Петр Первый: рождение империи

Е. В. Анисимов

Страница [1], [2]

Мы, люди конца XX в., не можем в полной мере оценить взрывной эффект Петровских реформ в России. Люди прошлого, XIX в., воспринимали их острее, глубже. Вот что писал о значении Петра современник Пушкина историк М. Н. Погодин в 1841 г., т. е. спустя почти полтора столетия после великих реформ первой четверти XVIII в.: “В руках (Петра.— Е. А.) концы всех наших нитей соединяются в одном узле. Куда мы ни оглянемся, везде встречаемся с этою колоссальною фигурою, которая бросает от себя длинную тень на все наше прошедшее и даже застит нам древнюю историю, которая в настоящую минуту все еще как будто держит свою руку над нами и которой, кажется, никогда не потеряем мы из виду, как бы далеко ни ушли мы в будущее”.

Созданное в России Петром пережило и поколение Погодина, и следующие поколения. Напомню, что последний рекрутский набор состоялся в 1874 г., т. е. спустя 170 лет после первого (1705). Сенат просуществовал с 1711 по декабрь 1917 г., т. е. 206 лет; синодальное устройство Православной Церкви оставалось неизменным с 1721 по 1918 г., т. е. в течение 197 лет, система подушной подати была отменена лишь в 1887 г., т. е. 163 года спустя после ее введения в 1724 г.

Петр I в Заандаме рассматривает с голландскими мастерами модель корабля. Гравюра Ж. Мишеля с картины Г. Ваннера. 1858.

Иначе говоря, в истории России мы найдем немного сознательно созданных человеком институтов, которые просуществовали бы так долго, оказав столь сильное воздействие на все стороны общественной жизни. Более того, некоторые принципы и стереотипы политического сознания, выработанные или окончательно закрепленные при Петре, живучи до сих пор; подчас в новых словесных одеждах они существуют как традиционные элементы нашего мышления и общественного поведения. Медный всадник еще не раз тяжко скакал по нашим улицам.

Из многих символов Петровской эпохи нужно особо выделить корабль под парусами со шкипером на мостике (помните — у Пушкина:

Сей шкипер был тот шкипер славный,

Кем наша двинута земля,

Кто придал мощно бег державный

Рулю родного корабля).

Думаю, что и сам Петр не возражал бы против этого образа. Корабль — эта вечная его любовь — был для него символом организованной, рассчитанной до дюйма структуры, материальное воплощение человеческой мысли, сложного движения по воле разумного человека. Более того, корабль — это модель идеального общества, лучшая из организаций, придуманных человеком в извечной борьбе со слепой стихией природы.

Е. Е. Лансере. Корабли времен Петра I. 1911

За символом корабля — целый пласт культуры XVI—XVII вв. Здесь слились многие идеи так называемого “века рационализма” — XVII в. Системой эти идеи стали в творениях знаменитых философов того времени — Бэкона, Гассенди, Спинозы, Локка, Лейбница. Этими идеями был как бы пронизан воздух, которым дышали ученые, писатели, государственные деятели — современники Петра. Новые концепции утверждали, что наука, опытное знание есть вернейшее средство господства человека над силами природы, что государство — чисто человеческое установление, которое разумный человек может изменить по собственному усмотрению, совершенствовать в зависимости от целей, которые он пред собой ставит.

Государство строят, как дом, утверждал Гоббс; как корабль, добавим мы. Идея о человеческой, а не богоданной природе государства порождала представление о том, что государство - это и есть тот идеальный инструмент преобразования общества, воспитания добродетельного подданного, идеальный институт, с помощью которого можно достичь “всеобщего блага” — желанной, но постоянно уходящей, как линия горизонта, цели человечества.

Обществу, только недавно вышедшему из мрака средневековья, казалось, что найден ключ к счастью, стоит только сформулировать законы и с помощью организации — государства — последовательно провести их в жизнь. Не случайно появление и распространение в XVII—XVIII вв. дуализма — учения, при котором Богу отводилась роль зачинателя, первотолчка мира, который далее развивается по присущим ему естественным законам. Их нужно только обнаружить, записать и добиться точного и всеобщего исполнения. Отсюда и поразительный оптимизм людей XVII-XVIII вв., наивная вера в неограниченные силы разумного человека, возводящего по чертежам на “разумных” началах свой корабль, дом, город, государство, общество. Не случайно XVII в.— это время знаменитого Робинзона Крузо, не столько литературного героя, сколько символа “эпохи рационализма”, героя, верящего в себя и преодолевающего невзгоды и несчастья силой своих знаний.

Достоин упоминания и известный механицизм мышления людей петровских времен в подходе к обществу, человеку и природе. Выдающиеся успехи точных, естественных наук позволяли трактовать общественную жизнь как процесс, близкий к механическому. Учение великого Декарта о всеобщей математике — единственно достоверной и лишенной мистики отрасли знания — делало свое дело: образ некоей “махины”, действующей по точным законам механики, точного часового механизма стал любимым образом государствоведов и политиков, врачей и биологов XVII — начала XVIII в.

Все эти идеи и образы с разной степенью абстракции и упрощения имели широкое хождение в европейском обществе, и вместе с идеями реформ они (а некоторые из них - даже раньше) достигли России, где, видоизменяясь под воздействием российских условий, стали элементами политического сознания. Конечно, будет преувеличением утверждать, что при возведении своей империи Петр заложил в ее основание философские концепции Декарта и Спинозы. Речь идет об определенном и сильном влиянии этих идей в популярной форме на сознание великого реформатора. Не можем мы сбрасывать со счета и личное знакомство царя с Лейбницем, хорошее знание Петром трудов Гроция и Пуфендорфа. Книгу последнего “О должности человека и гражданина” царь приказал перевести на русский язык.

Без учета всех этих обстоятельств трудно дать адекватную оценку самой личности царя-реформатора, его преобразованиям. Совершенно очевидно, что в России в годы царствования Петра произошел резкий экономический скачок. Промышленное строительство Петровской эпохи проходило невиданными темпами: за первую четверть XVIII в. возникло не менее 200 мануфактур вместо тех 15 — 20, которые существовали в конце XVII в. Характернейшая особенность экономического бума начала XVIII в. состояла в определяющей роли самодержавного государства в экономике, его активном и глубоком проникновении во все сферы хозяйственной жизни. Такая роль была обусловлена многими факторами. Господствовавшие в Европе экономические концепции меркантилизма исходили из того, что основой богатства государства, необходимым условием его существования является накопление денег за счет активного баланса торговли, вывоза товаров на чужие рынки и препятствования ввозу иностранных товаров на свой рынок. Уже одно это само по себе предполагало вмешательство государства в сферу экономики. Поощрение одних — “полезных”, “нужных” — видов производства, промыслов и товаров влекло за собой ограничение или даже запрещение других - “неполезных” с точки зрения государства.

Петр, мечтавший о могуществе своей державы, не был равнодушен к концепциям меркантилизма. Идея о руководящей роли государства в жизни общества вообще и в экономике в частности (с применением методов принуждения в экономической политике) совпадала с общим направлением идеи “насильственного прогресса” (вспомним один из лозунгов 1917 г.: “Железной рукой загоним человечество к счастью!”), которому следовал Петр.

Но важнее другое - в российских условиях не только и не столько концепции меркантилизма обусловили выбор направления экономической политики, характерной для начала XVIII в. Сильнейшим стимулятором государственного промышленного строительства и в целом вмешательства государства в экономическую сферу стало неудачное начало Северной войны 1700— 1721 гг. Строительство многочисленных мануфактур, преимущественно оборонного значения, осуществлялось не из абстрактных представлений о развитии экономики или расчетов получить доходы, а было непосредственно и жестко детерминировано необходимостью обеспечить армию и флот оружием, амуницией, боеприпасами, обмундированием. Экстремальная ситуация после поражения под Нарвой в 1700 г. заставила осознать необходимость увеличения и перевооружения армии, определила характер, темпы и специфику промышленного бума, в конечном счете всю экономическую политику петровского самодержавия. В созданной за короткое время государственной промышленности отрабатывались принципы и приемы управления экономикой, характерные для последующих лет и незнакомые России предшествующей поры.

Схожая ситуация возникла и в торговле. Создавая собственную промышленность, государство создавало (точнее — резко усиливало) и собственную торговлю, стремясь получить максимум прибыли с ходовых товаров внутри страны и экспортных товаров при продаже их за границей. Государство захватывало торговлю примитивным, но очень эффективным способом — введением монополии на заготовку и сбыт определенных товаров, причем круг таких товаров постоянно расширялся. Среди них были соль, лен, юфть (кожа), пенька, хлеб, сало, воск и многие другие. Установление государственной монополии вело к волюнтаристскому повышению цен на эти товары внутри страны, а самое главное — к ограничению, регламентации торговой деятельности русских купцов. Следствием стало расстройство, дезорганизация свободного, основанного на рыночной конъюнктуре торгового предпринимательства. В подавляющем ряде случаев введение государственной монополии означало передачу права продажи монополизированного товара конкретному откупщику, который выплачивал в казну сразу большую сумму денег, а затем стремился с лихвой вернуть их за счет потребителя или поставщика сырья, вздувая цены и уничтожая на корню своих возможных конкурентов.

Петровская эпоха осталась в истории русского купечества как подлинное лихолетье. Резкое усиление прямых налогов и различных казенных “служб” — при таможнях, питейных сборах и т. д. — с купцов как наиболее состоятельной части горожан, насильственное сколачивание торговых компаний (формы организации торговли, которая казалась Петру наиболее подходящей в российских условиях) - это только часть средств и способов принуждения, которые Петр в значительных масштабах применил к купечеству, ставя главной целью извлечь как можно больше денег для казны.

В русле подобных мероприятий следует рассматривать и принудительные переселения купцов (причем из числа наиболее состоятельных) в Петербург — неблагоустроенный, в сущности, долгое время прифронтовой город, а также административное регулирование грузопотоков, когда купцам указывалось, в каких портах и какими товарами они могут торговать, а где это делать категорически запрещено.

Исследования Н. И. Павленко и А. И. Аксенова убедительно свидетельствуют, что в первой четверти XVIII в. произошло разорение именно наиболее состоятельной группы русского купечества - “гостинной сотни”, после чего имена многих владельцев традиционных торговых фирм исчезли из списка состоятельных людей. Грубое вмешательство государства в сферу торговли привело к разрушению зыбкой основы, на которой в значительной степени держалось благосостояние многих богатых купцов, а именно ссудного и ростовщического капитала.

Не является преувеличением констатация регламента Главного магистрата 1721 г.: “Купеческие и ремесленные тяглые люди во всех городах обретаются не токмо в каком призрении, но паче ото всяких обид, нападков и отягощений несносных едва не все разорены, от чего оных весьма умалилось и уже то есть не без важнаго государственного вреда”. Осознание этого факта пришло довольно поздно, когда материальные основы купеческого капитала были существенно подорваны.

Такова была цена, которую заплатили русские предприниматели за победу в Северной войне. Справедливости ради отметим, что стоимость победы горожане поделили с сельским населением. Именно на плечи русского крестьянства пала наибольшая тяжесть войны. Как часто бывало в России, победа стала возможной в значительной мере благодаря сверхусилиям народа. Денежные и натуральные платежи, рекрутчина, тяжелые подводные и постойные повинности дестабилизировали народное хозяйство, привели к обнищанию, бегству сотен тысяч крестьян. Усиление разбоев, вооруженных выступлений, наконец, восстание К. Булавина на Дону стали следствием безмерного податного давления на крестьян.

Примерно с конца 10-х годов XVIII в., когда военная гроза окончательно отодвинулась на запад и в успешном завершении войны никто не сомневался, Петр пошел на существенное изменение торгово-промышленной политики. Осенью 1719 г. была ликвидирована фактически монополия на экспортную торговлю. Претерпела изменения и промышленная политика правительства. Суть изменений состояла в принятии различных мер по поощрению частного промышленного предпринимательства. Начало положила знаменитая “Берг-привилегия” 1719 г., разрешавшая искать полезные ископаемые и строить заводы всем без исключения жителям страны и иностранцам, даже если это было сопряжено с нарушением феодального права на землю, в которой были найдены руды и минералы.

Особое распространение получила практика передачи государственных предприятий (в особенности убыточных для казны) частным владельцам или специально созданным для этого компаниям. Новые владельцы получали от государства многочисленные льготы: беспроцентные ссуды, право беспошлинной продажи товаров и так далее. Существенную помощь предпринимателям оказывал и утвержденный в 1724 г. Таможенный тариф, облегчавший вывоз за границу продукции отечественных мануфактур и одновременно затруднявший (с помощью высоких пошлин) ввоз товаров, производившихся на заграничных мануфактурах.

Казалось бы, в конце Северной войны мы имеем дело с коренными переменами в экономической политике самодержавия, наступлением в стране своеобразного нэпа с характерными для него принципами экономической свободы. Но это — иллюзия, которая быстро рассеивается, как только мы обращаемся к фактам.

У нас нет никаких оснований думать, что, изменяя в какой-то мере экономическую политику, Петр намеревался ослабить влияние на экономику господствующей системы власти, т. е. неосознанно способствовал развитию капиталистических форм и приемов производства, получивших широкое распространение в это время в Западной Европе.

Суть происшедшего состояла в смене не принципов, а акцентов промышленно-торговой политики. Давая “послабление” мануфактуристам и купцам, государство Петра не собиралось устраняться из экономики и даже ослаблять свое воздействие на нее. После 1718—1719 гг. мы имеем как бы новую редакцию прежней политики: если раньше воздействие государства на экономику осуществлялось через систему запретов, монополий, пошлин и налогов, т. е. через открытые формы принуждения, то теперь, в условиях, когда требовавшая этого диктата экстремальная военная ситуация миновала, вся сила тяжести была перенесена на создание и деятельность административно-контрольной бюрократической машины, которая с помощью уставов, регламентов, привилегий, отчетов, проверок могла направлять экономическую (да и не только ее!) жизнь страны через тщательно продуманную систему своеобразных шлюзов и каналов в нужном государству направлении. Именно эта работа и была поручена вновь созданным специальным государственным учреждениям.

Здесь важно подчеркнуть, что до конца 10-х годов XVIII в., т. е. до времени перелома в политике, Россия не знала органов управления торговлей и промышленностью. Как раз создание и начало деятельности Берг-, Мануфактур-, Коммерц-коллегий и Главного магистрата составляло суть происшедших перемен. Эти бюрократические учреждения явились институтами государственного регулирования национальной экономики, органами осуществления торгово-промышленной политики самодержавия на основе меркантилизма.

Важно отметить, что в Швеции, чьи государственные учреждения послужили образцом для государственной реформы, подобные коллегии (как и в других странах) осуществляли политику королевской власти в целом на тех же теоретических основах. Однако условия России существенно отличались от шведских не только масштабами страны, принципиальными различиями политической структуры, необыкновенной интенсивностью промышленного строительства силами государства и на его средства, но прежде всего особенной жесткостью регламентации, разветвленной системой ограничений, чрезмерной опекой над торгово-промышленной деятельностью подданных.

Внимательно вчитываясь в условия организации или передачи новых предприятий компаниям или частным предпринимателям, мы видим, что налицо формы фактической аренды. Условия этой аренды четко определялись и при необходимости изменялись государством, имевшим право, в случае их неисполнения, конфисковать предприятия. Главной обязанностью владельцев было своевременное выполнение казенных заказов; только излишки сверх того, что теперь называется “госзаказом”, предприниматель мог реализовать на рынке. С одной стороны, это, конечно, обеспечивало стабильность доходов мануфактуристов, которые могли быть уверены в том, что казна гарантирует сбыт продукции, но с другой — закрывало перспективы технического и иного совершенствования, резко принижало значение конкуренции как вечного движителя предпринимательства. Многочисленные льготы для части предпринимателей работали в том же направлении, ибо означали насильственную ликвидацию конкурентов.

Активное воздействие государства на экономическую жизнь страны - это лишь один аспект проблемы. Социальные отношения в государстве деформировали черты мануфактур как потенциально капиталистических предприятий. Речь идет прежде всего об особенностях использования рабочей силы.

Во время Северной войны государство и владельцы мануфактур обеспечивали предприятия рабочими руками по-разному: использовалась и вольнонаемная рабочая сила, и так называемые “приписные” крестьяне, жившие, как правило, в окрестностях заводов и отрабатывавшие на них свои государственные налоги, и преступники, присланные в виде наказания на мануфактуры. Важно при этом отметить, что наиболее квалифицированную постоянную часть рабочих составляли вольнонаемные. Вообще проблемы найма не существовало. Дифференциация сельского населения, наличие в обществе множества нетяглых мелких прослоек, вполне легальные пути выхода из служилого или податного сословия — все это создавало в стране контингент так называемых “вольных и гулящих”, из которого и черпалась рабочая сила для первых мануфактур. Примечательно, что среди “вольных и гулящих” было очень много просто беглых (в том числе - помещичьих) крестьян, о возвращении которых фактически никто, кроме самого помещика, не хлопотал. Наоборот, власти сквозь пальцы смотрели на использование труда беглых мануфактуристами и управляющими государственными предприятиями.

Однако в конце 10-начале 20-х годов произошли важные преобразования социального характера: была резко усилена борьба с побегами крестьян, началось массовое возвращение беглых прежним владельцам, была осуществлена детальная ревизия наличного населения с последующей фиксацией их социального статуса и закреплением навечно к месту записи в налоговый кадастр, наконец, вне закона была объявлена категория “вольных и гулящих”, которых приравняли к беглым преступникам.

Резкий поворот в политике правительства тотчас отразился на промышленности. Правительственные органы и сам царь стали получать многочисленные жалобы владельцев частных мануфактур и управляющих казенными заводами на катастрофическое положение, возникшее с вывозом беглых с предприятий и запрещением впредь, под страхом штрафов, принимать их на работу. Под сомнение ставилась возможность поставок продукции в казну. Вот тогда-то и был опубликован закон, имевший самые серьезные последствия для русской экономики. 18 января 1721 г. Петр подписал указ, который разрешал частным мануфактуристам, вне зависимости от их социальной принадлежности, покупать к своим заводам крепостных крестьян, с тем чтобы использовать их на заводских работах. Этот указ знаменовал собой решительный шаг к превращению промышленных предприятий, на которых зарождался капиталистический уклад, в предприятия крепостнические, в разновидность феодальной собственности — своеобразную вотчинную мануфактуру, на которой рабочие эксплуатировались как на господской пашне.

Важно отметить, что на работных людей, вне зависимости от их реального положения и длительности занятий промышленным трудом, распространялись нормы феодального права, критерии сословного средневекового общества. Ни право тех времен, ни отраженное в нем общественное сознание как бы не учитывало новой социальной реальности — появления мануфактуристов и рабочих. В социальной структуре общества не было места новым группам населения. Труд на мануфактуре не рассматривался жившими в эпоху бурного экономического строительства петровскими законодателями как деятельность, отличная от земледельческого труда. Работа на предприятии воспринималась либо как дополнительная, побочная работа крестьянина или посадского, либо как труд крепостного на вотчинном производстве. Рабочий воспринимался как крепостной крестьянин владельца мануфактуры, а не как закрепощенный рабочий. Новое в экономике воспринималось лишь как разновидность старого. Поощрения мануфактуристов шли по варианту поощрения дворянина — земле- и душевладельца, а не владельца собственности иного происхождения.

Прямым следствием подобных представлений стал указ 28 мая 1723 г., регулировавший порядок приема на работу людей, не принадлежащих владельцу или не “приписанных” к заводу для отработок государственных заказов. Указ не оставлял работным никаких вариантов, кроме двух: пришедший на завод человек - либо крестьянин, получивший от своего помещика паспорт, дающий ему право работать временно (“отходник” с паспортом), либо это беглый, “беспашпортный” преступник, подлежащий аресту и немедленному возвращению своему владельцу или той общине, в которой он записан в подушный кадастр.

Этими указами промышленность России была поставлена в такие условия, что она фактически не могла развиваться по иному, чем крепостнический, пути. Доля вольнонаемного, т. е., по сути, капиталистического, труда в промышленности после этих указов стала резко падать. Казенная промышленность стала переходить на эксплуатацию “приписных”, образовался институт “рекрут” - пожизненных “промышленных солдат”. Практика использования крепостных на частных заводах привела к тому, что указом 1736 г. даже те рабочие, которые не являлись ничьими крепостными, в том числе и крепостными владельцев мануфактур, стали таковыми под названием “вечноотданных”. В итоге целые отрасли промышленности стали использовать почти исключительно труд крепостных. Победа подневольного труда в промышленности определила нараставшее с начала XIX в. экономическое отставание России.

Крепостническая политика в промышленности деформировала и процесс образования русской буржуазии. Получаемые от государства льготы носили феодальный характер. Мануфактуристу было легче и выгодней просить дать к заводам “крестьянишек”, чем отдаться на волю свободного рынка рабочих рук. Одновременно покупная рабочая сила приводила к “омертвлению” капиталов, повышению непроизводительных затрат, ибо реально деньги уходили на покупку земли и крепостных крестьян, из которых на заводах можно было использовать не больше половины. В этих условиях и речи не могло идти о расширении и совершенствовании производства. Монополии на производство, преимущественный сбыт каких-то определенных товаров или право скупки сырья - эти и иные льготы, предоставляемые вместе с правом покупки крестьян к заводам, не являлись, по существу, капиталистическими, а были лишь вариантом средневековых “жалованных грамот”.

Крепостническая деформация коснулась и сферы общественного сознания. Мануфактуристы - владельцы крепостных не ощущали своего социального своеобразия, у них не возникало корпоративного, сословного сознания. В то время как в развитых странах Западной Европы буржуазия уже громко заявила о своих претензиях к монархам и дворянству, в России шло попятное движение: став душевладельцами, мануфактуристы стремились повысить свой социальный статус путем получения дворянства, жаждали слиться с могущественным привилегированным сословием, разделить его судьбу. Процесс превращения наиболее состоятельных предпринимателей — Строгановых и Демидовых — в аристократов — наиболее яркий из типичных примеров.

Таким образом, отметим два самых важных последствия активного государственного промышленного строительства: создание мощной экономической базы, столь необходимой развивающейся нации, и одновременно существенное торможение имевшихся тенденций развития страны по капиталистическому пути, на который уже встали другие европейские народы.

Естествен вопрос: а была ли альтернатива тому, что свершилось при Петре с экономикой, были ли другие пути и средства подъема экономики, кроме избранных в петровское время?

Думаю, что если мы будем исходить из необходимости для России завоевания берегов Балтийского моря как условия для полноценного развития государства (как ныне, несмотря на астрономическую дороговизну космических программ, очевидна необходимость выхода в космос для последующих поколений), то неизбежно мы придем к выводу, что совершенный Петром промышленный скачок, методы, с помощью которых он создал промышленность, инфраструктуру, необходимую для строительства и вооружения мощной армии и флота,— все это обосновано и обусловлено тем исходным материалом, который был у него под рукой.

Думаю, что анализ внешнеполитических концепций шведской империи и действий ее властителей от Густава-Адольфа до Карла XII не оставляет иллюзий относительно вероятности мирной уступки России выхода к Балтике. Соответственно, многое, что предпринимал Петр, было вызвано необходимостью, в том числе и создание промышленности в предельно сжатые сроки.

Но все же этот конкретный исторический путь не кажется единственно возможным даже для того времени. В истории петровских реформ прослеживается явный перелом к концу Северной войны, когда, отступив от ряда волевых насильственных методов руководства экономикой, Петр проводит новый цикл реформ, призванных закрепить административную систему управления экономикой с характерными для нее чертами регламентации и запретов.

Указ 1721 г., как и последующие акты, разрешавшие покупать крестьян к заводам или эксплуатировать в различных формах чужих крепостных, имел, как теперь принято говорить, судьбоносное значение. Была ли ему альтернатива? Ею стала бы только отмена крепостного права, ибо запретить преследование беглых крестьян и вывоз их с предприятий, где они укрывались от владельцев, значило нанести крепостному праву, в основе которого лежало право помещика на личность крестьянина, смертельный удар.

Мог ли в принципе Петр отменить крепостное право? Нельзя забывать, что это сделал его старший современник — шведский король Карл XI, который провел в 80-х годах XVII в. так называемую “редукцию” земель, создал государственные имения, отдававшиеся в аренду,— крестьяне при этом освобождались от крепостного права.

Думаю, что для Петра не существовало никакой альтернативы. Крепостничество утвердилось в России задолго до его рождения. Оно пропитало все поры жизни страны, сознание людей. Нельзя забывать, что крепостное право в России, в отличие от Западной Европы, играло особую, всеобъемлющую роль. Разрушение правовых структур нижнего этажа подорвало бы основу самодержавной власти, которая была вершиной пирамиды холопов всех видов. Таким образом, указатель 1721 г. стоял на развилке, но располагался на главной, столбовой дороге русской истории, в конце которой просматривался указатель 1861 г.

Бесспорно, что из всех преобразований Петра центральное место занимала реформа государственного управления, реорганизация всех его звеньев.

Государственные преобразования начались в конце XVII — начале XVIII в. Подготовка к Северной войне, создание новой армии, строительство флота — все это привело к резкому усилению активности правительственных ведомств, увеличению объема их работы. Старый приказной аппарат, унаследованный Петром от предшественников, не был в состоянии справиться с усложнившимися задачами управления. Поэтому стали создаваться новые приказы, появились канцелярии. В их организации и функционировании было весьма мало нового, ибо первоначально главная цель состояла в том, чтобы обеспечить решение важнейшей проблемы — победы в Северной войне - с помощью той системы учреждений, которая уже реально существовала.

Но уже в первые годы Северной войны стало ясно, что обороты механизма государственного управления, главными элементами которых были приказы и уезды, не поспевали за нараставшей скоростью маховика самодержавной инициативы. Это проявлялось в нехватке для армии и флота денег, провианта, различных припасов. Радикально решить эту проблему Петр надеялся с помощью областной реформы — создания новых административных образований — губерний, объединявших несколько прежних уездов. Основной целью этой реформы было обеспечение армии всем необходимым: устанавливалась прямая связь губерний с полками армии, распределенными по губерниям. Связь осуществлялась через специально созданный институт кригскомиссаров.

Областная реформа, отвечая наиболее актуальным потребностям самодержавной власти, явилась в то же время следствием развития бюрократической тенденции, столь характерной уже для предшествующего периода. Именно с помощью усиления бюрократического элемента в управлении Петр намеревался решать все государственные вопросы. Реформа привела не только к сосредоточению финансовых и административных полномочий в руках нескольких губернаторов — представителей центральной власти, но и к созданию на местах разветвленной иерархической сети бюрократических учреждений с большим штатом чиновников. Прежняя система “приказ - уезд” была удвоена: “приказ (или канцелярия) - губерния — провинция — уезд”.

Подобная же схема была заложена в идее организации Сената. С одной стороны, функционирование губернского аппарата скоро показало, что необходим координирующий его работу высший орган, облеченный особым доверием царя. С другой стороны, образование Сената как высшего правительственного органа, изначально бюрократического, имело свою предысторию. Коротко говоря, дошедшая до петровских времен система управления с приказами и Боярской думой являлась рудиментом, остатком некогда сильной системы управления сословно-представительной монархии, сложившейся в XVI-начале XVII в. По не выясненным до конца причинам в середине XVII в. главное звено этой системы - Земский Собор — прекратил существование, как и выборные элементы системы местного управления. Самодержавие, резко усилившееся во второй половине XVII в., явно не нуждалось в институтах представительства и самоуправления, сколь бы ущербными они ни были. В начале XVIII в. фактически прекращаются заседания Боярской думы - традиционного совета высших представителей знати. Функции Боярской думы по управлению центральным и местным аппаратом переходят к так называемой “Консилии министров” — временному совету начальников важнейших правительственных ведомств. Уже в деятельности этого временного органа отчетливо видны все усиливающиеся бюрократические тенденции. Они проявились в установлении режима работы, четком распределении обязанностей и ответственности между отдельными членами консилии, а также во введении разнообразных делопроизводственных бумаг, чего не знала Боярская дума. Именно со стремлением Петра добиться успеха в делах путем усиления бюрократического начала связан и знаменитый указ от 7 октября 1707 г., которым Петр предписывает всем членам совета оставлять под рассмотренным делом подписи, “ибо сим всякого дурость явлена будет”.

Создание, устройство и функционирование Сената явилось уже следующим уровнем бюрократизации высшего управления. Постоянный состав сенаторов, элементы коллегиальности, личная присяга, программа работы на длительный период, строгая иерархичность управления, во главе которого был поставлен Сенат, создание канцелярии Сената с большим штатом служащих, контор — специализированных филиалов Сената — все это подтверждало возрастание значения бюрократических принципов, без которых Петр не мыслил ни эффективного управления, ни самого самодержавия как политического режима личной власти.

Необходимо еще раз подчеркнуть аспект, без учета которого трудно понять суть многих явлений в истории России. Это роль государства в жизни общества. Она огромна. Во многом все прогрессивное и реакционное идет сверху. Для России с давних пор стало естественным явление, когда не общественное мнение определяет законодательство, а, наоборот, законодательство сильнейшим образом формирует (и даже деформирует) общественное мнение и общественное сознание. Петр, исходя из концепций рационалистической философии, о чем шла речь выше, и традиционных представлений о роли самодержца в России, придавал огромное значение писаному законодательству, он искренне верил в то, что “правильный” закон, вовремя изданный и последовательно осуществленный в жизни, может сделать почти все, начиная со снабжения народа хлебом и кончая исправлением нравов. Именно поэтому законодательство петровской эпохи отличалось ярко выраженными тенденциями ко всеобъемлющей регламентации, бесцеремонным вмешательством в сферу частной и личной жизни, выполняло функции назойливой “полиции нравов”.

Плохое состояние подданных ассоциировалось у Петра с пренебрежением к закону, точное исполнение которого — единственная панацея от трудностей жизни. Сомнений в адекватности закона действительности у него никогда не возникало.

Закон реализовывался лишь через систему бюрократических учреждений. Можно говорить о создании при Петре подлинного культа учреждения, административной инстанции. Ни одна общественная структура — от торговли до Церкви, от солдатской казармы до частного дома — не могла существовать без управления, контроля или наблюдения со стороны специально созданных органов общего или специального назначения.

Мысль великого реформатора России была направлена, во-первых, на создание такого совершенного и всеобъемлющего законодательства, которым была бы по возможности охвачена и регламентирована вся жизнь подданных. Во-вторых, Петр мечтал о создании совершенной и точной как часы государственной структуры, через которую бы могло реализовываться законодательство. Идею создания такого аппарата Петр вынашивал давно, но только когда военная угроза стала ослабевать и сомнений в победе над Швецией не оставалось, он решился. Оформление идеи реформы государственного аппарата и ее осуществление относятся к концу 10—началу 20-х годов XVIII в., когда Петр во многих сферах внутренней политики начинает отходить от принципов голого насилия к регулированию общественных явлений с помощью бюрократической машины. Образцом для задуманной государственной реформы Петр избрал шведское государственное устройство, в основе которого лежал последовательно проводимый принцип камерализма.

Суть этого распространенного в Европе в начале XVIII в. учения такова: введение в систему управления четкого бюрократического начала, при котором структура аппарата создавалась по функциональному принципу, вводилось также разделение властей. Единство иерархической структуры аппарата сочеталось с единством обязанностей, штатов, оплаты труда чиновников. Все это, как и функционирование учреждений, подвергалось строгой регламентации с помощью разнообразных уставов и инструкций. Петр прилагал огромные усилия к налаживаю бесперебойной, эффективной работы созданных учреждений и главное внимание уделял именно разработке и усовершенствованию многочисленных регламентационных документов, которые, по мысли их создателя, должны были обеспечить эффективность работы аппарата.

Петр последовательно стремился к созданию целой иерархии регламентов. Он пошел гораздо дальше европейских апологетов камерализма в обобщении и систематизации административного права. Обобщив опыт шведской государственности с учетом некоторых специфических сторон русской действительности, он создал не имеющий в тогдашней Европе аналогов своеобразный регламент регламентов - Генеральный регламент 1719—1724 гг., содержавший самые общие принципы работы бюрократического аппарата. Эти общие принципы применительно к отраслям развивались и детализировались в регламентах отдельных учреждений, а работа каждой категории чиновников, численность которых увеличилась в 3-4 раза за время реформ, определялась своей инструкцией. Петр создал образец регламента коллегии, разработав своеобразный образцовый регламент центрального учреждения — Адмиралтейской коллегии. Он включал в себя помимо общих положений регламенты 56 должностей чиновников, начиная с пространного регламента президента коллегии и кончая почти анекдотическим регламентом 46-м “О должности профоса”, гласившим: “Должен смотреть, чтоб мимо отхожих мест не испражнялись, и ловить, а если поймает, то бить кошками и велеть вычистить”.

Новая система центральных учреждений была реформирована вместе с системой высших органов власти и местного управления. Особенно важной была реформа Сената, занявшего ключевое положение в государственной системе Петра. Сенат сосредоточивал судебные, административные и законосовещательные функции, ведал коллегиями и губерниями. Назначение и утверждение чиновников также составляло его важную прерогативу. Неофициальным главой Сената, состоящего из первейших сановников, был генерал-прокурор, наделенный особыми полномочиями и подчиненный только монарху. Создание должности генерал-прокурора положило основание целому институту прокуратуры, образцом для которого послужил французский административный опыт. Прокуроры разных рангов осуществляли контроль за соблюдением законности и правильностью ведения дел практически во всех центральных и многих местных учреждениях. Пирамида явного государственного надзора, выведенная из-под контроля административных органов, дублировалась пирамидой тайного надзора - фискальского, имевшего подобную прокуратуре разветвленную и иерархическую структуру. Важно заметить, что, стремясь достичь своих целей, Петр освободил фискалов, профессия которых — донос, от ответственности за ложные обвинения, что расширяло для них возможности злоупотребления властью. С петровских времен в русском народе фискальство стало синонимом гнусного доносительства.

Пристально рассматривая наш корабль — государство, мы, конечно, не можем не заметить, что это военное судно. Для мировоззрения Петра было характерно отношение к государственному учреждению как к воинскому подразделению, к регламенту — как к уставу, а к служащему — как к солдату или офицеру. И дело не в особой воинственности Петра или войнах, ставших привычными для царя, который из 36 лет царствования (1689—1725) провоевал 28 лет.

Дело в другом. Петр был убежден, что армия - наиболее совершенная общественная структура, что она — достойная модель всего общества. Воинские законы, построенные на проверенных опытом сражений принципах, по мнению Петра, с убедительностью показывали преимущество этой военной модели. Воинская дисциплина — это то, с помощью чего можно воспитать в людях порядок, трудолюбие, сознательность, христианскую нравственность. (Вспоминается известная шутка Козьмы Пруткова: “При виде исправной амуниции сколь презрены все конституции”.) Простота воинского устава, его очевидная эффективность на поле боя сеяли соблазн распространить военное начало и на гражданское управление, и на общество в целом.

Внедрение военных принципов в гражданскую сферу проявлялось в распространении военного законодательства на систему государственных учреждений, а также в придании законам, определяющим работу учреждений, значения и силы воинских уставов. В 1716 г. основной военный закон—Воинский устав - по прямому указу Петра был принят как основополагающий законодательный акт, обязательный в учреждениях всех уровней. Так как не все нормы военного законодательства были применимы в гражданской сфере, то использовались специально составленные выборки из воинских законов. Распространение воинского права на гражданскую сферу вело к применению в отношении гражданских служащих тех же мер наказания, которым подлежали военные за преступления против присяги. В значительной степени поэтому ни до, ни после Петра в истории России не было издано такого огромного количества указов, обещавших смертную казнь за преступления по должности. В указе 1723 г. Петр разделил все преступления на две части: государственные и частные. Под государственными имелись в виду все преступления, совершаемые “по должности”, причем Петр считал, что преступление чиновника наносит государству даже больший ущерб, чем измена воина на поле боя, ибо это грозит подрывом основ государственности, разорением страны. Именно поэтому чиновников-воров, лихоимцев и мздоимцев предписывалось наказывать особенно сурово. Так, в указе 1711 г. Петр угрожал губернаторам, вовремя не поставившим рекрутов, что “ежели в две недели кто не исправится… то наказаны будут яко изменники и предатели отечества”. На эффективности такой борьбы со злоупотреблениями мы остановимся ниже, а теперь отметим, что именно в таком правовом определении обязанностей, долга чиновников отчетливо проявлялась характерная в целом для Петра-реформатора сознательная ориентация на военные образцы, желание придать государственной машине черты грандиозной военно-бюрократической организации, созданной и действующей как единый военный организм.

Выпестованная великим реформатором, регулярная армия во всем разнообразии ее институтов и однообразии принципов с петровских времен заняла выдающееся место в жизни русского общества, став его важнейшим элементом. Не является преувеличением высказанное В. В. Лапиным, специалистом по истории русской армии, утверждение, что в России XVIII-XIX вв. не армия была при государстве, а, наоборот, государство при армии, причем созданная Петром столица Петербург превратилась бы в пустырь, если бы из нее вдруг исчезли все памятники, здания, сооружения, так или иначе связанные с армией, воинским искусством, победами русского оружия. XVIII в. стал “веком дворцовых переворотов” во многом благодаря гипертрофированному значению военного элемента, прежде всего гвардии, в общественной жизни империи. Грубая военная сила гвардии, ее корпоративный дух часто использовались политическими авантюристами для захвата власти.

Создание бюрократической машины, пришедшей на смену системе средневекового управления, в основе которого лежал обычай, - естественный процесс. Бюрократия — необходимый элемент структуры государств нового времени. Однако в условиях российского самодержавия, когда ничем и никем не ограниченная воля монарха — единственный источник права, когда чиновник не ответствен ни перед кем, кроме своего начальника, создание бюрократической машины стало и своеобразной “бюрократической революцией”, в ходе которой был запущен вечный двигатель бюрократии. Начиная с петровских времен он начал работать по присущим ему внутренним законам, ради конечной цели упрочения своего положения — мобильно и гибко откликаясь на изменения жизни. Все эти черты созданной петровским режимом бюрократии позволили ей успешно существовать вне зависимости от того, какой властитель сидел на троне — умный, глупый, деловой или бездеятельный. Многие из этих черт и принципов сделали сплоченную касту бюрократов неуязвимой и до сего дня. Достойно примечания, что в первые годы после смерти Петра некоторые государственные деятели с тоской вспоминали “золотые времена” приказов и их знаменитая “московская волокита” представлялась простой, как огурец, по сравнению с чудищем бюрократии, рожденной петровскими государственными реформами.

Петровская государственная реформа, а также преобразование армии, несомненно, привели к достаточно четкому разделению военной и гражданской служб. Но вместе с тем петровские реформы ознаменовались широким распространением практики участия профессиональных военных в государственном управлении. Это выражалось, в частности, в регулярном использовании военных, особенно — гвардейцев, в качестве эмиссаров царя, наделенных для исполнения своего срочного задания чрезвычайными полномочиями, что открывало им дорогу к применению репрессий и насилия в отношении как администрации, так и населения. Такое крупное и сложное мероприятие, как “ревизия” — перепись населения - было осуществлено также силами военных, причем на переписи была занята почти половина офицерского корпуса. К этой практике правительство прибегало не раз и впоследствии.

Осуществление подушной переписи привело к введению нового порядка содержания и размещения войск. Полки были расселены на землях тех крестьян, с “подушного числа” которых взималась подать на нужды этого полка. В итоге воинские части 200-тысячной армии размещались практически в каждом уезде страны (за исключением окраин), причем постойная повинность, ранее временная, становилась для большинства крестьян постоянной. Претворение в жизнь этой идеи Петра, заимствованной из практики “поселенной” системы Швеции и адаптированной к условиям России, стало тяжелым бременем для народа. Недаром впоследствии наиболее эффективным средством наказания непокорных крестьян было как раз размещение в их домах солдат и, напротив, освобождение от постоя рассматривалось как желаннейшая привилегия, которой за особые заслуги перед государством удостаивались редкие селяне и горожане.

Изданные законы о поселении полков — “Плакат” 1724 г.—должны были регулировать взаимоотношения населения с войсками. Однако они привели к тому, что власть командира полка стала более полной, чем власть местной гражданской администрации. Военное командование не только следило за сбором подушной подати в районе размещения полка, в успехе чего оно было, естественно, заинтересовано, но исполняло функции “земской полиции”: пресекало побеги крестьян, подавляло вооруженной рукой сопротивление народа, а также осуществляло общий полицейский надзор за перемещением населения, согласно введенной тогда же системе паспортов. Это вытекало из той роли, которую придал военному элементу в жизни страны преобразователь России.

В основе военно-бюрократической системы, созданной Петром, лежала четкая иерархичность, соподчиненность всех звеньев. Вершиной этой системы являлся трон, а если прибегнуть к заданному образу — мостик, на котором бессменно стоял царственный шкипер.

Петровская эпоха примечательна окончательным оформлением самодержавия. Ликвидация последних следов сословного представительства, создание свода законов, закреплявших право личности управлять, владеть миллионами на основании своей юридически ничем не ограниченной воли с помощью бюрократической машины, - суть главных процессов, происшедших при Петре.

Личность самодержца, конечно, накладывает особый оттенок на институт самодержавия в каждый период его существования. В этом смысле влияние личности Петра на устройство и оформление режима самодержавного правления оказалось значительным и конструктивным. Он реализовал как потенциально заложенные в этом институте идеи, так и привнес новые, оригинальные или заимствованные из других стран.

Петровская эпоха примечательна попыткой теоретического обоснования власти одного над миллионами. Феофан Прокопович — теоретик самодержавия — развивал концепцию неограниченной власти русского царя, опираясь как на традицию московского царства, так и на теорию западноевропейских государствоведов с их учением о “естественном праве”. Произведения Феофана - это эклектическая компиляция из отрывков Священного Писания, выписок из трудов новейших философов-теоретиков “договорной” концепции образования государства, ставившая целью убедить русского читателя в праве самодержца повелевать на основе как Божественного, так и “естественного” права. Обращение к разуму, характерное для обоснования этого направления мысли, несомненно, новая черта в идеологии русского самодержавия.

Важно отметить, что теоретические посылки разумного устройства не оставались на бумаге. Работа Петра на верфи, стройке, его участие в сражениях, руководство нижестоящими и послушное подчинение им же самим над собой поставленным начальникам — все должно было убедить подданных в преимуществе такого образа жизни. С годами была сформулирована целая концепция “образцовой” службы царя на троне, в которой царствование рассматривалось Петром как служение особого рода. Впервые в русской политической мысли были сформулированы понятия “долг”, “обязанность” монарха, были обозначены пределы (точнее - беспредельность) его власти - необходимейшее условие для эффективного исполнения “царской работы”. Идеи рационализма, о которых шла речь выше, питавшие эти поступки, во многом владели умом царя. Он жил и работал, исходя из начал “разума”, “порядка” — принципов, на которых должно было создаваться государство и строиться жизнь подданных. Восхищаясь демократизмом, работоспособностью, самоотверженностью великого реформатора России, нельзя забывать один принципиальный момент: “служба” царя и служба его подданных существенно различались — для последних это была служба государю, с которой сливалась служба государству. Иначе говоря, своим каждодневным трудом Петр показывал пример служения себе, российскому самодержцу.

Было бы неправильно все излишне упрощать. Служение Отечеству, России — важнейший элемент политической культуры петровского времени. Его питали традиции патриотизма, примеров которого много в допетровской истории — достаточно вспомнить гражданский подвиг Минина и Пожарского, вставших на защиту “земли”. Именно “земская” традиция - одна из важнейших в истории России. Но в предпетровское и особенно петровское время все же основной, определяющей оказалась иная, также идущая из древности тенденция отождествления власти и личности самодержца с государством. Развитие этой тенденции привело к слиянию представлений о государственности, Отечестве — понятию, священному для каждого гражданина и символизирующему независимое национальное существование, - с представлением о носителе государственности — вполне реальном и далеко не безгрешном, смертном человеке, на которого в силу занимаемого им положения распространялись священные понятия и нормы государственности. В новейшей истории наиболее яркое отождествление личности правителя с государством, Родиной и даже народом проявилось в культе личности Сталина (“Сталин - воля и ум миллионов”).

Для политической истории России в дальнейшем это, как известно, имело самые печальные последствия, ибо любое выступление против носителя власти, кто бы он ни был — верховный повелитель или мелкий чиновник, - трактовалось однозначно: как выступление против персонифицируемой в его личности государственности России, народа, а значит, могло привести к обвинению в измене, к признанию врагом Отечества, народа. Мысль о тождественной ответственности за оскорбление личности монарха и оскорбление государства прослеживается в Соборном уложении 1649 г., апофеоз же этой идеи наступил при Петре, когда понятие Отечества, не говоря уже о “земле”, исчезает из воинской и гражданской присяг, оставляя место лишь самодержцу, в личности которого и была персонифицирована государственность.

Важнейшим элементом политической доктрины Петра была идея патернализма. В рамках этой идеи был сформулирован образ разумного, предвидящего будущее монарха - отца Отечества и народа. В “Правде воли монаршей” сформулирован парадоксальный на первый взгляд, но логичный в системе патернализма вывод о том, что если государь - сын своего отца, то он является “по высочайшей власти своей” своему отцу отец, ибо сын-государь уже этим самым всем своим подданным отец. Важно отметить, что идея патернализма смыкается с идеей “харизматического лидера”, выдвинутой Максом Вебером. Являясь промежуточным между традиционным и демократическим лидером, харизматический лидер — избранник выделяется и служит предметом особого почитания не на основе шкалы традиционных ценностей (характерных для восприятия царя как подобия Бога на земле), а как существо, наделенное исключительными способностями и дарованиями, которые, будучи “недоступны обыкновенному человеку, рассматриваются как исходящие от Божества или образцовые, и на их основании данный индивид считается лидером”. Он может быть демократичен в своем поведении, пренебрегать материальными интересами, отвергать прошлое и в этом смысле является “специфической революционной силой”. Важно отметить, что харизматический авторитет носит сугубо личный характер и титулы “Отец отечества”, “Отец нации”, “Лидер революции” не передаются как трон по наследству.

Несомненно, Петру, носившему официальный титул “Отца отечества”, были присущи многие черты харизматического лидера, ибо его власть (по крайней мере в официальной идеологии) опиралась не столько на божественность происхождения ее, сколько на признание исключительности его качеств, демонстративно-педагогической “образцовости” в исполнении “должности”. Простота в личной жизни, демократизм в общении с людьми разных сословий сочетались с откровенным пренебрежением ко многим традиционным формам почитания самодержца, а его постоянная ориентированность на преобразования была несомненным свидетельством революционности, последовательного и глубокого стремления к коренной ломке общественных институтов и стереотипов. Правда, остается открытым вопрос о цели революционной ломки (вспомним недавнюю победу исламского фундаментализма в Иране). В случае с Россией такая ломка привела в конечном счете к закреплению и упрочению крепостнических и производных из системы крепостничества политических структур.

Рассмотрим проявления патернализма в отношении народа. Реформы, труд воспринимались Петром как постоянная школа, учеба. Концепция жизни-учебы являлась составной частью рационалистического восприятия мира, характерного для Петра. Но в школе, в которую он превратил страну, себе он отводил место Учителя, знающего, что нужно его ученикам-подданным. В обстановке бурных перемен, нестабильности, общей неуверенно-сти (явлении, столь характерном для переломных, экстремальных моментов истории, какими и являются глубокие реформы и революции), когда цели преобразований, кроме самых общих, не были видны и понятны многим и даже встречали открытое, а чаще скрытое сопротивление, в сознании Петра укреплялась идея разумного Учителя и неразумных, часто упорствовавших в своей косности учеников-подданных, которых можно приучить к делу только с помощью насилия, палки.

Мысль о насилии как универсальном и наиболее эффективном способе управления, как известно, не нова в истории России, да и других стран. Но, пожалуй, Петр первым с такой оптимальностью и систематичностью использовал принуждение для достижения блага, как он его понимал, и сформулировал идею “насильственного прогресса”. Постоянно проводимая мысль о “педагогике дубинкой” зиждилась на уверенности в том, что он, царь, единственный, кто знает, что необходимо его народу, и, адекватно выражая это несомненное благо в своих указах, требует взамен беспрекословного подчинения. Современник вспоминает, как Петр сказал однажды своим приближенным: “Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Англинская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять… Недоброхоты и злодеи мои и отечеству не могут быть довольны, узда им — закон. Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру”. Этот гимн режиму единовластия (а в сущности — завуалированной тирании) подкрепляется и симпатиями Петра к Ивану Грозному, и многочисленными высказываниями царя о том, что путь насилия — единственный, который в условиях России принесет успех. В указе Мануфактур-коллегии в 1723 г. по поводу трудностей в распространении мануфактурного производства в стране Петр писал: “Что мало охотников, и то правда, понеже наш народ, яко дети неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят, что явно из всех дел не все ль неволею сделано, и уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел”.

Петровское царствование показало, что многочисленные призывы и угрозы не могли заставить людей делать так, как требовал Петр: точно, быстро, инициативно. Мало кто из сподвижников царя-реформатора чувствовал себя уверенно, когда ему приходилось действовать без указки Петра, на свой страх и риск. Это неизбежно, ибо Петр поставил перед собой невыполнимую задачу. Он, как писал В. О. Ключевский, “надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение, как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства - это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времен Петра два века и доселе неразрешимая”.

Читая письма своих сподвижников, испытывавших ощущение беспомощности и даже отчаянья, когда они оставались без точных распоряжений, царь имел все основания полагать, что без него все дела встанут. Вместе с этим чувством исключительности Петром, далеким от самолюбования и пустого тщеславия, должно было владеть другое чувство — чувство одиночества, сознания того, что его боятся, но не понимают. Последние годы его жизни, вероятно, и были окрашены этим чувством.

В Петровскую эпоху произошел распад некогда единого сословия “служилых людей”. Верхушка служилого сословия — служилые “по отечеству”, т. е. по происхождению, превратились в дворян, известных нам по позднейшей эпохе, а низы сословия служилых “по отечеству” (главным образом жившие на юге так называемые “однодворцы”), а также все служилые “по прибору”, т. е. по набору, стали государственными крестьянами.

Образование сословия дворян, пользовавшихся впоследствии исключительными правами душе- и землевладения, было следствием не только издавна протекавшего процесса дифференциации служилого сословия, углубления различий между его верхами и низами, но и результатом сознательной деятельности властей. Суть перемен в положении верхней части служилого сословия состояла во введении нового критерия их службы. Вместо принципа происхождения, позволявшего знатным служилым занимать сразу высокое место в обществе, армии и на службе, был введен принцип личной выслуги, условия которой определялись законодательством.

Казалось бы, это было весьма демократичное начинание, открывавшее путь наверх наиболее способным людям, не имевшим за своей спиной поколений знатных предков. И действительно, новый принцип, отраженный в известной Табели о рангах 1722 г., усилил дворянство за счет притока выходцев из других сословий. Но не это было конечной целью преобразования. С помощью принципа личной выслуги, строго оговоренных условий повышения по лестнице чинов Табели о рангах (важнейшим из условий была обязательность прохождения службы с рядового солдата или канцеляриста) Петр стремился превратить довольно аморфную массу служилых “по отечеству” в военно-бюрократический корпус, полностью ему подчиненный и зависимый только от него. Конечно, оформление сословия дворянства следует рассматривать и как образование корпорации, наделенной особыми правами и привилегиями, с корпоративным сознанием, принципами и обычаями. Но вместе с тем Петр стремился как можно теснее связать само понятие “дворянин” с обязательной, постоянной, требующей знаний и практических навыков службой. Только тот дворянин достоин почитания, кто служит, внушал подданным Петр. Он не только внушал, во и действовал: все дворяне определялись в различные учреждения и полки, их дети отдавались в школы, посылались на учебу за границу; царь запрещал жениться тем, кто не хотел учиться, а у тех, кто укрывался от службы, отбирал имения.

В целом политика самодержавия в отношении дворянства была очень жесткой, и бюрократизированное, зарегламентированное дворянство, обязанное учиться, чтобы затем служить, служить и служить, лишь с большой натяжкой можно назвать господствующим классом. Собственность дворян, так же как и служба, регламентировалась законом: в 1714 г., чтобы вынудить дворян думать о службе как главном источнике благосостояния, ввели майорат — запретили продавать и закладывать земельные владения, в том числе родовые. Дворянские владения в любой момент могли быть конфискованы в случае нарушения законов, что и бывало на практике. Трудно представить себе, каким бы было русское дворянство, если бы принципы Петра последовательно осуществлялись после его смерти. Подлинная эмансипация дворянства, развитие его дворянского (в европейском смысле этого слова) корпоративного сознания происходили по мере его “раскрепощения” в 30—60-е годы XVIII в., когда вначале был отменен майорат, ограничен срок службы, а затем последовал знаменитый манифест 1762 г., название которого говорит само за себя: “О даровании вольности и свободы российскому дворянству”. В петровское же время дворяне рассматривались прежде всего как бюрократическое и военное сословие, накрепко привязанное к государственной колеснице.

Если сословие дворян оформилось во многом благодаря сознательной деятельности властей, то сословие государственных крестьян было просто-напросто впрямую организовано как какое-либо учреждение по задуманному царем плану. Суть плана состояла в объединении в одно юридическое и податное сословие разнообразных категорий некрепостного населения России. В число государственных крестьян вошли однодворцы Юга, черносошные крестьяне Севера, ясачные крестьяне — инородцы Поволжья, всего не менее 18% податного населения. Важнейшим, определяющим признаком однодворцев — вчерашних служилых “по отечеству” и “по прибору” — стало признание их тяглыми. Это навсегда закрыло им дорогу в дворянство, хотя часть из них имела крепостных, а землей владело согласно поместному праву. Вообще принадлежность к тяглым сословиям с тех пор означала непривилегированность, и политика Петра в отношении категорий, вошедших в сословие государственных крестьян, была ориентирована на ограничение их прав, сужение их возможностей в реализации тех преимуществ, которыми они располагали как люди, лично свободные от крепостной зависимости.

Существенной была реформа и в отношении жителей городов. Петр решил унифицировать социальную структуру города, перенеся в него западноевропейские институты: магистраты, цеха и гильдии. Эти институты, имевшие глубокие корни в истории развития западноевропейского средневекового города, были привнесены в русскую действительность насильно, административным путем. Не преувеличивая, можно сказать, что ремесленники, купцы, горожане русских городов в одно прекрасное утро проснулись членами гильдий и цехов. Посадское население было поделено на две гильдии: первую гильдию составили “первостатейные”, куда вошли верхи посада, богатые купцы, ремесленники, горожане интеллигентных профессий, а во вторую гильдию включили мелких лавочников и ремесленников, которые, кроме того, были объединены в цеха по профессиональному признаку. Все остальные горожане в гильдии не вошли и подлежали поголовной проверке с целью выявления среди них беглых крестьян и возвращения их на прежние места жительства.

Деление на гильдии оказалось чистейшей фикцией, ибо проводившие его военные ревизоры думали прежде всего об увеличении числа плательщиков подушной подати. Поэтому число членов гильдий стало увеличиваться за счет не только разночинцев, но даже нищих и деклассированных элементов. Почти сразу же фискальные цели городской реформы заслонили многие другие. Унификация сословного строя города не привела к установлению прогрессивных форм налогообложения, что в принципе могло бы способствовать активизации торгово-промышленной деятельности в них. Крайне важно, что Петр оставил неизменной прежнюю систему распределения налогов по “животам”, когда наиболее состоятельные горожане были вынуждены платить за десятки и сотни своих неимущих сограждан. Этим самым консервировались средневековые социальные структуры и институты, что, в свою очередь, резко тормозило процесс вызревания и развития капиталистических отношений в городах.

Поиск по сайту: