Сейф мадам Эмбер

В три часа утра перед маленькими домами художников, выстроившимися по одной линии вдоль бульвара Бертье, еще стояло с полдюжины экипажей. Дверь одного из домов открылась. Вышла группа гостей — мужчины и женщины. Четыре коляски разъехались в разные стороны, и на улице не осталось никого, кроме двух господ, которые расстались на углу улицы Курсель, где жил один из них. Другой решил пройти пешком до заставы Майо.

Итак, он пересек улицу Вилье и пошел дальше по тротуару, параллельному земляному валу. В такую прекрасную зимнюю ночь, когда воздух холоден и свеж, ходьба доставляла удовольствие. Было легко дышать. Каблуки весело отстукивали каждый шаг.

Но через несколько минут возникло неприятное ощущение, будто сзади кто-то идет. И действительно, обернувшись, молодой человек заметил человеческую тень, мелькнувшую меж деревьев. Он был не из пугливых, но тем не менее ускорил шаг, чтобы как можно скорее добраться до Тернской заставы. Но тот человек побежал за ним. Встревожившись не на шутку, молодой человек решил, что лучше дать отпор преследователю, и вытащил револьвер.

Но не успел он сделать это, как мужчина стремительно набросился на него, и тут же на пустынном бульваре завязалась драка, бой врукопашную. Тот, на кого напали, сразу почувствовал, что сила не на его стороне, стал звать на помощь, отбиваться, но был опрокинут на груду камней. Противник сжал ему горло и заткнул рот платком. Глаза у побежденного закрылись, в ушах зашумело, и он чуть было не потерял сознание, но вдруг тиски разжались, и человек, раздавивший его своей тяжестью, вскочил, чтобы, в свою очередь, защититься от неожиданного нападения.

Удар тростью по руке, удар сапогом по лодыжке… Мужчина дважды взвыл от боли и, хромая и ругаясь, убежал прочь.

Не собираясь преследовать его, победитель наклонился и спросил:

— Вы не ранены, месье?

Он был не ранен, а сильно оглушен, не мог держаться на ногах. К счастью, на крики прибежал один из служащих заставы. Нашли экипаж. И наш господин сел в него вместе со своим спасителем; их повезли на проспект Гранд Арме, где жил потерпевший.

У двери дома, совершенно придя в себя, хозяин осыпал своего спутника выражениями благодарности.

— Я жизнью вам обязан, месье, смею вас уверить, что никогда этого не забуду. В данный момент я не хочу пугать жену, но настаиваю на том, чтобы она сама, уже сегодня, могла выразить вам нашу признательность.

Он пригласил его на завтрак и назвал свое имя: Людовик Эмбер, затем добавил:

— Могу ли я спросить, с кем имею честь…

— Ну конечно, — ответил тот. И представился: — Арсен Люпен.

В то время Арсен Люпен не обладал еще той известностью, что принесли ему дело Каорна, его побег из Санте и многие другие нашумевшие подвиги. Он даже не был пока Арсеном Люпеном. Это имя, столь прославившееся в дальнейшем, было специально выдумано для спасителя месье Эмбера, и можно сказать, что именно в этом деле оно получило боевое крещение. Готовый к борьбе, полностью вооруженный, но, по правде говоря, не имеющий ни средств, ни авторитета, которые дают успех, Арсен Люпен был не более чем приготовишкой в профессии, которой в скором времени овладеет как настоящий мастер.

Именно поэтому, проснувшись, он просто задрожал от радости, когда вспомнил о ночном приглашении! Наконец-то он приблизился к цели! Наконец совершит поступок, достойный его умения и таланта! Миллионы Эмберов! Великолепная добыча, под стать его аппетитам!

Он приоделся соответствующим образом: потертый сюртук, поношенные брюки, шляпа из порыжевшего шелка, обтрепанные манжеты и пристежные воротнички — все очень чистое, но отдающее бедностью. Вместо галстука — черный бант, приколотый булавкой с фальшивым бриллиантовым глазком. Вырядившись таким образом, он спустился по лестнице дома на Монмартре, где недавно поселился. На четвертом этаже, не остановившись, постучал набалдашником трости по створке какой-то закрытой двери. Выйдя на улицу, пошел по боковой аллее бульвара. Как раз подоспел трамвай. Он поднялся в салон, и некто, шедший за ним, а именно жилец с четвертого этажа, сел рядом.

Через секунду этот человек обратился к нему:

— Ну что, шеф?

— Порядок, дело сделано.

— Как это?

— Я у них завтракаю.

— Вы там завтракаете?

— Надеюсь, ты не хочешь, чтобы мое драгоценное время было потрачено понапрасну. Я вырвал месье Людовика Эмбера из лап смерти, которую ты ему уготовил. А месье Людовик Эмбер — человек признательный. Он пригласил меня на завтрак.

Молчание. Затем сосед осмелился спросить:

— Значит, вы не отказались от этого?

— Малыш, — ответил Арсен, — уж коли я сегодня ночью организовал это смехотворное нападение, если взял на себя труд в три часа утра неподалеку от земляного вала наградить тебя ударом трости по руке и пинком по берцовой кости, рискуя тем самым покалечить моего единственного друга, то делал это, конечно же, не для того, чтобы теперь отказаться от барыша за столь искусно организованное спасение.

— Но ходят нехорошие слухи по поводу их состояния…

— Пусть себе ходят. Вот уже шесть месяцев я занимаюсь этим делом, шесть месяцев собираю сведения, изучаю, расставляю сети, расспрашиваю прислугу, заимодавцев и подставных лиц, шесть месяцев живу в тени мужа и жены. Следовательно, я знаю, что надо делать. Досталось ли это состояние от старика Брофорда, как они утверждают, или появилось из другого источника — неважно. Я убежден, что оно существует. И поскольку оно существует, оно — мое!

— Черт, сто миллионов!

— Положим, десять или даже пять, эка важность! В сейфе — большие пачки ценных бумаг. Черт меня побери, если в один прекрасный день я не добуду ключа.

Трамвай остановился на площади Звезды. Мужчина прошептал:

— Итак, что делать сейчас?

— Сейчас? Ничего. Я предупрежу тебя. У нас еще есть время.

Пять минут спустя Арсен Люпен поднимался по парадной лестнице особняка Эмберов, и Людовик представил его жене. Жервеза была добродушной дамочкой, очень толстенькой и очень болтливой. Она приняла Люпена чрезвычайно любезно.

— Я настояла на том, чтобы на торжестве в честь нашего спасителя не было никого из посторонних, — сказала она.

И с самого начала со «спасителем» обращались как со старым другом. К десерту установилось полное доверие, и в откровенных признаниях недостатка не было. Арсен рассказывал о своей жизни, жизни отца — неподкупного судьи, о печалях детства, трудностях настоящего момента. Жервеза, со своей стороны, вспоминала о молодости, замужестве, добрых деяниях старика Брофорда, ста унаследованных ею миллионах, препятствиях, оттягивающих немедленное предоставление пользования, займах, которые она вынуждена была сделать под немыслимые проценты, бесконечных распрях с племянниками Брофорда. А конфликты! А секвестры! И тому подобное.

— Подумать только, месье Люпен, бумаги здесь, рядом, в столе моего мужа, но если мы возьмем оттуда хотя бы один купон, мы потеряем все! Они здесь, в нашем сейфе, но мы не можем даже коснуться их.

Гость слегка содрогнулся при мысли о таком соседстве. И совершенно четко понял, что душе Арсена Люпена никогда не подняться до высот щепетильности, свойственных этой достойной даме.

— О! Они здесь, — прошептал Арсен; во рту у него пересохло.

— Да, они здесь.

Отношения, начавшиеся в подобных обстоятельствах, неизбежно должны были завязаться в более крепкий узел. Во время деликатного допроса Арсен Люпен признался, что беден и находится в отчаянном положении. И тут же несчастный юноша был назначен личным секретарем обоих супругов с жалованием в сто пятьдесят франков в месяц от каждого. Жить он будет на прежней квартире, но ежедневно должен приходить, чтобы получать распоряжения, а для большего удобства ему под рабочий кабинет будет выделена одна из комнат третьего этажа.

Комнату он выбрал сам. По какой-то счастливой случайности она оказалась над кабинетом Людовика.

Арсен очень скоро убедился, что его секретарская должность очень сильно напоминает синекуру. За два месяца ему пришлось переписать всего лишь четыре незначащих письма, и только раз патрон вызвал его к себе в кабинет, что позволило ему рассмотреть сейф. Кроме того, он заметил, что обладателю этой синекуры, видимо, не положено фигурировать рядом с депутатом Анкети или старшиной сословия адвокатов Грувелем, ибо Люпена забывали приглашать на знаменитые светские рауты.

Он на это ничуть не жаловался, явно предпочитая оставаться на своем скромном месте в тени, и, счастливый и свободный, держался в стороне. К тому же времени Арсен не терял. Прежде всего он несколько раз тайно посетил кабинет Людовика и засвидетельствовал свое почтение сейфу, который, увы, так и остался наглухо закрытым. Это было угрюмое с виду огромное сооружение из чугуна и стали; к нему не подступиться было ни с напильником, ни со сверлом, ни с фомкой.

Арсен Люпен умел мыслить широко.

«Там, где сила не поможет, надо брать хитростью, — сказал он себе. — Главное — навострить глаза и уши».

Поэтому он принял необходимые меры, и, проведя трудоемкое и тщательное обследование паркета в своей комнате, просунул свинцовую трубку в отверстие между двумя лепными украшениями в потолке кабинета хозяина. Через это приспособление, своего рода слуховую и подзорную трубу, он собирался подглядывать и подслушивать.

С этого момента Арсен жил, приклеившись к полу животом. И, естественно, часто наблюдал, как Эмберы обсуждали что-то, стоя около сейфа, проверяя книги записей и листая бумаги в папках. Когда они последовательно поворачивали четыре ручки, приводящие в действие замок, он, чтобы узнать шифр, старался угадать число перемещающихся засечек. Следил за каждым их жестом, прислушивался к каждому слову. Куда они девали ключ? Спрятали его?

Однажды Арсен увидел, что они вышли из комнаты, не закрыв сейфа, и быстро спустился вниз. Решил войти. Но они уже вернулись.

— О! Извините меня, я ошибся дверью.

Но Жервеза бросилась к нему и пригласила в кабинет:

— Входите же, месье, входите, будьте как дома! Вы дадите нам совет. Какие ценные бумаги лучше продать? Зарубежные или ренту?

— Но как же с запретом? — очень удивившись, возразил Люпен.

— О! Он касается не всех денег.

Она приоткрыла створку. На полках лежали перевязанные ремешками папки. Она взяла одну их них. Но муж запротестовал:

— Нет, нет, Жервеза, безумие продавать зарубежные ценные бумаги. Их курс подскочит… Тогда как цены на ренту уже достигли предела. А как считаете вы, дорогой друг?

Дорогой друг никак не считал, но тем не менее посоветовал пожертвовать рентой. Тогда она взяла другую связку и вытащила их нее одну бумагу наугад. Это была трехпроцентная акция в 1374 франка. Людовик положил ее в карман. После полудня вместе с секретарем они продали эту бумагу через биржевого маклера и получили 46000 франков.

Что бы там ни говорила Жервеза, у Арсена Люпена не было ощущения, что он живет здесь как у себя дома. Как раз напротив, положение, которое он занимал в доме Эмберов, не переставало его удивлять. Неоднократно он убеждался, что прислуга не знает его имени. Они называли его просто «месье». Людовик говорил о нем так: «Предупредите месье… Месье уже пришел?» Зачем понадобилась эта загадочность в обращении?

К тому же, когда поутихли первоначальные восторги, Эмберы почти не разговаривали с ним, были учтивы настолько, насколько требует отношение к человеку, оказавшему им большую услугу. Но в сущности, вовсе не обращали на него внимания. Делали вид, что считают его оригиналом, который не любит, когда ему надоедают: они, конечно, чтут его уединение, но только потому, что он сам навязал им такое условие, хоть это и блажь с его стороны. Однажды, проходя через переднюю, Арсен услышал, как Жервеза говорила каким-то двум господам:

— Он такой дикарь.

Пусть так, подумал он, мы — из дикарей. И не собираясь разбираться в странном поведении этих людей, он продолжал осуществлять свой план. Арсен Люпен убедился, что не приходится рассчитывать на рассеянность Жервезы, которая никогда не расставалась с ключом от сейфа и, более того, никогда не уносила этот ключ, прежде чем не переставит буквы в замке. Итак, ему надо было действовать.

Одно событие — усиленная кампания, развернутая некоторыми газетами против Эмберов, — ускорило развязку. Их обвиняли в мошенничестве. Арсен Люпен наблюдал за перипетиями драмы, поведением супружеской четы и понял, что, промедлив еще немного, все упустит.

Пять дней подряд, вместо того чтобы, как обычно, уходить в шесть часов, он запирался в своей комнате. Хозяева думали, что его уже нет. А он, растянувшись на полу, следил за тем, что происходит в кабинете Людовика.

Пять вечеров подряд благоприятного случая так и не представилось, и он среди ночи уходил через калитку во дворе. У него был ключ от нее.

Но на шестой день Арсен узнал, что Эмберы в ответ на злобные инсинуации своих врагов предложили открыть сейф с тем, чтобы составить опись его содержимого.

«Это произойдет сегодня вечером», — подумал Люпен.

И действительно, после ужина Людовик расположился в своем кабинете. Жервеза тоже пришла туда. Они занялись разборкой бумаг, находившихся в сейфе.

Прошел час, затем другой. Люпен услышал, что слуги отправились спать. И вот уже никого не осталось на втором этаже. Эмберы продолжали заниматься своим делом.

— Пора, — прошептал Люпен.

И открыл окно. Оно выходило во двор. На небе — ни звезд, ни луны, и за окном — непроглядная тьма. Он достал из шкафа веревку с узлами, привязал ее к перилам балкона, перелез через них и медленно, опираясь на водосточный желоб, пополз вниз к окну, расположенному этажом ниже. Это было окно кабинета; плотные шерстяные шторы скрывали все происходящее внутри. С минуту он неподвижно стоял на балконе, насторожив уши и вглядываясь в темноту.

Все было тихо; успокоившись, он слегка толкнул створки окна. Если никто не удосужился проверить, заперты ли они, окно должно было открыться, потому что после обеда он повернул шпингалет так, чтобы язычок не вошел в паз.

Окно приоткрылось. Тогда чрезвычайно осторожно он пошире растворил его. Просунул голову и тут же замер. Сквозь щель между полотнищами неплотно задвинутых штор пробивалась полоска света: он увидел Жервезу и Людовика, сидевших около сейфа.

Они изредка и очень тихо перебрасывались короткими фразами, не отрываясь от своего занятия. Арсен Люпен прикинул расстояние, отделявшее его от них, точно рассчитал движения, которые надо было сделать, чтобы нейтрализовать одного за другим, не дать времени позвать на помощь, и уже собирался ринуться вперед, как вдруг услышал слова Жервезы:

— Как холодно стало в комнате и всего за какую-то минуту! Пойду, пожалуй, лягу. А ты?

— Мне хотелось бы закончить.

— Закончить! Тут и до утра не разобраться.

— Да нет, работы на час, не больше.

Она удалилась. Прошло двадцать, тридцать минут. Арсен чуть пошире приоткрыл окно. Захлопали шторы. Он сильнее толкнул створки. Людовик обернулся и, увидев раздувшиеся от ветра занавески, поднялся, чтобы закрыть окно…

Все обошлось без единого крика и без борьбы. Арсен Люпен несколькими точными движениями, не причинив особой боли, оглушил Людовика, закутал ему голову шторой и связал, так что тот даже не успел разглядеть лица нападавшего.

Затем Арсен бросился к сейфу, схватил две папки, сунул их под мышку, вышел из кабинета, спустился по лестнице, пересек двор и открыл калитку. На улице стоял экипаж.

— Возьми вот это сначала, — сказал он кучеру, — и следуй за мной.

Он опять пошел в кабинет. В два приема сейф был опустошен. Затем Арсен поднялся в свою комнату, отвязал веревку и уничтожил следы своего пребывания. Все было кончено.

Через несколько часов Арсен Люпен вместе с сообщником приступил к разборке содержимого папок. Обнаружив, что состояние Эмберов далеко не так велико, как все полагали, Арсен, предвидевший это, вовсе не был разочарован. Ни сотен, ни даже десятков миллионов здесь не оказалось. Но в общем и целом состояние Эмберов исчислялось очень внушительной цифрой и было вложено в исключительно доходные отрасли: это были акции железнодорожных компаний, парижские и государственные ценные бумаги, акции Суэца, северных шахт и т.д.

Люпен был удовлетворен.

— Конечно, — сказал он, — убытки будут значительные, когда придет время торговаться. Мы столкнемся с препятствиями, и придется не раз, и не два отдавать бумаги за бесценок. Не беда, благодаря этому первичному капиталовложению я надеюсь начать жить, как хочу… и реализовать кое-какие проекты, которые меня очень волнуют.

— А остальное?

— Можешь все сжечь, малыш. Эти груды выглядели внушительно в сейфе. Нам они не нужны. Что же касается ценных бумаг, мы их спокойненько запрем в шкаф и будем ждать подходящего момента.

На следующий день Арсен подумал, что ничто не мешает ему вернуться в особняк Эмберов. Но, читая газеты, он узнал нечто совершенно неожиданное: Людовик и Жервеза исчезли.

Вскрытие сейфа происходило в чрезвычайно торжественной обстановке. Судейские обнаружили в нем то, что оставил Арсен Люпен… то есть почти ничего.

Таковы факты, точнее, некоторые из них в интерпретации Арсена Люпена. Я излагаю события, придерживаясь версии, услышанной из его собственных уст в тот день, когда на Арсена нашел стих откровенности.

Он ходил взад-вперед по моему рабочему кабинету, и в глазах его бегали чертики, которых я не замечал раньше.

— Короче говоря, — заметил я, — это одно из самых удачных ваших предприятий?

Не ответив мне напрямую, он продолжал:

— В этом деле есть какие-то неразрешимые загадки. И даже после того, как я вам все объяснил, осталось столько непонятного! Зачем понадобилось бежать? Почему они не воспользовались помощью, которую я невольно оказал им. Ведь так просто было заявить: «Сто миллионов лежали в сейфе, а теперь их здесь нет, потому что они украдены!»

— Эмберы потеряли голову.

— Да, действительно, потеряли голову… Но с другой стороны, ведь правда, что…

— Что — правда?

— Так, ничего.

Что скрывалось за его недомолвкой? Он ведь что-то недоговорил, это было очевидно, и не хотел говорить. Я был заинтригован. Должно быть, речь шла о чем-то очень серьезном, если у такого человека возникли сомнения.

И я наугад стал задавать ему разные вопросы.

— Вы с ними больше не встречались?

— Нет.

— А не испытываете ли вы временами что-то вроде жалости к этой злополучной чете?

— Я?! — воскликнул он, подскочив.

Его возмущение удивило меня. Может, я попал в точку?

— Разумеется, — упорствовал я. — Не будь вас, они, может быть, могли бы противостоять опасности… или по крайней мере уехать с полными карманами.

— Угрызения совести, именно этого вы от меня хотите, не правда ли?

— Конечно!

Он сильно ударил по моему столу.

— Итак, по-вашему, у меня должны быть угрызения совести?

— Называйте это угрызениями или сожалениями. Но хоть какие-то чувства…

— Испытывать какие-то чувства по отношению к людям…

— К людям, у которых вы отняли состояние.

— Какое состояние?

— Ну как же… эти две или три пачки ценных бумаг!

— Две-три пачки бумаг! Я у них украл ценные бумаги, не так ли, часть их наследства, и в этом моя вина, мое преступление? А вам не пришло в голову, черт побери, что они были фальшивыми, эти ценные бумаги?.. Слышите?

ОНИ БЫЛИ ФАЛЬШИВЫМИ!

Я оторопело уставился на него.

— Четыре или пять миллионов — фальшивые?

— Именно, — в ярости воскликнул он, — архифальшивые! Фальшивые облигации, ценные государственные бумаги, парижские акции — все оказалось макулатурой и ничем иным! И ни одного су! В этой массе бумаг я не нашел и су! А вы требуете от меня каких-то угрызений совести. Но их должны испытывать они, а не я! Эта парочка облапошила меня как обыкновенного раззяву! И обобрала как последнего тупого кретина!

Люпен был зол не на шутку, досада и уязвленное самолюбие, видимо, не давали ему покоя.

— Но, как ни крути, я был в проигрыше с самого начала! Угадайте, какую роль я играл в этом деле, точнее, они заставили меня играть? Роль Андре Брофорда. Да, дорогой друг, а я ничего не понял! Только позднее, по газетам и сопоставленным фактам я догадался об этом. В то время как я строил из себя благодетеля, этакого господина, рисковавшего своей жизнью и вырвавшего Эмбера из лап бандита, они выдавали меня за одного из Брофордов!

Великолепно, не так ли? Оригинал, расположившийся в комнате на третьем этаже, дикарь, которого показывали издали, был Брофордом, и эту роль играл я! Только благодаря мне и тому доверию, которое я внушал под именем Брофорда, банкиры давали ссуды, а нотариусы убеждали своих клиентов в том, что они могут открыть кредит! Да, полезный урок для начинающего! Уверяю вас, он не прошел даром.

Арсен вдруг замолчал, схватил меня за руку, а затем с яростью, в которой все же нетрудно было уловить нотки иронии и восхищения, произнес немыслимую фразу:

— В данный момент, дружище, Жервеза Эмбер должна мне тысячу пятьсот франков!

На этот раз я не смог удержаться от смеха. Воистину это была остроумнейшая шутка. Люпен и сам рассмеялся от души.

— Да, дорогой, тысячу пятьсот франков! Мало того, что я не получил ни одного су за свою работу, хозяйка ухитрилась вытянуть из меня полторы тысячи франков! Все, что было мною накоплено в юности! И знаете для чего? Ни за что не угадаете… Для ее бедняков! Именно так, для так называемых обездоленных людей, которым она помогала тайком от Людовика!

И я попался на этом! Ну разве не смешно, а? У Арсена Люпена выудили полторы тысячи франков, и сделала это милая дама, у которой он украл на четыре миллиона фальшивых бумаг! К каким только комбинациям и гениальным хитростям я не прибегал, чтобы добиться столь блестящего результата!

Вот так, единственный раз в жизни меня провели. Черт возьми! Обвели вокруг пальца по-настоящему, вчистую и по высшему разряду!..

Поиск по сайту: