи и боли, которое испытывают по отношению к Григорию близкие люди, заставляет читателя еще больше сопереживать ему.

Как раскрывается характер Григория Мелехова в эпизодах, связанных с бандой Фомина? - такой вопрос мы адресуем второй группе учащихся. В некоторых критических работах прошлых лет участие Григория в банде рассматривается как закономерный итог его жизненных заблуждений. Однако сам герой еще до прихода в банду объясняет, что это не сознательный выбор, а результат абсолютной безвыходности той ситуации, в которую поставила его гражданская война: “И так — три дороги, и ни одной нету путевой... <...> Деваться некуда, потому и выбрал” (4-8-XI; с. 591 — 592). Бессмысленность и бесперспективность заговора понятны Мелехову с самого начала, и единственное, о чем он мечтает, — при первом удобном случае уйти из банды и покончить с войной навсегда: “Он был твердо убежден в том, что дело Фомина проиграно и что рано или поздно банду разобьют. Он знал, что при первом же серьезном столкновении с какой-либо регулярной кавалерийской частью Красной Армии они будут разгромлены наголову. И все же остался подручным у Фомина, втайне надеясь дотянуть как-нибудь до лета, а тогда захватить пару лучших в банде лошадей, махнуть ночью в Татарский и оттуда, — вместе с Аксиньей — на юг” (4-8-XIII; с. 597). Не покидают Григория мысли о доме, о родных (4-8-XIV), по-прежнему редкие минуты душевного спокойствия дарит ему природа (4-8-XIV, XV), по-прежнему не может привыкнуть герой к человеческой смерти (4-8-XV; с. 624). Даже в банде Мелехов стремится остаться настоящим воином: отважно ведет себя в бою (4-8-XIII), пытается навести порядок в отряде, погрязшем в разврате и мародерстве, из-за чего вступает в конфликт с Фоминым (4-8-XIII), не допускает предательства во имя спасения собственной жизни, о чем свидетельствует его разговор с Капариным (4-8-XIV). И все-таки понимает Григорий, что не по пути ему с бандитами. “И вот с такими людьми связал я свою судьбу...” — подумал он, охваченный тоской, горечью и злобой на самого себя, на всю эту постылую жизнь...” (4-8-XVI; с. 628).

Участие в банде - не результат нравственного падения Григория, а трагический тупик на жизненном пути человека, не нашедшего ни правды, ни своего места в этом расколотом всеобщей враждой мире. Безысходность положения Григория подчеркивается и постоянно повторяющимся сравнением его с волком, с бирюком (волком-одиночкой). Образ волка, загнанного зверя вызывает в памяти страницы эпопеи Л.Толстого (см., например, эпизод ранения Николая Ростова и дело под Островной). Этот образ становится сквозным в литературе ХХ века как символическое воплощение человеческой личности, затравленной жестокой эпохой (вспоминаются и мандельштамовское “Мне на шею кидается век-волкодав, но не волк я по крови своей”, и “Нобелевская премия” Б. Пастернака: “Я пропал, как зверь в загоне”, и “Охота на волков” В.Высоцкого).

После выступления двух первых групп наступает время подвести итог наблюдениям над характером и судьбой Григория Мелехова, выяснить, в чем трагедия героя. Напомним учащимся, что категория трагического в искусстве предполагает неразрешимый художественный конфликт, развертывающийся в процессе свободного действия героя и сопровождающийся страданием и гибелью героя или его жизненных ценностей. Трагическое определяется внутренней природой того, что гибнет, и его несогласуемостью с наличным миропорядком. Практически все исследователи “Тихого Дона” сходятся на том, что Григорий Мелехов - трагический характер, однако объясняют причины и сущность его трагедии по-разному. В обширном советском шолоховедении существовали многочисленные точки зрения на эту проблему. Одни литературоведы склонны были искать истоки трагизма в социальном статусе Григория: крестьянство в целом и середняки в особенности - с одной стороны, труженики, а с другой - собственники, это внутреннее противоречие и толкает героя то в стан революционного казачества, то в ряды его противников. Такой подход игнорирует как цельность характера героя, так и вообще его индивидуальность. Кроме того, оценка персонажа исключительно с социально-политических, классовых позиций приводит к упрощению характера, к преуменьшению его художественной значимости. Другие критики видели трагедию Григория в том, что он “в строительстве нового не увидел того, что позволило бы ему безоговорочно и бескомпромиссно встать на сторону рождающегося мира человеческой надежды”.[12] Они писали о трагических заблуждениях Григория и его трагической вине перед народом, утверждали, что в романе история вершит суд над героем. Однако роман кончается не возмездием над Григорием Мелеховым, а гибелью Аксиньи. И не вину Григория подчеркивает в этом эпизоде автор, а невозможность простого человеческого счастья в эпоху жестоких классовых битв. Похоронив Аксинью, Григорий “увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца” (4-8-XVII; с. 639). Образ “черного солнца” не только передает состояние Григория, для которого действительно померк дневной свет, это - образ-символ, “старинный народный символ трагического несогласия и неблагополучия в мире”[13], придающий личной трагедии шолоховского героя космический масштаб.

Проблемы, поднятые Шолоховым в своем произведении столь глубоки и универсальны, что не поддаются однозначной и окончательной трактовке. Время вносит свои коррективы в прочтение романа. Современный читатель чаще всего видит истоки трагедии Григория Мелехова в неразрешимом конфликте личности и эпохи. Природа наделила его глубочайшим гуманизмом, великой способностью любить, но эпоха требует жестокости, ненависти, и Григорий подчиняется этому требованию. Герой стремится обрести общенародную правду, правду-единение, но эпоха требует разъединения, размежевания, и он вынужден вставать то на сторону одних, то на сторону других. И герой не может ни пойти против своей человеческой природы, ни отказаться от участия в борьбе. Трагический конфликт, который несет в себе шолоховский герой, можно определить, как конфликт между человеком природным и человеком социальным. Неразрешимость этого конфликта подчеркнута финалом романа, где мы видим Григория Мелехова на пороге родного дома, именно на пороге, потому что ему нет пути ни назад (воевать ему больше не за кого и не за что), ни вперед (в доме - новый хозяин - Мишка Кошевой).

Краеугольным камнем нормативной эстетики, утвердившейся в советской литературе как раз в тот период, когда создавался “Тихий Дон”, была идея ответственности человека перед историей, перед своей эпохой и обществом. Шолоховский роман приводит к мысли о том, что эпоха также ответственна перед яркой, незаурядной личностью. Такая постановка вопроса, как ни парадоксально, сближает “Тихий Дон” с произведениями Платонова, Замятина, Мандельштама, Ахматовой - авторов, традиционно противопоставляемых Шолохову. Бесчеловечная эпоха ответственна перед человеком, так как именно она пробуждает в нем все самое низменное, заставляет отказаться от своих нравственных установок, требует сделать однозначный жизненный выбор. Трагическая невозможность этого выбора для героев, подобных Мелехову, свидетельствует о высочайшей цельности их человеческой натуры.

Трагедия шолоховского героя еще и в том, что в революции, гражданской войне ни на стороне красных, ни на стороне белых он так и не нашел общей правды, не нашел того, что было бы для него более значимым, чем те вечные ценности, на которых он был воспитан. Герой возвращается к тому, от чего ушел: к семье, к родному куреню. Правда, от семьи остались лишь младшая сестра и сынишка, да и курень уже давно чужой. Григорий не нашел ничего, потеряв все. Щемящий трагизм финала заставляет читателя не осудить Григория, а осознать ценность утраченного им, не отказаться от мысли о существовании правды-единения, а ощутить ее острую необходимость[14].

Размышлением о трагедии главного героя мы не завершаем разговор о романе. Последние страницы возвращают нас к тому, с чего начиналось произведение - к “мысли семейной”. Выступление третьей группы учащихся связано с тем, как изображает Шолохов разрушение мелеховского семейства. Смерть Петра, драма и гибель Дарьи, утрата Пантелеем Прокофьевичем главенствующего положения в семье, смерть Натальи, отход Дуняшки от семьи, разрушение хозяйства во время обстрела, смерть хозяина дома “в отступе”, смерть Ильиничны, приход в дом Мишки Кошевого, который вряд ли можно назвать началом новой жизни мелеховского куреня, смерть Полюшки - все это этапы постепенного крушения того, что в начале романа казалось незыблемым. Примечательны слова, сказанные однажды Пантелеем Прокофьевичем Григорию: “У всех одинаково все рухнулось” (4-7-VIII; с. 346). И хотя речь идет всего лишь о поваленных плетнях, есть у этих слов и более широкое значение: разрушение Дома, семьи коснулось не только Мелеховых, - это общая судьба, общая трагедия казачества. Гибнут в романе семьи Коршуновых, Кошевых, Моховых... Рушатся вековые устои человеческой жизни. Повествование в “Тихом Доне”, как и в романе Л.Толстого “Война и мир”, строится как изображение жизни семейных гнезд. Но, отмечая это композиционное сходство, мы отчетливо видим и принципиальное отличие: если толстовские герои, пройдя через суровые испытания, приходят к созданию Семьи, то герои “Тихого Дона” переживают ее распад, что с особой силой подчеркивает трагический характер эпохи, изображенной Шолоховым.

Последние три сообщения на этом занятии посвящены женским характерам в “Тихом Доне”. Задача учащихся состоит в том, чтобы не только проследить судьбы шолоховских героинь, но и указать приемы создания образа (важнейшие из них мы отмечали в связи с образом Григория), определить место женских образов в сюжетно-композиционной структуре романа, их связь с проблематикой произведения. Обычно мы предлагаем учащимся рассмотреть характеры Натальи, Аксиньи и Ильиничны. Тема женских характеров подробно освещена в критике, поэтому в настоящей работе мы не останавливаемся на примерном содержании ученических ответов.

Изучение романа М.Шолохова “Тихий Дон” мы завершаем образом Ильиничны, и это не случайно. Героиня второго плана, она несет в себе идею материнства, идею естественного единения людей, едва ли не центральную в романе. Не деля мир на красных и белых, эта пожилая казачка оказывается способной на любовь и сострадание к самым разным людям, даже к тем, кто причинил ей боль, как, например, Аксинья и Кошевой. В этом утверждении приоритета вечных нравственных ценностей над всем классовым, социальным, разъединяющим, на наш взгляд, и заключается неувядающая значимость романа, его гуманистический пафос.

[1] В данной статье содержится сокращенный вариант уроков, посвященных изучению романа «Тихий Дон». Более полное и развернутое описание этих уроков см. в кн. М. А. Нянковский. Шолохов в школе. Книга для учителя. – М.: Дрофа, 2001.

[2] Для удобства на каждом занятии будем опираться на одну из четырех книг романа.

[3] Шолохов М. Тихий Дон: Роман в четырех книгах. Т. 1. Книги первая и вторая. — М.: Воениздат. — 1995. — С. 57 — 58. (Первое научное издание романа, осуществленное группой ученых Института мировой литературы им. А. М. Горького. Текст публикуется без изъятий и сокращений). Далее все цитаты из романа приводятся по этому изданию с указанием в скобках книги, части, главы и страницы.

[4] Многочисленные литературные ассоциации, возникающие в процессе изучения романа, не планируются учителем как некий методический прием, а возникают обычно в ходе разговора в классе. Однако они представляются нам ценными, т.к. демонстрируют внутренние связи в литературе, поэтому наиболее интересные находки упомянуты в настоящей работе.

[5] Говорить об этих основополагающих нравственных ценностях на первом уроке необходимо, на наш взгляд, еще и потому, что трагедия, изображенная в романе “Тихий Дон” - это трагедия отторжения от земли, разочарования в воинском долге, распада семьи, разрушения Дома.

[6] Объем данной работы не позволяет приводить здесь текст наиболее крупных эпизодов, однако мы считаем целесообразным, чтобы и они прозвучали в классе.

[7] Тургенев И.С. Собрание сочинений в двенадцати томах. - М.: Гос. Издат. Худ. Лит., 1954. Т.3, с.370.

[8] Волошин М.А. Избранные стихотворения. - М.: Советская Россия, 1988.- с. 212-213.

[9] Шолохов М. А. Тихий Дон. — Т. 2. Книга третья и четвертая.

[10] Заметим, что эта параллель наполняет трагической иронией название романа “Тихий Дон”.

[11] Еще изучая “Донские рассказы”, мы отмечали, что белогвардейцы у Шолохова совершают жестокие поступки с особым изуверством. Жестокость красноармейцев у него, как правило, вынужденная или искупается добрыми делами впоследствии.

[12] Якименко Л.Г. Избранные работы. В 2-х т. Т. 2 Творчество М.А.Шолохова. - М.: Художественная литература, 1982. - с.252.

[13] Тамарченко Е. Идея правды в “Тихом Доне”. - “Новый мир”, № 6, 1990. - с.247.

[14] Заметим, что, в отличие от “Тихого Дона”, в “Поднятой целине” торжествует классовая, партийная правда.

Поиск по сайту: