Сикстинская мадонна. «Сикстинская мадонна» (так названная по имени монастыря, для которого был написан этот алтарный образ) самая знаменитая и

«Сикстинская мадонна» (так названная по имени монастыря, для которого был написан этот алтарный образ) самая знаменитая и, вероятно, самая знаменитая из всех вообще картин когда-либо написанных, во всяком случае, в том мире, который ведёт своё начало от Эллады и Рима. Недаром наш учёный Поленов писал, что «Сикстинская мадонна» уже давно составляет для европейца «такой же культ, как для араба чёрный камень в Мекке».

Сказывают, что Рафаэль, натянув полотно своё для этой картины, долго не знал, что на нём будет: вдохновение не приходило. Однажды он заснул с мыслью о Мадонне и, верно, какой-нибудь ангел разбудил его. Он вскочил: она здесь! закричал он, указав на полотно, и начертил первый рисунок. И в самом деле, это не картина, а ведение: чем долее глядишь, тем живее уверяешься, что перед тобою что-то не естественное происходит. Это не обман воображения: оно не обольщено здесь не живостью красок, не блеском наружным. Здесь душа живописца, без всяких хитростей искусства, но с удивительною простотою и лёгкостью, передала холсту то чудо, которое во внутренности её совершалось. В Богоматери, идущей по небесам, неприметно никакого движения; но чем более смотришь на неё, тем более кажется, что она приближается. На лице её нечто не выражено, то есть на нём нет выражения понятного, имеющего определённое имя; но в нём находят, в каком то таинственном соединении, всё: спокойствие, чистоту, величие и даже чувство, но чувство, уже перешедшее за границу земного, следовательно, мерная, постоянная, не могущая уже возмутить ясности

душевной. В глазах её нет блистания (блестящий взор человека всегда есть

признак чего-то необыкновенного, случайного; а для неё уже нет случая – всё

свершилось); но в них есть какая-то глубокая, чудесная темнота; в них есть

какой-то взор, никуда особенно не устремлённый, но как будто видящий

необъятное. Она не поддерживает младенца, но руки её смиренно и свободно служат ему престолом: и в самом деле, эта Богоматерь есть не иное что одушевлённый престол божий, чувствующий величие сидящего. И он, как царь земли и неба, сидит на этом престоле. И в его глазах есть тот же никуда не устремленный взор; но эти глаза блистают как молнии, блистают тем вечным блеском, 14

которого нечто не произвести, не изменить не может. Одна рука младенца с могуществом вседержителя опёрлась на колено, другая как будто готова подняться и простереться над небом и землёю.

Те, перед которыми совершается это видение, Святой Сикст и мученица Варвара, стоят также на небесах: на зеле этого не увидишь. Старик не в восторге, он полон обожания мирного и счастливого, как святость, святая Варвара очаровательна своею красотою: великость того явления, которого она свидетель, дала её стану какое-то разительное величие; но красота лица её человеческая, именно потому, что на нём уже есть выражение понятное: она в глубоком размышлении; она глядит на одного из ангелов, с которым как будто делится таинством мысли. Эта картина не реальность, а зрелище. Не даром же сам художник раздвинул перед зрителями на картине тяжёлый занавес. Зрелище, преображающее душу своей абсолютной гармонией, покоряющее и облагораживающее нас, то самое зрелище, которого жаждала и обрела, наконец, Италия Высокого Возрождения в мечте о лучшем мире.

Русские писатели говорили следующее: Огарёв:

«Как он понял этого ребёнка, грустного и задумчивого, который

предчувствует свою великую будущность».

Белинский:

«В её взоре есть что-то строгое, сдержанное, нет благодати и

милости, но нет гордости, презрения, а в место этого какое-то не забывающее

своего величия снисхождение».

А Достоевский видел в «Сикстинской мадонне» высшую меру человеческого

благородства. Эта мадонна – воплощение того идеала красоты и добра, которые смутно воодушевлял народное сознание в век Рафаэля, и которое Рафаэль высказал до конца, раздвинув занавес, тот самый, что отделяет будничную жизнь от вдохновенной мечты, показал этот идеал миру, всем нам и тем, кто придёт после нас.

Заключение.

Таким образом, рассмотрев произведения живописца эпохи Ренессанса Рафаэля, можно убедиться, что искусство возрождения не отвергло полностью традиции средневековья, а даже позаимствовало у средневековых художников ставший одним из самых распространенных в художественном творчестве Италии сюжет – изображение Богоматери с младенцем, который трактуется итальянскими живописцами часто так же, как и в Средние века – ребенок на руках Богоматери находится как будто на престоле. Однако, отбросив те сковывавшие творчество художников требования, которые предъявляла церковь к написанию картин, творцы эпохи возрождения по-новому – свободно и гармонично – воплотили в своем искусстве образ Марии с младенцем, использовав художественно-изобразительные средства и достижения своего времени. Культура возрождения, обладающая яркими специфическими особенностями эпохи, в которой старое и новое, переплетаясь, образуют своеобразный, качественно новый сплав, стала важнейшим этапом в истории искусства.

В своей работе я поставила цель изучить работы Рафаэля Санти и я ее выполнила. Мне очень понравилось то, как художник передает через картины свое настроение и свою душу.

Книги и ссылки, которыми я пользовалась:

Алпатов М.В. «Искусство»; Алтаев А. «Впереди веков»; Гращенков В.Н. «Рафаэль»; Кузьмина М.Т. «История Зарубежного искусства»; Лебедянский М.С. «Портреты Рафаэля»; Пашут Л. «Рафаэль»; http://www.manwb.ru/articles/arte/painting/Santi/ http://smallbay.ru/raffaello.html http://works.tarefer.ru/42/100202/index.html

Поиск по сайту: