АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Часть вторая ОРЛИНАЯ ДОЛИНА

Читайте также:
  1. I ЧАСТЬ
  2. I. Организационная часть.
  3. II ЧАСТЬ
  4. III ЧАСТЬ
  5. III часть Menuetto Allegretto. Сложная трехчастная форма da capo с трио.
  6. III. Творческая часть. Страницы семейной славы: к 75-летию Победы в Великой войне.
  7. N-мерное векторное пространство действительных чисел. Компьютерная часть
  8. N-мерное векторное пространство действительных чисел. Математическая часть
  9. New Project in ISE (left top part) – окно нового проекта – левая верхняя часть окна.
  10. SCADA как часть системы автоматического управления
  11. XIV. Безмерное счастье и бесконечное горе
  12. А) та часть выручки, которая остается на покрытие постоянных затрат и формирование прибыли

 

XIX

 

После того как Джон Карриган, студент университета Беркли, изготовил в своей комнатенке в кампусе гранату с ядерным зарядом, а затем взорвал ею Белый дом в знак протеста против нейтронной бомбы, все кабинеты, службы жизнеобеспечения, покои президента и апартаменты его сотрудников были переведены под землю, на глубину тридцать метров, и прикрыты сверху свинцовым щитом десятиметровой толщины. Это был «щит позора», что-то вроде Берлинской стены: как и последняя, он отделял возвышенные устремления человеческого гения от того, во что они превращались на поверхности земли — не считая музеев, филармоний и библиотек.

Президент с отвращением склонился над «боровом». Потомок древнего рода фермеров был возмущен кодовым названием, которое военные дали этой новой технической дряни: оно оскорбляло всех славных свиней мира.

— Хочется заткнуть себе нос, — проворчал он. — Проектировали бы эти штуки так, чтобы они и пахли тем, чем им положено. И наши, и их.

Получасом раньше он расстался с лидерами Конгресса, а до того провел очередное совещание с русскими и теперь находился в Оперативном зале. Здесь определялись приоритетные цели во всех странах — как в союзных, так и в прочих: стартовые площадки, ядерные арсеналы, экспериментальные заводы, биологические и химические лаборатории. Вот уже шесть недель албанский «боров» возглавлял список приоритетных целей, ему был присвоен «красный уровень опасности», и он занимал верхнюю строчку на электронном табло, где оценивались риски — в зависимости от поступавшей информации — открытий в области науки и техники и общеполитической ситуации в разных странах. Эти приоритеты определялись компьютером и были известны как ПП — Предварительные Параметры, в просторечии «попа». Президент никогда не ложился спать, не взглянув на таблицу оперативных приоритетов, чей нрав был переменчивым и взбалмошным.

Вскоре после избрания — а это произошло пару месяцев тому назад — президента ждал небольшой сюрприз: он столкнулся нос к носу с «потенциально опасной приоритетной целью», расположенной в самих Соединенных Штатах. На биологическом факультете Стэнфордского университета начали проводить генные эксперименты, и последствия этих экспериментов, по мнению самих же ученых, были непредсказуемыми — они могли привести к созданию новых микроорганизмов и вызвать эпидемии, перед которым человек оказался бы бессилен.

Уже полтора месяца албанский «боров» бессовестно удерживал пальму первенства в списке приоритетов. Нередко, мучимый бессонницей, президент спускался в Оперативный зал и в тайной надежде смотрел на табло. Но «боров» не сдвигался с места, он по-прежнему был на самом верху.

— Интересно, что бы сказали американские граждане, если бы узнали, что в момент тяжелейшего кризиса — час «Ч», так, кажется, говорят — все силы его лидера сосредоточены на одном: не взять в руки сигарету, поскольку доктор запретил ему курить…

Помощник президента Рассел Элкотт и генерал Франкер, более известный как «Карманный Пентагон» первого лица государства, расплылись в улыбке. У Элкотта это вышло еще более-менее естественно, генерала же посетила тягостная мысль, что эта улыбка — единственный и довольно жалкий вклад, который армия смогла внести в историю.

Профессора Скарбинский и Каплан, генерал Франкер, Рассел Элкотт, Гарднер (первый чернокожий глава ЦРУ) и Роден (руководитель Пентагона) вместе с президентом рассматривали уменьшенную модель «борова», громоздившуюся на столе. «Боров» был приземистым сооружением, стоявшим на массивных лапах-столпах и увенчанным перламутровым куполом.

— Никогда не видел большей мерзопакости, — сморщился президент. — А как дела с нашим собственным «боровом»?

— Немного отстаем от русских, — сказал Каплан. — Мы должны исключить любой риск, поэтому дело идет небыстро. А у Советов бог знает сколько шпионов в Албании.

— А как же мы, у нас там кто?

— Американка, — ответил Рассел Элкотт. — Подружка Матье.

— Да будет благословенна ее попка, — сказал президент.

— И ежедневные разведданные, получаемые с помощью спутников и самолетов, — добавил Франкер.

— Да будет благословенна и твоя тоже, — сказал президент.

— Нам недостает некоторых деталей, — заметил Каплан. — Мы не в состоянии достоверно предсказать последствия дезинтеграции нуклона. С одной стороны, как показала авария в Мерчентауне, может иметь место… дегуманизация.

Ему не нравилось это слово — чересчур уж литературное.

— Или, если угодно, распад психики. Это что-то вроде нейтронной бомбы, которая, вместо того чтобы убивать, уничтожает душу.

— Мне казалось, что таких результатов обычно добиваются идеологическими методами, — сказал президент с ненавистью в голосе. — Вспоминается — представьте себе — господин Гитлер. Да и Сталин с этим неплохо справлялся. Я вам вот что скажу, друзья мои: использовать науку и технику для дегуманизации народов — это значит признать, что политика с этим не справилась!

— Есть еще один вариант, — сказал Каплан.

Профессор Каплан был еще очень молод. Стройный, с шапкой курчавых волос; в глазах, за стеклами очков, застыло мечтательное выражение, которое плохо вязалось с его научными достижениями: именно он в 1977 году сумел усовершенствовать лазер Кастлера и получить луч, способный сжигать спутники на любом расстоянии.

— Какой же? Продолжайте, старина, — сказал президент. — Мне он уже нравится, хотя я пока не знаю, о чем речь.

— Не исключено, что дезинтеграция духа будет иметь результатом направленный взрыв. Зона действия и границы этого взрыва поддаются расчету — для этого достаточно построить новый компьютер.

Президент тяжело опустился на стул.

— Хорошо, что Джимми Картер этого не слышит, — сказал он. — Узнай он, что человеческая душа способна довести нас всех до животного состояния и вообще — что она окажется такой разрушительной силой, он бы, наверно, перестал слушать Баха и Генделя, как делал это каждый божий день. Но вы продолжайте, продолжайте. Я хочу знать всю правду, даже если из-за нее перед нами встанет вопрос, который мне не по зубам. Я хочу сказать… — Он вздохнул и потер виски. — Вопрос об… истинной природе человеческой души. До сих пор, как вам известно, вокруг нее вечно поднимали шум.

Присутствующие старались не смотреть на президента. Как писала «Вашингтон Пост», своим избранием этот фермер из Небраски был обязан тому, что американский народ ощутил потребность в простоте. «Избиратели, видимо, сочли, что в эпоху сверхсложных мировых проблем Соединенным Штатам требуется президент, который не был бы сверхсложной личностью».

Президент был занят тем, что разглядывал свои ноги. Уже не одно десятилетие — начиная с чуда Гарри Трумена — принято было считать, что в случае первого лица государства «должность делает человека». Бывший фермер не так давно находился у власти, но у него уже сложилось свое мнение по этому вопросу: должность делает президента — так-то оно так, но, оказавшись у власти, человек меняется и может даже стать совсем другим. И в итоге, чем больше проходит времени, тем меньше президент, который управляет страной, походит на того, за кого голосовал народ.

Он поднял глаза:

— Похоже, у нас нет выбора?

Каплан уже готов был ответить: «Нет, господин президент», но вовремя спохватился: этот вопрос президент задал самому себе. И ни у кого из них не было полномочий давать ему совет, чреватый столь серьезными последствиями.

— Сколько у нас есть времени?

— Насколько нам известно, албанцы планируют устроить свою «технологическую премьеру» примерно через два месяца, — сказал Франкер. — Но заметьте, господин президент…

Он подошел к карте Албании, занимавшей всю стену.

— …«боров» находится в центре густонаселенного района. Жилые дома, больницы, дома престарелых… Все здания оборудованы коллекторами — таким образом была решена проблема энергетической подпитки. Но вот что интересно — как они, черт подери, собираются дезинтегрировать дух в столь людном месте без человеческих жертв? Однако это соображение имело бы смысл лишь в случае обычной атомной бомбы. Напомню вам, господин президент, что при дезинтеграции возникает восходящая сила. Она подобна лазерному лучу: вся эта высвободившаяся мощь с огромной скоростью устремится в космос…

— Скажите еще, что албанцы целятся в Господа Бога, — проворчал президент.

Генерал Франкер рассмеялся. Остальные тоже. Это немного разрядило обстановку, подумал Элкотт. Самого его мутило.

— Заметьте, — сказал президент, — даже то, что вы называете «обычной» атомной бомбой, целит в Господа Бога, хотим мы того или нет. Картер когда-то очень хорошо об этом высказался.

— На мой взгляд, человечеству еще рановато замахиваться на такие цели, — сказал Франкер.

— И слава Богу.

— Вышесказанное объясняет, почему эксперимент можно проводить и в столь густонаселенном районе. Но главная опасность состоит в том, что они могут направить высвободившуюся энергию в любом направлении. В любом — как им взбредет в голову. Если вы посмотрите на карту, то увидите, что между так называемым объектом «боров» и югославской границей нет ничего, — а мне не нужно напоминать вам, что Албания Имира Джумы ненавидит югославских «уклонистов» не меньше, чем русских. Одно остается невыясненным: действительно ли они научились задавать направление выброса? Потому что если ответ утвердительный — а на это многое указывает — то… Взгляните…

Он провел пальцем по карте.

— Если вы мысленно продолжите этот вектор, то увидите, что пучок сметает всю Европу и доходит до нашей территории… Если опираться на труды о лазере нашего друга, профессора Каплана, то получится следующая картина: луч, расширяясь, превращается в пучок, который накрывает примерно пятую часть Соединенных Штатов…

— Спасибо, — отозвался президент. — Мне предстоит еще одна спокойная ночь!

— Это всего лишь рабочая гипотеза, — заметил Каплан.

Президент взглянул на него с неприязнью:

— Пожалуйста, не надо гипотез. Мне нужны достоверные факты. Когда это новое дерьмо будет готово завонять?

— Мы находимся в постоянном контакте с нашим агентом в Албании.

Президент еще несколько секунд рассматривал «борова», лицо его при этом выражало искреннюю ненависть.

— Ладно, впускайте народ.

Слово «Народ» было его коллективным прозвищем для членов Конгресса.

Все эти дни президент старался держать их в курсе происходящего, а теперь намеревался потрясти до глубины души. Он был сбит с толку, растерян, не понимал масштаба проблемы и не мог принять решение. Потому он напускал на себя спокойный, уверенный и решительный вид. Рассел Элкотт находил, что президент похож на старого лавочника со Среднего Запада, — ему так и виделось, как тот стоит на крыльце своего магазинчика, засунув руки в карманы. Кроме того, Элкотт спрашивал себя, как бы обошлись будущие Джотто и Мазаччо со всеми этими людьми в костюмах-тройках, в очках с черепаховыми оправами, со столь неодухотворенными лицами — если, конечно, предположить, что будет новый Ренессанс…

Элкотт отправился в кабину звукозаписи, где встретил усталый, безжизненный взгляд звукоинженера. Каждое сказанное слово фиксировалось, и все об этом знали: никто не избежит своей доли исторической ответственности. Новая библия будет писаться не по слухам, основываться не на одной лишь устной традиции, а на неопровержимой записи, извлеченной с глубины в сто метров, из пусковых шахт ядерных ракет.

Рассел Элкотт устроился в углу и надел наушники.

Он узнал голос сенатора Болланда из Юты:

— К черту научное словоблудие, профессор. Вы хотите сказать, что человеческая душа является оружием неограниченной разрушительной силы…

— В этом нет ничего нового, сенатор, — говорил Каплан. — Нам это было известно задолго до Хиросимы. Но моя роль состоит не в том, чтобы предаваться старым как мир философским размышлениям. Я обращаюсь к вам как ученый. Я говорю с вами на языке квантов.

— Позвольте!

Тед Квиллан из Мичигана, отметил Элкотт. Самый реакционный республиканец в Сенате.

— Вот куда нас завели сорок лет трусости и пресмыкания перед коммунистами! Уход из Вьетнама и Кореи. Потом Хельсинки… Мы бежали от ответственности! В результате, в руках у крошечной страны, яростной и злобной сталинистки, страдающей комплексом неполноценности и манией преследования, оказалось опаснейшее оружие. То самое оружие, которым мы не сумели обзавестись из-за банальной близорукости, а также из-за того, что постоянно урезали наш военный бюджет…

Рассел Элкотт снял наушники. На полу валялись герметически упакованные коробки с пленкой.

— Послушайте, Берт, я хочу напомнить вам, что записи необходимо спускать в ракетные шахты каждые полчаса. Разве вам этого не говорили?

Звукоинженер посмотрел на него в упор:

— Зачем? Чего вы ждете? Конца света? Он уже наступил, причем очень давно. Наш мир — это уже новый мир.

— Потомкам нужна будет полная информация, старина.

— Вы имеете в виду, исследователям из других галактик, которые прилетят сюда и займутся раскопками, чтобы узнать, как мы до этого докатились?

— В грядущие века люди будут любознательнее, Берт. Готов поспорить.

Он снова надел наушники. Говорил президент.

— Сенатор Болланд, мы не можем снести с лица земли целую страну, даже если у нас есть какие-то… дурные предчувствия… пусть даже обоснованные…

— Предчувствия! Это — достоверный факт!

— Я так же, как и вы, переживаю за наши бессмертные души. Устроить всемирный холокост, вызвать тотальное разрушение технократической цивилизации, как того хотелось бы некоторым представителям молодежи? Если следовать доводам подобного рода, необходимо было бы уничтожить три четверти человечества, чтобы оставшаяся четверть начала все сначала, но пойдя на этот раз другим путем. Погубить цивилизацию, чтобы спасти бессмертную душу… Единственный недостаток подобных рассуждений — ради этого спасения погибнут сотни миллионов. Духовная гибель человечества, вот к чему это приведет, а не к бессмертию…

Рассел Элкотт слушал. Он узнавал голос каждого, он прекрасно знал их всех: честные люди, они трудились как могли, но они не были предназначены для этого. О них можно было сказать «обычные люди», как говорят «обычные виды вооружения». Интендантская служба все-таки не поспевала за научным прогрессом. Этика и чистый интеллект, не имеющий отношения ни к морали, ни к «душе», никогда еще не были так далеки друг от друга.

— А Китай, господин президент? Ведь, в конечном счете, Албания всего лишь филиал Китая в Европе!

— Я регулярно информировал вас о всех моих попытках наладить отношения с Китаем, сенатор. Но они поют одну и ту же песню: Албания является суверенным и независимым государством, и так далее, и так далее… Невмешательство во внутренние дела других стран и все такое прочее. Кстати, Пекин остается в выигрыше при любом повороте дела: эксперимент может оказаться «удачным» — тогда в их распоряжении окажется «абсолютное» оружие, или же либо русские, либо мы попытаемся помешать этому эксперименту — тогда нас заклеймят «империалистическими агрессорами» и мы будем дискредитированы в глазах всего мира… Кроме того, я полагаю, что албанцы не осознают всех последствий своих действий. Впрочем, как и мы. Мы не знаем. И именно поэтому я прошу генерала Франкера еще раз изложить точку зрения военных…

— Вы ее уже изложили, господин президент. Мы не знаем. И мы хотели бы, чтобы вы рассуждали следующим образом: «То, что нам известно, выглядит слишком опасным, чтобы мы могли позволить себе рисковать неизвестностью».

Возникла пауза, затем раздался голос сенатора Эклунда из Орегона:

— Так рассуждают компьютеры, генерал!

— Так-то оно так, сенатор. Только у компьютеров есть одно неприятное свойство: они редко ошибаются.

Рассел Элкотт встал. Звукоинженер подошел к автомату и налил себе кофе.

— Вечером пойду на порнофильм, — сказал он. — Для разнообразия хочется чего-нибудь чистого.

 

В два часа ночи их снова вызвали в Оперативный зал. Президент сидел перед «боровом» в пижаме и домашних туфлях, со стаканом молока в руке.

— Мне очень жаль, что пришлось разбудить вас, — сказал он. — Чертова работа, правда?

Они ждали, что он скажет дальше.

— Что касается этой албанской штуковины… — Он отхлебнул из стакана. — Я хочу, чтобы она в пятинедельный срок была стерта с лица земли.

— Есть, сэр, — сказал Франкер. Он был мертвенно-бледен.

— Я еще раз говорил с Пекином. Они ничего не хотят знать. Так что… Как вы там говорили, генерал? «То, что нам известно, выглядит слишком опасным, чтобы мы могли позволить себе рисковать неизвестностью».

— Да, сэр.

— Пять недель. Мы приняли предложение русских. Рейд диверсионной группы — как они и предлагали. Саботаж… Если сможем провернуть это «незаметно»… ну, «незаметно» здесь понятие относительное… тем лучше. Если нет, то… разрушим весь сектор, сметем его с лица земли. Уничтожим. Ядерная ракета отклонилась от курса. Все что угодно.

— Да, сэр.

— И вот еще что…

Они замерли в ожидании.

— Нам придется принять кое-какие меры в отношении науки, — сказал президент. — Нам ее уже не сдержать: скорее это она уже нас держит. Нам необходимо новое поколение компьютеров, что-то вроде духовного компьютера, с которым ваш президент мог бы консультироваться перед сном. Такой компьютер, который позволил бы с одного взгляда оценить, что в данный момент происходит с родом человеческим — идет ли он бок о бок с Иудой или с Христом.

Его мрачные усталые глаза сверкнули, и на губах обозначилась улыбка.

— Не исключено, что в нашем случае речь идет о втором шансе, дарованном Иуде: шансе спасти Христа. Хм, извините. Похоже, у этой штуки странный побочный эффект. Спокойной ночи. И не забудьте: у вас пять недель.

 

XX

 

Орлиная долина — такое название дали этой местности турки тысячу лет назад. Но с началом строительства реакторов-размножителей, коллекторов и прочих агрегатов, предназначенных для создания полностью управляемой системы «полного цикла», которая положит конец разбазариванию духовной энергии албанских трудящихся, долину переименовали в Народную.

Матье сидел на узкой деревянной галерее, опоясывавшей дом. Он смотрел на здание энергетического комплекса и на еще голую землю между заводами и зданиями технических служб.

Вид с галереи открывался великолепный. По обе стороны от творения рук человеческих высились заросшие лесом горы. В этих лесах уже давно не было птиц. Орлы, которым долина была обязана своим древним названием, покинули ее — укрылись ближе к вершинам.

Одним взглядом Матье мог объять все, что сам создал. Тот факт, что одна из самых маленьких, а с технической точки зрения и самых отсталых стран мира, отличавшаяся, однако, безупречной идеологической дисциплиной, сумела за три года поднять свой технологический уровень до уровня своих достижений в области идеологии, — был ярким доказательством того, что воля вождей, если она стоит на службе народных масс, способна на многое.

Матье оставалось решить еще несколько задач — второстепенных, но при этом безотлагательных.

Так, за исключением людских ресурсов, материалы, предоставленные в его распоряжение, были весьма посредственными. Зато энергетическая отдача албанского народа была отличного качества: его дух обладал исключительной мощью и чистотой, и улавливание осуществлялось с максимальной эффективностью. Сказывались тридцать пять лет интенсивной идеологической подготовки.

Матье нуждался в материалах. Сталинит — так называли здесь сплав, который использовали для изоляции, — был недостаточно эластичным, «грязным», из-за чего внутреннее давление давало побочные эффекты выше нормы. Дух просачивался наружу, проползал самым низким, можно сказать, раболепным образом, начисто лишенный восходящей силы. Его воздействие было здесь особенно вредным, и процент психических заболеваний и нервных срывов — особенно высоким. Партийный комитет по культуре регулярно жаловался полиции, что «в жилых домах звучит буржуазная музыка декадентских западноевропейских композиторов Баха и Генделя. Нужно усилить наблюдение, поскольку нет никаких сомнений в том, что некоторые трудящиеся слушают радиостанции империалистических стран». Никто, разумеется, не проигрывал никаких записей, да и радиоприемники тут были ни при чем — музыка сама сбегала с энергетических станций. Партийные работники не давали Матье покоя, но он ничего не мог поделать — никто ничего не мог с этим поделать: это было в самой природе процесса. Потребуется еще много времени и сил, чтобы устранить этот дефект. Какие-то пожилые крестьяне из православной общины сообщили, что видели, как по долине «шествовали иконы», и даже назвали полиции имена двух святых — святой Кирилл и святой Филарет — которых они сперва приняли за переодетых американских шпионов. А в некоторые часы небо над энергетическими станциями озарялось разноцветными огнями. Все в долине начинало испускать лучи, сверкая мягким и вместе с тем тревожным светом; небесная синева становилась пронзительной и почти нестерпимой для невооруженного глаза. Матье объяснял сотрудникам комитета, что это оптические иллюзии и эффект от них, каким бы неприятным он ни был, не имеет серьезных последствий для человеческого организма: по мере привыкания он будет убывать, а пока что наука не в состоянии с ним справиться. Лучшим средством борьбы с интоксикацией оставалась усиленная идеологическая подготовка в школах, университетах и партийных ячейках.

Одной из нерешенных технических проблем оставался радиус действия коллекторов. Можно было построить агрегаты большей мощности, но они становились неуправляемыми. Так что по-прежнему приходилось устанавливать коллекторы не меньше чем в семидесяти пяти метрах от потенциальных источников. Каждый новый жилой дом или завод в долине обязательно, наряду с сантехникой, оснащался уловителями энергии. Люди привыкли сидеть вокруг этих белесых зияющих труб, как некогда имели обыкновение сидеть у очага.

Больше сотни многоэтажных жилых домов на склоне горы занимали труженики-пенсионеры, которых переселяли сюда из других районов. В их распоряжении были клубы, библиотеки, и они могли приятно проводить досуг в ожидании своего часа.

Центральный реактор-размножитель развивал теперь мощность в сто двадцать тысяч человеко-духов. Энергия накапливалась в четырех компрессорах: внутри них осуществлялось сжатие, которое должно было перейти в «крекинг».

По мере приближения назначенного времени китайские инженеры, руководившие подготовительными работами, стали выказывать все большую нервозность. Матье вынужден был подолгу простаивать у доски с формулами. Но китайцы не могли уследить за ходом его мысли. Им требовались время и новые компьютеры. Времени не было, так как американцы и русские тоже работали не покладая рук. Не было и новых компьютеров.

Когда стало известно о решении «албанского Сталина», маршала Имира Джумы, перенести дату эксперимента на более ранний срок, у Матье состоялся долгий и тяжелый разговор с двумя китайскими учеными, прибывшими из Пекина. Это были знаменитые братья Мун, американские граждане, вернувшиеся в Китай в 1962 году. Братья Мун были близнецами, отличить их друг от друга было невозможно. Матье считал, что именно это сделало их столь закоренелыми коммунистами.

Что-то откровенно непристойное было в речи этих китайских близнецов-коммунистов, говоривших с отчетливым американским акцентом.

— Мы не в силах уследить за вами, господин Матье. От нас что-то ускользает, какое-то понятие, неизвестная величина. Если говорить откровенно, то нам кажется, что вы сообщаете не всю информацию. Наше мнение таково: следует проверить на компьютере вашу теорию направленного, ограниченного воздействия — да и всю вашу теорию конвергенции. Мы не вполне уверены в том, что «реакция срыва»[29]может проходить локально. По нашему мнению, существует риск неуправляемого высвобождения энергии с непредсказуемыми последствиями. При степени компрессии и концентрации, которых нам удалось достичь, дезинтеграция может вызвать взрыв, мощность которого предсказать невозможно. Нет такого математика или физика, который был бы способен, исходя из заданных вами величин и без помощи компьютера, точно рассчитать предельные значения. При каких условиях луч начинает преобразовываться в пучок? Каков предел концентрации энергии? И нужно ли опасаться цепной реакции?

— Удалось же избежать цепной реакции «Пражской весны», — заметил Матье.

— Господин Матье, пожалуйста… такого рода шутки… Нам требуется разъяснение.

— Ну что же, потребуйте его у партии. У нее есть ответ на все.

Натянутые улыбки, усталые, терпеливые. Лица братьев напоминали два сморщенных яблока.

— Или откажитесь от этой идеи. Пусть американцы и русские вырвутся вперед. А вы тащитесь в хвосте. Деградация элемента — это sine qua non[30]условие успеха одной из систем, капиталистической или марксистской. Я доложу маршалу Джуме о ваших попытках чинить мне препятствия. После смерти Мао отношения между Албанией и Китаем уже не те, что прежде. Может, вас сюда и послали только для того, чтобы… вывести Албанию из игры?

Неискренние, кривые улыбки…

Матье потребовал нового совещания с партийными руководителями. Черт, подумал он, удалось же русскому биологу Лысенко добиться того, что исключительно по идеологическим причинам была признана дурацкая и совершенно ложная научная теория.

Матье провел перед доской семь часов.

В присутствии высоких чинов, специально прибывших из Тираны, близнецы и другие эксперты поступили так, как они всегда поступали, когда за ними присматривала партия: они приняли идеологическое, а не научное решение. Они дали положительное заключение.

Матье получил зеленый свет.

 

Вспышка розового света озарила внутренность дома, затем свет заискрился всеми цветами спектра и погас.

— Не делай этого, черт побери! — заорал он.

Он вскочил со стула и бросился в гостиную.

Эта дурочка снова взялась за свое.

Мэй явно была очень довольна собой. В трех портативных коллекторах, которые он принес домой для хозяйственных нужд, еще оставалось немного отходов, и какое-то время они сияли розовым светом, более мягким, чем кожа на лице Мадонны Рафаэля.

— Не смей делать это здесь, шлюха безмозглая! А если полиция заметит? Ты отдаешь себе отчет в том, что это значит — высвободить дух? Саботаж! Антиобщественное поведение, мессианские настроения, влияние обскурантистских буржуазных идей… Запросто можно загреметь года на три в тюрьму или, в лучшем случае, оказаться в психушке! Ты умышленно разбазариваешь энергетические ресурсы албанского народа, уничтожаешь государственную собственность и бог знает что еще!

— Да, Бог знает!

— Так просто принято говорить, дурочка ты несчастная!

Она стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на него с вызовом.

— Ты великий человек, Марк. Ты доказал, что Бог существует и что душа — это не просто метафория.

— Метафора, невежда.

Он успокоился. Дети всегда остаются детьми, что тут поделаешь. Общаясь с этой строптивицей, нужно всегда помнить о свойственных детям невинности и простодушии. Трогательный пример психологической регрессии.

— Зачем ты это делаешь, Мэй?

— Ну, во-первых, мне нравится цвет. Они такие красивые, когда выскальзывают. Прямо как на картине, правда? Можешь себе представить, что из этого сделал бы какой-нибудь великий художник?..

— Уже сделали в эпоху Возрождения. Не надо глупостей. Соседи донесут.

Но это был безнадежный случай. Он имел дело с существом, отличавшимся несокрушимой наивностью. Этакий Таможенник Руссо[31]христианской веры.

— Здесь такие вещи строго запрещены. Эти люди пытаются что-то построить, а то, что ты выпустила сейчас на свободу, — на этом какой-нибудь бульдозер мог бы работать до бесконечности, до полного износа. Ты разбазариваешь их ресурсы.

— Screw them. Да пошли они!

— А ты представь, что парень, который был там внутри, только и мечтал отдать все лучшее, что у него есть, делу строительства социализма? Может, ты растоптала мечту всей его жизни.

— Мне плевать, что он там думал, дорогой. Я знаю, что для него лучше.

— Может быть, он был членом партии. Тебе не кажется, что поступить так с партийным активистом — нечестно?

— Он наверняка был счастлив вновь очутиться на воле, иначе бы не сиял такими радостными цветами. Розовый, оранжевый, синий, белый… Я почти слышала, как он говорит спасибо.

— Обычное природное явление. Цвета спектра.

— Свобода — тоже природное явление.

— Не надо больше, очень прошу. Они тебя затаскают по судам!

— Мне ровным счетом наплевать на то, в чем могут обвинить меня здесь, дорогой. На небе меня за это благословят.

— Теперь еще и святая! — взвыл Матье. — Вот уж не хватало! Новая американская святая, святая Мэй Албанская! Я уже вижу икону с твоим ликом!

Она зачесывала волосы назад и улыбалась своему отражению в зеркале.

— И какой у меня на иконе будет лик?

— Вполне соблазнительный!

— Почему на иконах никогда не было блондинок?

— Понятия не имею. Осторожней, Мэй. Недавно ты разрядила на заднем дворе больницы аккумулятор в тридцать душ. Полиция устроила облаву и переловила кучу подростков: они называют это, как в России, хулиганством!

— Но это было так красиво, Марк! Так красиво! И знаешь что? Они поднимались в небо с пением!

— И что же пели эти придурки?

— «Ave Maria». Я ясно расслышала.

— Разумеется — ведь это все, что ты знаешь из классической музыки.

— Это было чудесно.

— Послушай, дрянь художественная, ты не имеешь права самовыражаться за счет других людей!

— А ты? Ведь ты именно этим и занимаешься. Ты самовыражаешься в своей науке за счет других людей. И тебя мало волнуют последствия. Старые измученные рабочие, которые сидят у этих страшных труб и ждут! Это подло! Кто-то должен сказать им правду!

Слава Богу, она пока еще не говорила по-албански. Правда, уже взялась за изучение языка. А еще она проводила долгие часы за чтением книг по истории этой страны — столетий рабства и народной борьбы против турецкого владычества.

— Сколько мы еще будем здесь торчать, Марк?

— Понятия не имею. В будущую среду сюда приедет Имир Джума, а также все правительство и главный штаб. Знамена, речи и все такое прочее.

— А что произойдет, когда Имир нажмет на кнопку? Дегуманизация?

— Ну да, расскажи-ка мне еще о варварском уничтожении бельков в Норвегии и Канаде или слонов в Африке. Напомни, сколько собак французы оставляют подыхать всякий раз, когда уезжают в отпуск. Давным-давно… Ах да, еще киты! Я забыл про истребление китов! И про пять миллионов евреев, превращенных в пепел… Ну же, расскажи мне о необратимом загрязнении океанов! Чего ты ждешь! Дегуманизация, говоришь? Дегуманизация — это гуманно!

Он остановился. Самое странное в этом перечислении было то, что оно ничего не доказывало. От него возникала лирическая иллюзия, что человек может покончить с верой, лишь покончив с самим собой.

— Это всего лишь эксперимент с деградацией, причем в очень малом масштабе, Мэй. Мы хотим понять, где находимся, прежде чем двигаться дальше. Не переживай. Это самая обыкновенная атомная энергия. В которой, разумеется, тоже нет ничего хорошего — но тут мы снова вступаем в область метафор.

Он заметил едва различимый белый след на небе. Американские самолеты-разведчики облетали долину дважды в день уже без всякого стеснения.

— Взгляни, — сказал он. — Вечерняя тень.

Она не подняла глаз.

— Пообещай, что никогда не будешь меня ненавидеть, — произнесла она тихим, почти несчастным голосом.

 

XXI

 

Тренировочный лагерь располагался в Литовской советской республике, в нескольких километрах от Балтийского моря.

Старру ужасно понравилось это место. Морской ветер среди елей, колышущиеся травы в дюнах, песчаные холмы, лес и волны, дикие гуси в небе, предгрозовые тучи и далекий гудок старинного русского парохода, трудолюбиво продолжающего свой путь на север…

У Старра больше не было дурных предчувствий. У него появилась вера в скорую развязку, — похоже, в тайной природе духа было заложено что-то, что несло в себе уверенность в победе.

Их было семеро. «Тренировка» заключалась главным образом в том, чтобы познакомиться. Канадец, носивший странное имя Дьёлёвё[32]Колек, был специалистом по саботажу, он хорошо проявил себя в операции со «случайными» авариями на нефтяных скважинах в Ливии. Это был стройный крепкий человек безупречной закалки; темные спокойные глаза, короткая, подстриженная на испанский манер бородка; его высокомерная безучастность сменялась порой неожиданными взрывами веселья. Он продемонстрировал им миниатюрный — меньше большого пальца в толщину — фотоаппарат, который посылал зернышки цианистого калия на расстояние в двадцать метров и при этом делал фотоснимки.

— Не вижу проку в вашей штуке, — сказал ему Старр. — К чему такие тонкости?

— Это удобно, когда нужно действовать быстро, — объяснил Колек. — Снимок позволяет проверить, того ли вы убили, кого надо, или ошиблись в спешке. Всегда лучше перестраховаться.

Майор Григорьев, один из двоих русских, был хорош собой, краснощек, со светлыми вьющимися волосами и синими глазами. Идеальное лицо для убийцы, подумал Старр, — откровенная, открытая и веселая физиономия, внушающая доверие и симпатию.

Югослав Станко был сербским горцем, высоким и широкоплечим; у него были огромные руки, нос — как клюв хищной птицы, густые брови, сходившиеся на переносице, и глаза-бойницы. Беспечный балагур, выпивоха, любитель застольных веселий, в четырнадцать лет он получил боевое крещение в боснийском партизанском отряде и дорос до высокого поста в югославской разведке. В семнадцать лет он состоял в элитном взводе, расстрелявшем соперника Тито — генерала Михайловича.

Старр был уверен, что члены диверсионной группы были выбраны не только потому, что как нельзя лучше подходили для этого предприятия, но и потому, что являлись «типичными представителями». Он не знал и не пытался понять, что в точности подразумевается под этим словосочетанием. Может, за ним кроется какое-то понятие, в которое лучше не углубляться. А не то начинаешь задаваться вопросом, были ли Гитлер и Сталин «чудовищами» или тоже — «типичными представителями».

От всех этих мыслей, приходивших в голову очень некстати, разило отбросами духа. Судя по всему, его побочные эффекты имели почти неограниченную зону действия. Они побуждали к сомнениям и к навязчивому самокопанию — а если вам приказано спасти цивилизацию, вам нужно совсем другое: полное отсутствие колебаний и угрызений совести.

Второй русский, Комаров, был сибиряк; плоское круглое лицо, приплюснутый нос, раскосые глаза без ресниц — сразу было видно, что в его жилах течет и монгольская кровь. Старр знал его досье наизусть, знал он и про убийство двух американских агентов, один из которых, Джон Велик, был лучшим, кто когда-либо служил под его началом. Приятно работать в одной команде с таким высокопрофессиональным негодяем.

Между собой они говорили по-английски. У Григорьева был такой идеальный американский выговор, что у Старра не осталось никаких сомнений, кто же был тем советским резидентом в Штатах, которого так и не удалось схватить.

Тяжелее всего был запрет на выпивку. Перед ответственным выходом нужно быть в форме.

Самым странным в группе был поляк. Его фамилия, Мнишек, принадлежала старинному аристократическому роду. После очередного заплыва по Балтийскому морю, когда они уже выходили из высоких волн, врезавшихся в дюны, Старр толкнул Колека локтем в бок.

— Надо же… Ты видишь то же, что и я?

Капитан Мнишек сидел на песке на корточках и вытирал голову полотенцем.

На шее у него болталась золотая цепочка с распятием.

— Ну что ж… для настоящего твердолобого марксиста… — пробормотал Старр.

Колек пожал плечами:

— О, поляки очень непростые люди, это известный факт!

Старр думал.

— Послушай, что я тебе скажу. Прошлой ночью я наблюдал за ним через окно. Знаешь, чем он занимался? Он стоял на коленях с четками в руках и молился. Да… молился.

Канадец посасывал трубку.

— Ну и что? Если вдуматься в смысл предстоящей операции и поразмыслить хорошенько над природой цели, которую мы должны уничтожить…

— Мы ее не уничтожаем, — сухо сказал Старр. — Мы ее освобождаем. Мы уничтожаем только установки… ГУЛАГ в некотором смысле. Держу пари, что этот тип, Мнишек, всю свою жизнь был ханжой. Верующим. А ведь он коммунистический агент, высококлассный специалист по саботажу. Поляки утверждают, что дали нам своего лучшего человека, а он, оказывается, аристократ и святоша! Не понимаю. Нас ждет адская работа. Никакие внутренние разногласия недопустимы. А это предполагает, что мы должны знать и понимать друг друга. Вот за этим нас здесь и собрали.

— А почему не сказать все это ему? Сходи как-нибудь поговори с ним.

Старр так и сделал.

У капитана Мнишека было длинное узкое лицо, тонкие усики над скупой улыбкой и спокойный прямой взгляд уверенного в себе человека. Он выслушал вопрос Старра и, казалось, не был ни удивлен, ни раздражен его резкой откровенностью.

— Да, я происхожу из древнего католического рода, очень набожного. И я католик, соблюдающий обряды.

— Весьма необычное кредо для человека, хорошо зарекомендовавшего себя на службе… — Он чуть было не сказал «в диверсионных группах». По старой привычке.

— На службе марксизму-ленинизму, — спохватился он.

Поляк поднял изящную аристократическую руку.

— Согласен. Только я просто занимаюсь сведением счетов, дорогой товарищ. Соединенные Штаты и Англия в Ялте предали католическую Польшу. Они ее продали, выдали, как Иуда выдал Христа. Мне было тогда двенадцать лет. После этого я стал коммунистом. Я не покладая рук работал ради победы коммунизма над Западом. Партии это хорошо известно: я им предоставил… весьма многочисленные доказательства своего рвения — иначе меня бы сейчас здесь не было, как вы можете догадаться. Надеюсь, это объяснение вас удовлетворило. Сигарету?

Он открыл золотой портсигар и протянул его Старру.

— Спасибо, — сказал тот и вышел. Спокойнее ему не стало.

Седьмому члену группы, Лавро, было под шестьдесят: гигантского роста — настоящая башня — лысый, с длинной густой бородой с проседью; загадочный, сдержанный и молчаливый, он был похож на монаха с горы Афон; будучи агентом Коминтерна в Македонии, водил партизан в бой против немцев и усташей под именем Владыка, которое стало легендарным. После разрыва Тито со Сталиным его отношения с властителем Югославии то налаживались, то снова портились. Он знал горы лучше, чем кто-либо: от Албании до Боснии, от Салоник до Загреба. В его внешности было что-то архаическое, и Старр с легкостью мог вообразить Лавро на иконах будущего — однажды на них будут изображены они все, и верующие возблагодарят этих мастеров своего дела за то, что те спасли человеческую душу от худшей из бед, а именно — от той напасти, которую ученые, собравшиеся 20 сентября 1977 года на конференции в Стамбуле, искусно спрятали за следующей фразой: «К 2020 году мы не сможем и наполовину удовлетворить мировые энергетические потребности одной только ядерной энергией, если не будем использовать некоторые виды передового топлива». Старр навсегда запомнил это красивое выражение. Передовое топливо, восхитительный новый термин. В сравнении с ним слова реактор-размножитель и переработка отходов казались неуклюжими поделками с концлагерным душком.

Семнадцатого августа их доставили самолетом в Англию и отправили на одну из баз в Уэльсе. Там они отдыхали шесть дней, дожидаясь приказа. Старр прекрасно представлял себе, что происходило в то время в верхних эшелонах власти: изматывающее напряжение, распри и колебания перед принятием решения, превосходившего по своей важности и последствиям то, что Соединенные Штаты попытались осуществить в Заливе Свиней[33], по замыслу ЦРУ и с одобрения Эйзенхауэра и Кеннеди. Впервые ЦРУ и КГБ действовали сообща, что, разумеется, в этическом смысле являло собой прецедент, историческую важность которого трудно было переоценить: наблюдалось сближение двух держав, свидетельствующее о наконец-то достигнутом глубоком взаимопонимании.

Старр подобрал где-то собаку — огромную дворнягу с длинной густой шерстью, итог долгой череды скрещиваний — и очень к ней привязался. С ней ему было не так одиноко.

На седьмой день какой-то суровый и хмурый полковник, который явно был не в курсе происходящих событий, а потому находил их безделье предосудительным, приехал за ними на грузовичке и отвез в небольшое строение, охранявшееся подразделением ВВС. Там их ждали англичанин в штатском, в облике которого было, однако, мало штатского, физик по фамилии Каплан, американский генерал и два русских офицера, увешанные наградами. Их провели в конференц-зал и предложили сесть. Англичанин в штатском вышел к доске и долго, пристально их разглядывал. У него были рыжеватые волосы, короткие усы щеточкой и голубые стеклянистые глаза. Кожа лица была покрыта красными и белыми пятнами, в которых Старр узнал следы взрыва на нефтяной скважине в Саудовской Аравии — диверсионный акт, получивший широкую огласку в 1976 году. Перед ними стоял знаменитый майор Литтл. На протяжении четверти века майор Литтл заполнял своей наемнической деятельностью во всех горячих точках земного шара ностальгический вакуум, оставленный в английской душе падением империи, концом британского могущества и гибелью Лоуренса Аравийского. Самой интересной стороной его личности были уши: ювелирная работа ножом, фестончики, с изумительным искусством вырезанные на его мочках личным художником Амина Дада[34].

Этот человек, который больше любого из присутствовавших профессионалов заслуживал эпитета «легендарный», долго молча рассматривал их, стоя между доской и картой Албании. Держался он очень прямо: руки в карманах потрепанного пиджака, локти прижаты к бокам, одно плечо слегка приподнято, под мышкой трость, как принято у английских офицеров, — и если бы не его фанатичный взгляд, убивающий одним своим ледяным блеском, и что-то беспощадное во всей его ауре, смертоносной, как нож коммандос, приставленный к яремной вене, то его можно было бы принять за один из тех комичных обломков, что, уходя, оставила на побережье истории британская колониальная армия.

— Прошу прощения, господа, за то, что я так пристально вас разглядываю. Не сочтите за мелодраматизм — это не мой стиль, но я вхожу в состав группы и даже… Гм… Бррм… Кхе… — Он смущенно кашлянул, прикрыв ладонью рот. — Лучше уж сказать сразу: приказы отдаю я. И осуществляю командование. Подтверждение находится в этом конверте, подписанное вашим начальством… Сейчас нам нужно немного познакомиться, нам ведь предстоит действовать вместе… Разумеется, я читал ваши личные дела… Превосходно… Превосходно… Ничего не могу сказать… Безукоризненные… Так что я отлично понимаю, что каждый из вас может претендовать на командование этим подразделением… Сожалею, но так получилось, что командовать буду я… Гм… Бррм… Кхе…

Он цедил слова сквозь зубы, прочищал горло, кашлял, но Старр слишком хорошо знал этого человека, чтобы купиться на его мимику. Литтл был хорошо известен секретным службам всех великих держав как агент, ни разу не проваливший ни одного задания. На какое-то время он пропал из виду после разоблачений в английской прессе: пришедшие в Анголу кубинцы казнили там двенадцать наемников. И речи не шло о том, чтобы ставить под сомнение его послужной список, но в течение последующих дней Старр тем не менее забросал свое начальство письмами, о которых можно было сказать лишь одно: в них кипела ярость. Он напоминал, что его послужной список ничем не хуже, чем у англичанина, и возмущался, что обещанное ему командование поручили другому.

Майор Литтл выглядел крайне сконфуженным.

— Да, знаю. Мне понятны ваши чувства — мы примерно в одинаковом звании, с похожими послужными списками. Но что поделаешь, похоже, наверху немного перегрызлись из-за этого назначения. И случилось так, что командиром группы буду я. Это своего рода компромисс. Есть, конечно, и более достойные кандидатуры, ха-ха-ха…

Вся эта комедия, эта показная робость — чистейшая провокация, подумал Старр. Англичанину доставляло наслаждение доводить Старра. Небольшая личная месть за ту мощь, которая была у США и СССР и которой больше не было у Англии. Достаточно было встретиться с холодным взглядом его насмешливых глаз, в которых смерть была как у себя дома — прирученная и послушная.

— Присутствующий здесь профессор Каплан прочтет для вас в ближайшие дни несколько лекций, осветив научную сторону дела. Мне это не по зубам. К изучению местности мы приступим чуть позже. Начнем с краткого предварительного обзора цели. Следуйте, пожалуйста, за мной.

Они поднялись под нетерпеливый грохот отодвигаемых стульев и проследовали за майором в соседнюю комнату.

— Что у него с ушами? — шепотом спросил Колек у Старра.

— Негритянское искусство, — буркнул Старр. — Считается, что это красиво.

«Боров» возвышался среди макетов гор и белых деревенских домишек с красными крышами: приземистое невысокое строение, стоящее на четырех столпах и увенчанное сферическим куполом.

Майор Литтл какое-то мгновенье с явным отвращением разглядывал установку, всем своим видом давая понять, что никогда прежде не имел дела со штуковиной, в которой так мало английского. Этот сукин сын прямо-таки наслаждается, подумал Старр. Литтл, похоже, ждал этой оказии всю жизнь.

— Так вот, господа, речь пойдет о важном научном открытии. Профессор Каплан объяснит вам подробнее. Я не стану приводить историческую справку: плутоний, расщепление, дезинтеграция, переработка, распространение, полный цикл… Все это входит сегодня в общий культурный багаж, и нет нужды распространяться на эту тему. Суть дела, насколько я понял, заключается в том, что физики называют «передовым топливом», и в технологической премьере, которая грозит превзойти самые оптимистические ожидания ученых и которой мы должны помешать любой ценой. Речь идет о воспламеняющей «стреле», которую можно направить куда угодно, в зависимости от надобностей и идеологического настроя. Любая цель, триста шестьдесят градусов — как лазер… Короче говоря, новое совершенное оружие… Хмм… Фу… Кхе… Кхе…

Он не без удовольствия прочистил горло.

— С каждым днем информации поступает все больше. Все это мы будем изучать в ближайшие дни на досуге. Я же сейчас вкратце изложу нашу задачу: а) проникнуть внутрь объекта и продержаться там в течение времени, необходимого, чтобы собрать максимум недостающей информации; б) высвободить накопленную энергию, которая находится в ногах «борова»… Эта энергия, как вам известно, измеряется в единицах «духа» или же, на жаргоне этих господ… — Он указал тростью на профессора Каплана. — …в «душах» — по причине, я так полагаю, ее разрушительной мощи… Гм… Хм… Кхе…

«Мерзавец перебарщивает, — подумал Старр. — Я не видел еще ни одного человека, который бы так радовался тому, что случилось. Оправдание всей его жизни».

— И наконец, мы должны: в) вывести «борова» из строя, чтобы он более не представлял угрозы, и вернуться… живыми. Последнее никогда не помешает.

— Я хотел бы задать вопрос, — вмешался Колек.

Литтл с усмешкой посмотрел на него:

— Полагаю, этот вопрос не будет неожиданностью. Мы его задаем себе уже давно. Боюсь, это не входит в мою компетенцию, но давайте спрашивайте.

— Я просто хочу спросить, какой толк лишать албанскую установку энергии и разрушать всю систему? Они построят другую, точно такую же.

— Прежде всего, чтобы на месте собрать недостающую информацию, ну а главное — чтобы выиграть время. Это позволит нашим странам построить собственного «борова». «Борова» сдерживания, разумеется. Ах… Оу… Брр… Или, если угодно, «антиборова». К этому мы еще вернемся. Продолжаю. Таким образом, речь пока что идет — как я уже говорил — о том, чтобы ознакомиться…

Он снял сферический купол.

Внутри ничего не было.

— Разумеется, ничего не видно. Это нечто нематериальное. Это энергия. Давайте спустимся… — Концом трости он опрокинул перегородку. — Вот где сердце этой штуки.

Перед ними предстали замысловатые технические внутренности «борова»: хитрый узор из перекрученных труб и зияющих отверстий, разверстых, как пасти акул. Ниже находилось другое сплетение — красных и зеленых проводов, соединявших сотни блестящих перламутром белых сфер — миниатюрных копий венчавшего все сферического купола.

— Хрр… Хрр… Гр… Пост управления находится здесь, в центральном секторе, там, где вы видите все эти приборные панели и пульты. Это оборудование, по-видимому, китайского производства. На объекте работают их инженеры. Как я вам уже говорил, мы должны проникнуть в центр управления и освободить эту «народную» энергию… У них все «народное»… Хрр… Брр… Крумм… Процедура освобождения состоит из семидесяти двух операций. Это первая часть нашей задачи. После этого все становится сложнее. Профессор Каплан в нужное время объяснит вам, почему энергия, уже накопленная в голове «борова», не может быть высвобождена. Управлять ее выбросом невозможно: последствия будут непредсказуемыми. Так что мы должны «убить» ее — и слово, и подразумеваемое под ним действие вам прекрасно известны, они предполагают превращение энергии в материю. Позвольте мне изложить суть дела в двух словах, как мне самому объяснил это вчера профессор Каплан, — а вы, сэр, осмелюсь высказать вам мое мнение, сделали это замечательно…

Каплан слегка кивнул в знак благодарности.

— Речь идет об инверсии. Кроме этого… Матье, никому из наших физиков-ядерщиков не удалось еще дезинтегрировать новый элемент, но их неустанные усилия преобразовать его в неживую материю увенчались успехом. Теперь этим занимаются повсеместно. Вот почему самая важная часть нашей миссии, ее финальная часть, заключается в том, чтобы убить «душу» этой штуки, иными словами, убить дух, который не может быть освобожден и содержится там, в голове «борова», пока его не дезинтегрируют. В связи с этим, одно предупреждение… Хррум…

Он задумчиво погладил кончиками пальцев усы и уставился себе под ноги.

— По причине, которая остается для меня неясной, нам рекомендуют не умирать в радиусе семидесяти пяти метров от ног «борова» или от одного из этих коллекторов… гм… передового топлива, которые вы здесь видите.

Он указал тростью на опоры «борова» и на обелиски, возвышавшиеся то тут, то там по всему сектору — в деревнях, около домиков с красными крышами.

— Судя по всему, такая смерть недостойна офицера и джентльмена. Так что помните: не позволяйте убить себя в радиусе семидесяти пяти метров. Это считается в высшей степени опасным.

— Минутку, — с горячностью прервал его Станко. — Что, черт побери, вы хотите этим сказать? Что в высшей степени опасно? Дать себя убить? Это что-то новенькое!

Он расхохотался, хлопая себя по коленям. До Старра дошло, что русские и югославы не знают, не могут знать. Торжество канонического исторического материализма. Их психика защищена, как броней, от всякого воздействия побочных духовных эффектов, от всяких понятий вроде «трансцендентности» и «духовной энергии». Психика, иммунизированная от метафор. Они лучше других подготовлены для их нынешней задачи.

Он взглянул на поляка. Скрещенные руки, в кончиках пальцев мундштук из слоновой кости — похоже, его это забавляло. Невозможно было угадать, что он думает, что чувствует. Но как бы там ни было, последние тридцать пять лет показали, что христианская вера и термоядерное оружие вполне совместимы.

— Опасность заключается не только в том, что вас могут убить, — это в нашем деле случается, — продолжил англичанин. — Но, как я понял, тот, кто умрет ближе чем в семидесяти пяти метрах от этих коллекторов, рискует навлечь на себя… посмертные неприятности… Гм… Грум! Извините меня. Этим я хочу сказать, что, если тебя убьют слишком близко, это может вылиться в дополнительные страдания, и весьма длительные. Так что напоминаю: семьдесят пять метров. Будьте осторожны.

— Спасибо, — произнес югослав. — Вот уж совет так совет!

— В действительности, никого из нас не должны убить, — продолжал Литтл. — В нашем распоряжении будет надежный щит. Щит, который создан не только для того, чтобы защитить нас, но и для того, чтобы обеспечить успех операции. Позже я расскажу вам об этом подробнее. Это лишь краткий обзор… и это только первая встреча. Что до меня, то я ею доволен. С некоторыми из вас я уже был знаком заочно — тем более приятно было встретиться с вами здесь. Забыл сказать, что мы располагаем ценным помощником на месте, в самой Албании. Думаю, присутствующий здесь полковник Старр знает все об этой восхитительной особе. К нам постоянно поступает информация: карты, планы, микрофильмы. Все это мы, разумеется, тщательно изучим.

Инструктаж длился три недели: изучались теоретические и практические аспекты обезвреживания «борова». Профессор Каплан постарался сделать свой научный обзор максимально доступным, так сказать, очеловечить его. Большая черная дворняга с грязной шерстью не отходила от Старра и спала у его ног. Однажды вечером Старра вызвали в Лондон, и он попросил Комарова покормить пса в его отсутствие.

Русский был удивлен.

— Какого пса? Не видел здесь никакой собаки.

Старр не стал настаивать. Не было сомнений в том, что его моральный дух сильно повредился.

Их перебросили в Югославию шестого сентября и на военном грузовике отвезли в Двигу, поселок в двадцати километрах от албанской границы, где им выдали снаряжение. Спать пришлось в грузовике. Старру приснился сон, который он квалифицировал как «греко-православный»: сон, полный убийц и смуглолицых бородатых святых, с надписями кириллицей над нимбами. Все они были похожи на Лавро. Тот, кого прозвали «патриархом», проникся дружескими чувствами к Старру и рассказывал ему о горах Македонии с любовной нежностью: он говорил так, как будто уже не один век бродил по всем тропинкам Балкан и знал каждый их камень. Угрюмое, дикое лицо, словно разъеденное изнутри страстью. Рядом с этим человеком, казалось, могли находиться лишь орлы и волки.

В четыре часа утра по глухим скалистым тропам, к востоку от Стопива, они перебрались в Албанию и, следуя гуськом за Лавро, направились к опорному пункту, находившемуся уже на вражеской территории, в шести километрах от границы. Там они должны были получить по рации последнюю информацию из Белграда. Они продвигались цепочкой среди хаотичного нагромождения скал, которые будто каким-то чудом упали с неба. Старр испытывал странное чувство, что они опоздали на пару тысяч лет, что их группа должна была выполнить свою задачу еще давным-давно, среди оливковых рощ Иудеи. Каждый из них тащил на спине по тридцать килограммов снаряжения, но на такой местности труднее было удержать не вес, а равновесие. Профессор Каплан не отставал от других, и Старр вдруг сообразил, что ученому лет на десять меньше, чем им всем, за исключением Григорьева. В небе без конца кружились орлы, или, может быть, это был один и тот же орел, неустанно следовавший за ними. К югу горы кое-где расступались и виднелась безмятежная синева моря. Свет, разлитый в воздухе, был совсем как в Греции, с той разницей, что окружавшие их камни были не руинами цивилизации, а творением природы. Порой в глубине долины различались зеленые пятна лесов и темно-зеленые пятна озёр. Лавро ни разу с начала похода не заглядывал в карту; он шел не колеблясь, ему даже не нужно было искать дорогу. Старр был поражен выражением счастья на лице этого человека: он возвращался в родные края. Они продвигались слишком быстро, и им пришлось сделать остановку минут на десять, чтобы вернуться к намеченному графику. По причине, пока ускользавшей от него, но в которой позднее он усмотрел предзнаменование, перед мысленным взором Старра все время стояло лицо патриарха; он различал в нем нетерпение, гордость и толику недоброго юмора, и время от времени какое-то торжество, которое его особенно беспокоило. Он не доверял профессионалу, получавшему столь явное удовольствие от того, что он делает: это могло толкнуть его на какую-нибудь неосторожность. Первые отблески солнца рыжеватыми пятнами заиграли в бороде у Лавро. Сходство со старыми византийским иконами было таким разительным, что Старр поймал себя на мысли, что ищет над головой Лавро потускневший золотой или серебряный оклад.

— В чем дело? — спросил Колек, услышав, как он смеется.

— Мы вступаем прямо в историю, мифологию, предание и, кто знает, может быть, и в какую-нибудь библию будущего, — ответил американец. — Если у нас все получится, то обстоятельство, что все мы — профессиональные убийцы, потонет в волнах всеобщей любви и признательности.

А пока что единственным нимбом над их головами был тот, что ткал для них утренний свет. Но во всех будущих церквях устроят специальные ниши для фигур спасителей христианского мира. Старр взглянул на своих спутников, мысленно прикидывая, в каких позах их обессмертят.

Капитан Мнишек чистил банан; к удивлению Старра, он выбросил белую мякоть плода и начал есть черную, подгнившую. Что ж, сказал себе Старр, в конце концов, в отношении сыра у меня вкус примерно такой же.

Станко что-то насвистывал, высматривая в небе птиц и пытаясь отличить орлов от грифов.

Григорьев, лицо которого полускрывала грива светлых волос, вглядывался в ствол своего «Калашникова». С губ его не сходила мягкая улыбка, как будто в самой глубине ствола он узрел лик своей матери. Колек лежал на спине, заложив руки за голову, и жевал травинку. Майор Литтл отдыхал. Он отдыхал не теряя бдительности, набираясь сил для следующего перехода.

Что до Старра, то его не покидало чувство неприязни к майору. Фальшивый оксфордский акцент, который тот культивировал — однако без успеха, поскольку в его речи то и дело прорезывался кокни[35], — карикатурное подражание офицеру-аристократу из элитного подразделения Ее Величества, его бормотание сквозь зубы, покашливание и утрированные британские манеры производили на американскую душу Старра примерно тот же эффект, что скрежет ножа о стекло. «Да будет тебе, старина, — думал он. — Мы-то тебя знаем. Так уж вышло, что твое личное дело у нас заполняли весьма тщательно: такой профи, как ты, заслуживает того, чтобы за ним хорошенько присматривали. Ты дослужился из рядового до офицера, хотя и не кончал никакого Итона или Сэндхерста[36], ты сын капрала и вокзальной шлюхи, чья цена была тридцать шиллингов. Ты получил офицерское звание в Малайзии, благодаря Темплару[37], обратившему на тебя внимание в боях с партизанами-коммунистами, оттачивал свое умение, размахивая ножом на Мау-Мау в Кении до получения ею независимости. Мог бы сообразить, что нам известно про тебя все, и не тратить столько сил на эти твои раскатистые „rrright“ и на позу скромного превосходства. Я отлично знаю, что у каждого человека есть идеал в жизни, у тебя это — Лоуренс Аравийский, но кроме гомосексуальности у вас нет ничего общего. Так что брось. Можешь даже иногда позволить себе сказать, „окей“».

Но Старр прекрасно понимал, откуда в нем эта озлобленность. Литтл был впечатляющей личностью — возможно, потому, что никто, разве что наемник Гай Чапмен, не воплощал лучше него последние тридцать лет мировой истории. Только из настоящего подзаборника мог вырасти настолько «типичный представитель». Одни уже украшенные фестонами мочки ушей были данью уважения Африке Амина Дада, Бокассы[38], Нгемы[39]— уважения к неограниченной власти. Бледный и пристальный взгляд, отмеченный беспощадным блеском, был взглядом фанатика-исполнителя. Какая глубокая обида, какая тайная и неизгладимая психическая травма толкали этого человека на то, чтобы находиться всюду, где, под видом «великих священных дел», начинался разгул жестокости и зверства? Что его мать была шлюхой, объясняет далеко не все, думал Старр, ведь все мы дети нашей матери-цивилизации.

Профессор Каплан, со своей занятной шевелюрой в стиле Харпо Маркс[40]–Эйнштейн, любовался пейзажем и посасывал пустую трубку; волосы по всей его голове стояли дыбом, вероятно под воздействием горного воздуха.

Комаров сидел с озабоченным видом — ни дать ни взять татарин, потерявший коня.

Лавро ел козий сыр, ловко орудуя ножом.

— Я неплохо здесь повоевал, — сказал он, указывая ножом на окрестные горы. — Около сотни усташей, наемных убийц на службе у Анте Павелича, умудрились забраться сюда, когда искали нас. И они нас нашли — что правда, то правда! Но мы не вырвали им глаза, как они это делали с нашими. Мы оставили эту работу грифам. Насколько я знаю, Анте Павелич припеваючи жил до самой смерти в Соединенных Штатах. Как вы это объясните, полковник Старр?

— Жизнь в Соединенных Штатах весьма приятна, вот как я это объясняю, — ответил Старр. — Я очень рад, что вы, коммунисты, начинаете это осознавать.

Они рассмеялись. Профессиональный юмор.

— Кто-нибудь хочет сыра?

Старр сказал «да».

Они снова двинулись в путь. После нового получасового подъема они увидели последний опорный пункт и пятерых ожидавших их людей. Югославского генерала Поповича сопровождали полковник, капитан, отвечавший за связь, какой-то молодой парень с приятными манерами и загадочный штатский, в мягкой шляпе и городских ботинках, который вполне мог бы состоять на службе в каком-нибудь гестапо. Все были вооружены, за исключением генерала. Десятью минутами раньше они выходили на связь с Белградом: приказ продолжать операцию был подтвержден. Прогноз погоды превосходный; последние донесения агентов из Зива свидетельствовали, что никакого перемещения войск в секторе «борова» не наблюдается. Они склонились над картами и какое-то время уточняли маршрут. Албанские передовые посты и первые патрули находились в тридцати пяти километрах к востоку, в горах Брада.

Старр не уловил никакой напряженности в атмосфере, не ощутил ни малейшего предчувствия, и впервые шестое чувство его обмануло. То же самое можно было сказать и про Лавро. Едва они двинулись дальше и Лавро снова занял свое место во главе отряда, как автомат в руках штатского издал сухую очередь. Лавро обернулся, несколько секунд постоял, не сводя со стрелявшего пристального взгляда пылавших ненавистью глаз, и рухнул лицом вниз.

Никто не шевельнулся. Литтл кашлянул в знак неодобрения.

— Я не сомневаюсь, сэр, что у вас были веские основания так поступить, — произнес он, — но вряд ли было благоразумно устраивать здесь пальбу. Горы, воздух легкий… эхо, знаете ли…

— Здесь на десятки километров вокруг ни души, — сказал генерал. — У нас не было выбора.

Он взглянул на тело Лавро и пожал плечами.

— Пекинский человек, — сказал он коротко.

Занятное выражение, подумал Старр. Настоящий пекинский человек, синантроп, был одним из предков современного человека, ему было примерно пятьсот тысяч лет, и его окаменелые останки в тридцатые годы откопал недалеко от Пекина Тейяр де Шарден.

— Он был албанским агентом, — сказал Попович. — Мы проводили контрольную проверку с помощью наших людей в Тиране, им удалось раскрыть его в последний момент. Был сталинистом, сталинистом и остался.

— Если мы, американцы, не можем больше доверять даже порядочному коммунисту, то куда же катится мир? — сказал Старр.

Похоже, генералу эта шутка пришлась не по вкусу.

— Как вам известно, полковник, — сказал он, — в данный момент внутри коммунистического лагеря имеются глубокие разногласия — разумеется, временного характера.

— Вы мне просто сердце разрываете, — вздохнул Старр.

— Он выдал бы вас албанцам, как только вы спустились бы в долину. Слава богу, мы его вовремя убрали.

«Слава богу» — общепринятая формулировка, подумал Старр. Интересно было бы узнать, что о ней думает сам фигурант этого выражения.


1 | 2 | 3 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.06 сек.)