Древняя Русь первый вопрос

В трудах С. М, Соловьева политический строй Киевской Руси принял своеобразный вид. Как и его предшественники, он считает Русь княжеством, но владельцам страны называет не князя, а княжеский род в целом. Великий князь Киевский, в представлении Соловьева, не государь и даже не верховный глава государства, а старший в роду, причем, часто, старший физически. «Волости», -пишет он, -находятся в совершенной независимости от другой и от Киева, являются отдельными землями и в то же время составляют одно нераздельное целое в следствие родовых княжеских отношений, вследствие того, что князья считают свою землю своею отчиною, нераздельным владением целого рода своего». Со времени проявлении Андрея Боголюбского в княжескую среду проникают иные («государственные», по Соловьеву) отношении, которые еще долго - вплоть до начала XVII века - будут бороться с родовым началом. Соловьев признает существование и городовых волостей. Князь и волость выглядят у него параллельными политическими структурами. Русь представляет одновременно и княжеством, принадлежащим роду Рюриковичей, и механической суммой городовых волостей, связанных между собой княжеским родом.

Вторая точка зрения распространяется во второй половине XIX века. Ее защищали Н. И. Костомаров, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов, А. Е. Пресняков и многие другие. По мнению Н. И. Костомарова, с древнейших времен составляла особое политическое образование - землю. Руководители этими землями князья, но высшая власть принадлежала вечу - общему собранию. Приглашенные на княжение варяги данный порядок не изменили и не принесли с собой ничего нового. Русь первое время представляла собой всего лишь «скученность» народцев, обязанных платить Киеву дань. Полноценному объединению восточных славян способствовало принятие христианства. В противоположность сторонникам первого направления, Костомаров полагал, что рассаживание по землям сыновей киевского князя вело к более прочному единству. Но и оно не отменяло древнее «понятие об автономии земель и их самоуправлении». Со временем изменилось лишь наименование земель - раньше они назывались по племенам, а теперь стали носить имена главных городов. Существенные перемены в политическом строе Киевской Руси Костомаров усматривает лишь после монголо-татарского нашествия.

В. О. Ключевский считал, что первой политической формой у восточных славян была городовая область, под которой он понимал крупный торговый округ, управляемый городом. Возникновение областей Ключевский относил к середине IX века. Затем в конце IX века и в течение X веков образуются вторичные политические образования - варяжские княжества. Варяги захватывали власть в тех центрах, куда из приглашали в качестве «наемных охранителей». Во главе княжеств были вожди варяжских отрядов - конунги. Ключевский называет несколько таких княжеств: Рюрика в Новгороде, Синеуса в Белоозере, Трувора в Изборске, Аскольд в Кирове, Тура в Турове, Рогволода в Полоцке. И соединение варяжских княжеств и городовых волостей он выводит третью политическую форму - великое княжество киевское, которое, по его мнению, и было действительным началом русской государственности. Основную связь между различными частями Киевской Руси он, подобно Соловьеву, видел в княжеской администрации с ее посадниками, данями и пошлинами. Князья владели Русью единолично, как Ярослав Мудрый, или, что было чаще, разделяя власть между собой. При этом строгого порядка в перемещениях князей с одного стола на другой Ключевский не замечал. По мере разрастания княжеского рода отдельные его ветви расходились друг с другом, прочнее усаживаясь на постоянное княжение в своей области. В результате Русь с распадом княжеского рода вновь разделилась на городовые области, где князья превратились в политическую случайность, а власть оказалась в руках городского веча.

Одно из коренных отличий отечественной истории от западноевропейской заключалось, по мнению упомянутых исследователей, в отсутствии феодализма на Руси. Впрочем, в исторической литературе высказывались суждения о наличии феодальных порядков в России. Но большинство историков все-таки стояло на том, что этих порядков русская история не знала. И только в начале XX в. ситуация решительно изменилась. Благодаря трудам Н. П. Павлова-Сильванского стала очевидной беспочвенность противопоставления исторического процесса России и Запада. Обнаружилось, что на Руси существовали институты и учреждения, характерные для феодальных государств Западной Европы.

На поприще изучения древнерусского феодализма одновременно v вместе с Б. Д. Грековым выступил М. М. Цвибак. В 1933 г. появилась статья Б. Д. Грекова «Начальный период в истории русского феодализма», где говорилось, что Правда Ярослава рисует нам примитивное классовое общество, распадающееся на свободных и рабов, а Правда Ярославичей и Пространная Правда— успешно феодализирующееся общество.⁶¹ В том же 1933 г. вышла в свет и статья М. М. Цвибака «К вопросу о генезисе феодализма в Древней Руси», в которой проводилась мысль о возникновении феодальных отношений еще до прихода варягов в Восточную Европу.⁶² Одновременность выступлений Б. Д. Грекова и М. М. Цвибака по вопросам истории феодализации Древней Руси отмечалась как в современной этим выступлениям, так и позднейшей литературе.⁶³

Важным событием в историографии Киевской Руси вообще и в изучении генезиса феодализма на Руси, в частности, стал доклад Б. Д. Грекова «Рабство и феодализм в Древней Руси», прочитанный им в ГАИМК Слушание доклада и его обсуждение состоялись в начале апреля 1933 г Доклад собрал большую аудиторию из числа научных работников ГАИМК, Исто-рико-археологического института Академии наук СССР, Эрмитажа, Русского музея, Ленинградского историко-лингвистического института, а также студенчества. Достаточно сказать, что на первом заседании присутствовало 135 человек.⁶⁵ То был настоящий форум по проблемам социального строя Киевской Руси.

Свой доклад Б. Д. Греков начал с разъяснений относительно особенностей феодальных и рабовладельческих отношений. Сущность феодальной формации виделась ему в том, что «основой феодального способа производства является сельскохозяйственное производство, не исключающее, однако, ремесленного и мануфактурного труда; общественные отношения выражаются в форме господства и подчинения, вырастающих на почве присвоения крупными земельными собственниками, монополизирующими право на землю, труда непосредственных производителей, владеющих все-ми условиями производства и воспроизводства, кроме земли. В силу этого последнего обстоятельства, затрудняющего присвоение труда непосредственных производителей, класс феодалов — земельных монополистов прибегает не только к экономическому, но, главным образом, к внеэкономическому принуждению, т. е. к открытому насилию. Внеэкономическое принуждение и личная зависимость непосредственно производителя от владельца земли являются господствующей формой общественных отношений настолько, что и экономическое принуждение здесь облекается в эти специфические феодальные формы. Выражением феодальной формы производственных отношений является докапиталистическая земельная рента, отработочная, натуральная и, наконец, денежная».

В своей книге С. В. Юшков подвел итог многолетним собственным изысканиям в области истории феодализма на Руси. По сравнению с 20-ми годами многое в его представлениях изменилось. Так, в последнем труде дана более четкая хронология процесса феодализации. По-иному в «Очерках» представлена механика образования крупного феодального землевладения в Киевской Руси, где разложению сельской общины, существование которой С. В. Юшков прежде отрицал, отведена первостепенная роль. Существенные поправки внес автор и в понимание древнерусского иммунитета. Если раньше ему думалось, что иммунитет, «несомненно, является порождением экономического и социально-политического строя эпохи, предшествующей феодализму»,¹⁶⁴ то теперь он доказывал, что «час рождения феодальной ренты есть час рождения иммунитета», что «история иммунитета есть в сущности история развития форм феодального властвования».¹⁶⁵ Если поначалу С. В. Юшков возникновение иммунитетных порядков связывал с княжеским пожалованием,¹⁶⁶ то теперь ему казалось, будто иммунитет зарождается в недрах феодальной вотчины как имманентное феодальному землевладению явление.¹⁶⁷ Наконец, С. В. Юшков (и это самое главное) в своих «Очерках» обратился к произведениям К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина. Он успешно овладел наследием классиков марксизма-ленинизма и написал марксистское исследование.

Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX-XV вв.», подготовленном в качестве раздела для коллективной монографии «Пути развития феодализма». Прежде всего Л. В. Черепнин заостряет внимание на кардинальной проблеме истории феодального общества— феодальной земельной собственности. Возражая М. В. Колга-нову, отрицавшему наличие феодальной земельной собственности, Л. В. Черепнин справедливо замечает, что нет никаких «оснований отказываться от взгляда на феодальную собственность на землю как основу производственных отношений и классового антагонизма».²⁷⁵ Затем Л. В. Черепнин дает обзор советской исторической литературы, рассматривающей генезис феодализма в России. Он не ограничивается простым пересказом мнений, а критически оценивает выводы, полученные историками, изучавшими возникновение феодального строя на Руси. Далее Л. В. Черепнин коснулся терминологии, употребляемой учеными-специалистами в области древнерусской истории. Термин «дофеодальный» казался ему бессодержательным и неопределенным, поскольку за ним скрываются и первобытнообщинные и рабовладельческие отношения.²⁷⁶ «Столь же неопределенно звучит и термин „дофеодальное государство". Он не говорит ни о классовом характере, ни о форме государства, и пользование им требует привнесения каких-то признаков, в зависимости от которых он принимает тот или иной, причем чисто условный, смысл».²⁷⁷ Более подходящим представлялось Л. В. Черепнину наименование «предфеодальный», подразумевающее «нечто, непосредственно предшествующее феодализму. Но и оно утрачивает свою определенность, как только начинает употребляться для обозначения целого периода. Если его конечной гранью является утверждение феодализма, то уловить его начало весьма трудно». Не удовлетворили Л. В. Черепнина и термины «полупатриархальный — полуфеодальный» или «патриархально-феодальный». Хотя они подчеркивают неразвитость феодализма, что дает им право на существование, но «не указывают на то, что же является ведущим в отношениях такого типа, т. е. в них отсутствует динамический признак». Лучше всего, по убеждению историка, вести речь о «периоде генезиса феодализма», завязавшегося в «рамках предшествующей формации; если дело идет о Руси, то— первобытнообщинной. В ее пределах и нужно искать начало данного периода, относя его, очевидно, к тому моменту, когда отчетливо появляются признаки классообразования и зарождения частной собственности на землю».²⁷⁸ Имея в виду А. И. Неусыхина, автор замечает: «Некоторые исследователи считают нужным выделять особый период, находящийся между двумя формациями (первобытнообщинной и феодальной) и не укладывающийся ни в одну из них. Я не вижу для этого оснований. История знает ряд переходных стадий. Но они не меняют единства процесса общественного развития и не должны нарушать форма-ционного принципа его членения». Трудно и сложно, подчеркивает Л. В. Черепнин, найти грань, «с которой можно было бы начинать историю феодальной формации. Если понимать под последней систему социально-экономических отношений и соответствующих им политико-юридических форм, то, очевидно, такой гранью может служить образование феодального государства. На Руси это произошло в конце IX в.»²⁷⁹ Не вдаваясь в спор по теоретическим вопросам (это задача специальной работы), отметим только, что Л. В. Черепнин как в прежних своих исследованиях, так и в настоящем труде пользуется выражениями «дофеодальный», «патриархально-феодальный», «дофеодальный уклад», проявляя тем самым терминологическую непоследовательность. Если раньше Л. В. Черепнин, излагая вопрос о генезисе феодализма, начинал ход своих мыслей с VI в., то теперь отправной точкой ему служит VIII столетие. Эта осторожность продиктована тем, что Л. В. Черепнин, по собственному его признанию, не был специалистом в археологии.²⁸⁰ Создается впечатление, что автор в предшествующих своих исследованиях судил о вещах, не будучи в них достаточно компетентным. Думается, что на самом деле это не так. Л. В. Черепнин обладал прекрасной подготовкой, в том числе и археологической. Нежелание ученого уходить в глубь веков объясняется не столько тем, что он не располагал соответствующими археологическими данными, сколько ясным пониманием того, что эти данные, ежели взглянуть на них непредубежденно, не дают никаких указаний на процесс феодализации восточнославянского общества. Какие же археологические факты, подтверждающие идею о генезисе феодализма в VIII—IX вв., привлекает Л. В. Черепнин? Общественные отношения восточного славянства обозначенной поры воспроизводятся им с помощью археологических материалов, систематизированных и обработанных И. И. Ляпушкиным, а также авторами статей сборника «Славяне накануне образования Киевской Руси» (1963 г.). Малые семьи (4-6 человек) и соседские общины, подтачиваемые имущественным неравенством,— вот основные, по мысли И. И. Ляпушкина и идущего за ним Л. В. Черепнина, социальные учреждения восточнославянского общества VIII—IX вв. По нашему разумению, посредством одних лишь археологических источников, поддающихся различному толкованию, установить тип семьи и общины в рассматриваемое время не представляется возможным.²⁸¹ Тем не менее Л. В. Черепнин полагает, что И. И. Ляпуш-кин своим материалом подводит «читателя к проблеме формирования частной собственности на землю и генезиса феодализма».

Складывание феодального землевладения на раннем этапе феодализации Л. В. Черепнин наблюдает по линии «окняжения» земли соседских общин и дифференциации внутри их, причем наиболее интенсивно шло «ок-няжение» земли, выражавшееся в установлении верховной собственности феодального государства на подведомственную княжеской власти территорию. К XII в. эта собственность стала уже сложившимся институтом.²⁸³ Параллельно процессу формирования верховной собственности дань превращалась в феодальную ренту.²⁸⁴

Кроме верховной собственности как формы феодального землевладения, Л. В. Черепнин рассматривает образование княжеского домена, земельной собственности бояр и церкви. Княжеский домен он пытается обнаружить в X в., пользуясь для этого летописными известиями о княжеских селах той поры. Впрочем, Л. В. Черепнин тут отнюдь не категоричен, памятуя, что некоторые историки относятся с недоверием к данным известиям. И такое недоверие представляется ему оправданным: «Действительно, источники слишком удалены от событий, о которых в них идет речь. Иногда перед нами позднейшее припоминание, а может быть, и домысел. Наконец, неясно, что же это были за села: загородные замки или усадьбы, были ли они населены челядью или крестьянами и т. д.? Однако для второй половины XI в. исследователи располагают источником, уже бесспорно свидетельствующим о наличии княжеского домена. Это так называемая Правда Яро-славичей, датируемая скорее всего 1072 г. А ведь земельная собственность складывается не сразу, и княжеские села появились, конечно, не в 70-х годах XI в., а значительно ранее. Поэтому при всем критическом отношении к известиям о селах X в. нельзя их просто откинуть». Что касается XII в., то существование в это время княжеского феодального землевладения не является дискуссионной проблемой.²⁸⁵ Переходя к земельной собственности бояр, Л. В. Черепнин пишет: «Появились ли у дружинников собственные имения уже в X в., мы сказать твердо не можем. Для второй половины XI в. — это факт бесспорный. Можно только подчеркнуть то, что было отмечено применительно к княжескому землевладению: феодальная собственность на землю складывается медленно и надо думать, что первые сведения о ней попадают в источники значительно позднее того времени, когда она зародилась». Землевладение церкви Л. В. Черепнин прослеживает по источникам лишь со второй половины XI в.²⁸⁶ Таким образом, несмотря на все оговорки автора насчет позднего (сравнительно с самой действительностью) появления в источниках указания на частное землевладение, остается документально засвидетельствованным тот факт, что княжеская земельная собственность возникла не раньше X в., а боярское и церковное — XI в. При этом нет никакой уверенности, что княжеское землевладение изначально носило феодальный характер. Отсутствие данных, свидетельствующих о феодальной природе княжеских сел X в., признает и Л. В. Черепнин.

Возникновение и развитие на Руси феодального землевладения в целом Л. В. Черепнин наблюдает по двум этапам: X — первая половина XI в. и вторая половина XI—XII вв. «В первый период преобладает верховная собственность на землю государства, во второй растет и ширится вотчинная собственность». Выводы, полученные в результате исследования эволюции земельной собственности, ученый связывает с историей зависимого населения в Киевской Руси. Он изучал положение различных категорий подневольного люда, скрывавшегося под наименованием «людей», «челяди», «смердов», «изгоев», «закупов».²⁸⁸ Оказалось, что в образовании этих категорий вырисовываются «те же два этапа, что и в процессе формирования феодальной собственности на землю. Гранью между ними является примерно середина XI-XII вв. На первом этапе еще значительную роль в общественной жизни играло лично свободное, но подвергающееся государственной эксплуатации население соседских общин — смерды-данники, а в составе несвободных преобладала челядь (рабы). На втором этапе, когда развиваются вотчинное землевладение и хозяйство, все большая часть непосредственных производителей переходит в число домениальных смердов, закупов, часто оказывающихся на грани холопства».

О генезисе феодализма на Руси Л. В. Черепнин еще раз писал в специальном разделе, вошедшем в академическую «Историю крестьянства в Европе». С полной уверенностью он говорит о том, что «известны три линии, по которым шло развитие форм феодальной собственности и обращение сельского населения в зависимое от господствующего класса. Во-первых, происходило «окняжение» земли и обложение свободных общинников данью, перераставшей в феодальную ренту. Так складывалась государственная собственность, получившая впоследствии наименование «черной». Во-вторых, наблюдалось расслоение соседской общины, из которой выделялись крестьяне-аллодисты, превращавшиеся затем в феодалов, и безземельные люди, труд которых присваивался землевладельцами. Наконец, в-третьих, собственники-феодалы сажали на землю рабов, становившихся зависимыми крестьянами».²⁹⁰ Вплоть до «середины XI—XII вв. господствующей формой феодальной собственности была государственная, господствующим видом эксплуатации — взимание дани. К XII в. складывается землевладение княжеское (домениальное), боярское, церковное, основанное на присвоении прибавочного продукта, произведенного трудом зависимого крестьянства и посаженных на землю холопов».²⁹¹ Рост вотчинного землевладения князей, бояр и духовенства означал перелом в развитии феодальных отношений на Руси, вступавшей во второй половине XI и особенно в XII вв. в стадию развитого феодализма.

По мнению Я. Н. Щапова, княжеская верховная собственность играла чрезвычайно важную роль, особенно на раннем этапе феодализации, когда она была, собственно, единственной формой феодального землевладения Я. Н. Щапов следующим образом объясняет это обстоятельство: «В ранне феодальном, уже классовом обществе, где господствующий класс, однако недостаточно силен, собственность на землю в ее ранней малоразвитой форме принадлежит этому классу в лице главы государства, князя, являю щегося начальником вооруженных групп, осуществляющих на практике право на эту собственность. В период развитого феодализма, когда власть господствующего класса достаточно сильна также и в лице каждого его члена, обладающего необходимым аппаратом насилия, собственность на землю принадлежит и отдельному феодалу или феодальной церковной ор ганизации».³⁰³ Но и в «период развитого феодализма» сохраняется верхов ная собственность государства на крестьянские земли, олицетворяемая кня зем.³⁰⁴ На Руси XI — первой половины XII в. она функционировала, будучи социально-экономическим укладом.

И. Я. Фроянов предлагает концепцию политического строя на основе собственного вывода о переходной стадии социально - экономического развития древнерусского общества. Структура политической власти на Руси представлялось ему похожей на устройство древнегреческих полисов. «Это - народное собрание - вече, являвшееся верховным органом власти, верховный правитель - князь, избиравшийся вечем, и совет знати». Затем Фроянов в качестве предшественников городов - государств XI-XII веков обозначил так называемые суперсоюзы, объединявшие первичные союзы славянских племен. В то время выходят труды Н. Ф. Котляра, И. Н. Данилевского, В. В. Пузанова и других, которые в той или иной степени касаются данной проблемы.

Вопрос

Ф. Энгельс писал, что «в России покорение удельных князей шло рука об руку с освобождением от татарского ига…»

Академик Л. В. Черепнин отмечал: «Если на первом этапе процесса объединения земель Северо-Восточной Руси еще решался вопрос о том, какое княжество явится центром этого объединения, то на втором этапе, с последней четверти XIV в., указанный вопрос уже отпал. Московское княжество твердо завоевало роль политического центра формирующегося единого государства»{

Культ централизации породил и другое явление в историографии: постоянно выясняли, где быстрее шли процессы централизации — в России или в Европе? В конечном счете, сошлись на том, что развитие шло одновременно: и Англия, и Франция, и Россия "централизовались" в конце XV века (при этом считалось, что Германия и другие европейские страны безнадежно отстали). В этом плане примечательна обстоятельная книга Л.В. Черепнина "Образование Русского централизованного государства в XIV — XV веках" (М., 1960). Иначе говоря, централизованное Русское государство искалось уже в XIV столетии, а завершение централизации относилось к 80-м годам XV века, точно координируясь с завершением войны "Алой и Белой розы" в Англии в 1485 году. Книга Л. Черепнина в полной мере отражает принятые в то время подходы и концепции в исторической науке, когда большинство историков трудилось в сфере "базиса": занимались основательным анализом положения крестьян, форм их зависимости, процессов развития феодальной вотчины и монастырей, как крупных землевладельцев. Поэтому в книге Л. Черепнина дается обстоятельный очерк об аграрных отношениях и развитии городов, товарного производства и обращения. Все это рассматривается в качестве экономических "предпосылок образования Русского централизованного государства", а сама централизация становится следствием экономических процессов и как бы вытекает из потребностей экономики.

Этот подход не без оснований оспорил А.М. Сахаров, предложивший вернуться к точке зрения ученых середины прошлого столетия, которые связывали объединение русских земель с потребностями освобождения от ига Орды и притязаниями других соседей. От экономики в такой ситуации требовалась лишь одно — возможность обеспечения сравнительно еще немногочисленной великокняжеской администрации.

М.Н. Тихомиров в книге "Россия в XVI столетии" (М., 1962) специально остановился на другом вопросе — соотношении понятий "централизация" и "самодержавие". Впервые в нашей историографии М.Н. Тихомиров на ряде примеров показал несоединимость этих понятий. Самодержавие — это вовсе не неотъемлемая часть "централизации", но в значительной мере ее антипод. Не следует забывать, что проявлением "самодержавия" были и монголо-татарские "Орды", паразитировавшие на завоеванных народах и истреблявшие друг друга в борьбе за ханский стол. А установление самодержавия Ивана Грозного и вовсе будет сопровождаться разгромом институтов реальной централизации. Поэтому, опять же, необходимо изучать сущность самой "централизации". Суть в том, строится ли управление снизу вверх, от "Земли", или же сверху вниз от независимой от общества "Власти". Идеально централизованными являются вообще не монархии, а республики. Что же касается самодержавных монархов, то всякий раз необходимо выяснять, чем монарх руководствовался в своей деятельности: государственным интересом или укреплением собственной власти.

Поиск по сайту: