Совместное коммюнике

В 8 часов вечера Сталин, принимая гостей, собравшихся на обед в Екатерининском зале Кремлевского дворца, был в отличном настроении. Как будто и не было накануне неприятного разговора с Черчиллем и Гарриманом по поводу второго фронта. Но Черчилль в начале вечера явно был не в своей тарелке после резкого разговора со Сталиным, нервно дымил сигарой и часто прикладывался к коньяку. [155]

Между Черчиллем и Сталиным вскоре завязался оживленный разговор — начиная от военной тактики и кончая проблемами послевоенного устройства. Время от времени к беседе подключался Гарриман. В частности, он поднял вопрос о возможности встречи между премьером Сталиным и президентом Рузвельтом, спросив, когда и где такая встреча могла бы состояться. Сталин заметил, что эта встреча имела бы очень важное значение, и предложил провести ее как-нибудь зимой, когда он не будет столь сильно загружен делами фронта. Что касается места встречи, то назывались различные пункты — от Алеутских островов до Исландии.

Затем Сталин перешел к текущим вопросам. Он выразил недовольство задержкой с отправкой конвоев в северные порты Советского Союза и высказал пожелание, чтобы правительства Англии и США приняли меры к ускорению поставок. Черчилль и Гарриман обещали это учесть.

К концу обеда Сталин стал произносить тосты в честь различных родов войск Красной Армии, подходя соответственно к каждому из маршалов и генералов, командующих этими войсками. Из иностранцев тоста Сталина удостоился только президент Рузвельт. Черчилль был явно обижен, но молча проглотил эту пилюлю.

Кофе пили за маленьким столом в комнате, примыкавшей к Екатерининскому залу. Здесь продолжался непринужденный разговор. Сталин и Черчилль обменивались воспоминаниями о различных периодах советско-английских отношений. Заговорили, в частности, о поездке леди Астор в Москву в тридцатые годы. Сталин сказал, что леди Астор уверяла, будто Черчилль конченый человек, что он никогда не будет играть никакой роли на политической сцене. Но Сталин был тогда иного мнения. Он сказал леди Астор:

— Если произойдет война, Черчилль станет премьер-министром.

Черчилль поблагодарил Сталина за такую оценку его качеств политического деятеля.

— При этом, — заметил Черчилль, — я сам должен признать, что далеко не всегда относился дружественно к Советскому Союзу, особенно сразу же после первой мировой войны.

Сталин примирительно сказал:

— Я это знаю. Уж в чем вам нельзя отказать, так это в последовательности в отношении вашей оппозиции к советскому строю.

— Можете ли вы простить мне все это? — спросил Черчилль.

Сталин немного помолчал, посмотрел на Черчилля, прищурив глаза, и спокойно ответил:

— Не мое дело прощать, пусть вас прощает ваш бог. А в конце концов нас рассудит история. [156]

Во время этого обеда произошел инцидент, который вначале всполошил, а потом изрядно рассмешил всех присутствовавших. Как раз тогда, когда за пломбиром и кофе между Сталиным, Черчиллем и Гарриманом шел оживленный разговор, неподалеку от их столика вдруг раздался грохот. Внимание всех привлекли резкий звон разбитой посуды, возбужденные возгласы. Обернувшись, мы увидели распростертого на полу человека. Рядом валялись черепки фарфора, бутылки и осколки стекла. Казалось, случилось несчастье. Вокруг упавшего уже собирались другие гости, загораживая его от нас.

Когда к месту происшествия подошли Сталин, Черчилль и Гарриман в сопровождении переводчиков, все расступились, и мы увидели, что лежавший на полу человек с налитым кровью лицом и глупо моргавшими глазами был личный телохранитель и дворецкий британского премьера командор Томпсон, или Томми, как его ласково называл не чаявший в нем души Черчилль. Рядом с ним стоял во весь свой незаурядный рост посол его величества Арчибальд Кларк Керр в парадном, расшитом золотом сюртуке с муаровой орденской лентой через плечо и палашом, украшенным драгоценными камнями. Но что у него был за вид! По сюртуку и муаровой ленте расползался розовый пломбир, палаш был испачкан кофейной гущей, а сам Керр с трудом старался преодолеть растерянность, готовясь ответить на недоуменный и тревожный взгляд Черчилля.

— Объясните, что здесь произошло? — спросил британский премьер.

Посол Керр, наконец, овладел собой и скороговоркой произнес:

— Вы же знаете, ваше превосходительство, Томми может выпить уйму вина и никогда не пьянеет...

— За это я его и ценю, — вставил Черчилль и улыбнулся, уже догадываясь, что ничего страшного не случилось.

— Но на этот раз он переоценил свои возможности, соревнуясь с русскими коллегами, — продолжал Керр. — И надо же было, чтобы в этот момент ему почудилось, что вы, ваше превосходительство, нуждаетесь в его защите. Он резко вскочил, но не смог сохранить равновесие, схватился за скатерть... и вот видите...

Керр показал рукой на свой перепачканный сюртук, а потом на все еще лежавшего на полу Томпсона. Все весело рассмеялись. Томпсона быстро поставили на ноги и под руки увели за дверь. Инцидент был исчерпан.

На рассвете Черчилль, Гарриман и сопровождающие их лица, включая весьма помятого, но уже вполне трезвого Томпсона, прибыли на Центральный аэродром. В 5 часов утра, после официальной церемонии проводов, они вылетели в Тегеран, а оттуда дальше — в столицы своих стран. Уже после того как они прибыли к месту назначения, 18 августа было опубликовано [157] англо-советское коммюнике о переговорах премьер-министра Великобритании г. Черчилля с Председателем Совнаркома СССР И. В. Сталиным.

В нем, разумеется, не было и тени намека на серьезные разногласия между союзниками в вопросе об открытии второго фронта и на острые дискуссии. Это было естественным для того периода. Ведь шла жестокая война, и перед лицом коварного врага союзники должны были предстать едиными и непоколебимыми в их решимости добиться победы.

Поиск по сайту: