ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 7 страница. Когда Инес через десять минут появилась в кабинете Мела, все уставились на неё

Когда Инес через десять минут появилась в кабинете Мела, все уставились на неё. По просьбе Мела здесь остались все присутствовавшие ранее: Таня, инспектор Стэндиш, Банни, Уэзерби и капитан Кеттеринг. Полицейский подвёл её к стулу, стоявшему посреди комнаты, усадил и ушёл. К ней подошёл лейтенант Ордвей.

— Миссис Герреро, — начал Нед Ордвей. — Почему ваш муж полетел в Рим?

Инес тупо смотрела на Ордвея и молчала. Полицейский заговорил более жёстко, но не грубо.

— Миссис Герреро, пожалуйста, слушайте меня внимательно. Я должен задать вам несколько очень важных вопросов. Они касаются вашего мужа, и вы можете мне помочь. Вы меня понимаете?

— Нет… А почему…

— Вам не нужно понимать, почему я задаю эти вопросы. Об этом мы поговорим потом. Сейчас я хочу только, чтобы вы на них отвечали и этим помогли мне. Вы согласны отвечать? Я вас об этом прошу.

Уэзерби не вытерпел:

— Лейтенант, мы не можем возиться всю ночь. Самолёт удаляется от нас со скоростью шестисот миль в час. Раз иначе не выходит, беритесь за неё покрепче.

— Предоставьте это дело мне, мистер Уэзерби, — резко сказал Ордвей. — Если мы все начнём кричать, толку будет вдвое Меньше, а времени уйдёт вдвое больше.

Уэзерби промолчал, всем своим видом, однако, выражая нетерпение.

— Инес… — снова начал Ордвей. — Можно, я буду называть вас Инес?

Инес молча кивнула.

— Инес, вы будете отвечать на мои вопросы?

— Буду… если смогу.

— Почему ваш муж улетел в Рим?

Она прошептала еле слышно:

— Я не знаю.

— У вас есть там друзья? Родственники?

— Нет… В Милане есть дальний родственник, но мы его совсем не знаем.

— Ваш муж состоит в переписке с этим родственником?

— Нет.

— Мог ваш муж почему-либо вдруг пожелать навестить этого родственника?

— Нет.

— Послушайте, лейтенант, — вмешалась Таня, — никто же не летит в Милан рейсом два. Для этого существует «Алиталия» — прямой рейс до Милана, да и он дешевле. И сегодня вечером самолёт «Алиталия» улетел тоже.

— Да, видимо, мы можем забыть об этом родственнике, — согласился Ордвей. — Есть у вашего мужа какие-нибудь дела в Риме? — спросил он Инес.

Она отрицательно покачала головой.

— А чем вообще занимается ваш муж?

— Он берёт… брал подряды.

— Какого рода подряды?

Мало-помалу Инес начинала приходить в себя.

— На постройку зданий, жилых домов…

— Вы сказали «брал». Он больше этим не занимается? Почему?

— Дела пошли плохо…

— Вы имеете в виду денежную сторону?

— Да… А почему вы спрашиваете?

— Пожалуйста, поверьте мне, Инес, у меня есть на то серьёзные основания. Речь идёт о жизни вашего мужа… и ещё многих других. Поверьте мне на слово.

Инес подняла глаза на Ордвея. Их взгляды встретились.

— Хорошо.

— У вашего мужа и сейчас денежные затруднения?

Инес помедлила лишь секунду.

— Да.

— Серьёзные?

Инес молча наклонила голову.

— Он разорился? У него долги?

Совсем шёпотом:

— Да.

— А где он раздобыл денег на полёт в Рим?

— Мне кажется… — Инес хотела было сказать, что муж заложил её кольцо, но внезапно вспомнила про квитанцию «Транс-Америки» о выдаче ему билета в кредит. Она вынула измятую жёлтую бумажку из сумочки и протянула её Ордвею. Уэзерби тоже подошёл взглянуть.

— Она выписана на «Берреро», — заметил Уэзерби. — А подпись неразборчива — можно понять и так и этак.

— Он и в списке пассажиров значился как Берреро, — напомнила Таня.

— Сейчас это не имеет значения, — сказал Ордвей, — но в общем-то это старый трюк, к которому прибегают, когда человек неплатежеспособен. Подменяют первую букву другой, чтобы платёжеспособность нельзя было проверить — во всяком случае, сразу. А потом, когда ошибка обнаруживается, сваливают всю вину на того, кто выписывал квитанцию. — Держа жёлтую бумажку в руке, Ордвей повернулся к Инес и спросил сурово: — Почему вы на это согласились? Вы же знали, что это мошенничество.

— Я совсем ничего про это не знала, — возмутилась Инес.

— Откуда же у вас эта бумажка?

Инес довольно сбивчиво принялась рассказывать, как она обнаружила квитанцию и поспешила в аэропорт, надеясь перехватить мужа, пока он не сел в самолет.

— Значит, до сегодняшнего вечера вы понятия не имели о том, что ваш муж собирается куда-то лететь?

— Нет, сэр.

— Ни малейшего?

— Нет.

— И даже сейчас вы не понимаете, зачем ему это понадобилось?

Инес поглядела на Ордвея с тревогой.

— Нет.

— Ваш муж совершал когда-нибудь нелогичные поступки?

Инес колебалась.

— Ну, так как же, — допытывался Ордвей, — случалось с ним такое?

— Случалось, иногда… в последнее время.

— Он был неуравновешен?

Шёпотом:

— Да.

— Впадал в ярость?

Помолчав, Инес утвердительно кивнула, хотя и с явной неохотой.

— У вашего мужа был сегодня с собой чемоданчик, — спокойно, не меняя тона, проговорил Ордвей. — Маленький плоский чемоданчик, вроде портфеля. И, по-видимому, он представлял особую ценность для вашего мужа. Вы не знаете, что у него могло там быть?

— Не знаю, сэр.

— Вы сказали, Инес, что ваш муж брал подряды — строительные подряды. Приходилось ли ему в процессе работы пользоваться взрывчаткой?

Вопрос был задан как бы вскользь и так неожиданно, что не сразу привлёк к себе внимание. Но когда он дошёл до сознания каждого, в комнате внезапно воцарилась напряжённая тишина.

— О да, — сказала Инес. — Очень часто.

Ордвей помедлил и спросил:

— Ваш муж хорошо разбирается во взрывчатых веществах?

— Мне кажется, да. Ему нравилось с ними работать… Но он… — внезапно Инес умолкла.

— Что — он, Инес?

— Он обращается с ними очень осторожно… — Апатия Инес прошла, она теперь явно нервничала. Взгляд её перебегал с одного лица на другое. — А почему вы об этом спрашиваете?

— А вы совсем не догадываетесь, почему, Инес? — вкрадчиво спросил Ордвей.

Она молчала, и тогда Ордвей снова спросил, как бы между прочим:

— Где вы проживаете?

Инес сообщила адрес, и он его записал.

— Ваш муж был дома сегодня днём или вечером перед тем, как отправиться на аэродром?

Инес подняла испуганные глаза на полицейского.

— Был.

Ордвей повернулся к Тане и сказал вполголоса!

— Соедините меня, пожалуйста, с полицейским отделением этого района. — Он набросал на бумажке несколько цифр. — Пусть не кладут трубку…

Таня поспешила к телефону.

Ордвей снова обратился к Инес:

— Ваш муж держал дома взрывчатку? — Инес явно колебалась и медлила с ответом. Голос Ордвея внезапно стал резок: — Вы до сих пор говорили мне правду. Не лгите же теперь! Была у него взрывчатка?

— Была.

— Какая именно?

— Динамит… и капсюли… Они у него остались…

— С тех пор, когда он работал подрядчиком?

— Да.

— Говорил он вам про них что-нибудь? Объяснял, зачем он их держит?

Инес отрицательно покачала головой.

— Нет, Он говорил только, что это не опасно, если… если знать, как с ними обращаться…

— А где он их хранил?

— Просто в ящике стола.

— Какого стола, где?

— В спальне. — Внезапно Инес покачнулась, лицо её побелело. Это не укрылось от Ордвея.

— Вы что-то вспомнили! Что именно?

— Ничего! — Но голос и глаза Инес выдавали охвативший её ужас.

— Да, вспомнили, не запирайтесь! — Ордвей наклонился к Инес, лицо его стало жёстким, суровым. Снова от былой обходительности не осталось и следа: перед Инес стоял полицейский, грубый, беспощадный; ему нужен был ответ, и он знал, что получит его. — Не вздумайте запираться или лгать! — выкрикнул Ордвей. — Не поможет. Говорите, о чём вы подумали. — Инес всхлипнула. — Бросьте это! Говорите!

— Сегодня вечером… я как-то не обратила на это внимания сначала… эти штуки…

— Динамит и капсюли?

— Да.

— Ну, что вы тянете? Говорите, в чём дело?

Инес прошептала едва слышно:

— Их не было на месте!

Послышался ровный голос Тани:

— Я вас соединила, лейтенант. Дежурный на проводе.

В комнате царила мёртвая тишина.

Ордвей махнул рукой Тане, не отрывая взгляда от Инес.

— Известно ли вам, что сегодня вечером, перед тем как сесть в самолёт, ваш муж застраховал свою жизнь на крупную, очень крупную сумму в вашу пользу?

— Нет, сэр, клянусь, я ничего не знаю…

— Я вам верю, — сказал Ордвей. Он умолк, что-то соображая. Когда он снова заговорил, голос его звучал ещё резче: — Инес Герреро, слушайте меня внимательно. У нас есть основания полагать, что ваш муж сегодня вечером имел при себе эти взрывчатые вещества, о которых вы нам сообщили, и, улетая в Рим, взял их с собой. Поэтому — так как иного объяснения его поступку нет — мы считаем, что он сделал это с намерением взорвать самолёт и убить себя и всех находящихся на борту. Теперь я хочу задать вам ещё один вопрос, но прежде чем вы на него ответите, подумайте хорошенько, подумайте о тех, кто находится там, в самолёте, обо всех этих ни в чём не повинных людях, среди которых есть дети. Вы знаете вашего мужа, Инес, вы должны знать его лучше, чем кто-либо другой. Способен ли он… ради страховой премии, ради вас… способен ли он сделать то, о чём я только что сказал?

По лицу Инес Герреро струились слёзы. Казалось, она вот-вот лишится чувств. Еле слышно, запинаясь, она пролепетала:

— Да… да, мне кажется, он способен.

Нед Ордвей отвернулся от неё. Он взял у Тани телефонную трубку и заговорил быстро, понизив голос. Он сделал краткое сообщение, попутно отдавая распоряжения. Потом снова обернулся к Инес Герреро:

— Мы должны обыскать вашу квартиру и можем, разумеется, получить ордер на обыск. Но вы облегчите нам дело, если сами дадите на это согласие. Ну, как?

Инес тупо кивнула.

— Отлично. — В телефонную трубку Ордвей сказал: — Она согласна. — И, опустив трубку на рычаг, повернулся к Уэзерби и Мелу. — Поищем улик у него на квартире. Это всё, что мы можем пока предпринять.

Уэзерби проговорил мрачно:

— Да и мы тоже мало что можем сделать, — остаётся только молиться. — Лицо у него сразу осунулось, потемнело; он начал составлять новую радиограмму командиру рейса два.

Пилотам рейса два подали горячую закуску, заказанную капитаном Димирестом. Тарталетки, принесённые стюардессой из салона первого класса, быстро исчезали с подносов. Димирест, надкусив тарталетку с омаром и грибами, сдобренными пармезанским сыром, одобрительно хмыкнул.

Стюардессы, по обыкновению, продолжали усиленно заботиться о тощем Сае Джордане. Украдкой, за спиной двух других лётчиков, они сунули ему ещё несколько тарталеток на отдельном подносе, а когда Джордан повернулся к приборам, следя за системой перекачки топлива, за щекой у него был изрядный кусок бекона, нафаршированного куриной печёнкой.

Вскоре всем трём пилотам, отдыхавшим по очереди в мягком полумраке кабины, будет подано ещё одно изысканное блюдо и десерт, какими авиакомпания потчует своих пассажиров первого класса. И только столовое вино и шампанское оставались привилегией пассажиров и не подавались команде.

«Транс-Америка», как и большинство авиакомпаний, старалась вовсю обслуживать свои рейсы в полёте первоклассной кухней. Это встречало возражения: кое-кто считал, что авиакомпании — даже международные — должны заниматься исключительно проблемами транспорта, свести обслуживание пассажиров к определённому среднему стандарту и покончить со всякими излишествами, включая сюда и еду более высокого качества, чем обычный стандартный обед. По мнению же других, слишком многое в современном транспорте свелось к такому среднему стандарту, и они одобряли хорошую кухню на самолётах, считая, что это придаёт полёту известный шик. Жалобы на недостаточно хорошую еду поступали к авиакомпаниям чрезвычайно редко. Для большинства пассажиров — как первого, так и туристского класса — еда в полёте представлялась своего рода развлечением, и они поглощали её с аппетитом.

Вернон Димирест, посасывая последние сочные кусочки омара, думал по этому поводу примерно то же, и в этот момент в кабине прозвучал громкий сигнал вызова по каналу спецсвязи, и на панели вспыхнула жёлтая лампочка.

Брови Энсона Хэрриса поползли вверх. Радиограмма по спецканалу — явление необычное, а два спецвызова меньше чем за час — нечто вообще из ряда вон выходящее.

— Нет, определённо нам нужно засекретиться, — прозвучал сзади голос Сая Джордана.

Димирест протянул руку к регулятору радио.

— Я приму.

После обмена позывными между рейсом два и нью-йоркским диспетчером Вернон Димирест принялся записывать радиограмму в блокнот, пришпиленный под затенённой козырьком лампочкой. Радиограмма была от управляющего пассажирскими перевозками международного аэропорта имени Линкольна и начиналась словами:

«СОГЛАСНО НЕПРОВЕРЕННЫМ ДАННЫМ…»

По мере того как Димирест писал, лицо его, на которое падали отблески света, становилось всё более угрюмым, сосредоточенным. Он подтвердил приём и отключился, не прибавив ни слова. Всё так же молча он протянул блокнот Энсону Хэррису. Наклонившись к свету, тот прочёл радиограмму, негромко свистнул и передал блокнот через плечо Саю Джордану.

Текст заканчивался словами:

«ПРЕДЛАГАЕМ ВЕРНУТЬСЯ ИЛИ СОВЕРШИТЬ ПОСАДКУ ПО УСМОТРЕНИЮ КОМАНДИРА».

Оба старших пилота понимали, что возникает вопрос о том, кто будет принимать решение. Хотя самолёт в этом рейсе пилотировал Энсон Хэррис, а Вернон Димирест выполнял обязанности пилота-контролёра, всё же решающее слово оставалось за ним как за командиром экипажа.

В ответ на вопросительный взгляд Хэрриса Димирест буркнул:

— Кто в левом кресле — вы или я? Чего же мы ждём?

Хэррис размышлял недолго. Он сказал:

— Повернём обратно, но очень пологим разворотом — так, чтобы не заметили пассажиры. И пошлём Гвен Мейген опознать этого типа, из-за которого там подняли переполох: никто из нас, само собой разумеется, не может появиться в салоне — это его вспугнёт. Ну, а потом, — он пожал плечами, — я полагаю, придётся действовать сообразно с обстоятельствами.

— Согласен, — сказал Димирест. — Вы разворачивайте машину, а я возьму на себя салон. — Он трижды нажал кнопку, вызывая Гвен.

Тем временем Энсон Хэррис связался по радио с воздушным диспетчером и кратко сообщил:

— Говорит «Транс-Америка», рейс два! У нас возникли трудности. Прошу разрешения на возвращение в аэропорт Линкольна и на ведение радаром отсюда до аэропорта.

Хэррис уже прикинул в уме возможности посадки в каком-либо другом аэропорту. Оттава, Торонто и Детройт, как им сообщили при взлёте, были закрыты из-за снегопада. К тому же, чтобы обезвредить опасного пассажира, команде требовалось время, что также говорило в пользу возвращения на базу.

Хэррис не сомневался, что Димирест пришёл бы к такому же решению.

Откуда-то снизу, преодолев расстояние в шесть миль, до них долетел голос диспетчера Торонтского центра:

— «Транс-Америка», рейс два, вас понял. — И после короткой паузы: — Можете начинать разворот влево, курс два-ноль. Готовьтесь к перемене эшелона.

— Вас понял, Торонто. Начинаем пологий разворот.

— «Транс-Америка», рейс два, пологий разворот одобрен.

Как обычно в таких случаях, переговоры велись тихо. Как в воздухе, так и на земле понимали, что спокойствием можно достичь большего, чем излишним волнением и нервозностью. По характеру полученного сообщения диспетчер на земле сразу понял, что самолёт терпит или может потерпеть бедствие. Лайнеры, совершающие рейсовый полёт, не прерывают его внезапно и не поворачивают обратно без серьёзной причины. Вместе с тем диспетчер знал, что командир корабля в случае необходимости сразу подаст сигнал бедствия и незамедлительно сообщит причину. А пока этого не произошло, диспетчер не должен отвлекать команду и задавать ненужные вопросы.

Любая помощь, какая потребуется, будет оказана с максимальной быстротой и без лишних расспросов.

Но уже и сейчас машина наземных служб заработала вовсю. В Торонтском центре, расположенном в красивом современном здании милях в четырнадцати от города, диспетчер получив сообщение рейса два, подозвал старшего по группе. Старший немедленно установил контакт с другими секторами и стал расчищать воздушное пространство как впереди попавшего в беду самолёта, так и непосредственно под ним — последнее из предосторожности, на всякий случай. Тотчас оповестили Кливлендский центр о том, что рейс два, недавно переданный им Торонтскому центру, возвращается обратно и надо следить за его полётом. Оповестили и Чикагский центр, которому предстояло принять рейс от Кливлендского.

В кабину самолёта тем временем поступило указание от диспетчера:

— Начинайте спуск до эшелона два-восемь-ноль. Доложите освобождение эшелона три-три-ноль.

Энсон Хэррис подтвердил приём:

— Торонтский центр, говорит рейс два «Транс-Америки», Начинаем снижаться.

Сай Джордан по распоряжению Хэрриса уже сообщил диспетчеру авиакомпании по её радиоканалу о решении возвратиться в аэропорт.

Дверь кабины отворилась. Вошла Гвен Мейген.

— Если меня вызвали потому, что вам нужны ещё тарталетки, — сказала она, — то прошу прощения, но вы их не получите. К вашему сведению, у нас на борту, кроме вас, есть ещё и пассажиры.

— Вашим нарушением субординации я займусь позднее, — сказал Димирест, шутливо подражая её безупречному произношению. — А сейчас… У нас тут небольшая неприятность.

На первый взгляд, в кабине пилотов ничего не изменилось с тех пор, как была получена радиограмма управляющего перевозками, однако чувствовалось, что от прежнего спокойно-безмятежного настроения не осталось и следа. Несмотря на внешнее спокойствие, все трое пилотов были собранны, каждый находился в состоянии полной готовности и ощущал эту готовность в других. Для достижения этого умения быстро и квалифицированно принимать ответственные решения в трудной обстановке пилоты на своём пути к креслу командира корабля проводили долгие годы в упорных тренировках и накапливали опыт. Само по себе умение пилотировать воздушный корабль приобреталось без особого труда, и не просто за это пилоты пассажирских рейсов получали своё хорошее жалованье, а за высокое искусство пилотирования и самолётовождения, требующее находчивости, самообладания и особой авиационной мудрости. И сейчас Вернон Димирест, Энсон Хэррис и — хотя и в меньшей степени — Сай Джордан проявляли эти свои качества на деле. Положение на борту самолёта ещё не стало критическим, и при удаче всё вообще могло обойтись. Но если катастрофа неизбежна, команда была готова к ней.

— Мне нужно, чтобы вы опознали одного пассажира, — сказал Димирест, повернувшись к Гвен. — Но он не должен знать, что вы ищете его. Мы получили его словесный портрет. Ознакомьтесь с ним. — Он протянул ей блокнот с записью спецсообщения.

Гвен придвинулась ближе — так, чтобы свет из-под козырька падал на листок.

Самолёт слегка качнуло: рука Гвен коснулась плеча Вернона Димиреста, он вдохнул тонкий аромат духов и остро ощутил её близость. Скосив глаза, он увидел в полумраке её профиль. Она читала радиограмму; лицо её стало серьёзным, но не растерянным. Димиресту вспомнилось, как несколько часов назад она восхитила его силою духа, что отнюдь не уменьшало её женственности. И мгновенно промелькнула мысль о том, что дважды за этот вечер он слышал из уст Гвен признание в любви. Это признание заставило его тогда задуматься: а сам он был ли когда-нибудь по-настоящему влюблён?

Человеку, который привык всегда держать свои чувства в узде, трудно ответить на этот вопрос. Однако сейчас он вдруг понял, что его чувства к Гвен больше похожи на любовь, чем всё, что он испытывал когда-либо прежде.

Гвен уже вторично, более медленно, перечитывала радиограмму.

На миг Димирестом овладела слепая ярость: из-за этой дурацкой истории, которая разрушала его планы, теперь ему уже не удастся отдохнуть и развлечься с Гвен в Неаполе. Но он тут же взял себя в руки. Сейчас не время для личных эмоций. К тому же вся эта история может привести всего лишь к задержке — возможно, даже на сутки после их возвращения в аэропорт, — но в конечном счёте рейс всё равно состоится. Ему и в голову не пришло, что им, быть может, не удастся сразу разделаться с этой бомбой или что эта история может окончиться не так благополучно, как в большинстве подобных случаев.

Сидевший рядом с Димирестом Энсон Хэррис заканчивал пологий разворот с самым малым креном. Это был превосходный, мастерски выполненный разворот, как показывал прибор «пионер» — своего рода дедушка авиационных приборов, — указатель крена и скольжении, подобный тому, какой был установлен ещё на самолёте Линдберга «Спирит ов Сент-Луис» и на предшествовавших ему самолётах и по-прежнему применявшийся на современных лайнерах. Стрелка указателя стояла вертикально, шарик — неподвижно в центре. И только гирокомпас позволял догадываться, что самолёт отклонился от курса, сделав разворот на сто восемьдесят градусов. Хэррис заявил, что пассажиры не заметят изменения курса (и он был прав), разве только кто-нибудь, знакомый с картой звёздного неба и расположения светил по отношению к востоку и западу, не глянет случайно в окно. Тогда он несомненно заметит, что самолёт изменил курс, но на этот риск приходилось идти — другого выхода не было. По счастью, земля была скрыта облаками, и огни городов не могли служить ориентиром. Теперь Хэррис начал понемногу снижаться, нос самолёта слегка пошёл вниз, секторы были лишь прикрыты, так что гул двигателей почти не изменил тембра. Хэррис осторожно, сосредоточенно, словно по учебнику, вёл самолёт, со скрупулёзной точностью выполняя все правила, не глядя в сторону Гвен и Димиреста.

Гвен вернула блокнот.

— Идите в салон и отыщите этого субъекта, — инструктировал её Димирест. — Посмотрите, при нём ли чемоданчик и нет ли способа его отобрать. Вы понимаете, что ни один из нас не должен появляться там — пока, во всяком случае, — чтобы не спугнуть его.

— Конечно, — сказала Гвен. — Я понимаю. Но и мне туда идти незачем.

— Как так?

— Я уже знаю, где он сидит, — спокойно сказала Гвен. — Место 14-А.

Вернон Димирест испытующе на неё поглядел.

— Вероятно, мне не нужно предупреждать вас, как важно, чтобы тут не произошло ошибки. Если есть хоть малейшее сомнение, ступайте и проверьте.

— У меня нет сомнений.

Примерно полчаса назад, пояснила Гвен, после того, как пассажиры первого класса отобедали, она прошла в туристский салон, чтобы помочь стюардессам. Один из пассажиров — у окна слева — задремал. Когда Гвен заговорила с ним, он мгновенно проснулся. На коленях у него лежал чемоданчик. Гвен предложила взять его и положить куда-нибудь на время ужина, но пассажир отказался. Он продолжал крепко держать чемоданчик, словно какую-то драгоценность. А потом, вместо того чтобы достать складной столик, пассажир использовал чемоданчик, поставив на него поднос с едой. Гвен, привыкшая к чудачествам пассажиров, не придала этому значения, однако человека этого она, конечно, запомнила. Все приметы, перечисленные в радиограмме, совпадали с его внешностью.

— Я хорошо его запомнила ещё и потому, что он сидит как раз рядом со старушенцией — безбилетной пассажиркой.

— Вы сказали, что он сидит у окна, верно?

— Да.

— Это несколько осложняет дело — не так-то легко будет дотянуться и вырвать у него чемоданчик… — Но тут Димиресту вспомнилась та часть радиограммы от УП, которая гласила:

«ЕСЛИ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ ПРАВИЛЬНО, СПУСКОВОЕ УСТРОЙСТВО СКОРЕЕ ВСЕГО НАХОДИТСЯ СНАРУЖИ И МОЖЕТ БЫТЬ ЛЕГКО ПРИВЕДЕНО В ДЕЙСТВИЕ. ПРОЯВЛЯЙТЕ ОСОБУЮ ОСТОРОЖНОСТЬ, ЕСЛИ РЕШИТЕ СИЛОЙ ЗАВЛАДЕТЬ ЧЕМОДАНЧИКОМ».

Димирест почувствовал, что Гвен сейчас тоже вспомнила это предостережение.

И впервые не то чтобы страх, но какая-то неуверенность нарушила чёткий ход его мыслей. Страх мог прийти потом, пока его ещё не было. Возможно ли, что эта угроза взрыва может оказаться не просто угрозой? Вернону Димиресту не раз приходилось обсуждать такого рода ситуации, но у него как-то не укладывалось в голове, что он сам может попасть в такое положение.

Энсон Хэррис теперь — всё так же плавно — выводил самолёт из разворота. Они уже летели в противоположном направлении.

Сигнал вызова по каналу спецсвязи прозвучал снова. Димирест сделал знак Саю Джордану, тот переключился на спецсвязь, дал сигнал приёма и начал записывать радиограмму.

Энсон Хэррис тем временем снова вызвал Торонтский центр.

— Я вот о чём думаю, Гвен, — сказал Вернон Димирест, — нельзя ли под каким-нибудь предлогом убрать оттуда двух соседей Герреро? Когда он останется один, может быть, кому-нибудь из нас удастся подойти сзади, наклониться над пустыми сиденьями и выхватить чемоданчик.

— Он сразу заподозрит неладное, — решительно заявила Гвен. — И, разумеется, насторожится. Он и так уже весь как на иголках. Если мы уберём его соседей, то какой бы мы при этом ни изобрели предлог, он тотчас заподозрит подвох и будет смотреть в оба.

Второй пилот протянул им блокнот с последней радиограммой, полученной по спецсвязи. Радиограмма была от УП аэропорта Линкольна. Димирест и Гвен, наклонившись к свету, прочли:

«ПО ДОПОЛНИТЕЛЬНЫМ СВЕДЕНИЯМ, НАЛИЧИЕ У ПАССАЖИРА ГЕРРЕРО ВЗРЫВНОГО УСТРОЙСТВА ПОЛНОСТЬЮ ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ. ПОВТОРЯЮ: ПОЛНОСТЬЮ ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ. ПАССАЖИР ПСИХИЧЕСКИ НЕУРАВНОВЕШЕН. НЕ КОНТРОЛИРУЕТ СВОИ ПОСТУПКИ. ВТОРИЧНО РЕКОМЕНДУЕМ ДЕЙСТВОВАТЬ С ВЕЛИЧАЙШЕЙ ОСТОРОЖНОСТЬЮ. ЖЕЛАЕМ УДАЧИ».

— Вот это последнее мне особенно понравилось, — сказал Сай Джордан. — Ну, как это мило с их стороны, какая трогательная заботливость!

— Заткнись! — резко оборвал его Димирест.

На несколько секунд в кабине воцарилось молчание.

— Если б можно было придумать что-то, — медленно проговорил Димирест, — как-то отвлечь его внимание, чтобы он выпустил из рук чемоданчик. Нам нужно всего несколько секунд, чтобы завладеть им… две секунды, если действовать быстро.

— Он даже на пол его не ставит, — заметила Гвен.

— Я знаю! Знаю! Я просто рассуждаю сам с собой, вот и всё. — Он помолчал. — Давайте обдумаем всё сначала. Между Герреро и проходом находятся двое пассажиров. Один из них…

— Один из них мужчина; он сидит у прохода. Кресло посередине занимает миссис Квонсетт. Дальше сидит Герреро.

— Значит, бабуля сидит непосредственно рядом с Герреро, рядом с чемоданчиком?

— Да, конечно, но что нам это даёт? Даже если мы посвятим её во всё, едва ли она…

Димирест перебил Гвен:

— Вы ещё ничего ей не говорили? Она не знает, что мы её поймали?

— Нет. Вы же сами не велели.

— Да, да. Просто я хотел ещё раз удостовериться.

Снова наступило молчание. Вернон Димирест напряжённо думал, взвешивал все «за» и «против». Наконец он проговорил с расстановкой:

— У меня возникла идея. Быть может, её не удастся воплотить в жизнь, но другой возможности я пока не вижу. Теперь слушайте внимательно, я объясню вам, что нужно делать.

В салоне туристского класса большинство пассажиров уже покончили с ужином, и стюардессы собирали подносы. На этот раз ужин прошёл быстрее обычного, отчасти потому, что из-за опоздания с отлётом многие пассажиры подкрепились в аэровокзале, и теперь, в этот поздний час, одни совсем отказались от еды, а другие лишь слегка поковыряли вилкой в тарелке.

Миссис Ада Квонсетт продолжала болтать со своим новым приятелем — музыкантом. Одна из стюардесс — бойкая молодая блондинка — обратилась к ним:

— Вы уже закончили, можно взять подносы?

— Да, пожалуйста, мисс, — сказал музыкант.

Миссис Квонсетт приветливо улыбнулась:

— Спасибо, душенька, можете взять мой поднос. Всё было очень вкусно.

Угрюмый человек, сидевший по левую руку от миссис Квонсетт, вернул свой поднос, не произнеся ни слова.

И тут маленькая старушка из Сан-Диего заметила другую стюардессу, стоявшую в проходе.

Миссис Квонсетт ещё раньше обратила внимание на эту девушку, по-видимому, старшую стюардессу. Это была жгучая брюнетка с очень привлекательным, широкоскулым лицом и решительным взглядом тёмных глаз; сейчас взгляд её был холодно и непреклонно устремлён на Аду Квонсетт.

— Извините, мадам. Разрешите проверить ваш билет.

— Мой билет? Извольте. — Миссис Квонсетт изобразила удивление, хотя мгновенно поняла, что кроется за этой просьбой. Видимо, они уже пронюхали или почему либо заподозрили, что билета у неё нет. Но миссис Ада Квонсетт ещё никогда не сдавалась без боя, и мозг её тотчас заработал с лихорадочной быстротой. Сейчас главное выяснить — насколько осведомлена эта девица.

Миссис Квонсетт открыла сумочку и сделала вид, что роется в её содержимом.

— Где-то он у меня здесь, моя дорогая. Должен быть где-то здесь. — Она с самым невинным видом подняла глаза на стюардессу. — Должен быть здесь, если только контролёр не отобрал его у меня при выходе из вокзала. Может, он оставил его у себя, а я не обратила внимания.

— Нет, — сказала Гвен Мейген, — он этого сделать не мог. Если это обратный билет, у вас должен остаться купон на обратный полёт. А если билет в один конец, у вас остался бы корешок от билета и посадочный талон.

— Да, странно… — Миссис Квонсетт продолжала рыться в сумочке.

Гвен сказала жёстко:

— Разрешите, я погляжу сама. — Во время этого диалога обычную её обходительность как рукой сняло. — Если билет лежит у вас в сумке, я его найду. Если же его там нет, это избавит нас с вами от излишней потери времени.

Поиск по сайту: