ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 4 страница. — Наземный диспетчер, говорит машина номер один

— Наземный диспетчер, говорит машина номер один. Нахожусь у выходных ворот шестьдесят пять, следую в направлении полосы три-ноль, к застрявшему самолёту «Аэрео-Мехикан».

Диспетчер дал указания двум только что севшим самолётам, и Мел услышал:

— Диспетчер — машине номер один. Вас понял. Следуйте за ДС-9 «Эйр-Канады», который выруливает за ворота впереди вас. Остановитесь, не доезжая полосы два-один.

Мел подтвердил приём. Он увидел, как самолёт «Эйр-Канады» вырулил за ворота, — его высокий изящный хвост, поставленный под прямым углом к фюзеляжу, плыл в воздухе.

Здесь, недалеко от выходных ворот, Мел ехал осторожно, внимательно следя за тем, чтобы не столкнуться с «вошками», как в аэропорту называли машины, обслуживающие самолёт на земле. Наряду с обычными машинами было тут сегодня и несколько «собирателей вишен» — грузовиков с подъёмными платформами, насаженными на стальной передвигающийся стержень. Стоя на этих платформах, рабочие сметали снег с крыльев самолётов и разбрызгивали гликоль, чтобы воспрепятствовать образованию льда. И люди и машины были все в снегу.

Мел резко затормозил, чтобы не столкнуться с «душистым фургоном», который мчался ему наперерез, спеша избавиться от своего малоприятного груза — четырёхсот галлонов, выкачанных из воздушных туалетов. Содержимое фургона вывалят в измельчитель, находящийся в специальном здании, которое старательно обходят остальные служащие аэропорта, а оттуда перекачают в городскую канализацию. Обычно эта процедура занимает мало времени, за исключением тех случаев, когда пассажиры заявляют о потерях — челюстей, сумочек, кошельков, даже туфель, случайно упавших во время полёта в туалет. А это случается иногда раз, иногда — два раза в день. Тогда всё содержимое туалетов приходится пропускать через сито, а уборщикам остаётся лишь надеяться, что утерянные вещи быстро найдутся.

Но Мел понимал, что даже если не будет такого рода потерь, санитарным командам всё равно предстоит основательно поработать этой ночью. Управляющий по опыту знал, что с ухудшением погоды возрастает потребность в туалетах и на земле и в воздухе. Интересно, подумал Мел, многие ли имеют представление о том, что санинспекторы в аэропорту каждый час получают сообщения о погоде и соответственно распределяют уборщиков и запасы туалетной бумаги.

Самолёт компании «Эйр-Канада», за которым следовал Мел, вырулил за пределы аэровокзала и стал набирать скорость. Мел нажал на акселератор, стараясь не отстать. Он как-то увереннее себя чувствовал, когда видел впереди хвостовые огни ДС-9: «дворники» на его ветровом стекле не справлялись со снегом, и он, по сути дела, ехал вслепую. В смотровом зеркальце он заметил надвигавшийся на него сзади силуэт другого реактивного самолёта. По радио зазвучал предупреждающий голос наземного диспетчера:

— «Эр-Франс» четыре-ноль-четыре, между вами и «Эйр-Канадой» — служебная машина.

Только через четверть часа Мел добрался до пересечения рулёжной дорожки со взлётно-посадочной полосой, где застрял самолёт «Аэрео-Мехикан». К тому времени цепочка самолётов, выруливавших для взлёта с двух других действующих полос, осталась уже позади.

Мел остановил машину и вышел. Здесь, в безлюдье и тьме, ветер буйствовал, казалось, ещё безудержнее. Он свистел и завывал над пустынной взлётной полосой. «Появись здесь сегодня волки, — подумал Мел, — я бы ничуть не удивился».

Какая-то призрачная фигура окликнула его из снежной мглы:

— Это вы, мистер Патрони?

— Нет, это не Патрони. — Мел обнаружил, что и ему приходится кричать, чтобы перекрыть вой ветра. — Но Джо Патрони в пути.

Человек подошёл ближе. Он был закутан в доху, и тем не менее лицо у него посинело от холода.

— Мы, конечно, будем рады увидеть Патрони, но чёрт меня побери, если я понимаю, что он тут может сделать. Мы почти всё перепробовали, чтобы вытащить эту махину. — И он показал на самолёт, черневший позади. — Застрял напрочь.

Мел назвал себя и поинтересовался, с кем он разговаривает.

— Моя фамилия Ингрем, сэр. Я старший техник «Аэрео-Мехикан». И признаться, очень бы хотел сейчас, чтоб у меня была другая работа.

Переговариваясь на ходу, они приблизились к застрявшему «боингу-707», инстинктивно ища укрытия под его крыльями и фюзеляжем. Красный свет ритмично мигал под брюхом большого лайнера. При этом неверном свете Мел увидел под снегом раскисшую землю, в которой завязли колёса самолёта. На взлётно-посадочной полосе и прилегающей к ней рулёжной дорожке, словно родственники, столпившиеся у постели умирающего, стояли грузовики и подсобные машины — топливозаправщик, тележки для багажа, почтовый фургон, два автобуса для команды и ревущий передвижной генератор.

Мел поднял воротник пальто.

— Нам совершенно необходима эта взлётная полоса — срочно, сегодня. Что вы для этого сделали?

За эти два часа, доложил Ингрем, с аэровокзала подогнали к самолёту старые трапы и спустили по ним пассажиров. Процесс этот оказался медленным и небезопасным, так как ступеньки едва успевали очищать ото льда — настолько быстро они снова обледеневали. Одну пожилую женщину пришлось даже нести на руках. Детей передавали по цепочке в одеялах. Теперь все пассажиры уехали в автобусах вместе со стюардессами и вторым пилотом. Командир экипажа и первый пилот остались на местах.

— А вы пытались сдвинуть самолёт после того, как сошли пассажиры?

Старший техник кивнул.

— Мы дважды запускали двигатели. Командир корабля включал их на всю мощь, какую считал возможной. Но вытащить самолёт не удалось. Похоже, что он ещё глубже увяз.

— А сейчас что делаете?

— Снимаем груз — вдруг поможет. Большая часть горючего, — добавил Ингрем, — уже откачана топливозаправщиками, а это немало, поскольку баки были заполнены для полёта. Освободили также багажные и грузовые отсеки. Почтовый фургон забрал мешки с почтой.

Мел кивнул. Почта-то улетит — в этом он не сомневался. Почтовое отделение в аэропорту постоянно следило за соблюдением воздушного графика. Там было точно известно, на каком самолёте находятся мешки с почтой, и в случае задержки почтовые служащие мгновенно перебрасывали их с одного рейса на другой. Словом, почте с застрявшего самолёта повезёт куда больше, чем пассажирам. Максимум через полчаса она уже отправится по назначению — в случае необходимости кружным путём.

— Вам не нужна дополнительная помощь? — спросил Мел.

— Нет, сэр, пока нам никто не нужен. У меня тут почти вся наша бригада «Аэрео-Мехикан» — двенадцать человек. Половина из них греется сейчас в автобусе. Но Патрони, конечно, может понадобиться больше народу. Всё будет зависеть от того, что он задумает. — Ингрем повернулся и мрачно посмотрел на неподвижный лайнер. — Если хотите знать моё мнение, дело это долгое, и нам потребуются подъёмные краны, домкраты, а может, и пневматические мешки, чтоб приподнять крылья. Однако большую часть оборудования мы сможем пустить в дело только когда рассветёт. Так что на эту операцию может уйти почти весь завтрашний день.

— Исключено: я не могу вам дать не только завтрашний день, но даже сегодняшнюю ночь, — резко оборвал его Мел. — Полоса должна быть очищена… — Он вдруг умолк, вздрогнув от предчувствия, неожиданно нахлынувшего с такою силой, что ему стало страшно.

По телу его снова прошла дрожь. Что с ним? Да ничего особенного, уверил он себя: это от непогоды, от резкого, холодного ветра на поле. Но странное дело: он ведь не сейчас вышел из машины и, казалось бы, уже должен был привыкнуть к холоду.

С другого конца поля, перекрывая вой ветра, долетел рёв двигателей реактивного самолёта. Шум нарастал и потом сразу стал тише — самолёт взлетел. Это повторилось ещё. И ещё раз. Значит, там всё в порядке.

А здесь? И снова на какую-то долю секунды им овладело предчувствие беды. Даже не предчувствие, а что-то неуловимое, как дыхание надвигающейся серьёзной опасности. Нельзя, конечно, придавать таким вещам значение: интуиции, предчувствиям не место в жизни прагматика. Правда, однажды, много лет назад, у него было точно такое же чувство, будто надвигается нечто неотвратимое, что приведёт к гибельному концу. Мел вспомнил и то, каким оказался этот конец, который он не в состоянии был предотвратить…

Он снова посмотрел на «боинг». Машину засыпало снегом, и очертания её стали расплывчатыми. Собственно говоря, ведь помимо того, что оказалась заблокированной взлётно-посадочная полоса и приходится взлетать над Медоувудом, ничего страшного не произошло. Ну, увяз в снегу самолёт, но никто при этом не пострадал, никакого материального ущерба не нанесено — словом, ничего особенного.

— Пошли ко мне в машину, — предложил он старшему технику. — Выясним по радио, что происходит.

По дороге он вспомнил, что Синди уже наверняка с нетерпением ждёт его в городе.

Мел не выключал обогревателя, и в машине сейчас было тепло и уютно. Ингрем удовлетворённо крякнул. Он слегка распахнул доху и, нагнувшись, подставил руки под струю тёплого воздуха.

— Машина номер один — пульту снежной команды. Дэнни, я на ВПП три-ноль, у застрявшего самолёта. Позвони в ремонтную «ТВА» и узнай насчёт Патрони. Где он? Когда должен прибыть? Всё.

В ответ заскрипел голос Дэнни Фэрроу:

— Пульт снежной команды — машине номер один. Вас понял. Кстати, Мел, звонила твоя жена.

Мел нажал на кнопку микрофона.

— Она оставила номер, по которому ей звонить?

— Точно.

— Машина номер один — пульту снежной команды. Позвони ей, пожалуйста, Дэнни. Скажи, что, к сожалению, я немного задержусь. Но сначала выясни насчёт Патрони.

— Ясно. Жди.

И радио умолкло.

Мел сунул руку в карман пальто, вытащил пачку «Марлборо» и предложил Ингрему сигарету.

— Спасибо.

Они закурили, глядя на то, как «дворники» ходят туда и сюда по ветровому стеклу.

— Там, наверху, — Ингрем движением головы указал на освещённую кабину самолёта, — эта сволочь капитан, наверно, льёт крокодиловы слёзы в своё сомбреро. Теперь уж он будет следить за синими огнями — глаз от них не оторвёт, как от свечей на алтаре.

— Кстати, ваши наземные команды — из мексиканцев или американцев? — спросил Мел.

— Мы все американцы. Только болваны вроде нас и могут работать в такую чёртову погоду. Вы знаете, куда должен был лететь этот самолёт?

Мел отрицательно покачал головой.

— В Акапулько. И до того, как это случилось, я готов был бы полгода поститься, лишь бы полететь на нём. — Старший техник ухмыльнулся: — А вы представляете себе, каково это было: сел в самолёт, уютно устроился — и на тебе! — вылезай. Слышали бы вы, как чертыхались пассажиры, особенно женщины. Я узнал от них сегодня немало словечек.

Снова ожило радио.

— Пульт управления снежной командой — машине номер один, — раздался голос Дэнни Фэрроу. — Я выяснял у «ТВА» насчёт Патрони. Они связывались с ним, но дело в том, что он застрял по дороге. На шоссе пробка, и он будет не раньше чем через час. Он передал указания. Всё понял?

— Понял, — сказал Мел. — Валяй указания.

— Патрони опасается, как бы самолёт не увяз ещё глубже. Говорит, это легко может случиться. Поэтому считает: если команда не уверена в успехе, пусть лучше ничего не предпринимают, пока он не приедет.

Мел искоса взглянул на Ингрема.

— А как относятся к этому в «Аэрео-Мехикан»?

Старший техник кивнул, давая понять, что там относятся положительно.

— Патрони может делать любые попытки. Будем его ждать.

Дэнни Фэрроу спросил:

— Понял? Всё ясно?

Мел нажал на кнопку микрофона:

— Ясно.

— О'кей. Слушай дальше. «ТВА» срочно вызывает дополнительный персонал для помощи. И ещё, Мел: снова звонила твоя жена. Я передал ей то, что ты сказал.

Мел почувствовал: Дэнни недоговаривает, зная, что его могут услышать и другие, чьё радио включено на частоту аэропортовских служб.

— Ей это не понравилось? — спросил Мел.

— По-моему, нет. — Секундная пауза. — Я советую, как только сможешь, доберись до телефона.

Должно быть, Синди говорила с Дэнни ядовитее обычного, подумал Мел, но тот, как верный друг, не стал сейчас об этом распространяться.

Что же до самолёта, то тут надо ждать Патрони. Его совет — ничего не предпринимать, чтобы самолёт глубже не увяз, — звучит разумно.

Тем временем Ингрем уже застёгивал пальто и натягивал толстые рукавицы.

— Спасибо за обогрев, — сказал он и вышел на ветер и снег, поспешно захлопнув за собой дверцу машины.

Мел видел, как он бредёт по сугробам, направляясь к машинам, сгрудившимся на рулёжной дорожке.

По радио слышно было, как диспетчер пульта управления снежной командой переговаривается с центром по борьбе с заносами. Мел дождался, пока переговоры закончатся, затем включил микрофон.

— Дэнни, говорит машина номер один. Еду к «Анаконде».

И он двинулся вперёд, осторожно ведя машину сквозь крутящийся снег, в темноте, прорезаемой лишь редкими огнями на взлётно-посадочной полосе.

Снегоуборочная команда «Анаконда», передовой отряд и главное звено в аэропортовской системе борьбы с заносами, находилась в этот момент на взлётно-посадочной полосе один-семь, левой. Сейчас он сам убедится, мрачно подумал Мел, есть ли хоть доля правды в неблагоприятной для него докладной, состряпанной капитаном Димирестом от имени комиссии по борьбе с заносами, или же это лишь его злопыхательские измышления.

Предмет размышлений Мела — капитан Вернон Димирест — находился в этот момент в трёх милях от аэропорта. Он ехал на своём «мерседесе-230», и путешествие это по сравнению с тем, которое он проделал ранее — из дома в аэропорт, — было много легче: теперь он выбирал улицы, по которым недавно прошёлся снегоочиститель. Снег, подхлёстываемый ветром, по-прежнему валил вовсю, но здесь он не успел ещё лечь толстым слоем, и потому езда была нетрудной.

Димирест направлялся к скоплению четырёхэтажных зданий неподалёку от аэропорта, известных среди лётчиков под названием «Квартал стюардесс». Именно здесь жили многие стюардессы, работавшие на разных авиалиниях в аэропорту Линкольна. Обычно две-три девушки снимали одну квартиру, и те, кто заглядывал к ним, называли эти квартиры «стюардессиными гнёздышками».

Здесь в часы, свободные от работы, частенько устраивались весёлые пирушки и завязывались романы, регулярно возникавшие между стюардессами и мужской половиной экипажей.

Впрочем, нравы в «стюардессиных гнёздышках» не отличались особой распущенностью — здесь происходило то же, что и везде, где живут одинокие молодые женщины. Разница состояла лишь в том, что развлекались тут и вели себя «аморально». люди, связанные с авиацией.

Оснований для этого было предостаточно. И стюардессы, и члены экипажа — мужчины, с которыми их сталкивала жизнь, — капитаны, первые и вторые пилоты — были все без исключения людьми отменными. Все они занимали определённое место в авиации, выдержав безжалостную конкуренцию и пройдя жёсткий отбор, отсекающий менее способных. В результате такого отбора остаются лишь самые незаурядные. И образуется своеобразное сообщество смекалистых, неглупых людей, любящих жизнь и способных оценить друг друга.

Вернон Димирест за время работы в авиации оценил немало стюардесс — да и его оценили по достоинствам многие. Он то и дело заводил романы с хорошенькими и неглупыми молодыми женщинами, взаимности которых мог бы добиваться монарх или модный киноактёр — и тщетно, потому что стюардессы, с которыми были знакомы — и притом весьма интимно — Димирест и его коллеги-пилоты, не были ни проститутками, ни распутными женщинами. Просто это были весёлые, компанейские и весьма искушённые в плотских радостях существа, которые умели оценить настоящего мужчину и не отказывались приятно провести время без особых забот и хлопот.

Одной из тех, кто, так сказать, оценил по достоинству капитана Вернона Димиреста, и притом, по-видимому, не на один день, была пикантная, привлекательная брюнетка по имени Гвен Мейген. Она была дочерью английского фермера и десять лет назад, покинув родину, переехала в Штаты. Прежде чем поступить на службу в «Транс-Америку», Гвен некоторое время работала манекенщицей в одном из домов моделей в Чикаго. Возможно, поэтому она умела с таким изяществом и достоинством держаться на людях, ничем не выдавая темперамента, которым отличалась в постели.

К этой-то молодой женщине и направлялся сейчас Вернон Димирест.

Через несколько часов оба они полетят в Рим — капитан Димирест в пилотской кабине в качестве командира экипажа, а Гвен Мейген — в пассажирском салоне в качестве старшей стюардессы. В Риме экипаж получит трёхдневный отдых — «на пересып», в то время как другой экипаж, который сейчас отдыхает в Италии, поведёт самолёт обратно в аэропорт Линкольна.

Слово «пересып» давно вошло в официальный жаргон, которым пользовались служащие авиакомпаний. Тот, кто его изобрёл, по-видимому, обладал чувством юмора, и слово это вошло в обиход: лётчики на отдыхе и буквально и фигурально следовали его значению. Вот и Димирест с Гвен Мейген намеревались интерпретировать его по-своему. Они решили по прибытии в Рим тотчас уехать в Неаполь и устроить там сорокавосьмичасовой «пересып». Это была мечта, идиллия, и Вернон Димирест улыбнулся сейчас, подумав об этом. Он уже подъезжал к «Кварталу стюардесс» и, вспомнив, как удачно для него сегодня всё складывается, улыбнулся ещё шире.

Попрощавшись со своей женой Сарой, которая, как всегда, пожелала ему удачного полёта, он рано приехал в аэропорт. Живи Сара в другом веке, она бы наверняка занималась вышиванием или вязанием в отсутствие своего повелителя. Но она жила в наше время и потому, как только он уедет, она с головой погрузится во всякую светскую чепуху — будет ходить в свой клуб, играть в бридж и писать маслом, то есть займётся тем, что составляет основу её жизни.

Сара Димирест была на редкость бесстрастная и унылая женщина; муж сначала примирился с этими её качествами, а потом — в силу своеобразной извращённости — даже начал их ценить. Когда во время полётов или романов с более интересными женщинами ему случалось вспомнить о доме, он мысленно — впрочем, не только мысленно, но и в беседах с друзьями — называл своё возвращение к родному очагу: «в ангар на стоянку». Были у его брака и другие преимущества. Пока он существовал, женщины, с которыми Димирест заводил романы, вольны были влюбляться в него по уши и выдвигать любые требования, но ни одна не могла надеяться, что он пойдёт с ней под венец. Таким образом, брак прочно защищал его от скоропалительных решений, которые он в угаре страсти мог Принять. Ну, а Сара… Время от времени он снисходил до интимных отношений с нею, подобно тому как хозяин иной раз бросает старой собаке сахарную кость. Сара покорно отвечала на его посягательства и вела себя как положено, хотя он и подозревал, что и вздохи, и прерывистое дыхание были скорее результатом привычки, чем страсти, и что прекрати он супружеские отношения совсем, её бы это мало тронуло. Не сомневался он и в том, что Сара догадывалась о его похождениях на стороне: она инстинктивно чувствовала, что он ей изменяет, хоть и не располагала фактами. Однако она предпочитала ничего об этом не знать, что вполне устраивало Вернона Димиреста.

Радовало его сегодня и ещё одно — докладная комиссии по борьбе с заносами; воспользовавшись ею, он крепко дал под дых этому надутому индюку, своему шурину Мелу Бейкерсфелду.

Идея такой докладной принадлежала самому Димиресту. Два других представителя авиакомпаний в комиссии сначала держались иной точки зрения: руководство аэропорта, говорили они, делает всё возможное в создавшихся чрезвычайных обстоятельствах. Капитан Димирест утверждал обратное. Наконец ему удалось склонить их на свою сторону, и было решено поручить Димиресту самому написать докладную, что он и сделал, не пожалев яда. Он даже не дал себе труда проверить факты, безоговорочно утверждая, что дело поставлено плохо — и всё: ну, чего ещё проверять, когда вокруг столько снега? Зато уж он постарался пошире разослать докладную, чтобы причинить максимум неприятностей Мелу Бейкерсфелду и как следует досадить ему. Как только докладная будет размножена, её направят вице-президентам всех авиакомпаний, а также в конторы авиакомпаний в Нью-Йорке и в других городах. Зная, как приятно найти козла отпущения и свалить на кого-то вину за неполадки, капитан Димирест был уверен, что телефоны и телетайпы сразу заработают, как только она поступит.

Словом, он отомстил своему родственничку, не без удовольствия подумал Вернон Димирест, — не бог весть как страшно, но всё же отомстил. Теперь его хромоногий шурин дважды подумает, прежде чем выступать против капитана Димиреста и Ассоциации пилотов гражданской авиации, как он это сделал публично две недели тому назад.

Капитан Димирест развернул свой «мерседес», аккуратно затормозил на стоянке у домов и вышел из машины. Оказывается, он приехал даже немного раньше — на четверть часа раньше, чем обещал Гвен заехать за ней. Тем не менее он решил к ней подняться.

Отпирая наружную дверь ключом, который дала ему Гвен, он вдруг заметил, что тихонько напевает про себя «O Sole Mio»,[1]и улыбнулся. А почему бы, собственно, и нет? Вполне подходящая песенка. Неаполь… тёплая южная ночь, а не снежная, вид на залив при свете звёзд, тихие звуки мандолины, «кьянти» за ужином и рядом — Гвен. И от всего этого его отделяют какие-то двадцать четыре часа. Естественно, что он поёт «O Sole Mio».

И, поднимаясь в лифте, он продолжал напевать. Тут ему вспомнилось ещё одно приятное обстоятельство: его ожидал очень лёгкий полёт.

Хотя капитан Димирест и был командиром экипажа, которому предстояло вылететь в рейс номер два «Золотой Аргос», делать ему сегодня почти ничего не придётся. На этот раз он полетит в качестве пилота-контролёра. Самолёт же поведёт другой пилот — Энсон Хэррис, по рангу почти равный Димиресту. Это он будет сегодня сидеть в командирском кресле слева. А Димирест будет сидеть справа — там, где обычно сидит первый пилот, — и наблюдать за действиями Хэрриса, чтобы потом доложить, как он справился с полётом.

Хэррису был назначен контрольный полёт в связи с тем, что «Транс-Америка» решила перевести его с внутренних линий на международные. Однако прежде он должен был совершить два полёта за океан с пилотом, имеющим ранг инструктора. А Вернон Димирест как раз имел этот ранг.

После того как Хэррис совершит два полёта — а сегодняшний был вторым по счёту, — его проэкзаменует старший пилот, и лишь потом ему доверят международный рейс.

В подобного рода полётах — равно как и во время контрольных полётов, которые регулярно, каждые полгода, обязаны совершать все пилоты всех авиакомпаний, — проводилась тщательная проверка навыков поведения в воздухе и умения летать. Испытания проходили на обычных рейсовых самолётах, и пассажиры могли догадаться об этом, лишь увидев двух капитанов с четырьмя нашивками на рукаве, сидящих в пилотской кабине.

Хотя пилоты по очереди проверяли друг друга, они обычно серьёзно и требовательно подходили к делу. Так они сами хотели. Слишком многое ставилось на карту — и человеческие жизни, и собственная квалификация, — чтобы из дружеских чувств не хвалить друг друга и не прощать друг другу промахов. Пилот, проходивший проверку, знал, что его действия должны во всём отвечать стандарту. И если он в чём-то этому стандарту не соответствовал, на него поступал неблагоприятный отзыв, что могло повлечь за собой более строгую проверку со стороны старшего пилота авиакомпании, от которого уже зависело, оставить или уволить испытуемого.

Не давая испытуемым никаких поблажек, коллеги, однако, относились к ним с подчёркнутым уважением. Все — кроме Вернона Димиреста.

Димирест же относился ко всем пилотам, проходившим у него испытание, как учитель к провинившимся школьникам, которых надо распечь. Более того: в роли такого школьного учителя Димирест держался неизменно официально, был высокомерен, резок и жесток. Он не скрывал своей убеждённости в том, что никто не может сравниться с ним в искусстве пилотирования. Коллеги, которым приходилось всё это выносить, внутренне кипели от негодования, но выхода не было, и они подчинялись. Зато потом они клялись друг другу, что, когда наступит черёд Димиреста проходить проверку, они будут так придираться к нему, так его третировать, что он не обрадуется. И они старались выполнить свою угрозу — вот только результат всегда был один и тот же: Вернон Димирест безукоризненно вёл самолёт и придраться ни к чему не удавалось.

Вот и сегодня, перед контрольным полётом, Димирест, следуя обычной линии поведения, позвонил Энсону Хэррису домой.

— Вечером будет трудно ехать, — без всякого вступления сказал Димирест. — Я люблю, чтобы мой экипаж был вовремя на месте, и прошу вас выехать заблаговременно в аэропорт. — Энсон Хэррис, который за двадцать два года безупречной службы ни разу не опоздал на работу, едва не задохнулся от возмущения. К счастью, прежде чем он сумел выдавить из себя хоть слово, капитан Димирест повесил трубку.

Всё ещё внутренне негодуя, но не желая дать повод Димиресту в чём-либо его упрекнуть, капитан Хэррис прибыл в аэропорт не за час до вылета, как предписывалось, а почти за три часа. Капитан Димирест увидел его в «Кафе заоблачных пилотов», куда он зашёл после схватки с комиссией по борьбе с заносами. Димирест был в твидовом пиджаке и брюках — форменный костюм, как всегда, висел у него в шкафчике, и он намеревался переодеться позже. А капитан Хэррис, уже немолодой мужчина с проседью, пилот-ветеран, которого молодёжь именовала не иначе, как «сэр», был в форме «Транс-Америки».

— Привет, Энсон! — Вернон Димирест опустился рядом с ним на табурет у стойки. — Я вижу, вы послушались моего доброго совета.

Капитан Хэррис крепче сжал чашку с кофе, но в ответ сказал только:

— Добрый вечер, Вернон.

— Подготовка к полёту начнётся на двадцать минут раньше обычного, — предупредил его Димирест. — Я хочу проверить, в порядке ли у вас бортовой журнал и на месте ли все инструкции.

Какое счастье, подумал Хэррис, что жена только вчера проверила инструкции и внесла туда последние изменения. Но ещё надо будет просмотреть в экспедиции почту, не то этот мерзавец может потом поставить ему в вину, что он не исправил какой-то пункт, текст которого был утверждён только сегодня. Чтобы чем-то занять руки и успокоиться, капитан Хэррис набил трубку и закурил.

Он почувствовал на себе критический взгляд Димиреста.

— У вас неформенная рубашка.

На секунду Хэррис не поверил, что его коллега говорит это всерьёз. Но когда понял, что тот и не думает шутить, лицо его стало цвета спелой сливы.

Форменные рубашки вызывали крайнее раздражение у пилотов не только «Транс-Америки», но и других авиакомпаний. Рубашки эти приобретались у поставщиков авиакомпании и стоили девять долларов; они были плохо сшиты, притом из материала весьма сомнительного качества. В обычном же магазине можно было купить рубашку куда лучше и дешевле, причём по виду она почти не отличалась от форменной. Многие пилоты ходили поэтому в неформенных рубашках. В том числе и Вернон Димирест. Энсон Хэррис не раз слышал, как презрительно отзывался Димирест о рубашках, поставляемых компанией, и противопоставлял им те, которые носил сам.

Димирест велел официантке подать кофе и примирительно сказал Хэррису:

— Ничего страшного. Я не напишу в рапорте о том, что видел вас в неформенной рубашке. Только переоденьтесь до того, как явитесь на мой корабль.

«Сдержись! — сказал себе Энсон Хэррис. — Великий боже, дай мне силы! Только бы не сорваться — ведь именно этого добивается, сукин сын. Но почему? Почему?»

Ладно. Ладно, решил он про себя: он проглотит обиду, сменит рубашку и наденет форменную. Он не даст Димиресту повода упрекнуть его хоть в чём-то — пусть даже в самой малости. Правда, не так-то просто будет добыть сегодня форменную рубашку. Наверно, придётся одолжить её — поменяться с кем-нибудь из капитанов или первых пилотов. Когда он скажет, зачем ему это нужно, никто не поверит. Он сам еле поверил своим ушам.

Ну, ничего, у Димиреста тоже будет контрольный полёт… и пусть он поостережётся… и в очередной раз, и во все последующие. У Энсона Хэрриса немало хороших друзей среди старших пилотов. И уж он позаботится о том, чтобы Димиреста заставили надеть форменную рубашку, заставили следовать правилам во всём — во всём, вплоть до мелочей… А не то… Эта хитрая сволочь ещё попомнит его, — мрачно подумал Хэррис. Уж он постарается, чтобы попомнил.

— Эй, Энсон! — В голосе Димиреста звучал смешок. — Вы сейчас откусите мундштук у своей трубки.

Ведь и в самом деле чуть не откусил.

Вспомнив сейчас эту сцену, Вернон Димирест хмыкнул. Да, полёт будет лёгкий — для него.

Лифт остановился на четвёртом этаже, и мысли Димиреста вернулись к настоящему. Он вышел в коридор, застланный ковром, и уверенно свернул налево — к квартире, которую Гвен Мейген занимала вместе со стюардессой «Юнайтед Эйрлайнз». Димирест знал от Гвен, что её соседки не будет дома — она улетела в ночной рейс. Он по обыкновению отстучал на звонке свои инициалы азбукой Морзе — точка-точка-точка-тире тире-точка-точка, — затем вошёл, воспользовавшись тем же ключом, которым отпер дверь подъезда.

Гвен была в душе. Он услышал шум воды. Когда он подошёл к двери её спальни, она окликнула его: «Вернон, это ты?» Даже сейчас, перекрывая шум душа, голос её звучал мягко и мелодично. И Димирест подумал: «Не удивительно, что Гвен имеет такой успех у пассажиров». Он сам видел, как они буквально тают — особенно мужчины, — когда она с присущим ей обаянием обращается к ним.

Он крикнул в ответ:

— Да, крошка.

Её тонкое бельё лежало на постели: нейлоновые трусики; прозрачный лифчик телесного цвета и такого же цвета пояс с резинками; комбинация из французского шёлка с ручной вышивкой. Гвен носила обычную форму, но любила, чтобы под ней было дорогое бельё. Кровь быстрее побежала по жилам Димиреста, и он нехотя отвёл глаза от соблазнительных вещиц.

Поиск по сайту: