Побег Арсена Люпена

В тот момент, когда Арсен Люпен, закончив трапезу, доставал из кармана красивую сигару с золотым ободком и со снисходительной миной рассматривал ее, дверь камеры открылась. Он едва успел бросить сигару в ящик и отойти от стола. Вошел надзиратель: настал час прогулки.

— Я ждал вас, мой дорогой друг, — воскликнул Люпен, как обычно, веселым тоном.

Они вышли. И едва скрылись за поворотом коридора, как двое мужчин зашли в камеру и начали тщательно осматривать ее. Один из них был инспектор Дьези, другой — инспектор Фольанфаном.

Надо было положить этому конец. Вне всяких сомнений, Арсен Люпен поддерживал связь с внешним миром и своими сообщниками. Накануне газета «Гран журналь» опять опубликовала следующие строки, адресованные ее сотруднику, отвечавшему за судебную хронику:

«Месье!

В статье, опубликованной на днях, вы позволили писать обо мне в таком тоне, который ничем не может быть оправдан. За несколько дней до открытия процесса я явлюсь к вам требовать отчета.

С глубоким уважением,

Арсен Люпен».

Почерк и впрямь принадлежал Арсену Люпену. Значит, письма посылал он. И получал их. Таким образом, не было сомнений, что узник готовится к побегу, о котором он сам объявил таким вызывающим способом.

Положение стало просто нетерпимым. В полном согласии со следователем, начальник Управления национальной безопасности Дюдуи самолично отправился в Санте, для того чтобы объяснить директору тюрьмы, какие меры предосторожности следует принять. И едва появившись там, послал двух своих людей в камеру заключенного.

Они приподняли каждую плитку пола, развинтили кровать, сделали все, что обычно делается в подобных случаях, но в итоге ничего не обнаружили. И уже собирались прекратить поиски, как вдруг прибежал запыхавшийся надзиратель:

— Ящик… посмотрите в ящике стола. Когда я входил, мне показалось, что он задвинул его.

Они осмотрели ящик, и Дьези воскликнул:

— Слава Богу, на этот раз клиент попался.

Фольанфан остановил его:

— Постой, малыш, пусть шеф проведет осмотр.

— Однако это шикарная сигара.

— Оставь ее, и пойдем сообщим об этом шефу.

Две минуты спустя месье Дюдуи осматривал ящик. Сначала он обнаружил в нем подборку статей, вырезанных из газет и посвященных Арсену Люпену, затем — кисет для табака, трубку, тонкую и прозрачную, как луковая шелуха, бумагу и, наконец, две книги.

Он прочел их названия. Это был «Культ героев» Карлейля в английском издании и прелестный эльзевир[2]в переплете того времени: «Беседы» Эпиктета, немецкий перевод, опубликованный в 1634 г. Перелистав их, Дюдуи отметил, что на всех страничках имелись пометки, записи, подчеркнутые строки. Были они условными знаками или просто указывали на усердие, с которым была прочитана книга?

— Мы подробно изучим это, — сказал месье Дюдуи.

Он осмотрел кисет, трубку. Затем схватил пресловутую сигару с золотым ободком.

— Черт возьми! Неплохо живет наш приятель, — воскликнул он. — Ну просто как Анри Кле!

Машинальным жестом курильщика Дюдуи поднес сигару к уху, надломил ее. И в ту же секунду вскрикнул от удивления. Сигара согнулась под нажимом пальцев. Дюдуи повнимательнее осмотрел ее и сразу же заметил что-то белое между табачными листьями. Осторожно, с помощью булавки полицейский вытащил рулончик из очень тонкой бумаги, величиной не более зубочистки. Это была записка. Дюдуи развернул ее и прочитал следующие слова, написанные мелким женским почерком.

— «Ворон занял место другого. Восемь из десяти подготовлены. При нажатии на подножку с внешней стороны доска приподнимается по всей плоскости. От двенадцати до шестнадцати Л.С. будет ждать ежедневно. Но где? Немедленно ответьте. Будьте спокойны, ваша подруга оберегает вас».

Месье Дюдуи задумался на секунду и сказал:

— Это довольно ясно… ворон… восемь клетушек… От двенадцати до шестнадцати значит между полуднем и четырьмя часами…

— Но этот Л.С., который будет ждать?

— Л.С. в данном случае должно означать: автомобиль, лошадиная сила, не так ли в спортивном языке обозначают силу мотора? Двадцать четыре Л.С. — это автомобиль в двадцать четыре лошадиные силы.

Дюдуи встал и спросил:

— Заключенный заканчивал завтрак?

— Да.

— И наверное, еще не прочитал это послание, о чем свидетельствует внешний вид сигары; он, вероятно, только что получил ее.

— Но каким путем?

— В продуктах, хлебе или картофелине, кто знает?

— Невозможно. Мы разрешили ему заказывать еду только для того, чтобы поймать его в ловушку, но ничего не нашли.

— Сегодня вечером мы поищем ответ Люпена. А пока подержите его где-нибудь вне этой камеры. Я сейчас отнесу эту записку господину следователю. Если он согласится со мной, мы тут же сфотографируем письмо и через час вы сможете опять положить его в ящик вместе с другими предметами, точно такой же сигарой и подлинным посланием внутри. Заключенный не должен ничего заподозрить.

Слегка заинтригованный, месье Дюдуи вновь пришел вечером в канцелярию тюрьмы в сопровождении инспектора Дьези.

В углу на плите стояли три тарелки.

— Он уже поел?

— Да, — ответил начальник тюрьмы.

— Дьези, потрудитесь разрезать на тончайшие кусочки эти остатки макарон и разломите хлебный шарик… Ничего?

— Ничего, шеф.

Месье Дюдуи осмотрел тарелки, вилку, ложку, наконец, нож с закругленным кончиком, как предписано уставом. Покрутил ручку влево, затем вправо. При повороте вправо ручка отошла и раскрутилась. Нож был полым внутри, и в нем, как в футлярчике, лежал листок бумаги.

— Эка невидаль! — заметил Дюдуи. — Не больно-то хитро для такого парня, как Арсен. Но не будем терять время. Дьези, отправляйтесь-ка на разведку в ресторан.

Затем он прочел:

«Я полагаюсь на вас, Л.С. должен следовать в отдалении каждый день. Я пойду навстречу. До скорого свидания, моя дорогая и чудесная».

— Наконец-то, — воскликнул месье Дюдуи, потирая руки, — кажется, дела идут хорошо. Маленький толчок с нашей стороны — и побег удастся… по крайней мере настолько, чтобы позволить нам схватить сообщников.

— А если Арсен Люпен проскользнет у вас между пальцев? — усомнился начальник тюрьмы.

— Мы подключим необходимое количество людей. И если все-таки он окажется слишком проворным… ей-богу, тем хуже для него! Что касается его шайки… коль скоро шеф отказывается говорить, заговорят другие.

И действительно, Арсен Люпен был не очень разговорчив. Несколько месяцев следователь Жюль Бувье напрасно мыкался с ним. Допросы превращались в бессмысленные словопрения со следователем и адвокатом, мэтром Данвалем, одним из корифеев адвокатского сословия, который, между прочим, знал об обвиняемом ничуть не больше первого встречного.

Время от времени из вежливости Арсен Люпен небрежно бросал:

— Да, конечно, господин следователь, я с вами согласен: ограбление Лионского банка, кража на Вавилонской улице, запуск фальшивых денежных знаков, дело о страховых полисах, ограбление замков Армениль, Гуре, Эмблевен, Грозейе, Малаки — все это совершил ваш покорный слуга.

— Тогда не могли бы вы мне объяснить…

— Незачем, я признаюсь во всем сразу, во всем и даже в десять раз большем, чем вы предполагаете.

Потеряв терпение, следователь прекратил нудные допросы. Но ознакомившись с двумя найденными записками, возобновил их. И регулярно в полдень Арсена Люпена вместе с группой заключенных привозили в тюремном фургоне из Санте в полицейский участок. И увозили назад в три-четыре часа дня.

Однажды днем это возвращение происходило при особых обстоятельствах. Поскольку других заключенных Санте еще не допросили, было решено сначала отправить назад Арсена Люпена. Таким образом, он один сел в фургон.

Тюремные фургоны, в просторечии называемые «черными воронами», внутри разделены по длине центральным проходом, куда открываются дверцы десяти клетушек — пять справа и пять слева. Каждая клетушка устроена таким образом, что в ней можно только сидеть, и следовательно, пятерых заключенных усаживают одного за другим, а параллельные перегородки разделяют их. Охранник из муниципальной полиции, помещенный в конце прохода, наблюдает за всем происходящим внутри.

Арсена посадили в третью клетушку справа, и тяжелый фургон тронулся. Узник заметил, что фургон уже миновал набережную Орлож и подъезжает к Дворцу правосудия. Тогда посреди моста Сен-Мишель он правой ногой, как делал это всегда, нажал на железную плиту в полу его клетушки. Тут же что-то щелкнуло, и плита незаметно отошла. Он успел заметить, что она находится между колесами.

Люпен ждал, настороженно поглядывая в окошечко. Фургон медленно поехал по бульвару Сен-Мишель. Но на перекрестке у Сен-Жермен остановился. У кого-то из проезжавших пала лошадь. Движение приостановилось, и очень скоро образовалась пробка из фиакров и омнибусов.

Арсен Люпен высунул голову. Другой тюремный фургон остановился рядом. Люпен посильнее приподнял плиту, поставил ногу на обод большого колеса и спрыгнул на землю.

Его увидел какой-то возница, прыснул от смеха, затем решил позвать на помощь, но его голос утонул в грохоте снова тронувшихся повозок. Впрочем, Арсен Люпен был уже далеко.

Он пробежал немного, но, добравшись до тротуара по левую сторону улицы, обернулся и оглядел все вокруг, как человек, не знающий, куда идти, и проверяющий, откуда ветер дует. Затем с решительным видом сунул руки в брюки и небрежной походкой праздного гуляки пошел вверх по бульвару.

День выдался великолепный, приятный и мягкий осенний день. Кафе были полны. Арсен Люпен устроился на террасе одного из них.

Он заказал пиво и пачку сигарет. Маленькими глотками опустошив бокал, Люпен спокойно выкурил одну сигарету и закурил другую. Поднявшись наконец, он попросил официанта позвать метрдотеля.

Последний явился, и Арсен Люпен громко, так, чтобы слышали все, сказал ему:

— Очень сожалею, месье, но я забыл кошелек. Быть может, мое имя вам достаточно хорошо известно, и вы согласитесь предоставить мне кредит на несколько дней. Перед вами Арсен Люпен.

Метрдотель уставился на него, полагая, наверное, что это шутка. Но Арсен повторил:

— Люпен, узник Санте, в настоящее время — в бегах. Смею надеяться, что это имя внушает вам полное доверие.

И он удалился под дружный хохот окружающих, а метрдотель и не подумал окликать его.

Люпен наискось пересек улицу Суффло и повернул на Сен-Жак. Спокойно прогуливаясь по этой улице, он останавливался у витрин, курил. На бульваре Пор-Рояль прикинул, куда идти, справился у прохожих и зашагал прямиком в сторону Санте. Вскоре перед ним выросли высокие мрачные стены тюрьмы. Арсен пошел вперед вдоль этих стен и очутился около жандарма, несшего караул. Сняв шляпу, он спросил:

— Тюрьма Санте, это здесь?

— Да.

— Я хотел бы вернуться в свою камеру. Тюремный фургон не довез меня, я потерялся по дороге, но не хотел бы злоупотреблять…

Охранник рассердился:

— Послушайте-ка, идите своей дорогой, и поживее.

— Простите, пожалуйста, но моя дорога проходит через эту дверь. И если вы, друг мой, помешаете Арсену Люпену переступить сей порог, это может вам дорого обойтись.

— Арсен Люпен! Что вы тут плетете!

— Жаль, что я не захватил визитной карточки, — ответил Арсен, делая вид, что роется в карманах.

Ошарашенный часовой оглядел его с ног до головы. Затем, не говоря ни слова, нехотя потянул за шнурок звонка. Железная дверь приоткрылась.

Через несколько минут, размахивая руками и изображая сильный гнев, в канцелярию вбежал начальник тюрьмы. Арсен улыбнулся:

— Полноте, господни начальник, не хитрите со мной. Как! Меня предусмотрительно сажают одного в фургон, ловко организуют маленькую пробку, надеясь, что я дам тягу и побегу к своим друзьям. Но не забывайте о двадцати полицейских агентах, что следовали за нами пешком, в фиакре и на велосипеде. Они так отделали бы меня! Живьем от них я бы не вырвался. Кстати, господин начальник, может, именно на это и был расчет?

Пожав плечами, Арсен добавил:

— Я вас прошу, господин начальник, пусть обо мне никто не хлопочет. В тот день, когда я задумаю убежать, мне никто не понадобится.

На третий день газета «Эко де Франс», определенно превращавшаяся в официальный вестник, рассказывающий о подвигах Арсена Люпена, — поговаривали, что он был одним из основных ее вкладчиков, — описала в мельчайших подробностях историю неудавшегося бегства. Даже текст записок, которыми обменивались заключенный и его таинственная подруга, способы передачи этой корреспонденции, сообщничество полиции, прогулка по бульвару Сен-Мишель, случай в кафе на улице Суффло — все было рассказано. Стало известно, что опросы официантов заведения, проведенные инспектором Дьези, не дали никаких результатов. Более того, выяснилось поразительное обстоятельство, свидетельствующее о безграничном разнообразии средств, которыми располагал этот человек: тюремный фургон, в котором его перевозили, оказался чистой подделкой — банда Люпена подменила им один из шести обычных фургонов, обслуживающих тюрьмы.

Никто уже не сомневался, что побег Арсена Люпена произойдет в ближайшем будущем. К тому же и сам он недвусмысленно высказывался по этому поводу, а его ответ месье Бувье на следующий день после происшествия только подтвердил это. Когда следователь стал подтрунивать над Люпеном и его неудачей, тот посмотрел на него и холодно сказал:

— Послушайте, что я скажу вам, месье, и поверьте на слово: эта неудачная попытка была частью моего плана бегства.

— Не понимаю, — усмехнулся следователь.

— Вам и незачем понимать.

И поскольку Бувье во время упомянутого допроса, полностью приведенного на страницах «Эко де Франс», вновь приступил к своему расследованию, заключенный со скучающей миной воскликнул:

— Господи Боже ты мой! Зачем все это? Ведь ваши вопросы не имеют никакого значения!

— Как это «никакого значения»?

— Конечно, ведь я не собираюсь присутствовать на моем процессе.

— Вы не будете присутствовать…

— Не буду, это навязчивая идея, бесповоротное решение. Ничто не заставит меня отступиться.

Подобная уверенность, необъяснимая утечка информации, происходившая ежедневно, раздражала и озадачивала правосудие. Речь шла о тайнах, которые были известны только Арсену Люпену, следовательно, только он один мог обнародовать эти данные. Но с какой целью открывал он свои секреты? И как это ему удавалось?

Арсена Люпена перевели в другую камеру. Однажды вечером он переселился этажом ниже. Следователь, в свою очередь, закончил дело и отослал его в следственную палату.

Наступило затишье. Оно длилось два месяца. Арсен все это время провалялся на постели, как правило, уткнувшись лицом в стену. Замена камеры, судя по всему, доконала его. Он отказался от встречи с адвокатом. С охранниками перебросился лишь несколькими словами.

За две недели до начала процесса узник как будто оживился. Стал жаловаться на нехватку воздуха. По утрам, очень рано, его стали выводить во двор в сопровождении двух тюремщиков.

Общественный интерес к его делу, однако, не угас. Каждый день все ждали известия о побеге. Этого почти желали, настолько личность заключенного, его остроумие, веселый нрав, непредсказуемость, гениальная изобретательность и таинственная жизнь нравились толпе. Арсен Люпен должен сбежать. Это было неизбежно, фатально. Люди удивлялись даже, почему все так затянулось. Каждое утро префект полиции спрашивал у секретаря:

— Ну что, он еще не сбежал?

— Нет, господин префект.

— Значит, сбежит завтра.

А накануне суда в редакции «Гран журналь» появился некий господин, вызвал сотрудника, отвечавшего за судебную хронику, бросил ему в лицо свою карточку и быстро удалился. На карточке были написаны следующие слова: «Арсен Люпен всегда выполняет свои обещания».

В такой обстановке и началось слушание дела.

Зал был набит до отказа. Кому же не хотелось увидеть знаменитого Арсена Люпена и насладиться заведомо увлекательным зрелищем посрамления председателя суда! Адвокаты и судьи, хроникеры и щеголи, художники и светские дамы, весь цвет парижского общества теснился на скамейках для слушателей.

Шел дождь, день был пасмурный, и когда охранники ввели Арсена Люпена, разглядеть его было трудно. Вместе с тем грузная фигура, поведение — подсудимый плюхнулся на свое место и застыл с отсутствующим, безучастным видом — не располагали в его пользу. Адвокат — один из секретарей мэтра Данваля, считавшего уготованную ему роль недостойной себя, — несколько раз обратился к подсудимому. Тот качал головой и помалкивал.

Секретарь суда огласил обвинительный акт, затем председатель произнес:

— Обвиняемый, встаньте. Ваши фамилия, имя, возраст и профессия.

Не получив ответа, он повторил:

— Ваше имя! Я спрашиваю, как вас зовут?

Низким усталым голосом подсудимый произнес:

— Бодрю, Дезире.

По залу пробежал шепоток. Но председатель не сдавался:

— Бодрю, Дезире? О! Прекрасно, новое превращение! Но поскольку это примерно восьмое имя, которое вы выдаете за свое, и оно, без сомнения, такое же вымышленное, как и другие, мы, если позволите, остановимся на Арсене Люпене — под этим именем вас знают лучше.

Председатель заглянул в свои записи и продолжил:

— Ибо, несмотря на все поиски, невозможно установить вашу подлинную личность. Вы представляете собой довольно необычную в современном обществе разновидность человека, не имеющего прошлого. Мы не знаем, кто вы такой, откуда взялись, где прошло ваше детство, короче, не знаем ничего. Три года назад вы вдруг вынырнули неизвестно из какой среды и неожиданно явились перед нами в образе Арсена Люпена, представляющем собой странную смесь ума и порока, безнравственности и великодушия. Собранные нами сведения о вашей предыдущей жизни — скорее предположения. Возможно, некий Роста, выступавший восемь лет назад с фокусником Диксоном, был не кто иной, как Арсен Люпен. Не исключено, что русский студент, посещавший шесть лет назад лабораторию доктора Альтье в больнице Сен-Луи и частенько поражавший учителя изобретательностью своих гипотез в сфере бактериологии и смелостью опытов при изучении кожных заболеваний, был не кем иным, как Арсеном Люпеном. Арсен Люпен — это и тренер по японской борьбе, поселившийся в Париже задолго до того, как здесь заговорили о джиу-джитсу. Арсен Люпен, считаем мы, — это также гонщик-велосипедист, завоевавший Большой приз Выставки, получивший 10000 франков и более не объявившийся. Быть может, Арсен Люпен — это также тот человек, что спас столько людей через маленькое слуховое окно во время благотворительной распродажи… и ограбил их.

Помолчав немного, председатель закончил:

— Таков этот период, который, судя по всему, был не более чем тщательной подготовкой к развернутой вами борьбе против общества, методичной тренировкой, которая позволила вам в высшей степени развить вашу силу, энергию и ловкость. Признаете ли вы, что упомянутые факты действительно точны?

Во время этой речи обвиняемый переминался с ноги на ногу, горбился, руки у него повисли, как плети.

При более ярком свете стали заметны его крайняя бледность, впалые щеки, странно выделяющиеся скулы, землистый цвет лица, испещренного маленькими красными пятнами и обрамленного клочкастой редкой бороденкой. Он сильно состарился и поблек в тюрьме. Ни элегантной фигуры, ни юного лица — газеты так часто публиковали его симпатичные фотографии — теперь было не узнать.

Можно было подумать, что он не слышит вопроса, который ему задали. Пришлось повторить его дважды. Тогда он поднял глаза, вроде бы задумался, затем, сделав отчаянное усилие, прошептал:

— Бодрю, Дезире.

Председатель засмеялся:

— Я все никак не пойму, что за систему защиты вы выбрали, Арсен Люпен. Если вы собираетесь притворяться дураком или невменяемым, дело ваше. Что же касается меня, то я пойду прямо к цели, не считаясь с вашими причудами.

И он перешел к подробному изложению обстоятельств, связанных с кражами, мошенничеством и подлогами, в которых обвинялся Люпен. Иногда он обращался к подсудимому с вопросом. Тот бурчал что-то или не отвечал вовсе.

Начался допрос свидетелей. Последовало несколько незначащих, затем ряд серьезных показаний, отличающихся общей для всех особенностью: они противоречили друг другу. Непонятная неразбериха запутала дискуссию, но когда в зал пригласили главного инспектора Ганимара, к ней вновь проснулся интерес.

Однако вначале старый полицейский несколько разочаровал аудиторию. Он выглядел не столько смущенным — бывал ведь и не в таких переделках — сколько озабоченным, не в своей тарелке. Несколько раз Ганимар бросал взгляд в сторону обвиняемого и был явно чем-то обеспокоен. Однако, опершись обеими руками на барьер, он рассказывал о тех происшествиях, которыми ему приходилось заниматься, о поисках преступника по всей Европе, о поездке в Америку. Его слушали с такой жадностью, словно речь шла об увлекательнейших приключениях. Но в конце, намекая на свои беседы с Арсеном Люпеном, он дважды прерывался, казался рассеянным и нерешительным.

Было очевидно, что какая-то посторонняя мысль не давала ему покоя.

— Если вы больны, лучше прервем ваши показания, — сказал председатель.

— Нет-нет, только…

Он замолчал, долго пристально посмотрел на обвиняемого и наконец заявил:

— Я прошу разрешения рассмотреть обвиняемого поближе. Тут кроется какая-то тайна, которую я должен разгадать.

Он подошел к скамье подсудимых, сконцентрировав все свое внимание, глядел на обвиняемого, затем вернулся к барьеру для свидетелей и тут чуть ли не торжественным голосом произнес:

— Господин председатель, я утверждаю, что человек, который находится здесь, напротив меня, не Арсен Люпен.

Эти слова были встречены глубоким молчанием.

Но опешивший было председатель тут же воскликнул:

— Э! Да что вы такое говорите! Вы с ума сошли!

Инспектор невозмутимо стоял на своем:

— На первый взгляд сходство действительно есть, я это признаю, и потому вполне можно обмануться, но стоит вглядеться… Нос, рот, волосы, цвет кожи… словом, это не Арсен Люпен. К тому же глаза! Разве у Люпена могут быть глаза пропойцы?

— Постойте, постойте, давайте разберемся. Что вы конкретно утверждаете, свидетель?

— Что я могу утверждать? Похоже, вместо себя он подсунул нам какого-то бедолагу, которого и осудят под именем Люпена. Если только перед нами не его сообщник.

В зале, взбудораженном столь неожиданным поворотом дела, раздались крики, хохот, возгласы. Председатель велел вызвать следователя, начальника тюрьмы, надзирателей и объявил перерыв.

Когда заседание возобновилось, месье Бувье и начальник тюрьмы, оказавшиеся лицом к лицу с обвиняемым, заявили, что черты Арсена Люпена и этого человека имеют лишь очень отдаленное сходство.

— Но тогда кто же этот человек? — вспылил председатель. — Откуда он взялся? Как попал в руки правосудия?

В зал пригласили двух надзирателей Санте. Поразительная неувязка: они узнали заключенного, которого по очереди охраняли! Председатель облегченно вздохнул:

— Да, да, я почти уверен, что это он.

— Как почти уверены?

— Черт возьми, я же видел его мельком. Преступника привели ко мне как-то вечером и два месяца напролет он пролежал на кровати лицом к стене.

— А до этих двух месяцев?

— О! Раньше-то он не сидел в 24-й камере.

Начальник тюрьмы дал уточнение по этому поводу:

— Мы перевели заключенного в другую камеру после его попытки к бегству.

— Ну а вы, господин начальник тюрьмы, выто видели его в эти два месяца?

— У меня не было повода встречаться с ним… он вел себя спокойно.

— И этот человек вовсе не тот заключенный, который был вверен вам?

— Нет.

— Тогда кто же он?

— Затрудняюсь сказать.

— Итак, подмена, совершенная два месяца назад, налицо. Как вы это объясните?

— Этого быть не могло.

— Неужели?

Видя, что тут ничего не добьешься, председатель повернулся к обвиняемому и доверительным тоном спросил:

— Послушайте, обвиняемый, не могли бы вы объяснить мне, каким образом и с каких пор вы оказались во власти правосудия?

По-видимому, такое доброжелательное обращение рассеяло недоверие подсудимого, и до него что-то дошло. Бодрю попытался ответить. С трудом, благодаря умело и мягко проведенному допросу, он сумел составить вместе несколько фраз, из которых явствовало следующее. Два месяца назад его забрали в участок. Он провел там ночь и утро. Поскольку у арестованного не нашли ничего, кроме семидесяти пяти сантимов, его отпустили. Но в тот момент, когда он пересекал двор, двое охранников скрутили ему руки и посадили в тюремный фургон. С тех пор он находился в 24-й камере, где было не так уж и плохо… кормят хорошо… можно выспаться… Поэтому он не протестовал…

Все это было похоже на правду. Голос председателя, отложившего разбирательство до следующего заседания в связи с необходимостью дополнительного расследования, утонул в дружном хохоте взбудораженной до предела публики.

Расследование тут же подтвердило этот факт, занесенный в тюремную книгу: восемь недель назад некий Бодрю Дезире провел ночь в полицейском участке. Освобожденный на следующий день, он покинул свою камеру в два часа пополудни. Но именно в этот день, в два часа Арсен Люпен, которого допрашивали в последний раз, вышел из кабинета следователя, чтобы вернуться в Санте в тюремном фургоне.

Быть может, охранники совершили ошибку? Уж не сами ли они поменяли узника на этого человека, обманувшись сходством, или просто отвлеклись на минуту? Поистине это было бы такой халатностью, в которой трудно заподозрить охранников, учитывая их послужной список.

Была ли заранее подготовлена операция? Помимо того, что само место действия превращало ее в почти невыполнимое предприятие, обязательным условием успеха должно было бы быть сообщничество Бодрю, устроившего свой арест с единственной целью: занять место Арсена Люпена. Но тогда каким чудом подобный план, построенный исключительно на ряде неправдоподобно удачных совпадений, случайных встреч и фантастических ошибок, смог осуществиться?

Дезире Бодрю проверили через антропометрическую службу: карточек, содержащих данные о нем, не оказалось. Впрочем, следы этого человека были обнаружены легко. В Курбевуа, Аньере, Леваллуа он был известен. Жил на подаяние, а спал в одной из лачуг старьевщиков, каких полно у Тернской заставы. Год назад он, однако, исчез.

Быть может, Арсен Люпен нанял его? Никаких оснований для подобного предположения не было. А если бы такое и случилось, к истории бегства заключенного ничего нового это не добавляло. Загадка оставалась по-прежнему неразрешимой. Из двадцати гипотез, претендующих на ее объяснение, ни одна не подходила полностью. Бесспорным оставался только факт бегства, необъяснимый и впечатляющий; общественность, так же как правосудие, догадывалась, что это кульминация давно готовившегося действа, включающего целую серию чудесным образом перепутанных между собой событий, развязка которых призвана оправдать справедливость высокомерного предупреждения Арсена Люпена: «Я не собираюсь присутствовать на моем процессе».

Месяц спустя, несмотря на тщательное расследование, загадка оставалась все так же неразрешимой. И разумеется, нельзя было бесконечно держать под стражей беднягу Бодрю. Судить его было бы смешно: какие обвинения можно было ему предъявить? Следователь подписал постановление о его освобождении. Но начальник тюрьмы решил установить за ним пристальное наблюдение.

Идея исходила от Ганимара. С его точки зрения, ни о сообщничестве, ни о случайности тут не могло быть и речи. Бодрю оказался игрушкой в руках Арсена Люпена, использовавшего беднягу с необыкновенной ловкостью. Бодрю освободили, но через него можно было добраться до Арсена Люпена или по меньшей мере до кого-нибудь из его банды.

В помощь Ганимару выделили двух полицейских — Фольанфана и Дьези. И вот туманным январским утром перед Бодрю Дезире распахнулись двери тюрьмы.

Вначале он как будто замешкался и пошел, не имея, видно, никакого представления, чем теперь заняться. Прошел улицу Санте, затем Сен-Жак. У лавки старьевщика он снял жилет, продал его за несколько су, надел куртку и удалился.

Бодрю перешел на другой берег Сены. Около Шатле его обогнал омнибус. Он хотел сесть в него. Но свободных мест не оказалось. Контролер посоветовал ему купить билет, и Бодрю вошел в зал ожидания.

В этот момент Ганимар подозвал своих помощников и, не отводя глаз от кассы, быстро сказал им:

— Остановите коляску… нет, две, так надежнее. Я поеду с одним из вас, мы проследим за ним.

Полицейские бросились выполнять приказ. Бодрю, однако, не показывался. Ганимар вошел в зал ожидания: никого.

— Какой же я идиот! — прошептал он. — Забыл о втором выходе.

И в самом деле, зал ожидания внутренним коридором соединялся с аналогичным помещением на улице Сен-Мартен. Ганимар кинулся туда. Добежал как раз вовремя, чтобы увидеть Бодрю на империале «Батиньоль — Ботанический сад», поворачивающем за угол улицы Риволи. Ганимар побежал и догнал омнибус. Но потерял своих агентов. Теперь придется одному продолжать слежку.

В гневе он чуть не схватил Бодрю за воротник без всяких церемоний. Разве не преднамеренно, посредством простой, но хитроумной уловки этот, с позволения сказать, кретин оторвал его от помощников?

Инспектор посмотрел на Бодрю. Тот похрапывал на лавке, и его голова раскачивалась справа налево. Рот чуть приоткрыт, на лице — немыслимо тупая гримаса. Нет, такому противнику уж никак не провести старого Ганимара. Просто ему помог случай, и все.

На перекрестке у Галери-Лафайет мужчина перескочил из омнибуса в трамвай, отправлявшийся к Ая-Мюэт. Проехали по бульвару Османа, проспекту Виктора Гюго. Бодрю вышел лишь у станции метро «Ля Мюэт». И разбитной походкой направился к Булонскому лесу.

Он переходил с одной аллеи на другую, возвращался назад, опять забегал далеко вперед.

Спустя час эти маневры, видимо, здорово утомили его. И увидев скамейку, он присел. Место это, расположенное неподалеку от Отей, на берегу маленького, затерянного среди деревьев озера, было совершенно безлюдным. Прошло полчаса. Потеряв терпение, Ганимар решил начать разговор.

Он подошел к скамье и сел рядом с Бодрю. Зажег сигарету, концом трости нарисовал несколько кругов на песке и сказал:

— Что-то не жарко.

Молчание. И вдруг в тишине раздался взрыв хохота, но хохота веселого, довольного — так смеется помирающий со смеху ребенок, когда не в силах сдержаться. Ганимар совершенно отчетливо, физически ощутил, как волосы у него встают дыбом и оттягивают кожу головы. Этот безудержный демонический смех так хорошо ему знаком!..

Резким движением он схватил мужчину за отвороты пиджака и пристально, напряженно, внимательнее, чем в суде, рассмотрел его, но перед ним был не тот человек, которого он там видел. Точнее, это был он, но в то же время другой, настоящий.

Сконцентрировав всю свою волю, Ганимар постепенно узнавал искрящиеся жизнью глаза, заново лепил маску исхудавшего лица, пытался разглядеть подлинную кожу под поврежденной эпидермой, настоящий рот — за исказившей его усмешкой. То были глаза и рот другого человека, а главное — выражение лица: проницательное, живое, насмешливое, умное, такое безмятежное и молодое!

— Арсен Люпен, Арсен Люпен, — пробормотал инспектор.

И вдруг в припадке злости он сдавил ему горло и попытался опрокинуть. Несмотря на свои пятьдесят лет, Ганимар обладал еще недюжинной силой, тогда как его противник казался довольно хлипким. Какая это будет победа, если удастся отвести Люпена назад!

Борьба длилась недолго. Арсен Люпен еле защищался, но Ганимар оторвался от него так же быстро, как набросился. Правая рука полицейского повисла, как плеть, и одеревенела.

— Если бы на набережной Орфевр вас обучали джиу-джитсу, — заявил Люпен, — вы бы знали, что этот прием по-японски называют уди-шаги.

И холодно добавил:

— Еще секунда, и рука была бы сломана, впрочем, вы получили бы по заслугам. Подумать только, старый друг, которого я так уважаю, кому я, не раздумывая, открываю свое инкогнито, злоупотребляет моим доверием! Плохо… Ну, говорите, что там у вас?

Ганимар молчал. Побег — он считал себя виновным в случившемся. Разве не он своим сенсационным свидетельством ввел правосудие в заблуждение? Да, этот побег ляжет позорным пятном на его карьеру. К седым усам скатилась слеза.

— Боже мой, Ганимар, не расстраивайтесь: не вы, так кто-нибудь другой сказал бы то же самое, я бы устроил это. Полноте, не мог же я допустить, чтобы приговорили Бодрю Дезире?

— Значит, — прошептал Ганимар, — там сидели вы? И здесь тоже вы!

— Я, всегда я и только я.

— Невероятно.

— О! Для этого вовсе не надо быть колдуном. Достаточно, как сказал наш славный председатель, потренироваться с десяток лет и будешь готов к любым неожиданностям.

— Ну а лицо, глаза?

— Вы же прекрасно понимаете: уж если я полтора года проработал в Сен-Луи с доктором Альтье, то вовсе не из любви к искусству. Я решил, что тот, кто однажды будет иметь честь называть себя Арсеном Люпеном, должен освободиться от диктата естественных законов, определяющих внешний вид и характер. Внешность? Ее ведь можно изменять по своему усмотрению. Одна подкожная парафиновая инъекция — и кожа вздуется у вас на том месте, где надо. Пирогалловая кислота превратит вас в могиканина. Сок большого чистотела украсит вас лишаями и опухолями в лучшем виде. Один химический препарат воздействует на рост бороды и волос, другой — на тембр голоса. Прибавьте к этому два месяца диеты в камере № 24 и тысячу раз повторенные упражнения, чтобы рот открывался именно с такой вот ухмылкой, чтобы голова привыкла держаться немного набок, а спина сгибалась под нужным углом. Наконец, пять капель атропина в глаза, чтобы получился блуждающий, отстраненный взгляд, — и дело в шляпе.

— Я не понимаю, как надзиратели…

— Превращение происходило постепенно. Они не могли заметить ежедневных изменений.

— Ну а Бодрю Дезире?

— Бодрю существует. Бедняга здесь совсем ни при чем. Я познакомился с ним в прошлом году, и действительно в некотором сходстве со мной ему не откажешь. На случай ареста — а он всегда возможен — я устроил его в надежном месте и прежде всего занялся выявлением черт, отличающих нас друг от друга, с тем, чтобы сделать их, насколько возможно, незаметными в моем внешнем облике. Мои друзья устроили так, чтобы он провел ночь в полицейском участке, и был выпущен примерно в тот же час, когда выходил я, дабы совпадение это легко было установить. Ибо, заметьте, надо было оставить след его пребывания в участке, иначе правосудие попыталось бы узнать, кто я такой. Тогда как, преподнеся им этого чудного Бодрю, оно неизбежно, слышите, неизбежно должно было ухватиться за него и, несмотря на непреодолимые трудности при подобной подмене, предпочло бы скорее поверить в нее, нежели расписаться в своем бессилии.

— Да, да, действительно так, — прошептал Ганимар.

— И потом, — воскликнул Арсен Люпен, — у меня в руках был потрясающий козырь, карта, подсунутая мною с самого начала: всеобщее ожидание моего бегства. Вот она, грубая ошибка, допущенная вами и остальными в затеянной мною захватывающей игре с правосудием, где ставкой была моя свобода: вы в очередной раз предположили, что я действую из фанфаронства и, как молокосос, опьянен своими успехами. Чтобы я, Арсен Люпен, был так мелок! И так же, как в деле Каорна, вы не сказали себе: «Коль скоро Арсен Люпен кричит на весь мир, что убежит, значит, у него есть причины, вынуждающие сделать это». Черт возьми, поймите же, что для того, чтобы бежать… не убегая, надо было заставить всех заранее поверить в это бегство, мой побег должен был стать догмой, абсолютной убежденностью, истиной, непреложной, как солнечный свет. Так все и произошло, в соответствии с моим планом. Арсен Люпен должен был убежать и, конечно, не мог присутствовать на своем процессе. А когда вы встали и сказали: «Этот человек не Арсен Люпен», было бы противоестественным, если бы все тут же не поверили этому. Если бы хоть один человек усомнился, хотя бы один осмелился возразить: «А вдруг это все же Арсен Люпен», в ту же минуту я бы погиб. Достаточно было наклониться ко мне, но не с мыслью о том, что я не Арсен Люпен, как сделали вы и остальные, а просто предполагая, что я мог быть и Арсеном Люпеном, то, несмотря на все мои ухищрения, меня бы узнали. Но я был спокоен. Логически, психологически эта простая идея никому не могла прийти в голову.

Вдруг он схватил Ганимара за руку.

— Ну признайтесь, Ганимар, через неделю после нашего разговора в Санте вы ведь ждали меня в четыре часа у себя дома, как я вас просил?

— А ваш тюремный фургон? — сказал Ганимар, избегая ответа.

— Блеф! Мои друзья подлатали и подменили старый, вышедший из строя фургон, они хотели освободить меня с его помощью. Но я знал, что фургон совершенно негоден для этого, если не помогут особенно удачные обстоятельства. Однако решил, что будет полезно проиграть до конца мизансцену побега и придать этому делу как можно большую огласку. Дерзость первой попытки гарантировала успех второго побега, ибо все поверили, что он уже произошел.

— То же самое с сигарой…

— С сигарой и ножом, набитыми мною самим.

— А записки?

— Их тоже написал я.

— А таинственная корреспондентка?

— Мы с ней одно целое. Ведь для меня изменить почерк — пара пустяков.

Ганимар секунду подумал и возразил:

— Но как же могло случиться, что в антропометрической службе, когда достали карточку Бодрю, никто не заметил ее сходства с карточкой Арсена Люпена?

— Карточки Арсена Люпена не существует.

— Ну и ну!

— Или в лучшем случае она фальшивая. Эту проблему я долго изучал. Система Бертийона включает прежде всего визуальные данные — вы сами видите, что этот метод не безупречен, — а затем измерения: головы, пальцев, ушей и т.д. Вот здесь уж ничего не поделаешь.

— Значит?

— Значит, пришлось заплатить. Еще до моего возвращения из Америки один из сотрудников этой службы согласился вписать ложные данные в мою карточку. Этого достаточно, чтобы вся система рухнула и чтобы карточка попала совсем в другой ящик, а не туда, куда должна была попасть. Следовательно, карточка Бодрю не могла совместиться с карточкой Арсена Люпена.

Опять воцарилось молчание, затем Ганимар спросил:

— А теперь что вы намерены делать?

— Теперь, — воскликнул Люпен, — я собираюсь отдохнуть, подлечиться обжорством и постепенно снова стать самим собой. Очень приятно побыть Бодрю или кем-то другим, сменить свою сущность, как рубашку, выбрав ту или иную внешность, голос, взгляд, почерк. Но порой после всего этого бывает трудно узнать самого себя, что довольно грустно. Сейчас я испытываю нечто подобное тому, что чувствует человек, утративший свою тень. И пытаюсь найти себя… вновь обрести свое «я».

Он прошелся взад-вперед. Дневной свет сменился легкими сумерками. Люпен остановился перед Ганимаром.

— Нам, полагаю, больше нечего сказать друг другу?

— Да, — ответил инспектор, — я хотел бы знать, откроете ли вы правду о вашем бегстве… Ошибка, допущенная мною…

— О! Никто никогда не узнает, что вы отпустили Арсена Люпена. Я слишком заинтересован в том, чтобы с моим именем были связаны самые загадочные и непроницаемые тайны, и потому не хочу лишать это бегство его фантастического ореола. Ничего не бойтесь, мой добрый друг, и прощайте. Сегодня вечером я ужинаю в городе, а мне еще надо успеть переодеться.

— А я уж поверил, что вы горите желанием отдохнуть.

— Увы! Есть светские обязанности, которых невозможно избежать. Отдых начнется завтра.

— А где состоится ужин?

— В английском посольстве.

Поиск по сайту: