Города и люди

(путевые заметки)

Бруклин. Улицы, разлинованные деревьями. Красавец мост. На каждом шагу церкви и кладбища. И кондитерские. Малыш переводит бородатого старика через дорогу и желает «доброй Субботы». Старикан улыбается и выбивает трубку малышу об голову. Тот с ревом бежит домой… Становится душно и сыро. После обеда многие выходят на улицу с раскладными стульчиками – посидеть, поболтать. Внезапно начинается снегопад. Общее замешательство. Идет торговец крендельками, предлагая свой товар. Собаки бросаются на него, он пытается спастись на дереве. Не повезло: на дереве еще больше собак.

«Бенни! Бенни!» Мама зовет сына домой. Бенни всего шестнадцать, но у него уже есть привод. В двадцать шесть он сядет на электрический стул. В тридцать шесть его повесят. К пятидесяти будет хозяином химчистки. А пока что мама готовит ему завтрак, и, поскольку семья бедна и не может позволить себе свежие рогалики, Бенни мажет мармелад на вчерашнюю «Ньюс».

Стадион Эббетс Филд: болельщики заполонили соседнюю Бедфорд-авеню в надежде поймать залетный мячик. После восьми безрезультатных подач толпа разочарованно ревет. Наконец мяч вылетает из-за стены, и начинается потасовка. Почему-то мяч не бейсбольный, а футбольный. Никто не понимает почему. В этом же сезоне хозяин бруклинских «Доджеров» обменяет кетчера[42]на питчера[43]из Питтсбурга, а потом самого себя на хозяина бостонских «Смельчаков» и двух его отпрысков.

Залив Шипсхед: рыбак с мужественным лицом жизнерадостно смеется и вытягивает сетку с крабами. Огромный краб хватает его клешнями за нос. Рыбак больше не смеется. Товарищи тащат его к себе, товарищи краба – к себе. Силы равны. Садится солнце. Схватка продолжается.

Новый Орлеан: На кладбище в дождь. Кого-то хоронят под скорбные псалмы джаз-оркестра. Затем музыканты врезают зажигательный марш и строем возвращаются в город. На полпути кто-то понимает, что похоронили не того человека. В сущности, совершенно чужого. Собственно, он и не был мертв. Он даже не был болен. То-то он все время насвистывал. Музыканты возвращаются на кладбище и раскапывают бедолагу, который грозится подать в суд, хотя ему обещают оплатить чистку костюма – пусть пришлет квитанцию. Меж тем непонятно, кто все-таки умер. Под музыку по очереди хоронят зевак, решив, что кто ляжет в могилу без разговоров, тот и покойник. Наконец становится ясно, что здесь никто не умер, а искать тело уже бесполезно, поскольку начался праздник.

Сегодня Марди Грас.[44]Повсюду креольские угощения. Толпы в карнавальных костюмах заполонили улицы. Человека, нарядившегося креветкой, бросают в кипящий котел с раковым супом. Он протестует, но никто не верит, что он не рак. Наконец он догадывается предъявить водительские права, и его отпускают.

В сквере Борегара кишат туристы. Когда-то Мари Лаво[45]практиковала здесь вуду,[46]а теперь старый гаитянский шаман продает талисманы и амулеты. Полицейский предлагает ему пройти в участок, вспыхивает спор. Когда он гаснет, полицейский оказывается на полтора метра ниже ростом. Рассердившись, он пытается арестовать заклинателя, но говорит таким писклявым голосом, что ничего нельзя разобрать. Затем кошка переходит дорогу, и полицейский в ужасе пускается наутек.

Париж. Мокрые тротуары. И огни, повсюду огни! В уличном кафе сталкиваюсь с каким-то человеком. Это Андре Мальро. Но почему-то он считает, что Андре Мальро – это я. Объясняю, что Мальро – он, а я просто студент. Он успокаивается: ему было страшно подумать, что его любимая мадам Мальро теперь моя жена. Мы беседуем о высоких материях, Мальро говорит, что человек – хозяин своей судьбы и только поняв, что смерть – это часть жизни, можно по-настоящему постичь смысл бытия. Потом предлагает купить у него кроличью лапку. Через много лет мы снова встречаемся за одним столом, и он снова уверяет, что Мальро – это я. Теперь я соглашаюсь и выпиваю его фруктовый коктейль.

Осень. Париж парализован очередной забастовкой. На этот раз бастуют гимнасты. Нигде никто не кувыркается, и город словно замер. Вскоре к забастовке присоединяются жонглеры, затем чревовещатели. Парижане без них не могут. Студенчество волнуется. Двух алжирцев, попытавшихся стоять на голове, обрили наголо.

Десятилетняя зеленоглазая шатенка с длинными вьющимися волосами заложила взрывчатку в шоколадный мусс министра внутренних дел. После первой ложечки тот пробивает головой крышу «Ле Фуке»[47]и приземляется в «Чреве Парижа»[48]живым и невредимым. «Чрева» больше нет.

На машине через Мехико. Чудовищная нищета. Грибницы сомбреро вызывают в памяти фрески Ороско.[49]В тени жара под сорок. Нищий индус продает энчиладу с копченой свининой. Довольно вкусно. Запиваю ледяной водой и вскоре чувствую тошноту. Потом начинаю говорить по-немецки. Внезапная вкрадчивая боль в животе заставляет умолкнуть на полуслове, как будто захлопнули книгу. Через полгода прихожу в сознание в тамошней больнице, совершенно лысый и с футбольным кубком в руках. Самое страшное позади; рассказывают, что я был на волосок от смерти и в горячечном бреду заказал два костюма из Гонконга.

Со мной в палате лежит множество чудесных крестьян, с некоторыми мы потом крепко подружимся. Вот, например, Альфонсо. Мама хотела, чтобы он стал матадором. Он стал, и его забодал бык. Чуть позже его забодала и мама. А вот Хуан, скромный свиновод, он не знает грамоты, но сумел надуть министерство по налогам и сборам на шесть миллионов долларов. Или еще папаша Эрнандес, долгие годы шагавший плечом к плечу Сапатой,[50]пока великий революционер не посадил его, чтоб не толкал под локоть.

Дождь. Шесть дней непрекращающийся дождь. Потом туман. Мы сидим в лондонском пабе с Сомерсетом Моэмом. Я опечален: мой первый роман, «Большая рвота», критики встретили прохладно. Единственный благосклонный отзыв в «Таймс» испорчен последней фразой: «Этот опус – самое мерзкое собрание самых идиотских общих мест во всей западной литературе».

Моэм считает, что эту фразу можно понимать по-разному, но все-таки в рекламе ее использовать не стоит. Потом мы шагаем по старой бромптонской дороге, и снова начинается дождь. Я предлагаю Моэму зонтик, и он берет, хотя уже раскрыл свой. Теперь он идет под двумя зонтами, а я плетусь позади.

– Не надо так серьезно относиться к критике, – говорит он. – Мой первый рассказ один критик разнес в пух и прах. Я обиделся и долго сочинял в уме язвительный ответ. А потом однажды перечитал рассказик и понял, что он был прав. Вещь в самом деле пустая и плохо сделана. Я навсегда запомнил этот урок, и много лет спустя, когда Люфтваффе бомбила Лондон, посветил на дом того критика.

Моэм прерывается, чтобы купить и открыть над собою третий зонт.

– Чтобы стать писателем, – продолжает он, – надо рисковать и не бояться выглядеть дураком. Я писал «Лезвие бритвы» с газетной пилоткой на голове. В первом варианте «Дождя» Сейди Томпсон была попугаем. Мы идем на ощупь. Мы рискуем. Когда я взялся за «Бремя страстей человеческих», у меня был только союз «и». Я чувствовал, что история, в которой будет «и», должна получиться. И постепенно прояснилось всё остальное.

Порыв ветра сбивает Моэма с ног и швыряет о стену дома. Он радостно смеется, а потом дает мне один из величайших советов, какие когда-либо получал начинающий писатель: «В конце вопросительного предложения ставьте вопросительный знак. Эффект превзойдет ожидания».

Раб

(пьеса)

Все права на постановку этой пьесы принадлежат Samuel French, Inc., 25 West 45th Street, New York, New York, 10036.

Афины. Около середины первого века до н. э. Посреди громадного пустого амфитеатра – два растерянных грека, актер и автор; они чем-то расстроены и озадачены. Эти роли следует поручить матерым эстрадным комикам.

Актер. Ничего. Совсем ничего.

Автор. В каком смысле?

Актер. Никакого смысла. Многоточие.

Автор. В финале.

Актер. Ну да. О чем мы говорим? Мы же говорим о финале.

Автор. Мы каждый раз говорим о финале.

Актер. Потому что он не оставляет надежды.

Автор. Ну, я допускаю, что он не вполне убедителен.

Актер. Неубедителен? Он неправдоподобен! А штука в том, что пьесу надо сочинять с конца. Делаешь сильный финал и потом идешь к началу.

Автор. Пробовал. Получилась пьеса без начала.

Актер. Ну, это уже абсурд.

Автор. Абсурд? Что значит абсурд?

Актер. Всякая пьеса должна иметь начало, середину и конец.

Автор. Почему?

Актер. Потому что в природе все имеет начало, середину и конец.

Автор. Да? А круг?

Актер. (задумавшись) Ну… Да, у круга нет начала, середины, нет и конца – но и ничего веселого в нем тоже нет.

Автор. Диабетий, думай о финале. У нас через три дня премьера.

Актер. При чем тут я? Я в этом позорище светиться не собираюсь, у меня есть кое-какая актерская репутация, свои поклонники. Мой зритель надеется, что я выберу достойный драматургический материал.

Автор. Осмелюсь напомнить, что ты нищий, голодный, безработный паяц, которому я великодушно позволил участвовать в моей пьесе, чтобы как-то помочь вернуться на сцену.

Актер. Голодный, правда… Безработный?.. Пожалуй. Мечтаю ли я вернуться на сцену? Возможно. Но пьяница?

Автор. Я не говорил, что ты пьяница.

Актер. Не говорил. Но ведь я еще и пьяница.

Автор. (в порыве внезапного вдохновения). А если так: ты обезумел, ты выхватываешь из-под тоги кинжал и размахиваешь, размахиваешь – покуда не выколешь себе глаз?

Актер. Да, вот это сильно. Ты уже ел?

Автор. А чем плохо?

Актер. Слишком мрачно. Зритель может не выдержать. Его сразу потянет…

Автор. Да-да, я знаю.

Актер. Пошикать. Так это почему-то называется: шикать.

Автор. Но ведь так хочется победить на фестивале! Один раз – и все! Я должен хотя бы одну награду получить при жизни. И не думай, что мне нужен их бесплатный кувшин нектара. Признание, почет, черт побери!

Актер. (вдруг, с вдохновением). А если царь просто переменит решение? Возьмет и переменит, а? Ну-ка, ну-ка…

Автор. Царь? Ни за что.

Актер. А может, его переубедит царица?

Автор. Исключено. Она сволочь та еще.

Актер. А если троянская армия сложит оружие?

Автор. Троянцы стоят насмерть.

Актер. Даже если Агамемнон нарушит обет?

Автор. Это не в его правилах.

Актер. Ну, а если я внезапно вскину руки и стану в выразительную позу?

Автор. Это не в логике характера. Пойми, ты трус, жалкий подлый раб с интеллектом червя, – почему, думаешь, я тебе отдал эту роль?

Актер. Я уже предложил шесть финалов!

Автор. Один другого нелепее.

Актер. Да это пьеса у тебя нелепая.

Автор. Разумные существа так себя не ведут. Это противоречит самой их природе.

Актер. При чем тут природа? Мы застряли на никудышном финале.

Автор. Поскольку человек – существо разумное, я как драматург не могу допустить, чтобы герой делал на сцене то, чего не совершил бы в настоящей жизни.

Актер. Только не забывай, что в настоящей жизни нас не существует.

Автор. В каком смысле?

Актер. Ты вообще в курсе, что мы с тобой – персонажи спектакля, который сейчас идет в каком-то бродвейском театре? Ну-ну, не закипай, это не я сочинил.

Автор. Мы – персонажи спектакля, и вскоре увидим спектакль по моей пьесе, который, таким образом, является спектаклем в спектакле, – а они все смотрят на нас.

Актер. Да. Это чистая метафизика вообще, да?

Автор. Не то чтобы метафизика. Это полный бред.

Актер. А ты бы больше хотел быть на их месте?

Автор. (глядя в зал) Не дай бог. Ты посмотри на них.

Актер. Ну так и не будем обращать внимания.

Автор. (задумчиво) А они раскошелились на билеты.

Актер. Гепатитий! Слышишь?

Автор. Да-да. Нужно решать с финалом.

Актер. У тебя каждый раз нужно решать с финалом.

Автор. (неожиданно – к зрителям). Ребята, может, есть предложения?

Актер. Не впутывай зрителей! Ну надо мне было про них заговорить!

Автор. Все-таки странно, правда? Мы с тобой древние греки, живем себе в Афинах, собираемся на спектакль по моей пьесе, я ее сочинил, а ты будешь играть. А они – из Квинса или еще из какой-нибудь дыры, сидят и смотрят на нас в спектакле, который тоже кто-то сочинил. Но что, если и сами они – персонажи спектакля? Или если вообще ничего не существует, а все мы кому-то снимся? Или, что еще ужаснее, существует только вон тот, толстый, в третьем ряду?

Актер. Подожди. Давай допустим, что мир устроен неразумно и люди созданы не по общему образцу. Тогда мы имеем полное право делать любой финал и не зависеть от каких-то пошлых представлений. Следишь?

Автор. Нет, конечно. (Зрителям.) Вы следите? Актер. Ходит обедать к Сарди.

Актер. Тогда у персонажей пьесы не должно быть раз навсегда установленных черт и каждый может сам определять свой характер. Скажем, я не обязан изображать раба только потому, что ты так написал. Я могу взять и стать героем.

Автор. Но тогда нет пьесы.

Актер. Нет пьесы? Ладно. Я у Сарди.

Автор. Диабетий, то, что ты предлагаешь, ведет к хаосу!

Актер. Значит, свобода, по-твоему, хаос?

Автор. Хаос? Хм. Любопытная мысль. (К зрителям.) Скажите, как вы считаете, свобода – это хаос? А? Может, есть в зале философы?

Девушка. (из зала). Есть!

Автор. А вы кто?

Девушка. Ну, вообще я сильнее в аэробике, с философией у меня похуже.

Автор. Сюда сможете подняться?

Актер. Ты что, спятил?

Девушка. А ничего, что я кончала Бруклинский колледж?

Автор. Бруклинский? Ну ничего, для нас сойдет.

Девушка поднимается на сцену.

Актер. Ну даешь!

Автор. Что ты переживаешь?

Актер. Мы в середине спектакля. Кто это такая?

Автор. На носу Афинский театральный фестиваль, а у меня нет финала!

Актер. И что?

Автор. Были поставлены серьезные философские вопросы. Действительно ли мы существуем? (Имея в виду зрителей.) Действительно ли они существуют? Какова истинная природа человека?

Девушка. Привет. Дорис Левайн.

Автор. Гепатитий. А это Диабетий. Мы из Древней Греции.

Дорис. А я из Грейт-Нека.[51]

Актер. Убери ее со сцены!

Автор. (оценив ее вблизи: она определенно хороша собой) Смотри, какая сладкая!

Актер. И что нам с этого?

Дорис. Основной вопрос философии звучит так: если в лесу падает дерево, а вокруг нет ни души – откуда мы все-таки знаем, что оно производит шум?

Все озадачены.

Актер. Да какое нам дело? Мы же на Сорок четвертой в Нью-Йорке!

Автор. (Дорис). А ты пойдешь со мной в кроватку?

Актер. Оставь ее в покое!

Дорис. (актеру) Вас это не касается.

Автор. (за кулисы) Будьте добры, можно прикрыть занавес? Минут на пять. (Зрителям.) Никуда не уходите. Мы пулей.

Актер. Безобразие! Абсурд какой-то! (Дорис.) А подружка у тебя есть?

Дорис. (в зал). Диана! Давай, может, поднимешься сюда? Есть вариант с двумя греками.

Ответа нет.

Она такая застенчивая.

Актер. Ну так, нам надо заниматься пьесой. Я немедленно сообщу обо всем автору.

Автор. Автор – это я!

Актер. Нет – настоящему автору.

Автор. (актеру, вполголоса) Диабетий, у меня с ней явно на мази.

Актер. Что значит «на мази»? Ты хочешь перепихнуться на глазах у полного зала?

Автор. Ну, конечно нет. Я занавес-то опущу. Думаешь, они сами иногда этим не занимаются? Не все, естественно.

Актер. Идиот! Ведь ты же ненастоящий! А она вообще еврейка. Представляешь, какие будут детки?

Автор. Ну ладно, может, все-таки раскрутим подружку.

Актер идет к левой кулисе звонить по телефону.

Диана? Ты не ловишь момент. Хочешь, познакомлю с… (использовать настоящую фамилию актера)? Ну, это большой артист. Рекламу смотришь по телевизору?

Актер. (по телефону) Город, пожалуйста.

Дорис. Я не хотела бы причинять неудобств.

Автор. Да какие неудобства? Просто, похоже, мы здесь совершенно утратили связь с действительностью.

Дорис. Кто знает, что такое действительность?

Автор. Дорис! Как ты права!

Дорис. (задумчиво) Как часто нам кажется, что вот она, действительность, а на самом деле нас соблазнил мираж, иллюзия…

Автор. Ты меня так притягиваешь… я уверен: это реальность!

Дорис. Вы считаете, секс – это реальность?

Автор. Даже если нет – это одна из самых приятных иллюзий, данных нам в ощущении. (Хочет обнять Дорис, но она отстраняется.)

Дорис. Не надо. Не здесь.

Автор. Почему?

Дорис. Не знаю. Так говорится.

Автор. У тебя раньше когда-нибудь бывало с… ну… с ненастоящим?

Дорис. Да. За мной ухаживал один армянин.

Актер. (он у телефона. Через динамики слышен шум вечеринки и ответы на другом конце провода) Алло?

Голос горничной. Слушаю, квартира мистера Аллена.

Актер. Алло, будьте добры мистера Аллена.

Голос горничной. Простите, кто его спрашивает?

Актер. Один персонаж из его пьесы.

Голос горничной. Минутку. Мистер Аллен, ваш персонаж.

Актер. (в сторону) Ну, голубки, держитесь.

Голос Вуди Аллена. Алло?

Актер. Мистер Аллен?

Вуди. Да?

Актер. Это Диабетий.

Вуди. Кто?

Актер. Диабетий. Вы меня сочинили.

Вуди. А-а, да… вспоминаю… такой неудачный персонаж… очень одноплановый.

Актер. Спасибо вам.

Вуди. Слушай, а разве спектакль уже кончился?

Актер. Я как раз по этому поводу. Тут явилась на сцену какая-то девушка и не хочет уходить, а Гепатитий, видите ли, воспылал к ней страстью.

Вуди. Как она из себя?

Актер. Хорошенькая, но не из наших.

Вуди. Блондинка?

Актер. Брюнетка. Волосы длинные.

Вуди. Ножки хорошие?

Актер. Да.

Вуди. Грудь?

Актер. Очень.

Вуди. Не отпускайте ее, я сейчас буду.

Актер. Студентка с философского. Но, в сущности, ничего не понимает. Типичный продукт институтской кафешки.

Вуди. Смешно. У меня эта шутка была в пьесе «Сыграй-ка еще раз, Сэм».

Актер. Надеюсь, там она имела больший успех.

Вуди. Ну, давай-ка ее.

Актер. К телефону?

Вуди. Разумеется.

Актер. (Дорис) Тебя.

Дорис. (шепотом) Я его видела в кино. Отвяжись от него.

Актер. Он написал эту пьесу.

Дорис. И очень претенциозную!

Актер. (в трубку) Она не хочет подходить. Говорит, что ваша пьеса претенциозная.

Вуди. О господи. Ладно, перезвони потом, расскажешь, чем кончится.

Актер. Хорошо. (Вешает трубку. И, уставившись на телефон, обдумывает слова Вуди Аллена.)

Дорис. А мне нельзя поучаствовать в вашем спектакле?

Актер. Не понимаю… ты что, актриса? Или настоящая, но вообразила себя актрисой?

Дорис. Я всегда хотела выйти на сцену. Но мама надеялась, что я стану медсестрой. А папа считал, что главное – удачно выйти замуж.

Актер. И что же ты выбрала?

Дорис. Сейчас работаю в одной фирме. Мы выпускаем обманчиво неглубокие тарелочки для китайских ресторанов.

Входит Грек.

Грек. Диабетий, Гепатитий! А вот и я, Трихинозий. (Приветствия экспромтом.) Я прямо с Акрополя. Беседовали с Сократом, и он доказал, что меня не существует, так что настроение – понимаете. Тем не менее прошел слушок, что вы ищете хороший финал. Думаю, у меня есть то, что надо.

Автор. Правда?

Трихинозий. Кто такая?

Дорис. Дорис Левайн.

Трихинозий. Грейт-Нек?

Дорис. Точно.

Трихинозий. Раппапортов знаешь?

Дорис. Раппапорт? Мирон?

Трихинозий. (кивает) Мы с ним работали у либерал-демократов.

Дорис. Какое совпадение.

Трихинозий. Это у тебя был роман с мэром Линдсеем?

Дорис. Я-то не возражала, но он не решился.

Автор. Так что за финал?

Трихинозий. Ты гораздо симпатичнее, чем я представлял.

Дорис. По-честному?

Трихинозий. Прямо сейчас бы с тобой переспал.

Дорис. Сегодня мой день.

Трихинозий пылко берет ее за руку.

Прошу тебя. Ведь я девушка. Правильно?

Из-за кулисы выглядывает суфлер. Он в свитере, в руках – текст пьесы.

Суфлер. «Прошу тебя. Ведь я девушка». Правильно. (Исчезает.)

Автор. Ну, черт возьми, так какой же финал?

Трихинозий. А? А! (За сцену.) Мальчики!

Несколько греков выкатывают какое-то громоздкое устройство.

Автор. Ну и что это, черт побери, такое?

Трихинозий. Это – финал.

Автор. Не понимаю.

Трихинозий. Я работал над этим шесть месяцев. Перед вами машина, которая разрубит все узлы.

Автор. То есть?

Трихинозий. В последней сцене, когда кажется, все погибло и жалкий раб Диабетий оказался в положении более чем безнадежном…

Автор. Ну?

Трихинозий. …с небес грозно и торжественно нисходит всемогущий Зевс, отец бессмертных богов, и, потрясая молниями, приносит спасение группе благодарных, хотя и ничтожных смертных.

Дорис. Деус экс махина.

Трихинозий. Слушай, гениальное название!

Дорис. У меня папа работает в «Дженерал электрик».

Автор. Я все-таки не понял.

Трихинозий. Подожди, посмотришь, как она действует. На ней-то и прилетает Зевс. У меня большие виды на эту штуку. Софокл уже заказал одну. Еврипид просит две.

Автор. Но это меняет весь смысл пьесы.

Трихинозий. Молчи, пока не видал. Бурситий, надевай-ка доспехи. Полетаем.

Бурситий. Я?

Трихинозий. А что?

Бурситий. Я боюсь.

Трихинозий. Шутит… Пошел, идиот, спугнешь клиента. Он сейчас. Ха-ха.

Бурситий. Но я боюсь высоты.

Трихинозий. Залезай давай! Живее. Пошли. Не забудь костюм Зевса. Пожалуйста, все приготовились к презентации.

Уходят. Бурситий – протестуя.

Бурситий. Мне надо позвонить страховому агенту!

Автор. Значит, по-твоему, в конце появляется Бог и всех спасает?

Актер. Мне нравится. И зрители не пожалеют, что потратили деньги.

Дорис. Он прав. Голливудский рецепт.

Автор. (выйдя на середину сцены – с пафосом) Но если Бог спасает всех, то, выходит, человек не несет ответственности за свои поступки!

Актер. И ты удивляешься, что тебя перестали звать на вечеринки?

Дорис. Но без Бога все лишено смысла. Жизнь лишена смысла. Мы лишены смысла.

Мертвая тишина.

Ой, как захотелось прилечь!

Автор. Потом. Я не настроен.

Дорис. Правда, что ли? (В зал.) Никто не хочет со мной?

Актер. Прекрати! (В зал.) Спокойно, она шутит.

Автор. Я убит.

Актер. Почему?

Автор. Я не знаю, верю ли я в Бога.

Дорис. (в зал) Я серьезно.

Актер. Если Бога нет, то кто создал мир?

Автор. Не знаю, не знаю.

Актер. Что значит «не знаю»? А когда ты узнаешь?

Дорис. Ну правда, кто-нибудь идет со мной спать?

Мужчина. (встает в зале) Я пересплю с девушкой, если никто не хочет.

Дорис. По-честному, сэр?

Мужчина. Да вы что? Посмотрите, какая девушка! Неужели тут нет ни одного нормального мужика? А? Опять сплошные очкастые еврейские красные пидарасы?

Из-за кулисы выходит Лоренцо Миллер; одет современно.

Лоренцо. Сядь на место. Ты понял, нет?

Мужчина. Ладно, все нормально.

Автор. Кто вы такой?

Лоренцо. Лоренцо Миллер. Я сочинил этих зрителей. Я драматург.

Автор. Что вы имеете в виду?

Лоренцо. Я написал: пестрая толпа жителей Бруклина, Манхэттена и Лонг-Айленда заполняет зрительный зал и смотрит спектакль. И вот они здесь.

Дорис. (указывая на зрителей) Значит, они тоже ненастоящие?

Лоренцо кивает.

И не могут делать, что им захочется?

Лоренцо. Считаю, что могут, но всегда делают именно то, что положено.

Женщина. (внезапно поднимается в зале; она возмущена) Это я ненастоящая?!

Лоренцо. Мне весьма жаль, мадам, – вы тоже.

Женщина. Но у меня есть сын, он на экономическом учится в Гарварде!

Лоренцо. Я выдумал вашего сына. Он ненастоящий. Мало того, он голубой.

Мужчина. Сейчас я тебе покажу, какой я ненастоящий. Я ухожу из этого балагана, и попробуйте не вернуть мне за билет! Что за идиотизм?! Это что, называется спектакль? В кои-то веки выбираешься в театр, хочешь посмотреть какую-нибудь пьеску, чтоб было начало, середина, конец. А не это дерьмо! Счастливо оставаться. (С яростью пробирается между рядами к выходу.)

Лоренцо. (зрителям) Ну? Какой тип? Настоящий зверюга получился. Но, правда, позже раскается и покончит самоубийством.

Выстрел.

Позже!

Мужчина. (возвращается в зал с дымящимся пистолетом в руке) Прошу прощения, я что, поторопился, да?

Лоренцо. Все, ушел.

Мужчина. Я у Сарди. (Выходит.)

Лоренцо. (спускается в зал, разговаривает с настоящими зрителями) Как вас зовут, представьтесь, пожалуйста. Ага.

Импровизация на основании ответов зрителей.

Откуда вы? (Зрителям.) Ничего, да? Колоссальный тип. Надо только напомнить, чтобы наконец нашли другой костюм. Вот эта женщина позже уходит от мужа вон с тем парнем. Ну, конечно, кто бы мог подумать! О, видите того красавчика? В конце изнасилует эту даму.

Автор. Как мучительно быть ненастоящим! Столько ограничений!

Лоренцо. Все дело только в способностях драматурга. Вас, к сожалению, сочинил Вуди Аллен. А представьте, если бы Шекспир?

Автор. Нет, не могу этого принять. Я свободный человек и не нуждаюсь, чтобы Бог прилетал спасать мне пьесу. Я достаточно опытный драматург.

Дорис. Но ты же хочешь победить на Афинском театральном фестивале, правда?

Автор. (неожиданно с пафосом) Да. Я хочу обрести бессмертие. Мне не хочется так просто умереть и быть забытым. Я хочу, чтобы мои творения надолго пережили мою бренную оболочку. Я хочу, чтобы грядущие поколения знали, что я жил на свете! Я не согласен на роль бессмысленной былинки, которую вечность уносит на своих волнах. Спасибо за внимание, дамы и господа; позвольте мне принять эту премию «Тони» и поблагодарить жюри…

Дорис. Мне все равно, кто там что говорит, – я настоящая.

Лоренцо. Не совсем.

Дорис. Я мыслю, следовательно, я существую. Даже лучше сказать – я чувствую. Я испытываю оргазм.

Лоренцо. В самом деле?

Дорис. Каждый раз.

Лоренцо. Правда?

Дорис. Очень часто.

Лоренцо. Да?

Дорис. Конечно. Как правило.

Лоренцо. Неужели?

Дорис. По крайней мере, через раз.

Лоренцо. Да ладно.

Дорис. По-честному! С определенным типом мужчин.

Лоренцо. Не верю.

Дорис. И необязательно обычным способом. Я скорее предпочитаю хорошо подвешенный язык.

Лоренцо. Так-так!

Дорис. Естественно, бывает, и притворяюсь. Бывает. Просто чтоб не обидеть.

Лоренцо. Скажите, вы когда-нибудь испытывали оргазм?

Дорис. Не совсем. Нет.

Лоренцо. Потому что все мы – ненастоящие.

Автор. Но если мы ненастоящие, то не можем и умереть.

Лоренцо. Не можем. Только если драматург решит нас убить.

Автор. Зачем?

Входит Бланш Дюбуа.

Бланш. Затем, милый, чтобы удовлетворить свое, как они выражаются, «чувство прекрасного».

Все обернулись к ней.

Автор. Кто вы такая?

Бланш. Бланш Дюбуа. Что примерно значит «лесная Беляночка». Не вставайте, умоляю, я просто шла мимо.

Дорис. Что вы здесь делаете?

Бланш. Ищу убежище. Да-да, в этом старом театре. Я невольно подслушала ваш разговор. Если можно, чуть-чуть бурбона с кока-колой.

Появляется актер. Мы и не заметили, когда он улизнул со сцены.

Актер. «Севен Ап» пойдет?

Автор. Где тебя носит?

Актер. Сходил в душ.

Автор. Посреди пьесы?

Актер. Какой пьесы? (Бланш.) Слушай, объясни ему, как мы все зависим от автора.

Бланш. Увы, да. Это правда. И это так чудовищно. Потому я и сбежала из моей пьесы. Я вырвалась. Нет-нет, не отрицаю, мистер Теннесси Уильямс – великий драматург, но, милый, он забросил меня в пучину какого-то ночного кошмара. Последнее, что я запомнила, – как меня волокли два типа, а третий держал наготове смирительную рубашку. Как только мы вышли от Ковальского, я вырвалась и убежала. Я ищу другую пьесу, пьесу, в которой Бог существует… где я могла бы наконец передохнуть. Так что не откажитесь включить меня в список действующих лиц, и пускай Зевс, юный и прекрасный Зевс, торжествует и мечет громы и молнии.

Автор. (актеру) Так ты ходил в душ?

Трихинозий. (входит) Мы можем показывать.

Бланш. Уже? Потрясающе!

Трихинозий. (за сцену) Готовы? Отлично. Итак, последняя сцена. Рабу ничего не светит. Исчерпаны все средства. И тогда он возносит мольбу. Давай.

Актер. О Зевс, всемогущий владыка! Мы жалкие и беспомощные смертные. Молю, яви свою милость и перемени нашу участь.

Ничего не происходит.

Э… великий Зевс…

Трихинозий. Поехали, ребята! Ради бога!

Актер. О всемогущий Боже!

Оглушительный удар грома; сказочное освещение. С неба спускается Зевс и величественно мечет молнии. Это впечатляет.

Бурситий. (в роли Зевса) Я – Зевс, отец бессмертных богов! Я – чудотворец! Я – создатель Вселенной! Я дарую вам спасение!

Дорис. Ах, видели бы это в «Дженерал электрик»!

Трихинозий. Ну как, Гепатитий? А?

Автор. Я потрясен. Не ожидал. Сильно, выразительно! Я должен победить на фестивале. Все – это победа! Это было так возвышенно! Ой, у меня мурашки! Дорис! (Обнимает ее.)

Дорис. Не сейчас.

Все идут за кулисы; перемена света.

Автор. (на ходу) Надо быстро кое-что переписать.

Трихинозий. За прокат божественной машины я тебе поставлю двадцать шесть с полтиной в час.

Автор. (обращаясь к Лоренцо) Вы не могли бы представить мою пьесу?

Лоренцо. О чем разговор. Вперед!

Уходят все, кроме Лоренцо; он обращается к зрителям, а тем временем выходит хор и рассаживается у задника. Конечно, все в белых тогах.

Добрый вечер и добро пожаловать на Афинский театральный фестиваль.

Фонограмма: смех в зале.

Сегодня вас ждет грандиозное представление. Это последняя пьеса Гепатития Родосского – «Раб».

Фонограмма: смех.

В главных ролях: раб – Диабетий, Зевс – Бурситий, при участии Бланш Дюбуа и Дорис Левайн из Грейт-Нека.

Смех.

Наш генеральный спонсор – шашлычная Грегора Лондоса, прямо напротив Парфенона. Собрались перекусить? Не уподобляйтесь Медузе: пошевелите мозгами, а не змеями, и посетите шашлычную Грегора Лондоса. Имейте в виду – сам Гомер любил это местечко: кто не слеп – тот видит. (Уходит.)

Диабетий исполняет роль раба по имени Фидипид. Он прогуливается вместе с другим рабом, а тем временем вступает хор.

Хор. Греки, внимайте! Услышите ныне

о Фидипиде –

о муже отважном

и многомудром,

из самых крутых

средь прославленных греков.

Диабетий. Послушай: ну что мы будем делать с этой лошадиной?

Приятель. Но они отдают за так.

Диабетий. Ну и что? Кому она нужна? Громадная деревянная кобыла. На черта она сдалась? Была бы хоть симпатичная. Помяни мое слово, Кратин: на месте наших политиков ни за что бы не доверял троянцам. Ты заметил – они никогда не берут больничный?

Приятель. Кстати, про циклопа слыхал? Подхватил конъюнктивит.

Голос за сценой. Фидипид! Ну где этот раб?

Диабетий. Иду, хозяин!

Хозяин. (входит) Фидипид, вот ты где. Полно работы, пора собирать виноград, надо починить колесницу, принести воды, а ты тут стоишь и травишь байки.

Диабетий. Я не травил, хозяин. Мы разговаривали о политике.

Хозяин. Рабы разговаривают о политике! Ха-ха-ха!

Хор. «Ха-ха-ха!» – вот каковы богачи.

Диабетий. Прошу прощения, хозяин.

Хозяин. Возьмешь новенькую рабыню – эту, из Иудеи, – и уберетесь в доме. Я жду гостей. А потом принимайся за дела.

Диабетий. Новенькая из Иудеи?

Хозяин. Дорис Левайн.

Дорис. Вы звали, хозяин?

Хозяин. Приберитесь. Давайте. Живей.

Хор. Бедняга Фидипид. Жалкий раб. И, подобно всем рабам, мечтает только об одном.

Диабетий. Стать чуть повыше.

Хор. Стать свободным.

Диабетий. Свободным? Нет.

Хор. Нет?

Диабетий. Я и так в порядке. Я точно знаю, что от меня требуется. Обо мне заботятся. Мне не приходится выбирать. Я рожден рабом и умру рабом. Лично меня это не беспокоит.

Хор. (презрительно) Ой, ой, ой!

Диабетий. А, ладно, много вы понимаете. Хор мальчиков. (Целует Дорис, она отстраняется.)

Дорис. Не надо.

Диабетий. Почему? Дорис, ты же знаешь, я сгораю от любви. Или, как вы, иудеи, говорите: у меня для тебя кое-что есть.

Дорис. Пустой номер.

Диабетий. Почему?

Дорис. Потому что тебе по душе рабство, а я его не выношу. Я хочу на свободу. Хочу путешествовать, хочу пожить в Париже. Хочу написать роман. А может, затею женский журнал.

Диабетий. «Свобода, свобода!»… Да о чем столько шума? Довольно опасная штука, эта свобода! Разве ты не видишь, Дорис, что творится вокруг? Правительства разъедает коррупция, политиканы уничтожают друг дружку, города переполнены, люди доведены до отчаянья. А кого, по-твоему, убивают на войне? Свободных людей. И только мы в безопасности: ведь кто бы ни пришел к власти, всем нужен человек, который займется генеральной уборкой. (Обнимает ее.)

Дорис. Не надо. В рабстве я никогда не смогу наслаждаться сексом.

Диабетий. Ну, могла бы симульнуть.

Дорис. Не надейся.

Хор. Но однажды Парки протянули руку помощи.

Входят Парки, муж и жена; одеты как американские туристы, в цветастые гавайские шорты; у Боба на шее фотоаппарат.

Боб. Привет! Парки. Боб и Венди Парк. Ищем надежного человека, чтобы доставить очень важное послание царю.

Диабетий. Царю?

Боб. Вы сослужите громадную службу всему человечеству!

Диабетий. Я?

Венди. Конечно. Но это очень опасное предприятие, и хотя ты раб – имеешь право отказаться.

Диабетий. Я отказываюсь.

Боб. А зато посмотрел бы дворец.

Венди. И получил в награду свободу.

Диабетий. Свободу? Да, это чудесно, что говорить, я был бы счастлив вам помочь, но я оставил сковороду на плите, у меня там жарится ростбиф.

Дорис. Позвольте мне помочь вам.

Боб. Для женщины это слишком опасно.

Диабетий. А она очень быстро бегает.

Дорис. Фидипид, как тебе не стыдно отказываться!

Диабетий. Кое-что трусам дается легче.

Венди. Мы умоляем вас, пожалуйста.

Боб. Судьба человечества висит на волоске.

Венди. Мы увеличим вознаграждение. Свобода для вас и для любого по вашему выбору.

Боб. Плюс набор посуды столового серебра для закусок и первых блюд из шестнадцати предметов.

Дорис. Фидипид, это наш шанс.

Хор. Давай, придурок.

Диабетий. Умышленные деяния при отягчающих обстоятельствах, повлекшие освобождение одного либо группы лиц… Что-то немножко подташнивает сегодня.

Венди. (протягивает ему конверт) Вот послание, которое надо срочно передать царю.

Диабетий. А почему вы сами не можете?

Боб. Нам через час в Нью-Йорк.

Дорис. Фидипид, ты говорил, что любишь меня.

Диабетий. Ну да, ну да.

Хор. Пошел, Фидипид: сюжет буксует.

Диабетий. Не знаю, не знаю. (Звонит телефон, он снимает трубку.) Алло?

Голос Вуди. Ну что, тебе трудно отнести? Все уже мечтают выкатиться отсюда к чертовой матери.

Диабетий. (повесив трубку) Ну хорошо. Но только потому, что Вуди просит.

Хор. (поет) Бедный профессор Хиггинс…

Диабетий. Идиоты, это из другого спектакля!

Дорис. Удачи тебе, Фидипид.

Венди. Да, удача тебе понадобится.

Диабетий. В каком смысле?

Венди. Ой, Боб такой затейник!

Дорис. А когда станем свободными – пойдем в кроватку, и, может, у меня наконец что-то получится.

Гепатитий. (выглядывая из-за кулисы) Иногда помогает немножко травки перед этим делом.

Диабетий. А ты тут при чем? Ты же драматург!

Гепатитий. У драматургов тоже есть свои слабости. (Скрывается.)

Дорис. Ну, иди.

Диабетий. Иду.

Хор. Так отправляется в путь Фидипид. Важные вести несет для царя он Эдипа.

Диабетий. Царя Эдипа?

Хор. Да.

Диабетий. Я слышал, он сейчас живет с мамой.

Дует ветер, сверкают молнии. Раб пускается в тяжкий путь.

Хор. По глубоким горам, по высоким долам…

Диабетий. Высоким горам, глубоким долам. Откуда этот хор набрали?

Хор. Фурии властны над всем.

Диабетий. Фурии небось сейчас обедают с Парками в Чайнатауне. Наверно, сидят себе у Хонга в «Холодной лапше».

Гепатитий. (из-за кулисы) У Сэма Во вкусней.

Диабетий. У Сэма Во всегда очередь.

Хор. Нужно спросить Ли, он проведет. Не за спасибо, конечно.

Гепатитий скрывается.

Диабетий. (вдохновенно) Еще вчера я был жалким рабом, вещью среди вещей моего хозяина. А ныне несу послание царю, подумать только, самому царю! Целый мир открывается передо мной. Скоро я буду свободен. Я впервые понял, что человеческие возможности – безграничны. И теперь мне так хочется бросить всю эту затею!.. Ладно, что говорить…

Хор. Дни превращались в недели, недели в месяцы, но Фидипид не повернул назад.

Диабетий. А нельзя уже выключить ветродуй к чертовой матери, нет?

Хор. Жалкий смертный – Фидипид.

Диабетий. Я устал, я ослаб, я болен. Я больше не могу. У меня дрожат руки.

Хор начинает мычать медленный дикси.

Повсюду смерть, война, нищета и голод. Брат идет на брата. Юг мой, Юг, ты славен традициями, а Север – производством. Президент Линкольн посылает союзные войска уничтожать плантации. О, старый мой гомстед…[52]Хлопок по реке плывет.

Входит Гепатитий и молча смотрит на него.

И бедняжечке мисс Еве,[53]ах, не перейти по льду!.. А генералы Борегар[54]и Ли…[55]То есть… (Встречает остановившийся взгляд Гепатития.) Я… я отвлекся.

Гепатитий хватает его за шиворот и тащит в сторону.

Гепатитий. Поди-ка сюда! Ты что ж это творишь?

Диабетий. Ну где дворец? Я тащусь уже бог знает сколько! Это называется пьеса? Где, черт побери, этот проклятый дворец?

Гепатитий. Всё, ты уже во дворце, только не смей мне гробить пьесу. Стража! На выход, пошел.

Входит могучий Страж.

Страж. Кто ты?

Диабетий. Фидипид.

Страж. Что привело тебя во дворец?

Диабетий. Во дворец? А я во дворце?

Страж. Да. Перед тобой – царский дворец, одна из прекраснейших построек в Греции. Мрамор, величественная архитектура, умеренная квартплата.

Диабетий. У меня тут послание для царя.

Страж. А, да. Он ждет.

Диабетий. У меня пересохло в горле, и я уже забыл, когда ел.

Страж. Я позову царя.

Диабетий. А может, по бутербродику? С ростбифом?

Страж. Я пошел за царем и за бутербродом с ростбифом. Как приготовить?

Диабетий. С кровью.

Страж. (достает блокнотик, записывает) Один раз с кровью. Гарнир?

Диабетий. А что есть?

Страж. Так, посмотрим… сегодня… горошек или печеный картофель.

Диабетий. Один раз картофель.

Страж. Мороженое?

Диабетий. Пожалуй. И глаженые шнурочки, если есть, – и царя.

Страж. Хорошо. (Уходит ворча.) И чашку кофе с собой в пакетик.

Через сцену, фотографируя, идут Парки.

Боб. Ну, каков дворец?

Диабетий. Да, великолепно.

Боб. (протягивая жене фотоаппарат) Щелкни-ка нас вместе.

Диабетий. А я думал, вы уже в Нью-Йорке.

Венди. (разводя руками) Парки. На все их воля.

Боб. Положиться невозможно. Ну да ничего, не бери в голову.

Диабетий. (наклоняется понюхать цветок в петлице у Боба) Какой милый цветочек.

Из цветка ему в лоб ударяет струя воды. Парки хохочут.

Боб. Прости. Не сдержался. (Протягивает руку.)

Диабетий пожимает ее и получает удар током.

Диабетий. А-ааааа!

Парки уходят смеясь.

Венди. Такой затейник, такой затейник!

Диабетий. Ты ведь знал, что он меня подставит.

Хор. Он – мудак.

Диабетий. Нельзя было предупредить?

Хор. Наше дело сторона.

Диабетий. Сторона? А знаете, вот так недавно зарезали одну женщину прямо возле метро, не помню станции, где-то на кольцевой, – шестнадцать человек видели, и никто не вмешался.

Хор. На радиальной. Писали в «Дейли ньюс».

Диабетий. А если бы хоть у одного хватило мужества, глядишь, она сегодня была бы с нами.

Женщина. (входит; в груди торчит нож) Я с вами.

Диабетий. Да, чего-то я сморозил.

Женщина. Женщина всю жизнь спокойно работала на этом бульваре, на углу. Стою, как обычно, читаю «Пост», вдруг шесть бандитов – наркота, подонки – кидаются на меня и валят с ног.

Хор. Какие шесть – трое!

Женщина. Три, шесть… у них был нож, и они хотели денег.

Диабетий. Надо было дать.

Женщина. Я дала. И все равно зарезали.

Хор. Таков Нью-Йорк. Последнее отдашь – и все равно зарежут.

Диабетий. Нью-Йорк? Да всюду одно и то же. Мы тут как-то гуляли с Сократом. Окраина Афин, новый район. Вдруг выскакивают два спартанца откуда-то из-за Акрополя и требуют кошельки.

Женщина. И что?

Диабетий. Сократ им элементарно доказал, что зло есть просто незнание истины.

Женщина. И?

Диабетий. Сломали ему нос.

Женщина. Ну, будем надеяться, ты принес царю добрые вести.

Диабетий. Надеюсь, храни его Бог.

Женщина. Храни тебя Бог.

Диабетий. Спасибо, ну да, а… в каком смысле храни меня?

Хор. (многообещающе) Ха-ха-ха!

Освещение становится тревожным.

Диабетий. Свет меняется. К чему бы это? Что будет, если вести плохие?

Женщина. Во времена античности гонец, приносивший царю добрую весть, получал вознаграждение.

Хор. Бесплатный пропуск на Брайтон-Бич.

Женщина. Но если весть была недоброй…

Диабетий. Не рассказывайте, не надо.

Женщина. …то царь мог казнить вестника.

Диабетий. А мы во временах античности?

Женщина. (указывая на его одежды) Догадайся по костюму.

Диабетий. Ага… Так… Так. Гепатитий!

Женщина. В некоторых случаях вестнику отрубали голову. Если, конечно, царь решал его помиловать.

Диабетий. Если помиловать – то отрубали?

Хор. Но если вести были совсем плохие…

Женщина. …то вестника зажаривали.

Хор. На медленном огне.

Диабетий. Меня так давно не жарили на медленном огне – я уже не помню, нравится мне это или нет.

Хор. Помяни мое слово, тебе не понравится.

Диабетий. А где Дорис Левайн? Ну дайте я только доберусь до этой иудейской рабыни из Грейт-Нека!

Женщина. Она тебе не поможет, она далеко.

Диабетий. Дорис! Где ты, черт побери?

Дорис. (из зала) Чего тебе?

Диабетий. Ты что там делаешь?

Дорис. Меня утомила вся эта история.

Диабетий. Что значит «тебя утомила»? Давай-ка сюда! Я тут вляпался по самые уши по твоей милости.

Дорис. (поднимаясь на сцену) Прости, Фидипид, ну откуда мне было знать античные нравы? Я же кончала философский.

Диабетий. Если вести плохие, мне конец.

Дорис. Да, я слышала.

Диабетий. И это ты называешь свободой?

Дорис. Ну, что-то теряешь, что-то находишь.

Диабетий. «Что-то теряешь»? Этому тебя учили в колледже?

Дорис. Слушай, ты достал!

Диабетий. Если вести плохие, мне крышка. Стоп. Вести! Послание, оно же пока у меня. (Ищет по карманам конверт, достает послание, читает.) «Премия в категории „Лучшая роль второго плана“ присуждается (фамилия актера, исполняющего роль Гепатития)»!

Гепатитий. (появляясь из-за кулисы) Позвольте мне принять эту премию «Тони» и поблагодарить жюри…

Диабетий. Уйди отсюда, я не то прочитал. (Достает то.)

Женщина. Скорее, царь идет.

Диабетий. Посмотрите, он не забыл мне бутерброд?

Дорис. Скорее, Фидипид!

Диабетий. (читает) Тут всего одно слово.

Дорис. Да?

Диабетий. Откуда ты знаешь?

Дорис. Что знаю?

Диабетий. Что тут написано. Тут написано «да».

Хор. Хорошо это или плохо?

Диабетий. Да? Да – это позитивное высказывание? Или нет? Не так ли? (Размышляет.) Да!

Дорис. А если он спрашивал, нет ли трихинеллеза у царицы?

Диабетий. Интересное соображение.

Хор. Его величество Царь!

Фанфары. Торжественный выход Царя.

Диабетий. Ваше величество, у царицы нет трихинеллеза?

Царь. Кто тут заказывал ростбиф?

Диабетий. Я, государь. Это что, горошек? Я ведь просил с печеным картофелем.

Царь. Кончился картофель.

Диабетий. Тогда унесите. Пойду перекушу напротив.

Хор. Послание.

Диабетий хору: «Ш-ш-ш!»

Он принес послание.

Царь. Презренный раб, есть ли вести для меня?

Диабетий. Презренный царь… э-ээ… Да. Если на то пошло – да.

Царь. Это хорошо. Ну?

Диабетий. Только скажите, какой был вопрос.

Царь. Сначала послание.

Диабетий. Нет, вы первый.

Царь. Нет, ты.

Диабетий. Нет, вы.

Царь. Нет, ты.

Хор. Заставь его.

Царь. Его?

Хор. Ну?

Царь. А как?

Хор. Шмок,[56]ты же царь.

Царь. Ну конечно я царь. Так каков же ответ, вестник?

Страж обнажает меч.

Диабетий. Ответ такой: дд… н-нн… (пытается угадать прежде, чем договорит.) Не-а. Ага… Может быть. Возможно.

Хор. Врет.

Царь. Послание, раб.

Страж подносит меч к горлу Диабетия.

Диабетий. Тут всего одно слово, государь.

Царь. Одно?

Диабетий. Странно, да? За те же деньги можно послать до четырнадцати слов.

Царь. Всего одно. И слово это – ответ на вопрос вопросов. И вопрос этот – существует ли Бог?

Диабетий. Это такой у вас вопрос?

Царь. Это единственный вопрос на свете.

Диабетий. (с облегчением смотрит на Дорис) В таком случае я счастлив сообщить вам ответ. Здесь написано «да».

Царь. Да?

Диабетий. Да.

Хор. Да.

Дорис. Да.

Диабетий. Ваша очередь.

Женщина. (шепелявит) Конефно!

Диабетий бросает на нее встревоженный взгляд.

Дорис. Ах, как хорошо!

Диабетий. Я знаю, о чем вы думаете. Небольшое вознаграждение преданному вестнику… Но наша свобода – этого более чем достаточно; с одной стороны. Поэтому, если вам так хочется выразить свою признательность, я думаю, несколько бриллиантов были бы вполне уместны.

Царь. (скорбно) Если Бог существует, значит, не все дозволено и мне придется отвечать за свои грехи.

Диабетий. Простите?

Царь. За мои грехи, мои преступления. Совершенно жуткие преступления. Я обречен. Весть, которую ты принес, сулит мне вечные муки.

Диабетий. Разве я сказал «да»? Я имел в виду «нет».

Страж. (выхватывает у него конверт и читает послание) Здесь написано «да», государь.

Царь. Это самая ужасная весть на свете.

Диабетий. (падая на колени) Государь, я не виноват. Я всего лишь жалкий вестник, я сам не посылаю вести, я их только разношу… Ну, это как трихинеллез ее величества, понимаете?

Царь. Ты будешь разорван на куски дикими кобылицами.

Диабетий. Я знал, что вы поймете.

Дорис. Но он всего лишь вестник! Вы не можете бросить его диким кобылицам. Обычно вы поджариваете вестников на медленном огне.

Царь. Много чести для этого дерьма!

Диабетий. А скажите, когда в прогнозе погоды обещают дождь, вы разве казните синоптиков?

Царь. Естественно.

Диабетий. Ага. Ну что ж. Я имею дело с шизофреником.

Царь. Схватить его.

Страж хватает Диабетия.

Диабетий. Подождите, государь. Несколько слов в свою защиту.

Царь. Ну?

Диабетий. Дело в том, что это всего лишь спектакль.

Царь. Это я уже слышал. Всегдашняя отговорка. (Стражу.) Дай-ка меч, хочу сам получить удовольствие.

Дорис. Нет, нет! О господи, зачем я впуталась в эту историю!

Хор. Не горюй, ты еще молода – найдешь другого.

Дорис. Это верно.

Царь. (заносит меч) Умри же!

Диабетий. О Зевс, отец бессмертных богов, приди, приди со своими громами и молниями и спаси меня!

Все смотрят наверх; ничего не происходит; неловкая пауза.

О Зевс! О Зевс!

Царь. А теперь – умри!

Диабетий. О Зевс! Черт, ну где Зевс?

Гепатитий. (выбегает из-за кулисы, смотрит вверх) Ради бога, пошла машина! Спускайте его!

Трихинозий. (появляясь в противоположной кулисе) Заело!

Диабетий. (снова подает реплику) О великий Зевс!

Хор. Всех смертных ждет один конец.

Женщина. А я не собираюсь тут стоять и ждать, пока его уроют, как меня на углу!

Царь. Схватить ее!

Страж хватает ее и закалывает.

Женщина. Второй раз за неделю! Ну и сукин же ты сын!

Диабетий. О Зевс всемогущий! Помоги мне, прошу!

Сверкает молния. Сверху, неуклюже крутясь, опускается Зевс, и становится ясно, что лонжа захлестнула шею и удавила его. Все замирают, потрясенные.

Трихинозий. Сцепление полетело.

Хор. И в конце концов появляется Зевс!

Но он не подает признаков жизни.

Диабетий. Зевс! Зе-евс!.. Зевс? Зевсик, все в порядке? Врача! Есть врач?

Из зала. Я врач!

Трихинозий. Накрылась машина.

Гепатитий. Что? Пошел вон! Ты погубил мою пьесу.

Диабетий. Зевс умер.

Врач. Хорошо бы его накрыть.

Гепатитий. Импровизируй.

Диабетий. Что?

Гепатитий. Импровизируй финал.

Трихинозий. Кто-то потянул не за тот трос.

Дорис. Наверное, у него перелом позвоночника.

Царь. (пытается продолжить спектакль) Э… Ну что ж, вестник… Вот видишь, что ты натворил.

Заносит меч, но Диабетий выхватывает его из рук царя.

Диабетий. Это я возьму.

Царь. Ты что, рехнулся?

Диабетий. Ну как, казнил меня? Дорис, пошли отсюда.

Царь. Фидипид, подожди, ты что?

Страж. Гепатитий, он ломает финал.

Хор. Что ты творишь, Фидипид? Царь должен казнить тебя.

Диабетий. Кто это сказал? Где это написано? Ничего подобного. Я решил сам казнить царя. (Пытается казнить царя, но оказывается – меч бутафорский.)

Царь. Отстань… Ты, двинутый!.. Хватит… Щекотно же!

Врач. (щупает пульс у Зевса). Увы… Надо бы убрать его отсюда.

Хор. Наше дело сторона. (Идут за кулисы, подхватив Зевса.)

Диабетий. Раб решил стать героем! (Бросается на стража; хорошо, что меч бутафорский.)

Страж. Ну что, правда рехнулся?

Дорис. Я люблю тебя, Фидипид.

Он целует ее.

Пожалуйста… я сейчас не настроена.

Гепатитий. Моя пьеса, моя пьеса! (Вслед хору.) Вы куда?

Царь. Лично я пошел звонить моему агенту, Солу Мишкину. Он всегда что-нибудь придумает.

Гепатитий. Я написал очень глубокую пьесу. Я вложил в нее серьезный посыл. Если мы не сыграем до конца, он не дойдет до зрителей.

Женщина. Театр создан для развлечения. Знаешь старую поговорку? Хочешь послать – сходи на почту.

Поиск по сайту: