Год первый 4 страница

Миссис Прингль принесла своей дочери Джен известие о премьере, от которого у этой юной девицы, несомненно, позеленели бы глаза, не будь они и без того зелеными. На этот раз, как прочувствованно заявила Ребекка Дью, Джен получила по заслугам. Это и привело, по всей видимости, к появлению в ее сочинении оскорбительных выпадов в адрес Ани.

Аня дошла до старого кладбища по извилистой дорожке с глубокими колеями, лежавшей между двумя невысокими обомшелыми каменными оградками, украшенными султанами замерзших папоротников. Вдоль дорожки через равные промежутки, темнея на аметистовом фоне отдаленных холмов, стояли стройные пирамидальные тополя, с которых ноябрьские ветры еще не успели сорвать последние листья; само же кладбище, где не меньше половины могильных камней покосилось от времени, было обнесено рядом высоких угрюмых елей. Аня не предполагала, что встретит кого-нибудь на кладбище, и для нее оказалось полной неожиданностью то, что, едва войдя в ворота, она увидела мисс Валентину Кортлоу с ее длинным, благородной формы носом, тонким, благородной формы ртом, покатыми, благородной формы плечами и непобедимой изысканностью во всем ее облике. Аня, конечно же, как и все в Саммерсайде, знала мисс Валентину. Эта женщина была лучшей портнихой в городке, и то, чего она не знала о его обитателях, живущих или умерших, по всей вероятности, и не стоило знать. Аня надеялась, что будет бродить в одиночестве среди могил, читать необычные старые эпитафии и разбирать под лишайниками, покрывшими надгробные плиты, имена тех, что когда-то нежно любили друг друга. Но ей не удалось ускользнуть от мисс Валентины, которая подхватила ее под руку и, словно радушная хозяйка, повела по кладбищу, где родни Кортлоу было похоронено явно ничуть не меньше, чем Принглей. В жилах мисс Валентины не текло ни капли принглевской крови, а ее племянник был одним из любимых Аниных учеников, так что не требовалось особого душевного напряжения для того, чтобы быть любезной с ней, если, конечно, не считать необходимости соблюдать осторожность и не намекать на то, что она зарабатывает на жизнь шитьем. Говорили, что мисс Валентина очень чувствительна к таким намекам.

— Как хорошо, что я забрела сюда в этот вечер, — сказала мисс Валентина. — Я могу рассказать вам все о каждом, кто здесь похоронен. Я всегда говорю: чтобы на кладбище было действительно интересно, нужно знать все подробности о покойниках. Мне больше нравится гулять на этом кладбище, чем на новом. Здесь только старые семейства, а всяких там обыкновенных хоронят на новом. Кортлоу погребены в этой части кладбища. Боже, сколько похорон было в нашей семье!

— Как и во всякой старой семье, я полагаю, — отозвалась Аня, так как мисс Валентина явно ждала от нее каких-то слов.

— Не может быть, чтобы в какой-нибудь семье их было столько, сколько в нашей! — сказала мисс Валентина, ревниво оберегая репутацию Кортлоу. Мы очень предрасположены к чахотке. Большинство из нас умерло от нее… Вот здесь могила моей тети Бесси. Если уж была на земле святая, так это она. Но разговаривать было, без сомнения, куда интереснее с ее сестрой, тетей Сесилией. Когда я видела ее в последний раз, она сказала мне: «Садись, дорогая, садись. Я собираюсь умереть сегодня десять минут двенадцатого». Вы не можете сказать мне, откуда она это знала?

Нет, Аня не могла.

— А здесь похоронен мой прапрадедушка Кортлоу. Он приехал на остров в 1760 году, а зарабатывал на хлеб тем, что делал прялки. Мне говорили, что за свою жизнь он изготовил их не меньше тысячи четырехсот. Когда он умер, священник выбрал для проповеди библейский текст «Дела их идут вслед за ними»^[18], и старый Майром Прингль сказал тогда, что в таком случае дорога на небеса за моим прапрадедушкой будет забита прялками. Вы не находите, мисс Ширли, что это замечание было не в лучшем вкусе?

Принадлежи эта шутка кому угодно, только не одному из Принглей, Аня, вероятно, не заявила бы с такой твердостью: «Разумеется, не в лучшем», глядя при этом на могильный камень так, словно сомневалась, был ли в лучшем вкусе украшавший его череп со скрещенными костями.

— А здесь похоронена моя кузина Дора. Она трижды выходила замуж, но все мужья умерли очень быстро. Бедняжке ужасно не везло — она никак не могла выбрать себе здорового мужчину. Ее третьим мужем был Бенджамин Беннинг — он похоронен не здесь, а в Лоувэйле, рядом со своей первой женой, — и он никак не мог смириться с тем, что умирает. Дора говорила ему, что его ждет лучший мир. «Возможно, возможно, — отвечал ей бедный Бен, — но я, похоже, слишком привык к несовершенствам этого…» Он испробовал шестьдесят одно лекарство, но, несмотря на это, тянул довольно долго… А вот здесь вся семья дяди Дэвида Кортлоу. В ногах каждой могилы посажен куст махровых роз, и видели бы вы, как они цветут! Я каждое лето прихожу сюда и срезаю их, чтобы поставить в мою хрустальную вазу. Жаль ведь, если они тут просто так отцветут. Как вы думаете?

— Я… д-да, вероятно…

— Здесь лежит моя бедная младшая сестра Гарриет, — вздохнула мисс Валентина. — У нее были великолепные волосы… почти такого же цвета, что и у вас… ну, может быть, не настолько рыжие. И доходили они ей почти до колен. Она была помолвлена незадолго перед тем, как умерла. Мне говорили, что вы тоже помолвлены. У меня никогда не было особенного желания выйти замуж, но я думаю, было бы очень приятно побыть помолвленной. О, возможности для этого у меня, разумеется, были. Вероятно, я была слишком разборчива, но девушка, если она Кортлоу, не может выйти замуж за первого попавшегося, правда?

Казалось очевидным, что не может.

— Фрэнк Дигби — вон в том углу, под сумахом, — хотел на мне жениться. Мне было немного жаль отказывать ему… но Дигби — помилуйте! Он женился на Джорджине Трупс. Она всегда немного опаздывала в церковь, чтобы все видели ее платье, когда она войдет. Боже, до чего она любила наряды! Ее похоронили в таком красивом голубом платье… Я сшила его ей, чтобы она пошла в нем на чью-нибудь свадьбу, но в конце концов она отправилась в нем на собственные похороны. У нее было трое прелестных маленьких детей. Они обычно сидели в церкви впереди меня, и я всегда угощала их леденцами. Как вы думаете, мисс Ширли, это нехорошо — давать детям леденцы в церкви? Не мятные. Если б мятные, так это ничего. В мятных леденцах есть что-то религиозное, вы не находите, мисс Ширли? Но бедные крошки их не любили… А это могила моего кузена Ноубла Кортлоу. Мы всегда потом немного боялись, не похоронили ли мы его живым: он был совсем не похож на мертвеца. Но об этом подумали лишь тогда, когда уже было слишком поздно.

— Это… печально, — глупо отозвалась Аня. Она чувствовала, что должна произносить какие-нибудь фразы всякий раз, когда мисс Кортлоу делает выжидательную паузу, но казалось абсолютно невозможным придумать что-либо уместное.

— Здесь лежит кузина Ида Кортлоу. Это была самая хорошенькая девушка из всех, каких я только видела за всю мою жизнь… и самая веселая. Но переменчива она была как ветер, да, моя дорогая, переменчива, как ветер… А вот здесь кузен Вернон Кортлоу. Он и Элси Прингль — вон там ее могила — были одно время безумно влюблены друг в друга и собирались пожениться; но сначала одно, потом другое — свадьбу откладывали, и в конце концов ни он, ни она этой свадьбы уже и не хотели…

Когда могилы Кортлоу остались позади, воспоминания мисс Валентины стали немного пикантнее. Это не имело такого уж большого значения, если речь шла не о Кортлоу.

— Здесь лежит старая миссис Прингль, вдова Рассела Прингля. Я часто думаю: интересно, на небесах она или нет?

— Но… почему? — почти задохнулась потрясенная Аня.

— Знаете, она всегда терпеть не могла свою сестру Мэрианн, которая умерла за несколько месяцев до нее. «Если Мэрианн на небесах, я там не останусь», — говорила она. А это, моя дорогая, была женщина, которая всегда держала слово… как все Прингли. Она и в девушках была Прингль, а потом вышла замуж за своего кузена Рассела… А здесь жена Дэна Прингля — Джанетта Бэрд. Ровно в семьдесят умерла — день в день. Говорят, она сочла бы грехом умереть хоть днем позже, так как семьдесят лет — предел, положенный Библией^[19]. Люди говорят иногда такие забавные вещи, не правда ли? Я слышала также, что умереть — это единственное, на что она решилась, не спросясь мужа. Знаете, дорогая, что он сделал однажды, когда она купила шляпку, которая ему не понравилась?

— Понятия не имею.

— Он ее съел! — торжественно произнесла мисс Валентина. — Конечно, это была маленькая шляпка — кружева и цветы, без перьев. Но все равно она, должно быть, была довольно неудобоварима. Я предполагаю, что у него потом долго были ноющие боли в желудке. Конечно, я не видела, как он ел ее, но меня всегда уверяли, что это правда. А вы как думаете?

— Если речь идет о Прингле, я всему готова поверить, — с горечью сказала Аня.

Мисс Валентина сочувственно прижала к себе локтем Анину руку.

— Я вас понимаю… прекрасно понимаю. То, как они обходятся с вами, просто возмутительно. Но Саммерсайд — это не одни только Прингли, мисс Ширли.

— Иногда мне кажется иначе, — печально улыбнулась Аня.

— Нет-нет, здесь полно людей, которые были бы рады увидеть, как вы возьмете верх над ними. Не сдавайтесь, что бы они ни делали. В них будто сатана вселился. Но они всегда друг за дружку горой, а мисс Сара уж очень хотела, чтобы этот их родственник стал директором школы… Вот здесь Элен Авери. Она умерла дважды — во всяком случае в первый раз родственники думали, что она умерла, когда убрали тело и положили на стол для прощания. Когда она умерла в следующий раз — четыре года спустя, — ее муж был в отъезде, но он телеграфировал домой: «Убедитесь, что она действительно мертва, прежде чем тратиться на приготовления к похоронам»… А вот здесь Натан Прингль с женой. Натан всегда считал, что жена пытается его отравить, но ему это, похоже, было нипочем. Он говорил, что от этого жизнь вроде как даже интереснее. Однажды он заподозрил, что она насыпала ему в овсянку мышьяк. Он вышел во двор и скормил эту кашу свинье. Свинья через три недели умерла. Но он сказал, что, возможно, это простое совпадение и что он к тому же не совсем уверен, та ли это свинья или какая-то другая. В конце концов она умерла раньше его, и он говорил, что она всегда была ему очень хорошей женой, если не считать этого одного… Я думаю, будет милосерднее полагать, что он заблуждался насчет мышьяка.

— «Памяти мисс Кинси», — с удивлением прочитала Аня на одной из надгробных плит. — Какая странная надпись! Разве у нее не было имени, только фамилия?

— Если и было, то никто никогда его не слышал. Она приехала сюда из Новой Шотландии и сорок лет проработала у Джорджа Прингля. С самого начала она представилась как мисс Кинси, и все так ее звали. Умерла она скоропостижно, и тогда выяснилось, что никто не знает ее имени, а родственников, у которых можно было бы спросить, она не имела. Так что на камне сделали эту надпись. Джордж похоронил ее очень хорошо и заплатил за надгробие. Она была очень добросовестной и трудолюбивой, но если б вы увидели ее, то решили бы, что она с рождения так и была мисс Кинси… А здесь Джеймс Морли и его жена. Я была на их золотой свадьбе. Столько шума — подарки, речи, цветы, и все их дети приехали, и сами они улыбались и раскланивались, а ведь ненавидели друг друга всей душой.

— Ненавидели?

— Смертельно, дорогая. Все это знали. Они ненавидели друг друга много лет — по сути дела, всю их супружескую жизнь. Они поссорились на пути домой из церкви после венчания. Я часто удивляюсь, как они умудряются так мирно лежать здесь бок о бок.

Аня содрогнулась. Как ужасно — сидеть друг против друга за столом, лежать рядом ночью, идти в церковь крестить своих младенцев и все это время ненавидеть друг друга! Но ведь сначала у них, должно быть, была взаимная любовь. Не может ли быть так, что она и Гилберт когда-нибудь… Глупости! Эти Прингли действуют ей на нервы.

— Здесь похоронен красавец Джон Мактабб. Всегда подозревали, что это из-за него утопилась Аннета Кеннеди. Мактаббы все были красавцы как на подбор, но верить было нельзя ни одному их слову. Раньше здесь было и надгробие их дяди Сэмюела. Пятьдесят лет назад пришло известие, что он утонул в море, и тогда здесь поставили могильную плиту. А когда он явился живой и здоровый, семья забрала камень с кладбища. Человек, у которого они его купили, не согласился взять его обратно, и тогда жена Сэмюела приспособила его для разделки теста. Разделывать тесто на мраморной могильной плите! Но она говорила, что та могильная плита подходила для этого великолепно. Дети Мактаббов всегда приносили в школу печенье с выпуклыми буквами и цифрами на нем — фрагментами эпитафии. Они щедро раздавали всем это печенье, но я никогда не могла заставить себя съесть хотя бы одно. Я в этом отношении с предрассудками… А здесь мистер Харли Прингль. Он однажды проиграл предвыборное пари, и ему пришлось прокатить Питера Мактабба по главной улице в тачке, нарядившись в дамскую шляпку. Весь Саммерсайд вышел посмотреть, кроме Принглей, конечно. Они чуть не умерли со стыда… А здесь Милли Прингль. Я очень любила Милли, хоть она и из Принглей. Она была такая хорошенькая и с такой легкой походкой — как у феи. Иногда я думаю, дорогая, что в такие вечера, как нынешний, она, должно быть, выскальзывает из могилы и танцует, как танцевала прежде. Но, вероятно, у христианки не должно быть таких мыслей. Как вы считаете?.. А здесь могила Херба Прингля. Это был один из веселых Принглей. Он всегда всех смешил, а однажды расхохотался прямо в церкви, когда Мита Прингль склонила голову в молитве и из цветов на ее шляпке выскочила мышка. Мне было не до смеха. Я не знала, куда девалась эта мышка. Я обмотала подол юбки вокруг щиколоток, зажала и держала так до конца службы, но вся проповедь для меня была испорчена. Херб сидел позади меня, и что это был за хохот! Те, кому не было видно, что произошло, решили, что он сошел с ума. Мне казалось, что этот его смех не сможет затихнуть. Будь Херб жив, уж он бы непременно встал на вашу сторону, что бы там ни говорила Сара. А это, разумеется, памятник капитану Эйбрахаму Принглю.

Монумент господствовал над всем кладбищем. Четыре наклонные каменные плиты образовывали четырехугольный постамент, на котором возвышалась огромная мраморная колонна, увенчанная нелепой задрапированной урной, под которой дул в рожок толстый херувим.

— Какой уродливый! — с полной искренностью воскликнула Аня.

— О, вы так думаете? — Мисс Валентина была несколько шокирована. — Когда его поставили, все находили, что он очень красивый. Это должно изображать архангела Гавриила, трубящего в трубу. Мне кажется, что этот памятник придает кладбищу некоторую изысканность. Он обошелся в девятьсот долларов. Капитан Эйбрахам был славный старик. Так жаль, что его нет в живых. Будь он жив, они не изводили бы вас, как изводят сейчас. Неудивительно, что Сара и Эллен им гордятся, хотя, на мой взгляд, они заходят в своей гордости слишком уж далеко.

У ворот кладбища Аня оглянулась. Странная, мирная тишина окутала не тревожимую ветром землю. Длинные тонкие персты лунного света начинали пронзать темнеющие ели и тут и там касаться могильных плит, создавая причудливые тени. Но все же кладбище не было унылым местом. Люди на нем и в самом деле казались живыми после рассказов мисс Валентины.

— Я слышала, вы пишете, — обеспокоенно сказала мисс Валентина, когда они шли по дорожке мимо пирамидальных тополей. — Но вы ведь не вставите в свои истории то, что я вам рассказала, правда?

— Можете быть уверены, что не вставлю, — пообещала Аня.

— Вы думаете, что это очень нехорошо или рискованно — плохо говорить об умерших? — чуть встревоженно прошептала мисс Валентина.

— Не думаю, чтобы это было очень уж дурно или опасно, — ответила Аня. — Только… это немного нечестно… так же, как ударить того, кто не может себя защитить. Но вы не сказали ничего особенно плохого ни о ком, мисс Кортлоу.

— Я сказала, что Натан Прингль думал, что жена пытается его отравить…

— Но ведь вы отметили, что это были всего лишь подозрения…

И мисс Валентина пошла своей дорогой, совершенно успокоенная.

В этот вечер я направила стопы на кладбище, — писала Аня Гилберту по возвращении в Шумящие Тополя. — Мне кажется, что «направить стопы» — прелестное выражение, и я употребляю его, где только можно. Наверное, это прозвучит странно, если я скажу, что прогулка среди могил доставила мне большое удовольствие. Истории мисс Кортлоу были так забавны. Как тесно переплетены в реальной жизни комедия и трагедия! Единственное, что не дает мне покоя, это ее рассказ о тех двоих, что пятьдесят лет жили вместе и все это время ненавидели друг друга. Мне не верится, что это действительно было так. Кто-то сказал, что «ненависть — всего лишь сбившаяся с пути любовь». И я уверена, что на самом деле они любили друг друга — так же, как я на самом деле любила тебя все те годы, когда считала, что ненавижу, — и мне кажется, смерть показала им это. Как хорошо, что я поняла свою ошибку при жизни. А еще я поняла, что есть порядочные Прингли — среди умерших.

Вчера поздно вечером, спустившись в кухню выпить воды, я застала там тетушку Кейт, намазывающую лицо пахтой. Она попросила меня ничего не говорить Четти — та сочла бы, что это так глупо. Я обещала, что не скажу.

Хотя Женщина уже совсем поправилась, Элизабет по-прежнему сама приходит за молоком. Меня удивляет, что они ей это позволяют, особенно если учесть, что старая миссис Кембл тоже из Принглей. В прошлую субботу, расставшись со мной, Элизабет — я думаю, в тот вечер она была Бетти — вбежала в дом, напевая, и я ясно слышала, как Женщина сказала ей у входной двери: "Воскресенье совсем скоро, а ты поешь такую песню". Я уверена, что Женщина, если бы только могла, запретила бы Элизабет петь любую песню в любой день недели.

В тот вечер на Элизабет было новое платье красивого темно-красного цвета — они действительно хорошо ее одевают, — и она сказала с грустью: «Когда я надела его сегодня, мисс Ширли, то подумала, что выгляжу чуточку хорошенькой и что хорошо бы папа мог меня видеть. Конечно, он увидит меня в Завтра, но иногда мне кажется, что оно слишком уж долго не наступает. Я хотела бы, чтобы мы, мисс Ширли, могли немного поторопить время».

А теперь, любимейший, я должна решить несколько задачек по геометрии. Они заняли место того, что Ребекка Дью называет моими «литературными трудами». Призрак, который преследует меня изо дня в день, — ужас перед тем, что в классе неожиданно выскочит задачка, которую я не смогу решить. Что сказали бы тогда Прингли… о, что они сказали бы тогда!

Пока же — поскольку ты питаешь любовь ко мне и к кошачьему роду — молись за несчастного, убитого горем кота, подвергающегося жестокому обращению. На днях в кладовой под ногами у Ребекки Дью прошмыгнула мышка, и с тех пор Ребекка кипит негодованием. «Этот Кот ничего не делает — только ест да спит! А дом прямо-таки кишит мышами. Это поистине последняя капля!» Так что теперь она гоняет его с места на место, не дает спать на его любимой подушке и — я знаю точно, так как поймала ее на этом, — выпуская его во двор, помогает ему, отнюдь не любезно, ногой.

Однажды в пятницу вечером, на исходе довольно теплого и солнечного декабрьского дня, Аня отправилась в Лоувэйл. Все началось с того, что Уилфред Брайс, живший в тех местах у своего дяди, робко спросил ее, не хочет ли она поехать вместе с ним после школы, чтобы присутствовать на церковном ужине с индейкой и провести субботу у него дома. И Аня согласилась в надежде, что ей, возможно, удастся повлиять на упомянутого дядю, с тем чтобы он разрешил Уилфреду продолжить учебу в средней школе. Уилфред боялся, что ему не позволят вернуться в класс в новом году. Это был умный и целеустремленный мальчик, и Аня испытывала к нему особый интерес.

Нельзя сказать, что Аня провела время в Лоувэйле исключительно приятно — дядя и тетя Уилфреда были людьми довольно чудаковатыми и неотесанными, — и ее радовало лишь явное удовольствие, какое она доставила своим приездом самому мальчику. Субботнее утро выдалось на редкость мрачным и унылым, с сильным ветром и снегопадом, и сначала Аня растерялась: как она проведет этот день? Накануне, в пятницу, ужин с индейкой закончился поздно, и теперь она чувствовала себя утомленной и невыспавшейся. Уилфред должен был помогать дяде на скотном дворе, а в доме нигде не было видно ни одной книжки. И тогда она подумала о старом, видавшем виды, матросском сундучке, который накануне попался ей на глаза в углу лестничной площадки, и вспомнила о просьбе миссис Стэнтон.

Миссис Стэнтон писала историю острова Принца Эдуарда и спрашивала Аню, не слышала ли та о сохранившихся у кого-нибудь старых дневниках и документах, которые могли бы быть полезны в этой работе.

— У Принглей, разумеется, полно материалов, которые я могла бы использовать, — сказала она Ане. — Но у них я ничего не хочу просить. Прингли и Стэнтоны, знаете ли, никогда не были друзьями.

— К сожалению, я тоже не могу обратиться к ним, — заметила Аня.

— О, этого я от вас и не ожидаю. Все, чего я хочу, — это чтобы вы были внимательны, когда посещаете дома других людей. Если вы найдете какие-нибудь старые дневники, карты и прочее в этом роде, попросите их на время для меня. Вы и представить не можете, какие любопытные сведения я нахожу в старых дневниках — маленькие фрагменты реальной жизни, делающие первых поселенцев такими близкими нам. Я хочу получить побольше подобных сведений для моей книги, наряду со статистическими данными и генеалогическими таблицами.

Аня спросила миссис Брайс, тетю Уилфреда, не сохранилось ли у них в доме каких-нибудь старых записей. Миссис Брайс покачала головой.

— Нет, насколько я знаю… Вот разве только, — добавила она, оживляясь, — сундучок старого дядюшки Энди наверху — в нем может найтись что-нибудь. Он плавал вместе с капитаном Эйбрахамом Принглем. Пойду спрошу Дункана, нельзя ли вам порыться в этом сундучке.

Дункан велел передать, что она может «рыться» сколько хочет и если найдет какие-нибудь документы, взять их себе. Все равно он собирался сжечь все содержимое и употребить сундук для хранения инструментов. Воспользовавшись этим разрешением, Аня «порылась», но все, что ей удалось найти, — это старый пожелтевший дневник, или судовой журнал, который Энди Брайс, похоже, вел все годы, проведенные им в море. Аня коротала ненастный день, с интересом и удовольствием читая записи в этом дневнике. Энди был сведущ в морской науке и совершил немало плаваний с капитаном Эйбрахамом Принглем, которым чрезвычайно восхищался. Дневник был полон грешащих против орфографии и грамматики похвал храбрости и находчивости капитана, проявленных им в плаваниях, — особенно в одном, крайне трудном, вокруг мыса Горн. Однако восхищение Энди, судя по всему, не распространялось на Майрома, брата Эйбрахама, который также был капитаном, но другого судна.

"Сегодня вечером у Майрома. Жена разозлила его, и он выплеснул ей в лицо стакан воды.

Майром снова дома. Его корабль сгорел, и они пересели в шлюпки. Чуть не умерли с голода. Под конец съели Джонаса Селкирка, который застрелился. Ели его, пока их не подобрала «Мэри Дж.». Майром сам мне рассказал. Видать, считал, что это хорошая шутка".

Аня содрогнулась, читая этот последний абзац, казавшийся особенно ужасающим из-за той бесстрастной манеры, в которой Энди излагал мрачные факты. Затем она погрузилась в задумчивость. В дневнике не было ничего, что могло бы пригодиться миссис Стэнтон, но не вызовет ли он интерес у мисс Сары и мисс Эллен? Ведь в нем так много говорится об их обожаемом отце. Что, если она пошлет этот дневник им? Дункан Брайс позволил ей делать с этими записями все, что она захочет.

Нет, она не станет посылать им дневник. Зачем ей пытаться доставить им удовольствие и потакать их нелепой гордости, которая и так велика — без всякой дополнительной пищи? Они твердо решили выжить ее из школы, и это у них получается. Они и весь их клан нанесли ей поражение.

Вечером Уилфред отвез ее назад, в Шумящие Тополя. Оба чувствовали себя счастливыми. Аня сумела уговорить Дункана Брайса позволить Уилфреду закончить этот учебный год в средней школе.

— Тогда я поступлю на год в учительскую семинарию, а потом буду преподавать и сам учиться, — улыбаясь, сказал Уилфред. — Как смогу я отблагодарить вас, мисс Ширли? Дядя не послушал бы никого другого, но вы ему нравитесь. Он сказал мне, когда мы с ним были на скотном дворе: «Рыжеволосые женщины всегда могут добиться от меня всего, чего им хочется». Но я не думаю, что это из-за ваших волос, мисс Ширли, хотя они очень красивые. Это просто потому, что это… вы.

В два часа ночи Аня проснулась и решила, что все же пошлет дневник Энди Брайса хозяйкам Кленового Холма. В конце концов, старые леди ей чем-то немного симпатичны. А у них нет почти ничего, что согревало бы душу, — только их гордость за отца… В три часа она снова проснулась и решила, что не пошлет. Мисс Сара притворяется глухой! Вот уж действительно!.. В четыре она опять изменила свои намерения… В конце концов она решила, что пошлет дневник. Она не будет мелочной. Быть мелочной — как Паи — казалось Ане поистине отвратительным.

Остановившись на этом, она окончательно заснула, думая о том, как приятно проснуться ночью, послушать завывание первой в эту зиму снежной бури вокруг своей башни, а затем уютно свернуться в клубочек под одеялами и снова медленно поплыть в страну снов.

В понедельник утром она аккуратно завернула старый дневник в бумагу и послала его мисс Саре вместе с короткой запиской.

"Дорогая мисс Прингль!

Может быть. Вас заинтересует этот старый дневник. Мистер Брайс дал мне его для миссис Стэнтон, которая пишет историю нашего острова, но я думаю, он не содержит ничего, что могло бы пригодиться ей в ее работе, а Вам, возможно, захочется оставить его себе на память.

Искренне Ваша

Анна Ширли".

«Отвратительно сухая записка, — подумала Аня, — но я не могу быть естественной, когда пишу им. И я ничуть не была бы удивлена, если бы они высокомерно отказались и прислали его обратно».

В нежно-голубых сумерках того раннего зимнего вечера Ребекка Дью испытала самое сильное в жизни потрясение. Экипаж хозяек Кленового Холма проехал по рыхлому снегу вдоль переулка Призрака и остановился напротив Шумящих Тополей. Из экипажа вышла мисс Эллен, а за ней — ко всеобщему изумлению — мисс Сара, лет десять не покидавшая Кленовый Холм.

— Идут к парадной двери! — ахнула Ребекка Дью, охваченная паническим страхом.

— Куда же еще могут пойти Прингли, — спросила тетушка Кейт.

— Конечно… конечно… но она заедает, — трагически пробормотала Ребекка. Она заедает… вы же знаете. И ее не открывали с тех пор, как мы убирали весь дом прошлой весной. Это поистине последняя капля!

Парадная дверь действительно не хотела открываться, но Ребекка Дью отчаянным рывком распахнула ее и провела обеих мисс Прингль в гостиную.

«Слава Богу, сегодня мы там топили, — подумала она. — Надеюсь только, что Этот Кот не оставил на диване своей шерсти. Если платье Сары Прингль окажется в кошачьей шерсти, когда она посидит в нашей гостиной…»

Ребекка не решилась даже вообразить последствия. Она позвала Аню из ее комнаты в башне — так как мисс Сара спросила, дома ли мисс Ширли, — а затем удалилась в кухню, чуть не умирая от желания узнать, что же привело «девиц Прингль» к мисс Ширли.

«Неужто какие-то новые гонения…» — думала она с мрачным видом.

Да и сама Аня спускалась по лестнице с немалой тревогой в душе. Пришли ли они затем, чтобы с ледяным презрением вернуть ей старый дневник?

Маленькая, морщинистая, несгибаемая мисс Сара поднялась и заговорила без всяких предисловий, как только Аня вошла в комнату.

— Мы пришли, чтобы капитулировать, — сказала она с горечью. — Нам не остается ничего другого… Конечно, вы поняли это, когда нашли ту возмутительную запись о бедном дяде Майроме. Это неправда… этого не могло быть. Дядя Майром просто хотел подурачить Энди Брайса — Энди был такой легковерный. Но все, кто не принадлежит к нашему роду, с радостью подхватят эту выдумку. Все мы станем посмешищем… и даже хуже того. О, вы очень умны! Мы признаем это. Джен извинится и впредь будет вести себя образцово… Я, Сара Прингль, обещаю вам! Если только вы согласитесь ничего не говорить миссис Стэнтон… не говорить никому… мы сделаем что угодно… что угодно.

Мисс Сара крутила красивый кружевной платочек в маленьких с набухшими синими венами руках. Она буквально дрожала.

Аня уставилась на нее в изумлении и ужасе. Бедные старушки! Они решили, что она угрожает им!

— Ох, мисс Сара, вы совершенно неправильно поняли меня! — воскликнула она, хватая бедные, жалкие ручки мисс Сары. — Я… я и не предполагала, что вы подумаете, будто я пытаюсь… О, я просто думала, что вам будет приятно прочесть все эти интересные подробности о вашем замечательном отце… Мне и в голову не пришло бы рассказывать кому-то о той записи… Я считала, что она не имеет ни малейшего значения. И я никогда никому не скажу!

Последовало недолгое молчание. Затем мисс Сара мягко высвободила свои руки из Аниных, приложила платочек к глазам и села; слабый румянец окрасил ее морщинистое, с тонкими чертами лицо.

— Мы… мы действительно неправильно поняли вас, моя дорогая. Мы… мы вели себя отвратительно по отношению к вам. Вы простите нас?

Полчаса спустя — полчаса, которые чуть не свели в могилу Ребекку Дью, — обе мисс Прингль удалились. Это были полчаса дружеской беседы и обсуждения не столь волнующих фрагментов дневника Энди. Уже возле парадной двери мисс Сара — у которой не было ни малейших трудностей со слухом на протяжении всего разговора — обернулась на минуту и достала из своего ридикюля листок бумаги, исписанный изящным, тонким почерком.

Поиск по сайту: