Февраля 1987. Туман, что тает на рассвете и оставляет лишь росу в полях, поднимется, соберется в облако и упадет дождем

Возлюбленный Мастер,

Туман, что тает на рассвете и оставляет лишь росу в полях, поднимется, соберется в облако и упадет дождем.

И я был подобен туману.

В ночной тиши бродил я по вашим улицам, и дух мой входил в ваши дома,

Биение вашего сердца было в моем сердце, и ваше дыхание — на моем лице, и я знал всех вас.

Да, я знал вашу радость и вашу боль, и, когда вы спали, ваши сны были моими снами.

Часто я был среди вас озером среди гор.

Во мне отражались ваши вершины и пологие склоны, и даже проходящие стада ваших мыслей и желаний.

В мою тишину ручьями сбегал смех ваших детей и реками — страсть ваших юношей.

И, достигнув моей глубины, ручьи и реки все же не переставали петь. Но нечто более сладостное, чем смех, и более великое, чем страсть, пришло ко мне.

То было беспредельное в вас,

Великан, в котором все вы — лишь клетки и мускулы;

Тот, в песне которого ваше пение — всего лишь беззвучный трепет.

Именно в этом великане вы велики.

Глядя на него, я увидел и полюбил вас,

Ибо, каких далей, которых нет в этой великой сфере, может достичь любовь?

Какие видения, ожидания и помыслы может вызвать этот полет?

Этот великан в вас подобен исполинскому дубу, усыпанному яблоневыми цветами.

Его сила связывает вас с землей, его аромат поднимает вас в пространство, и в его несокрушимости вы бессмертны.

Вам сказали, что будь вы цепью — вы слабы, как ваше слабейшее звено.

Но это лишь наполовину истина. Вы и крепки, как ваше крепчайшее звено.

Оценивать вас по самому малому из ваших дел — значит измерять силу океана по хрупкости его пены.

Судить о вас по вашим неудачам — значит возлагать вину на времена года за их непостоянство.

Да, вы подобны океану.

И хотя севшие на мель корабли ждут прилива у ваших берегов, вы, даже если вы океан, не можете торопить свои приливы.

Еще вы подобны временам года,

И, хотя зимой своей вы отрицаете свою весну,

Весна, покоясь в вас, улыбается в дреме и не таит обиды.

Не думайте, что я сказал это, чтобы вы говорили друг другу: «Он воздал нам хвалу. Он видел в нас лишь доброе».

Я лишь называю словами известное вам самим в мыслях.

Но что есть знание, облеченное в слово, как не тень бессловесного знания?

Ваши мысли и мои слова — волны, расходящиеся от запечатанной памяти, что хранит наши минувшие дни,

И те давние дни, когда земля не знала ни нас, ни саму себя, И те ночи, когда земля пребывала в смятении.

Альмустафа, прежде чем расстаться со своими людьми, дает много важных утверждений. Это почти как когда человек умирает, его последние слова содержат опыт всей его жизни. У него немного времени, но все же времени довольно, чтобы сказать несколько слов, которые запомнятся вместе с грустью, славой и красотой его отъезда.

Это не смерть; он возвращается домой. Но ему нужно высказать несколько вещей, которые не было возможности высказать прежде; не то чтобы он был не готов — некому было выслушать их. Услышав, что он уходит, собрался весь город Орфалес.

Слова, что он сказал во время отъезда, стали зернами в вашем существе почти без вашего ведома, потому что вы не можете продолжать играть в отсрочку. Корабль готов уйти, может, они никогда не увидят Альмустафу снова — кто знает о будущем, что оно принесет? Этот человек был среди них двенадцать лет; они игнорировали его, смеялись над ним, пренебрегали им. Подспудно они чувствуют грусть и сожаление, потому что у них была возможность — весна пришла к ним, но они не были открыты.

Его утверждения просты, но истина всегда проста. То, что вы готовы услышать, это самая простая вещь в мире. Если вы не готовы услышать, это самая сложная вещь в мире; ваш ум делает ее сложной, интерпретирует ее, придает смысл там, где его нет, и таким образом упускает всю суть. Но когда человек умирает или уезжает, и скоро ветры уведут корабль далеко за горизонт... Они сейчас же чувствуют разрыв, который не может быть заполнен. Несмотря на то, что Альмустафа уйдет, его слова будут продолжать звенеть в их ушах и в их сердцах.

Туман, что тает на рассвете и оставляет лишь росу в полях, поднимется, соберется в облако и упадет дождем.

Он говорит: «Не волнуйтесь и не грустите. Туман, который собираете на листьях деревьев и на земле ночью, начинает испаряться с восходом солнца; он поднимается снова, чтоб стать дождевым облаком. Так что если вы упустили на этот раз, не упустите в следующий раз, когда дождь пройдет сквозь все ваши притворства в ваш полный наготы танец — с дождем, солнцем и ветром. И вы поймете больше, чем содержится в любом писании и во всех писаниях. Вы поймете, что вы часть танцующего существования».

И я был подобен туману.

«Хоть сейчас я ухожу, скоро я буду дождем снова. Если вы упустили меня на этот раз, не нужно сожаленья. Будьте бдительны, чтобы, когда я снова приду дождем, вы не скрывали себя от меня, раскрыли ваше сердце».

В ночной тиши бродил я по вашим улицам, и дух мой входил в ваши дома.

Биение вашего сердца было в моем сердце, и ваше дыхание — на моем лице, и я знал всех вас.

Человек понимания, человек, который пробужден, понимает тех, кто спит. Но те, что спят, конечно, не смогут понять пробужденного человека. Это естественно.

«Я бродил глубокой ночью вашими улицами, я заходил в ваши дома, я любил вас так сильно, что биение вашего сердца становилось моим биением, и ваше дыхание было на моем лице, и я знал вас всех...»

В следующий раз пусть биение моего сердца станет биением вашего; в следующий раз пусть ваш дух войдет в мой храм; в следующий раз пусть мое дыхание достигнет вашего лица. Так же как я узнал всех вас, в следующий раз вы все должны узнать меня; тогда круг будет завершен.

Да, я знал вашу радость и вашу боль, и, когда вы спали, ваши сны были моими снами.

Все, что я оставляю внутри вас, это мои мечты — глубоко в вашем бессознательном. В нужное время они прорастут и станут явью.

Часто я был среди вас озером среди гор.

Но вы были слишком эгоистичными, вы никогда не смотрели вниз; в противном случае вы бы увидали свое лицо в зеркале озера. Но так не должно быть снова. Если ваша грусть из-за моего отъезда искренна, в следующий раз, как бы ни была высока ваша гора, она будет отражена в зеркале озера. Я приду снова, я снова окружу вас, как озеро. Не оставайтесь эгоистичными — ни склониться, ни глянуть в озеро — потому что я не могу дать вам ничего, кроме отражения вашего подлинного лица. Коль скоро вы увидели свое подлинное лицо, отраженное во мне, вы начнете искать его внутри себя.

Во мне отражались ваши вершины, и пологие склоны, и даже проходящие стада ваших мыслей и желаний... Но вы не осознавали.

В мою тишину ручьями сбегал смех ваших детей и реками — страсть ваших юношей.

И, достигнув моей глубины, ручьи и реки все же не переставали петь.

Многими путями ваши ручьи достигали меня, но вы все же остались непреображенными — потому что те ручьи были смехом ваших детей на улицах, игра и страсть вашей молодежи была реками.

И, достигнув моей глубины, ручьи и реки все же не переставали петь... Они все еще поют во мне. Я беру смех, невинность ваших детей, цветы вашей юности вместе с собой. В следующий раз пусть движение не будет односторонним, и вы позволите мне петь у вас внутри, танцевать у вас внутри, стать вашим естеством.

Но нечто более сладостное, чем смех, и более великое, чем страсть, пришло ко мне.

Именно ваше присутствие — хоть вы и были спящими — стало более сладостным и более великим, чем любой смех. Не имеет значения то, что вы спали и игнорировали меня; это было естественно, я не в обиде. Я чувствовал еще больше сострадания и любви к вам — тем, кто должны быть королями, а живут, как нищие. Увидев себя в моем зеркале, вы нашли бы ваше царство, Божье Царство.

То было беспредельное в вас;

Великан, в котором все вы — лишь клетки и мускулы;

Тот, в песне которого ваше пение — всего лишь беззвучный трепет,

То было беспредельное в вас... не имеет значения то, что вы не узнали меня. Я беспокоюсь о вас, о том, что вы не узнали беспредельное в себе. Это и есть ваше подлинное Я, ваша подлинная реальность. Без этого знания все ваше знание — хлам.

Великан, в котором все вы — лишь клетки и мускулы... Его великан — это не что иное, как универсальный дух или, другими словами, Бог. В этом безбрежном универсальном духе вы не отличаетесь друг от друга; вы часть единого целого. Это только ваш сон дает вам идею, что вы разделены.

В тот миг, когда вы пробуждаетесь, внезапно происходит огромная революция. Вы в деревьях и деревья в вас; вы в океане и океан в вас; вы в облаках и облака в вас.

Таков великий экстаз всех мистиков — обнаружить себя органичным единством всего сущего. Но знаете ли вы это или нет, это реальность. Вам не нужно создавать это, вам не нужно находить это, вам стоит только пробудиться, и оно ваше — метод настолько прост.

К Гаутаме Будде привели человека. Это был философ и логик, но он был слепым. Вся деревня оказалась не в состоянии убедить его, что есть такая вещь, как свет. Его аргументы были очень четкими. Он говорил: «Если принести свет и поставить передо мной — я хочу коснуться и почувствовать его, или ударить его, как барабан, — я хочу услышать звук света; или дайте мне его поесть, я хочу распробовать, что это такое; или хотя бы дайте почувствовать запах...»

Конечно, никому не удалось — никому никогда не удавалось коснуться света, попробовать свет на вкус, услыхать свет, почувствовать запах света. Свет можно только увидеть. Но слепой логик смеялся: «Вы все слепы, а этот свет — не что иное, как ваше воображение».

Деревня была в замешательстве. Свет повсюду, кругом, но как доказать это? Тот человек продолжал разрушать все их доказательства. Фактически, для света нет иного доказательства, кроме ваших глаз. Как нет доказательства для Бога — кроме вашего собственного существа. Логики, которые доказывали Бога, так же глупы, как и те селяне. Бога нужно не доказывать, а переживать, как переживают свет. Поэтому необходимы глаза, а не аргументы.

Когда Будда подошел к деревне, пришли все селяне вместе со слепым человеком. Они подумали: «Мы селяне, мы не сумели доказать свет, но величайший человек нашего времени — а возможно, и всех времен — здесь; он, безусловно, сможет помочь этому слепому человеку».

Но Будда не был настолько неразумным, чтобы приводить доказательства света. Он сказал: «Вы привели его не к тому человеку. Ему не требуется философ, ему требуется врач. Я взял с собой врача, моего личного врача; проводите его к нему. Вопрос не в свете; вопрос в том, что, если вылечить его глаза, ему не понадобится никакой другой аргумент».

Врачу потребовалось шесть месяцев, чтобы вылечить ему глаза. А когда он увидел свет, то сказал: «Боже мой! Я доказывал чепуху всем этим бедным селянам, приводя всевозможные аргументы, которые казались мне совершенно верными. Но свет нельзя ни доказать, ни опровергнуть аргументацией: вы либо видите его, либо не видите».

Будда перебрался в другую деревню за эти шесть месяцев, и он направился за ним, танцуя... ведь слепой человек упускает почти все, что есть прекрасного, — цветы, цвета, солнечные лучи, проходящие сквозь деревья, зелень, — он упускает почти восемьдесят процентов жизни; вот почему вы испытываете столько сострадания к слепому человеку.

Вы не испытываете такого сострадания к глухому человеку, хоть он тоже лишен чувства. И вас не волнует вовсе, если кто-то не может чувствовать запах — бывают люди, которые не имеют обоняния; не обеспокоены вы также и человеком, который не чувствует вкуса. Но когда бы вы ни увидели слепого человека, странное сострадание возникает у вас. Вы, может, и не осознаете, но факт состоит в том, что слепой человек живет всего лишь на двадцать процентов своей жизни. Восемьдесят процентов жизни проходит через глаза.

Он танцевал на солнце, он коснулся стоп Будды и сказал ему: «Если бы вы не повстречали меня, я бы никогда не увидал свет; они всегда брали меня к великим философам, ученым, цитирующим писания, но это не помогало. Вы были первым человеком, который просто отказался говорить, что бы то ни было о свете. Теперь я знаю, а в то время я чувствовал некоторое ошеломление: «Люди говорят, Будда очень сострадателен, но, кажется, это не так. Он отказался даже говорить со мной». Но теперь я знаю ваше сострадание. Только врач был нужен, медицина была нужна, чтобы излечить мои глаза. Раз мои глаза излечены, я могу видеть: свет есть».

Та же ситуация с Богом или божественным — это нельзя доказать аргументами. Атеисты всегда были победителями в том, что касается аргументов; никакому теисту не удавалось дать ответ на все их вопросы, а любые аргументы, созданные ими, атеисты разрушали очень легко. Причина в том, что Бог — это основной свет, и для него вам нужна ясность зрения, вам нужны глаза, которые обращены внутрь. Либо вы знаете Бога, либо вы не знаете — средины не бывает, нет промежуточного пространства.

А все человечество пытается стоять в промежутке. Они не знают Бога, и все же верят, что Бог есть; они слепы, и все же верят, свет есть, — их вера мешает излечению их глаз. Потому я против всех вер; все системы верований были деструктивными и отравляющими.

Никогда ни во что не верьте. Если люди говорят: «Бог есть», — спросите у них, как найти Его, как увидеть Его. Если люди говорят: «Внутри есть безмолвие», — спросите у них, как достичь этого. Не спорьте о том, существует это или нет, потому что в споре вы всегда будете побеждать. Но ваша победа — это в действительности большая неудача.

Никогда не верьте в Бога — это мешает найти Бога. Искания, поиски... поиски глаза, что может видеть Бога; поиски ясности и осознания, что может плясать от радости, обнаружив, что сущее разумно. Это и есть смысл Бога — что сущее не идиотично, что сущее не лишено разума, что сущее не лишено сознательности. Даже у гор есть свое собственное сознание, у деревьев есть свое собственное сознание; может, у вас разные формы сознания, но это неважно.

Коль скоро вы осознали свое сознание, понемногу вы почувствуете весь окружающий вас океан сознания, и вы тоже будете танцевать! Пока религия не приведет вас к такому экстазу, что вы сможете плясать как безумный, вы не поймете религию вообще.

Именно в этом великане вы велики.

И глядя на него, я увидел и полюбил вас.

Он пользуется словом «великан» избегая слова «Бог», потому что словом «Бог» священники злоупотребляли веками для эксплуатации людей, держа их в слепоте. Но этот «великан» — не что иное, как Бог, — это вся бесконечность существования.

Именно в этом великане вы велики... В противном случае вы страдаете от униженности. Даже величайший человек страдает комплексом неполноценности; даже ваши так называемые могущественные люди — это не что иное, как униженность, скрываемая подспудно.

Жизнь многомерна. Вы видите, что кто-то поэт, и внезапно чувствуете унижение — вы не поэт. Вы видите воина и чувствуете унижение — вы не воин. Вы видите музыканта... И так не только обычные люди — даже величайшие из вас, чьи имена распространены в ваших книгах по истории.

Наполеон Бонапарт постоянно чувствовал комплекс неполноценности. Он был великим императором, и он проиграл только одно сражение — последнее, которое проиграл из-за своего комплекса неполноценности; в других случаях он побеждал всю свою жизнь. Но даже когда он был победоносным, великим завоевателем, его проблема состояла в том, что его рост был всего лишь пять футов пять дюймов; даже его телохранители были более рослыми. Эти бедные телохранители... завидя их, он тотчас же чувствовал свою рану.

Однажды он попытался поправить фото на стене, но не смог дотянуться. Его телохранитель сказал: «Подождите сир, не беспокойтесь. Я выше вас, я могу сделать это».

Тот сказал: «Выше? Замените это слово! Вы можете сказать только "более рослый", но не "выше". Тот коснулся его больного нерва, говоря: "Я выше вас"».

Когда он был маленьким шестимесячным ребенком и принимал солнечную ванну ранним утром, его кормилица пошла в дом и на него прыгнула дикая кошка. Она не повредила ребенку, на самом деле она была настроена игриво — ребенок выглядел прекрасно; она понятия не имела, что вызовет у ребенка огромный страх. Выскочила кормилица, кошка убежала, но страх, который дикая кошка вызвала в нем,— «Я даже меньше кошки» — оставался его пожизненным компаньоном.

Благодаря этому факту он проиграл свое сражение. Как-то английский генерал Нельсон узнал, что Наполеон боится кошек. Он не боялся львов — он мог бороться со львом голыми руками. Но в тот же миг, когда он видел кошку, он ретировался, у него был нервный срыв. Он снова становился шестимесячным ребенком.

Вы будете удивлены, узнав, что Нельсон пришел сражаться против Наполеона с семьюдесятью кошками во главе своей армии. И в тот миг, когда Наполеон увидал семьдесят кошек — а было довольно одной, семьдесят было слишком, — он утратил свою хватку. Он велел своему генералу: «Теперь вы организовывайте сражение; я должен уйти, сейчас я не в силах сражаться».

Генерал спросил: «Но в чем же проблема?»

Он сказал: «Проблема? В тех семидесяти кошках».

И из-за того, что он не сражался — он отошел за свои шеренги, избегая кошек, — он потерпел поражение. У Нельсона кишка была тонка, разбить Наполеона, Нельсону не сравниться с великим воином Наполеоном, но те кошки оказались даже большими воинами.

Фактически, психоаналитики пришли к выводу, что люди, которые интересуются властью — или деньгами, политикой, или чем-то в этом роде, — это люди, страдающие от комплекса неполноценности. Они хотят скрыть это, и единственный способ скрыть — достичь могущественного положения, откуда они могут сказать людям: «Я не ниже кого бы то ни было», — и они могут убедить себя, что они не ниже кого бы то ни было. Но все они страдают от униженности.

Даже такой человек, как Адольф Гитлер, не позволял никому спать в своей комнате, потому что кто знает — вдруг ночью его убьют? У него не было друзей, потому что друг означает кого-то очень близкого, а он до того боялся, что кто-то будет так близко и сможет нанести ему удар, что держал каждого как можно подальше. Не было ни одного человека, который обращался бы к нему по имени, — никакой близости. Он не вступал в брак всю свою жизнь просто потому, что посторонняя женщина, спящая в той же комнате... кто знает, какие у нее замыслы? Всего лишь нож, и с ним может быть покончено.

Этот человек вызвал Вторую мировую войну, которая убила не один миллион людей; человек, который так боялся смерти, убил так много людей. На поверхности вы можете и не найти никакой связи, но пойдите чуть глубже, и вы найдете. Убивая людей, он доказывал себе: «Я — бессмертен, все остальные умирают...» — но миллионы людей были убиты, а его страх не прошел.

Он женился всего за три часа до того, как принял яд и умер, потому что враги победили. Странная история: никакой генерал Адольфа Гитлера не мог сказать ему: «На главном фронте мы проиграли». Тот убил бы этого генерала немедленно — застрелил бы его. Как может Адольф Гитлер быть побежденным? — это невозможно.

Так что Германия проигрывала на всех фронтах, но Адольфу Гитлеру, говорили: «Мы побеждаем, мы приближаемся к Москве». На самом же деле армии России, Америки и Британии достигли Берлина, где он скрывался в подземном бункере. Когда бомбы падали на Берлин, его генералы докладывали: «Мы побеждаем по всему миру; вы — величайший завоеватель в мире». Но как долго можно было скрывать действительность? Скоро взрывы бомб и шум стали достигать его скрытого подземного убежища. Теперь не надо было ничего и никому говорить. Все пропало.

В этот момент он и попросил священника и женщину, которая любила его и всегда хотела выйти за него замуж, а он откладывал. Теперь не было времени откладывать, не было также и страха — он уже никогда не будет спать. Женщину привели, священника привели, и немедленно провели церемонию... а прямо снаружи падали бомбы! Здание было разрушено, Германия капитулировала, но генералы Адольфа Гитлера сделали специальную радиостанцию — это было радио, которое привык слушать Адольф Гитлер; они все еще объявляли на этой станции: «Мы побеждаем».

Он вступил в брак, и следующая вещь после бракосочетания беспрецедентна — наверное, никто не сделает такого опять; это было принятие яда и повеление генералам: «Когда мы умрем, облейте мазутом и бензином и сожгите наши тела. Мы не хотим, чтобы наши тела — даже мертвые тела — попали в руки врагов». Вот почему тело Адольфа Гитлера не было обнаружено. Что же это за бракосочетание? Сразу после церемонии — вторая церемония — отравление и сожжение. Великие вожди человечества... но никто не проанализировал их сердце: там обязательно есть комплекс неполноценности.

У человека, который свободен от комплекса неполноценности, нет желания власти, нет желания господствовать над другими, нет желания убивать других, нет желания порабощать других; он полностью удовлетворен собой. Он не чувствует превосходства — он не ниже и не выше. Он — это просто он. Он не сравнивает и не требуется сравнений... Вы художник — и это прекрасно. Вы поэт — и это прекрасно. Жизнь требует разнообразия, и кем бы я ни был, я полностью удовлетворен. Жизнь нуждается и во мне, в противном случае меня бы здесь не было. Сущее никогда ничего не производит напрасно.

Именно в этом великане вы велики...

В тот миг, когда вы осознаете единство с универсумом, вы становитесь велики. Это единственный путь избавиться от униженности и превосходства, потому что больше нет никого для сравнения. Есть только вы: вы - есть целое. Музыкант — это часть вас, поэт — это часть вас и танцор это часть вас. Деревья — это ваши руки, и аромат цветов — это ваш аромат. Вы стали едины, абсолютно едины с океаном жизни.

И, глядя на него, я увидел и полюбил вас.

Я полюбил вас не как отдельные индивидуальности, я полюбил вас, потому что увидел в вас безграничное, я полюбил безграничное в вас. Не имеет значения, вор вы, убийца, нищий или император; я увидел одно и то же безбрежное сущее, проявляющееся в разных формах; видя безбрежность жизни и единство жизни, я полюбил вас. Эта любовь не обращена к индивидуальностям; она обращена к целому, единству. Фактически, человек, который знает: «Я един с целым», — любит себя. Любя вас, он любит себя.

Один из великих европейских философов этого столетия Мартин Бубер написал книгу «Я и Ты». Всю свою жизнь он работал над определенной методологией, называемой «Диалог между Я и Ты». Его книга замечательна. Он пишет великолепно; он один из лучших, кто пользуется словами, — но он не знает ничего, потому что не бывает «Я» и «Ты». «Я» это и есть «Ты». Если бы я писал эту книгу, титул был бы: «Я есть Ты»; не «и». Это «и» показывает его невежество — он не пережил, он не думал над этим. Вопрос не в диалоге.

Меня осуждали повсюду в мире, потому что я не допускал диалога: мои слова — это монолог. Люди, которые осуждали меня за то, что мои слова монолог, считают это критикой. Я не считаю так; это комплимент. Я благодарен всем тем людям, которые говорят, что мои беседы — это монолог. Что же еще делать? — ведь нет никакого другого. Вы есть я, я есть вы. Диалог невозможен, только монолог возможен. Я разговариваю, и я слушаю также. Я разговариваю одним телом, и я слушаю всеми вашими телами — диалог невозможен. Мне досадно высказывать что-то против Мартина Бубера, я люблю этого человека, но когда возникает вопрос истины, нужно высказать это.

Ибо, каких далей этой великой сферы не может достичь любовь?

Раз вы осознаете свою огромность, тогда любовь может охватить любое расстояние, тогда нет расстояний для любви. Самая дальняя звезда, которая еще даже не была открыта физиками, будет достигнута вашей любовью; там, где физика ограничена, любовь — нет. Чувством единства с целым ваша любовь охватила целое — цветы и шипы, без всякого различия. И только человека такой бесконечной любви мы называли: Просветленный, Благословенный, Пробужденный.

Какие видения, ожидания и помыслы может вызывать этот полет?

Полет любви к целому — это окончательный полет. Физики говорят, что свет перемещается быстрее всего, что это предельная скорость — сто восемьдесят миль в секунду. Но я говорю вам: любовь перемещается с такой скоростью, что не потребуется никакого времени добраться от одной планеты к другой.

Когда я смотрю на вас глазами любви, неужели вы полагаете, что любви нужно время перемещаться и достигать вас? Свет, может быть, и быстрейший феномен в материальном мире, но любовь духовна, она не требует хоть сколько-нибудь времени. При передвижении от одной звезды до другой, быстрота такова, что не проходит никакого времени. Фактически, в тот миг, когда вы осознаете целостность, ваша любовь простирается через все существование; вопрос не в перемещении — она уже там. Однако физики не поймут любви и ее скорости.

Этот великан в вас подобен исполинскому дубу, усыпанному яблоневыми цветами.

Его сила связывает вас с землей, его аромат поднимает вас в пространство, и в его несокрушимости вы бессмертны.

Это дает вам все, к чему вы стремились и желали сотни и тысячи рождений. Это делает вас бессмертными, потому что бессмертно существование. Оставаясь отдельными, вы создаете смертность; но, став одним с этим, вы тоже становитесь бессмертными.

...и в его несокрушимости вы бессмертны.

Вам сказали, что будь вы цепью — вы слабы, как ваше слабейшее звено.

Почти во всех языках существуют пословицы сходного типа. Но Халиль Джебран прав:

Но это лишь половина истины. Вы и крепки, как ваше крепчайшее звено.

Вы — долина и вы — вершина; вы — темная ночь и вы — ясный полдень. В вас дуальности встречаются — не как враги, но как дополняющие, не как оппозиции или противоречия, но в глубокой дружбе, рука об руку они танцуют внутри вас.

Слабейшая ваша часть связана с сильнейшей частью в вас; вы являетесь обеими. И хорошо, что вы — это обе, потому что в вас есть то, что нуждается в слабости, и бывают вещи, на которые способна только сильнейшая часть вас. И вам требуются обе; иначе вы будете монотонны, вы наскучите самому себе. Вы можете стать отрадой самому себе, потому что у вас есть все возможности, весь спектр радуги, все цвета. В согласии, в единстве, — то, что слабее, больше не слабое, а то, что сильнее, больше не сильное — они слились в одном.

Оценивать вас по самому малому из ваших дел — значит измерять силу океана по хрупкости его пены.

Пена очень хрупка, кратковременна; сейчас есть, а через мгновение пропала. Это просто воздушные пузыри. Но не судите об океане по пене — а пена тоже прекрасна. На гребнях волн пену выносит на берег; она выглядит так, будто волна увенчана чистейшими бриллиантами, жемчугом; она выглядит подобно заснеженным горным пикам. Но когда она подходит все ближе и ближе к берегу... вы знаете, это просто пена — не судите об океане по пене. Все ваши поступки просто пена, очень хрупки. Кто-то разгневан — это всего лишь кратковременный феномен, он пришел и он уйдет; кто-то прекрасен — это тоже пена.

Одна из моих саньясинок в Германии — лучшая фотомодель, очень красивая девушка. Я дал ей имя Гайян. Гайян означает песня. Всего несколько дней назад она прислала мне одно из своих фото. Она работает фотомоделью, и фотография вышла замечательная; она стала еще красивее с тех пор, как стала медитировать, потому что все ее молчание теперь лучится от ее прекрасного лица. Но посылая мне фото, она, наверное, вспомнила одну из моих историй.

Король попросил своих советников: «Мне требуется самый короткий совет, который содержит всю мудрость. Я хочу держать его под бриллиантом моего перстня, и обращусь к нему только в самом крайнем случае».

Они трудились упорно, но не сумели найти небольшое предложение, содержащее всю мудрость. Они отправились к мудрецу, мистику, который жил в горах, и попросили его. Не раздумывая ни мгновения, он написал предложение и сказал: «Сложите это — вам не полагается читать — и дайте мне перстень; я установлю это под бриллиант. Скажите королю, что он не должен смотреть из любопытства, но только когда он будет в таком отчаянии, что выхода нет. Тогда пусть он откроет его, и оно даст ему понимание, дверь, выход из его отчаяния».

Много раз королю было любопытно, его советникам было любопытно... Одним предложением, ни мгновения не раздумывая, мистик написал послание, сложил бумагу и поместил под бриллиант перстня, но запретил королю открывать его из любопытства. Было обещание, и король держался и не открывал.

Как раз через пятнадцать дней его страна подверглась вторжению, и он проиграл битву. Он бежал один на своем коне, спасая жизнь, в горы, и попал в тупик. Внизу была долина глубиной в тысячи футов; упасть туда значило разбиться вдребезги. Он не мог повернуть назад, потому что слышал топот копыт и крики приближающихся врагов. Вдруг он вспомнил свой перстень; ситуация была подходящая — он не может идти вперед, он не может идти назад. Маленькая, тесная горная тропа, враги совсем близко, они преследуют и скоро будут здесь. Прежде чем они появятся, он должен прочесть послание.

Он открыл бриллиант, вынул послание. Там было очень простое послание, всего четыре слова: «И это тоже пройдет». Огромная тишина низошла на него. «Все проходит».

Он ждал, но каким бы это ни показалось странным, звуки погони стали удаляться — они двинулись по другой тропе от перекрестка. Он возвратился, собрал свои войска снова, вступил в бой с врагами и отбил свое королевство. День, когда он вернул свое королевство, был днем великого празднования. Весь город был украшен, сверкали фейерверки, и цветы осыпали короля. У него было очень эгоистичное чувство, что он, наконец, разгромил великого врага, который имеет большое войско, большое королевство. Но тут он вдруг вспомнил: «И это тоже пройдет».

Всего лишь воспоминание, что и это тоже пройдет... и его эго исчезло, его существо стало скромным.

Гайян, очевидно, слыхала мою историю. На своем прекрасном фото — на котором она выглядит так невинно, словно цветок — на обороте она написала: «Бхагван, и это тоже пройдет».

Красота — это пена, но не судите; уродство тоже пена — не судите; воровство тоже пена — не судите. Все ваши поступки — не что иное, как пена, а океан безбрежен. Только те люди, которые не понимают жизни, беспрерывно судят — кто хороший, кто плохой, кто злой, кто святой. Человек понимания знает, что убийца, грешник — это просто часть того же существования, что и святой, что и просветленный. Ни просветленный не выше, ни убийца не ниже; они оба заняты своим делом. Все, что существование требует от них, они делают.

На спектакле не судите, что кто-то убийца, а кто-то великий; когда они пойдут за кулисы, они усядутся за одним столом пить чай — убийца и святой. На сцене убийца оказывается осужденным, злом, а святой оказывается божественным; но это лишь пена. Реальная жизнь так огромна, что о ней нельзя судить по малым поступкам.

Человек подлинного понимания не имеет суждения; он просто любит. Святой вы или грешник, ему нет дела до этого; кем бы вы ни были, делайте это в совершенстве, делайте это тотально и интенсивно; чего бы сущее не захотело от вас, примите — не становитесь между. Судить вас...

Оценивать вас по самому малому из ваших дел — значит измерять силу океана по хрупкости его пены.

Судить о вас по вашим неудачам — значит возлагать вину на времена года за их непостоянство.

Иногда весна приходит раньше, иногда чуть позже, иногда дожди приходят, иногда не приходят, а иногда они идут так сильно, что вызывают наводнение. Но не судите: они ничего не делают сами по себе. Если сущее приносит наводнение, если сущее приносит весну чуть позже, оставьте это сущему. Наверное, это то, что необходимо. Помните одну вещь: сущее мудрее вас, потому что это коллективный разум всего. Разум одного человека не может быть больше, чем коллективный разум всего сущего.

Да, вы подобны океану.

И хотя севшие на мель корабли ждут прилива у ваших берегов, вы, даже если вы океан, не можете торопить свои приливы.

Что можете вы поделать? Вы есть океан, но вы не можете торопить свои приливы; они будут приходить в соответствии с коллективным разумом существования. Этот коллективный разум был известен как Бог.

Еще вы подобны временам года.

И хотя зимой своей вы отрицаете свою весну...

Потому что зима никогда не узнает весну — они никогда не встречаются — своей зимой вы отрицаете свою весну. Своим днем вы отрицаете свою ночь, в своих сновидениях вы отрицаете свой день, днем вы отрицаете свои сны — потому что они никогда не встречаются. Но оба они принадлежат вам.

Весна, покоясь в вас, улыбается в дреме и не таит обиды.

Даже зимой весна спит внутри вас. В своей дреме она ждет своего часа пробуждения и улыбается вашему отрицанию — но не обижается.

Не думайте, что я сказал это, чтобы вы говорили друг другу:

«Он воздал нам хвалу. Он видел в нас лишь доброе».

Я лишь говорю словами известное вам самим в мыслях.

Но что есть знание, облеченное в слово, как не тень бессловесного знания?

Халиль Джебран говорит: «Вы тоже знаете то, что я говорю вам, быть может, не так ясно...» Даже то, что говорит Гаутама Будда, вам уже известно, но у вас нет подходящих слов, выразить это. В тишине своего сердца вы поймете: «Кажется, то, что он сказал, я слыхал прежде, кажется, я знал это прежде», — конечно, не так ясно, не так определенно — просто слабое далекое эхо...

Но что есть знание, облеченное в слово, как не тень бессловесного знания? Если вы молчите, вы мгновенно понимаете мастера, пророка, спасителя — как бы вы его ни называли, — потому что он дает слова вашему молчанию. Он выявляет ваше молчание ясно — через свои слова, через свое присутствие, через свой жест.

Ваши мысли и мои слова — волны, расходящиеся от запечатанной памяти, что хранит наши минувшие дни.

И те давние дни, когда земля не знала ни нас, ни саму себя.

И те ночи, когда земля пребывала в смятении.

— Все, что я говорю вам, — говорит Альмустафа, — вы знаете тоже, но вы не осознаете этого. Вы забыли это; так или иначе, все мы знаем с самого начала, что произойдет с нами.

Вы знали и грезили с самого начала высотами, которых вы достигнете, но вы так сильно заняты заурядной, обыденной жизнью, что продолжаете забывать основную истину своего существа.

Английское слово «грех» мне очень нравится — не в том смысле, которым пользуются христиане, а в его подлинном смысле — до того замечателен подлинный смысл. Грех в своем первоначальном смысле означает забывчивость. Вам видна разница? Грешник — это только тот, кто забыл свою истину: нечего осуждать, ему просто нужно напомнить. Когда вы используете грех для осуждения, тогда дело не в том, чтобы напомнить ему, а в том, чтобы бросить его в пламя ада. Священники, похоже, профессия самых больших ловкачей в мире: они уничтожили замечательное слово с таким значением.

Забывчивость — вот правда о человеке. Это единственная разница между ним и Пробужденным: Пробужденный вспомнил. Потому Гаутама Будда и пользуется все время словом «саммасати», что значит, «правильное воспоминание». Если забывчивость ваш грех, значит, осознание — правильное воспоминание — это ваша добродетель. И тогда вся религия окрашивается в новый цвет — нет ада, нет рая, нет священников — есть только простое понимание: что вы забыли, вы можете вспомнить.

Бывает иногда, что вы говорите: «Я помню, это прямо на устах, но все же не могу сказать; я знаю, что знаю, но где-то потерял». Так случается почти с каждым. Вы стараетесь припомнить имя друга, оно прямо на кончике вашего языка. Вы знаете его, совершенно точно вы знаете его; вы помните даже лицо своего друга, вы помните ваши разговоры с другом, но его имя где-то заблокировано.

Чем больше вы стараетесь, тем труднее это становится, потому что вы становитесь более напряженными, а в напряжении ваш ум становится все более и более узким. В конце концов, расстроившись, вы бросаете эту идею. Вы идете в сад и начинаете поливать свои розы — и вдруг оно здесь, вы вспомнили имя, хоть сейчас вы и не пытались. Из-за того, что вы не пытались, вы расслабились; напряжение исчезло, ум расширился. В противном случае это будет очень узкая улица, и любое небольшое слово могло заблокировать этому имени выход на уста. Теперь ум стал широким и раскованным, он стал сверхскоростной трассой. Теперь забытое слово внезапно само приходит вам на уста.

То же положение с религией и истиной. Разница между святым и грешником невелика, быть может, всего один дюйм. Святой вспомнил, а грешник вспомнит; получив шанс и возможность, он вспомнит это. Потому я и говорю вам, что любой святой, который осуждает грешников, — вообще не святой, потому что он не помнит ничего. Только святой, который почтителен и к грешнику, — это настоящий святой — он знает: «Разница небольшая. То, что стало осознавать во мне, будет осознающим в нем, раньше или позже. Если сегодня я святой, завтра и он может стать святым».

Осуждение невозможно, суждение невозможно. Все суждение уродливо, все осуждение уродливо, а ваши религиозные писания полны осуждения, полны суждения.

Избавьтесь от всего, что уродливо. Будьте более человечны, более любящи, более сострадательны, и, возможно, вам удастся создать атмосферу, в которой и другие тоже смогут вспомнить это. Это и есть моя работа здесь — не изменять вас, не формировать из вас какой-то идеал, не давать вам десять заповедей: «Вы должны делать это, не должны делать то». Мне нет дела до этого; это дело священника.

Я не священник. Я просто один из вас. Я вспомнил, поэтому мне известно, что у вас тоже есть способность вспомнить; когда-то я тоже был в такой ситуации — забыл самого себя. Я знаю обе ситуации — забывчивость и воспоминание, вы знаете только одну — забывчивость. Так что дело просто в том, чтобы быть чуть расслабленнее, чуть потише, чуть бдительней, чуть сознательней, и всего за одно мгновение грешник исчезнет и возникнет святой. Забывчивость — грех, а воспоминание — добродетель.

Моя работа — всячески досаждать вам, чтобы напомнить. Даже если вы раздосадованы, я знаю: когда вы вспомните, вы почувствуете сожаление, что досадовали. Я знаю: вспомнив, вы почувствуете благодарность, что человек, на которого вы досадовали, продолжал досаждать, невзирая на ваше раздражение и вашу досаду; он продолжал и продолжал, и вот — это мгновение. Весна — это по рождению, право каждого — вспомнить и расцвести.

— Хорошо, Вимал?

— Да, Мастер.

Поиск по сайту: