СУМЕРЕЧНАЯ КОМЕДИЯ

Ползут октябрьские туманы. Хотя сумерки еще не наступили, уже горят фонари; кажется, что здесь, на самой окраине города, утопая во мгле, кончается мир. В глубине виднеется белая стена, покрытая у основания битумом – такие стены любил изображать Лерманс, за этой кладбищенской оградой – деревья и кресты; слева – колонна и кусок решетчатых ворот. Чуть ближе – одинокий фонарь; его трепещущий огонек обвит клочьями тумана. Справа – часть фасада низенького дома, выкрашенного охрой; это трактирчик под вывеской «Сладость бытия». Вплотную к фасаду – скамья и стол, и возле самого угла – витрина с похоронными принадлежностями. Декорации кажутся расплывчатыми из-за тумана; фигуры персонажей, которые вот-вот появятся на сцене, – тоже… Но к концу действия октябрьские туманы рассеются; фонарь отбросит на землю золотистый круг; сумерки будут лиловатыми; а небо – на редкость звездным.

Из тумана возникает чья-то фигура. Это Жан-Жак; на нем цилиндр с траурной лентой, концы которой падают ему на спину, долгополая крылатка, делающая его похожим на персонажей Диккенса, черные перчатки и белый шарф.

Жан-Жак. Я в преддверии иного мира… В заброшенном краю, где растет крапива, где тлеют на медленном огне груды мусора… В этот неугасимый костер я швырну свои рукописи… Свершилось! (опирается на фонарный столб, говорит, обращаясь к фонарю) У тебя ясная голова, ты источаешь свет, но не греешь… Я похож на тебя… (направляется к дому) Славное местечко! Мертвецы, ярмарочные клоуны, бродячие псы и тряпичники, возлюбившие этот тоскливый пейзаж, не стали бы со мной спорить… На это место не посягают люди, здесь не властны их законы!.. (читает вывеску) «Сладость бытия»? Что ж… Эй, трактирщик!.. (садится на скамью)

Из питейного заведения выбегает маленький человечек с заискивающим выражением лица; в руке у него салфетка. Это Фагот – на сей раз в обличье гарсона.

Фагот. К вашим услугам, сударь… Туман – штука восхитительная, но, что ни говори, опасная… Не следовало бы вам сидеть на воздухе… Разве что ваша поэтическая натура…

Жан-Жак. Я не поэт, во мне не осталось ни на грош поэзии… (узнает Фагота) Это вы?

Фагот. Дражайший мэтр!

Жан-Жак. А! Я знаю, за кого вы меня принимаете… Он мой двойник…

Фагот. Не поэт? Однако же траурная лента на вашей шляпе выдает драматурга. Не старайтесь меня обмануть… Вы пришли на похороны вашего друга Ренатуса, ведь он, судя по всему, умер…

Жан-Жак. Положим… Да, я и есть тот самый драматург, только оставивший свою профессию… А кто же вы, Фагот? Церковный служка, стыдливый мим, – а теперь еще и гарсон в этом заведении?

Фагот. Тсс! У каждого из нас много ролей… Мы меняем их, ибо нам кажется, что перемена позабавит нас, но, сколько ни играй, забавного в этом мало… Жизнь соткана из множества существований, неотделимых одно от другого…

Жан-Жак. Ты облюбовал себе это местечко из-за цвета стены – она похожа на твое набеленное лицо… Эта ограда – тоже мим…

Фагот. Вы собрались писать, мсье? Не принести ли чернил и бумаги?

Жан-Жак. Нет. Подай лучше вина, в котором чувствуется сладость бытия… Того самого, которым ты потчуешь могильщиков…

Фагот скрывается в трактирчике.

Вы собрались писать… Что же вы будете писать?.. Зачем?.. Для кого?.. Кому?.. Ренатусу, актеру?.. Ренатус отбыл в неизвестном направлении… Что толку в этой запоздалой и бессвязной исповеди!.. К чему признаваться, что я не всегда был его верным другом?.. Что в последние часы его жизни, я держал в своих руках руки женщины, а не его руки… Можно ли себе представить нечто более тщеславное, чем эта посмертная писанина?

Фагот возвращается, неся бутылку.

Гарсон, что ты можешь посоветовать человеку, которого терзают угрызения совести?

Фагот. (услужливо) Посоветую ему напиться. Вы, часом, не себя ли имеете в виду? Напейтесь, а потом отправляйтесь гулять вдоль этой ограды, спотыкаясь и громко перечисляя свои прегрешения… И гипсовые ангелы будут внимать вашей исповеди… (таинственно) Да веруете ли вы… хоть во что-нибудь?

Жан-Жак. Вопрос, достойный церковной крысы… Верую ли я? Главное – верить в то, что ты веруешь… (мрачно) Вот Ренатус, он…

Фагот. Да, он веровал… И теперь он на небесах…

Жан-Жак. Ах, если бы так оно и было! Как полегчало бы у меня на сердце, если бы я твердо знал, что он забыл о земных невзгодах, что он счастлив или по крайней мере…

Фагот. Будьте уверены в этом, мсье… Разве чувство христианского милосердия не подсказывает вам, что в конце концов самый последний негодяй удостоится вечного блаженства?

Жан-Жак. Браво!

Он пьет. Гарсон хватает бутылку и тоже пьет – прямо из горлышка.

Ваше здоровье!

Но Фагот не отвечает. Он замер с бутылкой в руке и к чему-то прислушивается.

Что это за звук?

Фагот. Похоронная процессия.

Жан-Жак. Она, должно быть, застряла в грязи?

Фагот. Нет, я слышу тяжкий цокот копыт. Добрая лошадка резвится, когда порожняком идет…

Жан-Жак. Ты говорил про похоронное шествие…

Фагот. Оно все ближе. Уже показался катафалк.

Жан-Жак. Вот она, действительность! А мы витаем в облаках…

Фагот. Ну, вы-то никогда не витаете, мсье…

Жан-Жак. Теперь и я слышу стук копыт. Значит, это не сон… (поднимается)

Фагот. Возьмите себя в руки! Совсем недавно вы отличались завидным хладнокровием!

Жан-Жак. Оно мне никогда не изменяет, только я не люблю выставлять его напоказ… Господи, как мне тоскливо, как тоскливо…

Фагот. С вас двадцать су, дражайший мэтр!

Жан-Жак. Я и не знал, что может быть так тоскливо…

Фагот. Двадцать су… вот цена вашей тоски! (подставляет ладонь)

Жан-Жак. (машинально протягивает монету) Возьмите…

Фагот. Вы совершаете доброе дело, мсье, придавая нищенским похоронам нашего друга видимость хоть какого-то приличия… На эти деньги мы закажем музыку. Слишком ужасна была эта тишина… (скрывается в ресторанчике)

Жан-Жак. Слишком ужасна… (делает несколько шагов влево и замирает, прислушиваясь)

Слабо звякает простуженный колокольчик. Цокот копыт по мостовой обрывается. В глубине сцены, у решетчатых ворот, угадывается скопление теней. Они постепенно отделяются одна от другой и, сгорбившись, следует за гробом, который только что был внесен за кладбищенскую ограду. Жан-Жак снимает цилиндр. В тот миг, когда тени растворяются в тумане, жалобный музыкальный стон разрывает тишину и величественно взмывает к небу. Разносится мелодия, словно бы рожденная самой вечностью, – это ария из ре-минорной сюиты Баха для струнных инструментов. Жан-Жак вздрагивает. На пороге кабачка появляется Фагот. Вынув было платок, чтобы вытереть слезы, Жан-Жак замечает на себе его взгляд и поспешно прячет платок. Удивленный этим жестом, гарсон бросается к поэту, пытается заглянуть ему в лицо и вытирает его слезы ресторанной салфеткой. Жан-Жак потихоньку отталкивает гарсона. Эта пантомима кончается в тот момент, когда замирает музыкальная жалоба. Голоса обоих мужчин звучат как-то фальшиво.

Жан-Жак. Сейчас они собрались у могилы… Нужно бы и мне туда пойти, но при взгляде на могильные ямы у меня кружится голова…

Фагот. Вы пойдете туда завтра… когда-нибудь… или никогда… Какое это имеет значение, раз вы всплакнули?

Жан-Жак. Я?..

Фагот. Впрочем, это понятно… Все дело в музыке… Она возьмет за сердце любого…

Снова доносится музыка, но теперь она звучит словно из другой вселенной.

(поначалу всхлипывает, но быстро берет себя в руки) Итак, я его похоронил… Какой же он был худой!.. Я обрядил нашего друга в театральный костюм, что нашелся у него в сундучке… Забавный костюм… И еще я загримировал его… (срывающимся голосом) Теперь он улыбается!.. (берет поэта за руку) Это была чистейшая душа, сударь…

Жан-Жак. Он жил среди нас…

Фагот. А мы его проглядели… Оплачьте же его, как оплакиваю я… Тут нечего стыдиться. Вы слышите?..

Жан-Жак. Что?

Фагот. Как стучат комья земли? Бум… бум…

Жан-Жак. Неужели в этом вся суть смерти?

Фагот. Неужели в этом вся суть земли – в комьях, что падают тебе на грудь?

Музыка смолкла. Пауза. Поэт и гарсон прислушиваются. Полная тишина.

Жан-Жак. Сейчас они застучат опять…

Но вместо ожидаемого стука с кладбища доносится мрачный, напыщенно декламирующий голос.

Голос Гюстава. Дорогие друзья… На мою долю выпала печальная обязанность произнести последнее слово в честь нашего несчастного собрата, безвременно покинувшего сцену, которую он одухотворял своим талантом, в честь артиста, не понятого публикой и – что скрывать – нами самими… И однако мы его любили…

Его речь прерывается женским воплем.

Заткнись, Роза!

Оратор продолжает, но уже не так уверенно.

Мы любили тебя за твою молодость, твою скромность, твою порядочность…

Снова женский вопль. Голос Гюстава превращается в бормотание.

В общем, прости нас… Мы плохо понимали друг друга, потому что жизнь – довольно паршивая штука, но поверь, старина, не такие уж мы бессердечные… Будем надеяться, что тебе больше повезет по ту сторону занавеса… Мы тебя никогда не забудем… И пусть эти цветы… (икает) Прощай, дорогой мой…

Голос Гюстава обрывается, присутствующие громко сморкаются и по-детски всхлипывают. Во время этой речи Жан-Жак отвернулся от Фагота, и тот смотрит на его судорожно вздрагивающую спину. Когда речь кончается, Жан-Жак оборачивается – у него веселый вид.

Фагот. Вы смеетесь?

Жан-Жак. Не могу с собой сладить… (задыхается от смеха) Нервы пошаливают…

Фагот. (в свою очередь захлебываясь безумным смехом) Как это смешно!.. Да прекратите же!.. (набрасывается на поэта с тумаками) Вы слышали… эту речь?

Жан-Жак. (дает ему сдачи, так что оба они становятся похожи на клоунов, затеявших шутовскую потасовку) Это вы прекратите… свою речь.

Фагот. (справившись с собой, хватает за шиворот поэта) Послушайте, сударь!

Жан-Жак наконец перестает смеяться и прислушивается, еле переводя дыхание.

Бум… бум…

Жан-Жак. Понимаю… (он успел отдышаться и прийти в себя) Все кончено… (пауза) Мы прозевали похороны… (в бешенстве) Как это мерзко!

Фагот. Как это банально… Сейчас они покинут кладбище… С каким лицом мы их встретим?

Жан-Жак. С таким же, как и они нас. (пытаясь удержать Фагота, который направляется к трактирчику) Куда вы?

Фагот. Переменить пластинку. (уходит)

Сумерки становятся все гуще.

Жан-Жак. Странной филантропией вы занимаетесь!

Гарсон возвращается, приносит зажженный фонарь, отбрасывающий пятно красноватого света, и вешает его на фасад трактирчика.

А этот маяк для потерпевших кораблекрушение здесь весьма кстати…

Фагот. Нужно же кому-то позаботиться и о них… Выйдя за кладбищенские ворота, оставшиеся в живых должны пересчитать друг друга. Взгляните на эти скорбные тени – можно подумать, что их подошвы приросли к земле! Эй, добрые души, торопитесь вкусить сладость бытия!

Снова раздается музыка, на сей раз ритмичная и легкая, – это военный марш Шуберта. Тени, сгрудившиеся слева, в тумане, покачиваются в такт мелодии, словно стадо коров на пароме. Жестикулируют, указывая на кабачок. Потом трогаются с места и приближаются, постепенно принимая человеческое обличье. Это Гюстав, Роза и другие актеры. Их так и подмывает перейти на строевой шаг, но они сдерживаются. Подойдя к питейному заведению, актеры в смущении останавливаются. Фагот раскланивается, и в этот самый момент где-то неподалеку раздается паровозный гудок. Этот протяжный и пронзительный звук заставляет актеров вздрогнуть, тем более что музыка незадолго перед этим смолкла.

Фагот. Дамы и господа, милости прошу!..

Гюстав. Зайдем?.. (узнает Жан-Жака) А вот и автор! (мрачным тоном, каким произносил свою речь) Как это ужасно, правда?

Жан-Жак. (тем же тоном) Чудовищно!

Роза. Ах, как приятно видеть, что и вас пробрало… что вы тоже пришли.

Жан-Жак. Я стоял позади вас… (пауза) Да что там говорить… Ничего не поделаешь… Ничего…

Гюстав. Ничего. (пауза) Все мы наглотались этого тумана! (Жан-Жаку) Предлагаю пропустить по стаканчику, только не здесь, а в помещении…

Жан-Жак. С удовольствием. Я сейчас подойду.

Предводительствуемые Фаготом, Гюстав и остальные актеры скрываются в кабачке.

(удерживает Розу) Вы вдоволь наплакались?

Роза. Конечно… Но плакала бы еще больше, если бы вы не пришли. Он вас любил. Вы ведь тоже плакали, признайтесь?

Жан-Жак. Да.

Роза пожимает ему руку и входит в кабачок. Оставшись один, поэт мнется в нерешительности. Пойти? Не пойти? Нет. Он садится на скамью и начинает говорить сам с собой.

Я плакал, – но не так, как вы, слезы мои не иссякнут, когда вы забудете, кем он был и как умер; состарившись, я буду плакать оттого, что не оплакал его как следует в юности… Тебе не нужны эти слезы, Ренатус; ты понимаешь меня, и я отныне тоже тебя понимаю… Как просто иметь дело с животными и мертвецами в этой тишине… Теперь мне нечего тебе сказать, Ренатус, как и раньше… Порой мы были так далеки друг от друга, порой так близки… Ничего не изменилось. Далеко ли ты теперь? Не знаю. Нас разделяет стена, а что это такое – стена? (обхватывает голову ладонями и погружается в раздумье)

Тишину вокруг нельзя назвать абсолютной; из ресторанчика временами доносятся звуки вальса, приглушенный смех. Наступает ночь. Уличный фонарь горит ярче, хотя туман остается густым. Решетчатые кладбищенские ворота уже заперты. Жан-Жак, озаренный ореолом светильника, подвешенного к стене, должен чувствовать себя в безопасности, хотя в двух шагах от него зияет туманная пустота. Но вот им овладевает тревога. Он принюхивается.

Странные, тревожные запахи… Чем же это пахнет?.. Гниющими венками?.. Осенними полями? Или дымом костров, в которых тлеют мои рукописи? (насторожившись) Может быть, так пахнет туман? Или кладбище? Этот запах, скорее, можно назвать ароматом… У облаков и могил особенный аромат; неужто Смерть благоухает мускусом? …

Справа, вдоль стены, скользит чья-то усталая тень, направляясь к фонарю. Это женщина с непокрытой головой, в клеенчатом плаще, под которым угадывается пестрый наряд, – скорее всего, нечто театральное. Ее лицо густо набелено и нарумянено. Она останавливается посреди светового круга.

(с любопытством прислушивается и присматривается) Мускусом… И серными парами… Если это не Смерть, то наверняка Болезнь или Милосердие, – ведь Милосердие хуже Болезни и Смерти… (протирает глаза) Какие только видения не рождаются в тумане!..

Женщина кашляет, словно желая привлечь к себе внимание, и, стоя на виду, в самом центре светового круга, высоко задирает юбку и начинает поправлять чулки, выставляя напоказ безупречные икры и ляжки.

Я ошибся. Это Любовь. И в каком обличье! (машет рукой) Добрый вечер, святая Арманда!

Арманда. (притворяясь, будто ее застали врасплох, поспешно опускает юбку и подходит к столу) … или святая потаскуха! (хватает бутылку, пьет прямо из горлышка, потом плюхается на скамью рядом с поэтом) Лучше поздно… (с хрипловатым смехом) Ну как, готово? Схоронили?

Жан-Жак. Что с тобой стряслось, юная дева? (пауза) Что тебя мучит? Отчаянная тоска, несуразная прихоть?.. Здесь нет ни души…

Арманда. Только туман…

Жан-Жак. И я в этом тумане, но меня нельзя считать живой душой… И мертвые… И ты… Но ты – никто, ты вышла из дурного сна…

Арманда. Какой же ты злюка! А ведь совсем недавно мы были близки…

Жан-Жак. Нет. Я одинок. И ты одинока. А в одиночестве не на кого злиться. Даже вступая в связь. Люди остаются одинокими – вот как мы с тобой… Но мне тебя жалко… Тебя лихорадит?..

Арманда. Не знаю… Мне все опротивело… Все, кроме тебя. С тех пор как этот мальчишка загнулся, я словно во сне, в каком сне!..

Жан-Жак. У тебя прекрасные глаза. Сейчас ты в экстазе, темном и гибельном, но все-таки в экстазе…

Арманда. Это от эфира… Я не то спала, не то нет, забыла, какой сегодня день, какой час, забыла о смерти… Откуда пришла? Из закрытого тетра? У себя в уборной я видела сон – или не сон?.. Ты пришивал голову Ренатусу. А потом плеснул на меня керосином, хотел поджечь, чтобы я выгорела, очистилась… Я сорвала с себя горящую одежду и нарядились в платье моей героини… (распахивает плащ) В платье святой… А потом… (к ней, судя по всему, возвращается сознание) Какое дерьмо! Это тебя не касается!

Жан-Жак. Не бойся, я не стану злоупотреблять твоими откровениями. Я запомню только твое лицо: сегодня оно некрасиво, но незабываемо…

Арманда. Ты что, принимаешь меня за гулящую девку?

Жан-Жак. Сестричка, ты всего лишь наваждение. И поэтому не усердствуй…

Арманда. (поднимаясь) Понимаю, ты прощаешься со мной навсегда. Все, что происходит на свете, – простое недоразумение…

Жан-Жак. Чего же ты хочешь? Слов, ласк, тепла?

Арманда. Ты предлагаешь мне то, чего я не могу принять. Ты не умеешь ни давать, ни брать… Прощай… (спохватывается) Дай мне двадцать франков.

Поэт молча протягивает деньги.

(берет их, отшвыривая далеко в сторону и тихо бормочет) Спасибо, милый… (Затем, не оглядываясь, входит в кабачок, дверь которого остается открытой. Из нее на улицу падает сноп света, доносится взрыв смеха и веселых голосов: собравшиеся там актеры приветствуют Арманду.)

Жан-Жак, словно подстегнутый светом и шумом, вскакивает, собираясь бежать прочь, но вместо этого прячется за витрину с похоронными принадлежностями. Кто-то выходит из кабачка, пошатываясь и держа в руке стакан. Это Гюстав, они ищет Жан-Жака.

Гюстав. Эй, автор! Мы уже нагрузились! Присоединяйтесь к нам хоть под конец! (так и не увидев поэта) Дело ясное… Автор – это одно, а мы, грешные, – совсем другое… Поэтов жажда не мучит… (делает несколько шагов по направлению к стене) Жизнь прекрасна, жизнь прекрасна… (пьет) За твою жизнь, Ренатус! (и бросает стакан за кладбищенскую ограду) Собратья приветствуют тебя!

Глупо хихикая, он возвращается в ресторанчик. Дверь захлопывается, шум смолкает, ночь снова вступает в свои права. Однако туман довольно быстро рассеивается, фонарь светит ярче, выкрашенная в охру ограда светится под темно-синим небом. Теперь в пейзаже не осталось ничего зловещего, несмотря на кресты, которые угадываются за стеной. Жан-Жак покинул свое укрытие и остановился под фонарем. Он собирается уходить, но нехотя; он продолжает посматривать на кабачок, где царит веселье, – пусть грубое, но все-таки веселье…

Жан-Жак. Жизнь, как он сказал, прекрасна… И хор обитателей кладбища должен ему поддакнуть… Жизнь…

Чей-то голос. Прекрасна!

Жан-Жак. (он не расслышал этого возгласа) Впрочем, не все ли равно, какая она, эта жизнь?

Он приподнимает цилиндр, явно прощаясь с кабачком и собираясь пойти налево, когда над кладбищенской стеной показывается голова, покрытая чем-то белым.

Голова. Ку-ку!..

Жан-Жак. Всего хорошего!

Он оборачивается в сторону кабачка – ему кажется, что его окликнули именно оттуда. На стену с трудом взбирается фигура, закутанная в саван, и усаживается на гребне, свесив ноги вниз. Озадаченный Жан-Жак топчется на месте. Тогда призрак запускает в него каким-то предметом. Звон стакана, разбивающегося о мостовую. Поэт вскидывает голову.

Падающая звезда? Семь лет несчастья!.. (наклоняется и шевелит осколки) Сейчас я покажу этим актеришкам! (наконец замечает привидение) Это вы? А ну, слезайте!

Привидение. Сударь, успокойтесь…

Жан-Жак. На кладбищах следует соблюдать порядок!

Привидение. Помогите мне нарушить его, сударь…

Жан-Жак. Каким образом?

Привидение. Попросите меня спрыгнуть со стены и присоединиться к вам.

Жан-Жак. Оставайтесь-ка лучше на своем насесте, вы так удобно устроились…

Привидение. Понимаю ваше раздражение, и все-таки попросите меня присоединиться к вам или сами присаживайтесь рядом со мной…

Жан-Жак. Ну и упрямство! Ладно уж, идите! (в сторону) Ничего путного я от этой стенки не услышу…

Привидение ловко спрыгивает с ограды и подходит к поэту; тот делает шаг назад.

Что вам угодно, господин призрак?

Привидение. (раскланиваясь, но не открывая лица) Малость потолковать с вами. Ведь вы не у дел, бросили писать…

Жан-Жак. Когда я писал, это никого не интересовало, но стоило мне отложить перо, как об этом пронюхали даже мертвецы! Итак?

Привидение. Итак, честь имею вас приветствовать. Не бойтесь. Я – привидение. Знаю, что привидения теперь не в почете, что они вышли из моды, хотя прежде театр не отказывался от их услуг. Но он еще вспомнит о них, поверьте мне, сударь. Мода проходит, привидения остаются. Но вы-то, сударь, вы, живший столько лет в воображаемом мире, создавший столько воображаемых существ из отвращения к существам реальным, – вы обязаны их любить, а отнюдь не питать к ним ненависть! Неужели вы прогоните меня?

Жан-Жак. (раскланиваясь) Раз уж вы так хорошо меня знаете, я готов признаться… Да, я люблю привидения, ибо никогда не любил живых людей. Как вам подсказывает ваше неподражаемое чутье, я – драматург, вернее, был им когда-то. И, рискуя вызвать неудовольствие публики, выводил в своих пьесах привидения, чтобы из их уст прозвучали берущие за душу слова иного мира… Поэтому мне вас нечего бояться… Что же вы намерены мне поведать?.. Или, может быть, вам нужно кое в чем признаться? Не хотите ли, чтобы я сочинил для вас молитву? Эпитафию?.. Или вы явились сюда затем, чтобы указать, где спрятано какое-нибудь сокровище? В таком случае я назову вас Фортунатусом, милым октябрьским призраком; Фортунатусом, утратившим свое подлинное имя…

Привидение. Фортунатусом? Ладно, сойдет! (пауза) Ах, что за недогадливый народ эти поэты! Они поют как слепцы; да нет – поют именно потому, что они слепы… (нетерпеливо щелкает пальцами, выдавая внутреннее волнение) Сударь… Милостивый государь… Неужели вы еще способны чему-нибудь удивляться?

Жан-Жак. (приглядываясь к призраку) Постой, чей же это голос?.. Чьи замашки?..

Привидение. Позвольте, я вам откроюсь… (отступает на несколько шагов, сбрасывает с себя саван и возвращается) Я здесь!

Привидение замирает на месте, раскрыв Жан-Жаку объятья. Поэт в ужасе отшатывается, потом, всплеснув руками, бросается к Привидению и крепко прижимает его к груди.

Жан-Жак. Ренатус!.. Прости!.. Ренатус!..

Ренатус потихоньку высвобождается из его объятий. Он кажется еще более худым и бестелесным, чем при жизни; на нем смешной костюм: коротенькая и узкая курточка, панталоны в клетку, охотничья фуражка, ботинки на толстой подошве и перчатки.

Ренатус. За что же мне тебя прощать, старина? Теперь, когда нас разделяет вечная ночь, все стало ясно… Ты казнишь себя за то, что плохо любил меня? Тех, кто любит иначе, следует считать чудовищами; но ты не таков; ты, как и я, просто-напросто слабый человек, обуреваемый страстями… Так что мы квиты…

Жан-Жак. Какая боль! Какое счастье!.. Твои слова не имеют значения, – даже если бы ты взялся осыпать меня бранью, я и тогда сошел бы с ума от радости… Ты реален, ты реален, как никогда… Говори же еще… Откуда ты? Куда ты? Что ты знаешь?.. А ты не вздумаешь испариться, как этот туман?

Ренатус. Друг мой, ты чересчур много знался с привидениями… Что я могу тебе сказать?.. Ты напишешь пьесу, самую последнюю, посвятив ее исходу актера – смерти… Послушай. Вот что самое главное. За мной гонятся по пятам, меня травят, и уже не в первый раз в таких обстоятельствах мертвому приходится просить помощи у живого. Меня травят!.. Обычно мертвые наги или закутаны в саван, их легко опознать. Я же остался незамеченным, или почти незамеченным, благодаря костюму, в который меня вырядил наш бравый Фагот…

Жан-Жак. Да-да, я помню этот костюм… Ты играл в нем роль простачка, – я написал ее для тебя. Но… неужели тебя преследуют? Как это нелепо…

Ренатус. Но в то же время логично и неотвратимо, как в чересчур связном сне. Быть может, он снится сейчас нам обоим, хотя я не особенно в этом уверен… Итак, старина, я блуждаю между небом и землей, нахожусь, как бы это сказать, на положении дезертира…

Жан-Жак. Тебя в чем-то подозревают?

Ренатус. О нет, напротив! Я – избранник Божий. Меня избрали за то, что в течение нескольких вечеров я был настоящим святым, на подмостках, разумеется, в той пьесе, что ты написал… Подлинным святым, каких больше не встретишь… Но откуда мне об этом знать? Я был артистом, только и всего… И вот оказывается, что я избранник, что меня причислили к сонму святых… Но… (понижая голос) я противлюсь этому могучему дыханию, которое засасывает меня помимо моей воли, я ненавижу этот душный сквозняк, я не создан для этого блаженства… Ах, если бы, совершив свой исход из жизни, я мог припасть к стопам Иисуса и сказать Ему: «Я здесь!» Увы, это невозможно… Невозможно и необъяснимо… И вот они устроили облаву…

Жан-Жак. Ангелы?

Ренатус. Да, эти крылатые зануды… Попасть на нейтральную территорию, где эти божьи птички теряют свою магнетическую силу, добраться до края света, примоститься на какую-нибудь туманность, отплывающую к иным мирам, – вот моя цель. Вселенная полна люков, суфлерских будок и кулис… Главное – освободиться от последних остатков земной грузности, телесности… Иначе мне нужно будет скрываться…

Жан-Жак. Если я правильно тебя понимаю, ты не хочешь быть ни счастливым, ни несчастным… Ты хотел бы не быть вовсе…

Ренатус. Насколько это возможно… Я догадываюсь, что ты надумал: чтобы я скрывался у тебя… Но тогда твоя жизнь станет несносной, ты не вытерпишь моего присутствия, хотя героическая дружба куда более возможна, чем героическая любовь… Погоди, не протестуй! Ты не выдашь меня, а просто еще раз доведешь до смерти… Помоги мне только сегодня ночью. И, клянусь, я никогда об этом не проболтаюсь…

Жан-Жак. А другие могут видеть тебя, как вижу я?

Ренатус. Нет, они слепы… Зрение даровано не многим…

Из кабачка доносится шум.

Ренатус. (боязливо оглядывается) И все-таки пойду-ка я спрячусь… Сейчас они выйдут… (быстро скрывается за витриной с похоронными принадлежностями)

Дверь питейного заведения с шумом распахивается. Поток света. Смех, крики. Рьяно жестикулируя, появляются совершенно пьяные актеры во главе с Гюставом.

Гюстав. Вперед, ребята! Кто врет, что мы, брат, пьяны? Вот доберемся до города – там и поддадим как следует! Я плач у!

Один из актеров. Долой покойничков! Да здравствует сладость бытия!

Роза. (смеясь сквозь слезы, обращается к Жан-Жаку, наблюдающему за пьяной оравой) Вы уж на нас не сердитесь, господин Жан-Жак…

Гюстав. (указывая на поэта) Посмотрите-ка на этого пьянчужку!.. А ну, пошли с нами!

Один из актеров. Брось, он размышляет… Он ведь у нас поэт…

Гюстав. А мы что – не поэты? Мы, так вашу мать, все гении, все поголовно!..

Роза. Что ты разорался? Мы ведь на кладбище!..

Гюстав. Начхать! Мы уже за оградой…

Арманда. (тоже навеселе, подходит к Жан-Жаку) Извините их… Они похоронили Ренатуса…

Один из актеров. И оплакали!

Гюстав. Кого, Ренатуса? Конечно, оплакали! (блеющим голосом) Эй, Ренатус, где ты? Привет!

Роза. Помолчи, тут полным-полно легавых… Только что промелькнули каски…

Гюстав. Долой легавых! Ну, Ренатус, до нескорой встречи! До самой нескорой! (приподнимает шляпу) Жизнь пррекррасна! (уходит влево, распевая)

Придет пора, и я умру,

И в гроб меня положат…

Остальные актеры вместе с Розой идут вслед за ним и поют:

И черви лишнюю дыру

В заду моем прогложут…

Голоса и крики стихают в ночи. Арманда, отставшая от других, проходит мимо Жан-Жака в свете фонаря и просто, без ужимок, протягивает ему руку.

Арманда. Прощайте!

Жан-Жак. (снимая шляпу и целуя руку актрисы) Мое почтение…

И Арманда уходит величавой походкой, словно покидает сцену. Неясный гул голосов где-то поблизости. И все смолкает. На пороге кабачка появляется Фагот.

Фагот. Чудная ночь!.. А что касается жизни, то прекрасна она или нет, это их достояние. И пусть они держатся за нее, да покрепче!.. (смеется и выходит на улицу) Чутье мне подсказывает, что где-то тут спрятался клиент. (принюхивается, потом заглядывает за витрину) А, вот он где! Чего изволите, сударь? (вытаскивает из-за витрины Ренатуса, который давится от смеха) Миленький мой покойничек, я так и знал, что ты ко мне еще забредешь! (обнимает Ренатуса) Ну как дела?

Ренатус. Так себе… Кто тут говорил про легавых?

Фагот. (направляясь к ограде) Сейчас я разведаю обстановку. А ты ничего не бойся, Ренатус, я в курсе твоих злоключений… На мима всегда можно положиться, ведь мимы – это отставные ангелы, только без крыльев…

Жан-Жак. (подходя к Ренатусу) Какие же они мерзкие, эти актеришки…

Ренатус. Не скажи… Такие откровенные, горячие… Такими-то я их и люблю…

Фагот. (возвращаясь) Тревога! Приближается патруль! Взгляни-ка сюда, Ренатус: это окошко ведет прямо в пивной погребок. Недурное убежище, если учесть, что небожители терпеть не могут пивного духа. (с порога) Я удаляюсь! Бывшему церковному служке ни к чему связываться с небесной братией. (дружески машет рукой) Желаю успеха! (исчезает)

Дверь захлопывается, освещение тускнеет. Чувствуется, что стоит глубокая ночь. Ренатус мечется по сцене.

Ренатус. Не то чтобы эти блюстители порядка слишком уж были расторопны и сметливы… Однако времени терять не следует… Нужно скрываться.

Жан-Жак. На кладбище? Нет…

Луч прожектора жестоко хлещет по кладбищенской стене, потом по фасаду кабачка. Ренатус и Жан-Жак отбегают на авансцену, спасаясь от безжалостного луча.

Видишь?

Ренатус. Вот незадача! Во мне еще слишком много телесного… Что же делать?

Жан-Жак. Не отчаивайся… Может, в окошко? Или вот сюда? (указывает на суфлерскую будку)

Ренатус. Ну и ну! Суфлерская будка посреди улицы, перед кладбищенскими воротами? Да откуда же она здесь взялась?

Жан-Жак. Понятия не имею, но факт есть факт! Поторопись, – слышишь, как они топают… (помогает Ренатусу забраться в будку) В конце концов, мы с тобой совершили столько чудес на сцене, что немудрено совершить хоть одно и в жизни! Ловко мы их облапошили!

Ренатус. (исчезая в будке) Пока!

Жан-Жак. Какое простодушие, невероятно… Нет, таки людям я запретил бы умирать в одиночку, оставаться одним после смерти… Мало ли глупостей они могут наделать… (направляется к ресторанчику) Погляжу-ка на это представление со стороны… Ангелы по кабакам не шляются…

Но его приковывает к месту и ослепляет жгучий пучок красного света. Затем свет гаснет. Слева входит патруль: четверо стройных, атлетически сложенных ангелов в серых плащах. У них стальные пояса, серебряные шлемы и бронзовые крылышки, на которых обозначен номер эскадрильи. Их лица, прекрасные и невыразительные, кажутся отштампованными. У каждого на лбу и на концах крыльев горит зеленый фонарик. Впереди шагает ангел-начальник, он выше остальных, его шлем украшен пунцовым султаном. Два идущих за ним ангела несут портативные прожекторы. У последнего – узкая позолоченная лестница, вершина которой теряется в небе. Патруль застывает по стойке «смирно».

Жан-Жак. (успевший к тому времени прозреть, смотрит на пришельцев без тени смущения) Ну и образины!.. Что вам угодно?

Ангел-начальник. Гражданин Жан-Жак?

Жан-Жак. Он самый. Что вам угодно?

Ангел-начальник. Подозрительных личностей в округе не замечали?

Жан-Жак. Разве что бродячих собак… А вы кого-нибудь ищете?

Ангел-начальник. Приметы: возраст – двадцать шесть лет, одежда – шутовская, бледность – ярко выраженная, голос – типично замогильный…

Жан-Жак. Такого не видел…

Ангел-начальник. Вы уверены? (повернувшись к ангелам) Ты прочеши кладбище; ты обследуй шоссе, а ты, с лестницей, останешься здесь…

Два ангела уходят, третий остается, держась в стороне. Ангел-начальник направляется к Жан-Жаку; тот с видимым отвращением отступает и садится на суфлерскую будку. Пауза.

Жан-Жак. Незавидная у вас работенка…

Ангел-начальник. (пожимает плечами и обращается к ангелу с лестницей, говоря достаточно громко, чтобы его услышал Жан-Жак) Теперь-то уж этот паразит наверняка попадет к нам под ноготь… (назидательным тоном, словно читая лекцию) Следует отметить, что, подобно убийцам, которые неизбежно возвращаются на место совершенного ими преступления, блуждающие духи, мертвецы-дезертиры и прочие нонконформисты подобного рода неудержимо стремятся к среде, в которой они жили. Принимая во внимание вышеизложенное, мы возьмем под наблюдение театры, а также театральных деятелей, не исключая и драматургов…

Жан-Жак. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается…

Ангел-начальник. (подходя к Жан-Жаку, примирительно) Ну, не тяните резину. Где он? Вы только что были вдвоем. Оказав содействие нашей нелегкой и – тут я с вами согласен – незавидной миссии, вы избежите многих неприятностей. Вам небезызвестно, что меры, которые мы можем принять против вас, не будучи прямыми и открытыми, являются тем не менее жестокими и весьма эффективными… Многие поплатились рассудком…

Жан-Жак. Я буду вам признателен, если вы избавите меня от последних крупиц здравого смысла…

Ангел-начальник. (повышая тон) Шутки в сторону. Время не ждет…

Жан-Жак. (тем же тоном) Стало быть, вы считаете, что я способен на предательство? Спору нет, человек я сумасбродный, тяжелый, подчас прямо-таки невменяемый, но служить вам наводчиком я никогда не стану. Это не красивый жест, – такой уж я уродился… Пеняйте на себя, коли у вас такой слабый нюх. (насмешливо) А я-то думал, будто ангелы только тем и занимаются, что распевают перед господним престолом, бряцая на лирах и кимвалах…

Ангел-начальник. Исходя от вас, эти замечания бьют мимо цели. Вы ведь были чем-то вроде поэта, не так ли?

Жан-Жак. Я им и остался. А вот кто такие вы – это еще вопрос. Да разве вас назовешь ангелами? (разражается смехом) Несмотря на все ваши ужимки, вы настоящие легавые, понятно?

Ангел-начальник. А ну, повтори! (угрожающе подвигается, поднимая полицейскую дубинку)

Жан-Жак. (отбежав к столу, чтобы схватить забытую бутылку) Простите, я оговорился. Вы не легавые, нет… Вы гады, настоящие гады!

Ангел-начальник бросается на Жан-Жака с поднятой дубинкой, но поэт, уклонившись от удара, обрушивает бутылку на шлем ангела. Пошатнувшись, но устояв на ногах, тот вцепляется в противника. Начинается молчаливая схватка. Ангел, держащий лестницу, зажигает прожектор и направляет луч на дерущихся, которые катаются по мостовой. Потом трижды свистит; поблизости раздаются свистки других ангелов. Борьба принимает для поэта дурной оборот: ангел начальник подмял его под себя. В этот момент из суфлерской будки высовываются руки и голова Ренатуса.

Ренатус. Довольно!.. Отпустите его!.. Отпустите! Сдаюсь… (вылезает из будки)

Противники прекращают схватку. Пауза.

(дрожа всем телом, бормочет) Лучше уж бейте меня… Только ничего не спрашивайте…

Ангел-начальник. Сбор! Все ко мне!

Жан-Жак. (обнимая Ренатуса) Что ты наделал, бедняга!

Ренатус. Не сердись! Нервы у меня не выдержали… считай, что это самоубийство…

Ангел-начальник. (обращаясь к вернувшимся ангелам) Зацапали молодчика! Ставьте лестницу. (Жан-Жаку) Скажите спасибо, что на сей раз вы легко отделались. Мы с вами еще встретимся. Мир тесен…

Два ангела хватают Ренатуса и волокут его к лестнице, которую держит третий.

Жан-Жак. Бедный Ренатус…

Ренатус. Прощай, друг… Ты уже ничем не можешь мне помочь… Чувствую, что мы больше не увидимся… Но это не важно… Главное, что ты меня любил, что ты за меня сражался… Спасибо…

Жан-Жак. (пожимает ему руку и отворачивается, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться) Прощай навсегда…

Ангел-начальник. Поднимайтесь!

Ренатус ставит ногу на перекладину и начинает неуклюже карабкаться вверх; ангел грубо подталкивает его.

Живей!

И Ренатус продолжает карабкаться, борясь с головокружением. Второй ангел тоже начинает подниматься. Потом третий. Над кладбищем всплывает полная луна, диковинная, багровая, льющая фантастическое сияние. Жан-Жак, задрав голову, следит за восхождением. На пороге своего кабачка только что появился Фагот, он без удивления смотрит на эту сцену. Ренатус вот-вот исчезнет в вышине. Он кричит по-детски срывающимся голосом.

Ренатус. Жан-Жак!

Жан-Жак. Ренатус! (тихонько помахивает шляпой в знак прощания)

Ангел-начальник тоже начинает подниматься. Ренатуса уже не видно. Один за другим исчезают ангелы. И втаскивают лестницу наверх, в озаренное луной и звездами пространство. В полной тишине жалобно звучит далекий голос актера.

Голос Ренатуса. Жан-Жак!

Все кончено. Жан-Жак нахлобучивает цилиндр. Фагот продолжает смотреть в небо.

Жан-Жак. Какая нестерпимая боль… Ах, если бы все кончалось со смертью… И как холодно, как холодно под этими звездами!..

Фагот. Великолепный небосвод!

Жан-Жак. (гарсону) Да, Фаготти… Но вам-то суждено любоваться им до скончания времен… А вот есть ли у вас ключ от тайны?

Фагот. (возвращаясь к действительности или, вернее сказать, падая с луны, на которую влюблено взирает) Я вас не понимаю, сударь… Ключ от тайны? Но разве вам не известно, что у тайны нет дверей?

Он снова погружается в созерцание. Жан-Жак медленно уходит.

Поиск по сайту: