ИЛЛЮЗИИ ОСТАЮТСЯ НА АФИШЕ

Бедная комната. В глубине небольшая кровать. Над ней, на стене, – пожелтевшие афиши, лавровые венки, несколько фотографий. Рядом с кроватью стул. Слева – окно с опущенной шторой, сквозь которую просачивается скудный свет, неспособный разогнать полумрак, царящий в этой комнате, – свет дождливого октябрьского дня. Справа, у двери, – ширма, образующая подобие уютного уголка в этом слишком пустом помещении. За ширмой – стол, загроможденный посудой, и старое кресло. Когда занавес поднимается, Ренатус неподвижно лежит на кровати; виден только клочок его волос на белой простыне да угадываются очертания исхудавшего тела. У изголовья стоят Жан-Жак и Фагот, оба в пальто и шляпах.

Жан-Жак. Врач что-нибудь сказал?

Фагот. Ничего.

Жан-Жак. А как по-вашему, он совсем плох?

Фагот. Врач смотрел на него как на труп…

Жан-Жак. И что же он сказал?

Фагот. Только пожал плечами.

Жан-Жак. Но ведь обязан же он был хоть что-нибудь сказать перед уходом?

Фагот. Он сказал, что я должен ему десять франков.

Жан-Жак. А от какой болезни Ренатус…

Фагот. Почему, отчего, когда и как умирает человек – все это может интересовать только тех, кто сам не находится при смерти. Можно помочь больному, но никто не нуждается в посторонней помощи, чтобы отдать Богу душу…

Жан-Жак. Сейчас не время философствовать… Скажи мне лучше, кто привел его домой вчера вечером?

Фагот. Он торчал в театре, один-одинешенек, и его бил озноб. Я привел его, уложил в постель и просидел над ним всю ночь. Он крепко спал, только по временам пробуждаясь, но, как мне кажется, не приходя в сознание. (пауза) Вы хорошо сделали, что решили меня сменить. Если бы не моя служба в церкви, я бы его не оставил. Я скоро вернусь. Мне бы не хотелось, чтобы он вас узнал…

Жан-Жак. Простите, я не понимаю…

Фагот. Это вы меня должны простить, мсье… Дело в том, что в бреду он разыгрывает разные роли… Если он вас увидит, его бред усилится…

Жан-Жак. Я не думал, что он так плох… (пауза) Что же мне делать?

Фагот. Ждать моего возвращения. Вы боитесь?

Жан-Жак. Не очень-то приятно оставаться наедине с больным, которого вы считаете умирающим.

Фагот. Ах, мсье!.. (отводит Жан-Жака от кровати) Не думайте вы об этом. Он спит, спокоен, и однако… (прикладывает палец к губам) Вы написали столько пьес, где люди умирают на каждом шагу, где смерть вершит всем действием, – чего же вам бояться?

Жан-Жак. И все-таки я боюсь. Если бы речь шла о ком-нибудь постороннем, но ведь это он, Ренатус… Кажется, стучат? (вздрагивает и подходит к кровати)

Фагот. Я ничего не слышал. (идет к кровати и, откинув простыню, всматривается в лицо больного) Тебе что-нибудь нужно, малыш?

Жан-Жак. У него открыты глаза. Он не мог нас слышать?

Фагот. Ну ладно уж, поговорите с ним. Может статься, ваш голос, ваше присутствие успокоят его.

Жан-Жак. (с наигранной веселостью) Привет, Ренатус! Малость прихворнул? А я зашел тебя проведать…

Ренатус. (приподнявшись и опершись на локоть, смотрит куда-то в пустоту) Я здесь!.. (падает на кровать и поворачивается спиной к обоим друзьям, словно обидевшись на них)

Фагот. (прикрывая его простыней) Ты здесь!.. (отходит от кровати) В этом он весь! Разыгрывает свои роли, – вся его короткая жизнь соткана из одних ролей… Он погружается в собственное детство, становится младенцем, потом перестает существовать, превратившись в то, чем был до рождения… Возвращается в небытие…

Фагот вздрагивает – на этот раз и в самом деле стучат в дверь. Он на цыпочках идет вправо, отпирает и спешит посторониться.

Входите, мадам.

Входит женщина, которую бывший мим тут же узнает.

А, это вы, мадемуазель Арманда! (раскланивается) Я вернусь через часок. (уходит)

Жан-Жак. (подходя к Арманде) Это… вы?.. Вы знали, что я здесь?

Арманда. (медля у порога) Так мне сказали в театре.

Жан-Жак. Как это любезно с вашей стороны…

Арманда. Я пришла не ради вас.

Жан-Жак разочарованно вздыхает. Тягостная пауза.

Судя по всему, премьера вашей пьесы не состоится?

Жан-Жак. Судя по всему… (указывает на кровать) Вас предупредили?

Арманда. В какой-то мере. (тихо) Я сама почувствовала, когда поднималась по лестнице…

Жан-Жак. Что?.. (тихо) Смерть? У вас есть чутье на смерть?

Арманда. Как у всякой паршивой собачонки… (захлебывается коротким лающим смехом)

Жан-Жак. Тише! (подходит вплотную к Арманде) Не смейтесь в таком месте. Или уходите отсюда…

Ренатус поворачивается к ним, – можно подумать, что он внимательно следит за разговором. Арманда с возмущенным видом делает шаг к двери.

Арманда. Вечно этот трагический тон!.. Я ухожу… На улице дождь, я обожаю в такую погоду… Вбила себе в голову, что мне нужно сюда прийти… А теперь понимаю, что следовало бы отправиться совсем в другое место… (пауза) Я везде и всегда чувствую себя бездомной…

Жан-Жак. (смущен и пытается вернуть гостью) Здесь и вы и я можем чувствовать себя как дома.

Арманда. (смягчаясь) Я должна перед вами извиниться…

Жан-Жак. Помилуйте, за что?

Арманда. Вчера я чересчур резко с вами обошлась…

Жан-Жак. Женщина царапается, мужчина пускает в ход кулаки… Мы с вами испорчены театром… (пауза) Я вам так признателен за то, что вы остались… Но обещайте мне больше не смеяться…

Арманда. Клянусь. (ее лицо искажается, она готова разразиться судорожным смехом, но сдерживает себя) Если я засмеюсь – это вовсе не значит, что мне весело…

Они укрылись в уголке за ширмой, так что Ренатус не может их видеть. Жан-Жак стоит, Арманда садится в кресло, вынимает текст пьесы и с отсутствующим видом погружается в чтение. Ее молчание раздражает поэта.

Жан-Жак. Что вы читаете?

Арманда. Мою роль.

Жан-Жак. Эта пьеса не будет поставлена. Никогда… (выхватывает листок из рук Арманды и рвет его) Это не только дрянная пьеса, это еще и дурной поступок… (короткая пауза) как мне кажется…

Арманда. Как вам угодно. (зевает) Что же мы будем делать, чтобы скоротать ожидание, – смотреть друг на друга?

Жан-Жак. Молчать…

Арманда. Взгляну-ка я сначала на нашего больного. Узнает ли он святую?

Жан-Жак. (не позволяя ей подняться) Не нужно! Жалость только повредит ему. Он и без того окружен призраками…

Арманда. Хорошо.

Она забивается поглубже в кресло и застывает в задумчивости, не обращая внимания на автора. В правой руке у нее – какой-то предмет, который она незадолго перед тем достала из кармана. Поэту очень хочется узнать, что это такое. Он не выдерживает и склоняется над креслом.

Жан-Жак. Четки? Вы и в самом деле…

Арманда. Нет, разумеется… (откидывает голову, словно погрузившись в дремоту, но пальцы ее по временам шевелятся, передвигая бусины)

Жан-Жак заворожено глядит на эту руку, то ли отсчитывающую молитвы, то ли двигающуюся чисто машинально. Стоит тишина, густая и тяжкая, как свет, насыщенный сумраком. Наступает вечер, и автор с актрисой, укрывшиеся за ширмой, мало-помалу превращаются в два расплывчатых силуэта. Скоро невозможно будет уловить все их движения, расслышать их слова. Тем временем Ренатус потихоньку приподнялся на кровати и принялся раскачиваться из стороны в сторону; его исхудавшее, похожее на маску лицо устремлено к ширме, ввалившиеся глаза блестят. Он потирает лоб, словно его только что осенила неожиданная догадка. Потом свешивается с постели, обращается к кому-то кого он видит на полу или под кроватью. Кого именно – знает лишь он сам…

Ренатус. Доктор, это вы?.. Поторапливайтесь!.. Они спрятались вон там, за кулисами, это шпионы, там настоящее шпионское гнездо. Нет, не шпионы, а актеры, они ищут меня, хотят, чтобы я играл, играл любой ценой… Прислушайтесь, они репетируют… Временами их слышно… Притворяются, будто репетируют….

Арманда. Почему вы смотрите на мои руки?

Жан-Жак. Они прекрасны…

Арманда. Это комплимент? И от кого – от вас!

Жан-Жак. Один-единственный… Ваши руки прекрасно играют… Сегодня вечером – вы подлинная актриса…

Арманда. Вы обещали, что комплиментов больше не будет…

Ренатус. Вон там! Их двое!.. Они репетируют любовную историю, а это, как водится, история не из приятных. С лицевой стороны – любовь, а вывернешь наизнанку – ненависть. Но все этим довольны. И я в том числе. Призываю вас в свидетели, доктор. Я уже не актер! Вы мне запретили играть, не правда ли, – ведь у меня такое слабое сердце… Но они-то не спрашивают, хочу я или не хочу, они требуют, чтобы я играл!.. Выходите, доктор, довольно вам играть в прятки. Выходите! Если вы меня бросите, я попаду к ним в лапы; они выволокут меня на сцену и отдадут палачу… У них припасен, разумеется, похожий на меня манекен, но это не совсем то, что им нужно; они хотят устроить настоящую казнь, такую, чтобы публика визжала: «Хватит! Хватит! Опустите занавес!» Бжжик! – и вот моя голова уже отстукивает по ступенькам: до-си-ля-соль-фа-ми-ре-до… Но только не такие уж они хитрые, как может показаться… Подумаешь, устроили засаду у дверей! А про окно забыли… Они все репетируют и репетируют, и не замечают, что время идет, и так будет продолжаться до скончания веков, и все это – слова, слова, слова… Не верите, доктор? Прислушайтесь…

Арманда. Не мешайте мне. Вы же видите – я молюсь.

Жан-Жак. Молятся ваши руки. А чем занята ваша душа? Вспомните, что своим благочестием вы обязаны мне. Разве не я написал для вас эту роль, сочинил эти молитвы?.. Впрочем, какое значение имеет душа, если руки…

Арманда. Становятся все горячей…

Жан-Жак. (присаживаясь на подлокотник) А мои по-прежнему холодны. Дайте мне ваши…

Арманда. Я ничего не даю. Берите сами…

Жан-Жак берет руки актрисы.

Только не причиняйте им боли…

Ренатус. Доктор, я хочу пить, мне жарко, ужасно жарко… Принесите лимонаду со льдом… У меня все болит – болит непонятно где, непонятно что… Вам виднее, ведь вы такой ученый… Ваши разглагольствования, ваши ужимки действуют лучше любого лекарства! Вы смеетесь? Не бойтесь, я вас не выдам. Не забудьте только вовремя распахнуть окно. (показывая кому-то кулак) У, шарлатан!.. Бросил на произвол судьбы человека, чьи мгновения сочтены: занавес поднимется в восемь часов… Вы были моим единственным заступником!.. (трясет головой) Я, кажется, бредил? Но ведь был же здесь доктор! Куда он спрятался? (наклоняется еще ниже и вытаскивает из-под кровати тряпку) Ага, попались! А ну, вылезайте! (продолжает тянуть) Шпионы спят над своими ролями, а нас разделяет хрупкая преграда – она мешает ангелам ходить друг к другу в гости, – нечто вроде китайской стены, да мне ли вам объяснять… (приходя в ярость) Вылезайте или я объявлю во всеуслышанье, что вы – всего-навсего загримированный притворщик, то есть нет, – я объявлю, что вы вообще не существуете!

Обессилев, падает на кровать. И тогда рядом с ним возникает зыбкий силуэт, призрак, сотканный из дыма, при всей своей иллюзорности все-таки кажущийся реальным, тем более что этому способствует игра света и тени. Ренатус принимает его за живое существо, каковым он, должно быть, и является, ибо в дальнейшем будет вести себя точь-в-точь как живое существо.

Доктор, это вы?.. Узнаю ваши замашки: вы любите прятаться под кроватью больного и шпионить, подобно всем остальным… Подслушивать, как бьется мое сердце: тик-так… Но все равно, я очень доволен, очень рад…

И Ренатус раскланивается, приветствуя существо, порожденное его горячечным воображением и похожее на мольеровского врача: на нем длинная мантия, парик, огромные очки, остроконечный колпак, хотя для постороннего, нормального взгляда все эти приметы едва уловимы. Под этим шутовским одеянием угадывается костюм Пьеро, а мелькающее по временам набеленное лицо принадлежит, несомненно, миму Фаготти. Он что-то говорит, обращаясь к больному, но об этом можно догадаться только по его мимике и жестам. Поздоровавшись с Ренатусом, доктор пускается в нескончаемые разглагольствования, и актер слушает его, раскрыв рот, словно ребенок, смотрящий на клоуна. В тишине раздаются голоса Жан-Жака и Арманды.

Жан-Жак. Стало быть, мир?

Арманда. Конечно… А разве мы были врагами?

Жан-Жак. Антагонистами… Это закон. Я был замкнут, сдержан, – и вы ненавидели меня за это. Но, поверьте, высокомерие здесь ни при чем… Скорее, застенчивость…

Арманда. Я ненавидела вас… Женщину отталкивает все недосказанное, неопределенное, неясное…

Жан-Жак завладел обеими руками актрисы.

Вы уже завладели моими руками… А чего вам захочется потом?

Жан-Жак. Ничего…

Арманда. Я так и знала: ничего… Другой поймал бы меня на слове и сказал: того же, что и вам… (она ждет) И кто бы мог подумать, что такой искусный драматург… (она ждет) Говорят только ваши руки, но что же они хотят сказать?..

Жан-Жак. Что у них хватит смелости…

Арманда. Счастье улыбается смельчакам… (на лице актрисы загорается и тут же гаснет улыбка) Ах! Вы разорвали мои четки…

Ренатус. Браво, доктор!.. Как вас зовут? Диафуарус? Неправда, вы только подражаете ему!.. Доктор Фаготус – это другое дело…

Арманда. Мне послышался чей-то голос…

Жан-Жак. Я ничего не говорил… Кому тут разговаривать?

Ренатус. Не говорите так громко, доктор, – актеры могут нас услышать. Сообщите мне новости шепотом… Вот так… Какая честь!.. Неужто эти великие люди справляются о моем здоровье? Что правда, то правда: я их никогда не подводил… Да что вы? Кальдерон? Вот это да! И Гольдони? И Бен Джонсон?.. А говорят, будто они давным-давно умерли… Нет? И в самом деле, ведь время не властно над театром… Да, вы не обманули меня: все они тут… А Жан-Жак, самый младший из них? Не пришел? Наверно, догадался, что я разыгрываю из себя больного, чтобы ускользнуть от его уловок… Притворяется, что верит мне, ибо, в сущности, все это его больше не интересует. Он разлюбил театр, но у него уйдет немало лет на то, чтобы окончательно с ним распроститься… Ну а мне ничего не стоит разыграть из себя больного или даже умирающего…

Вцепившись в запястье Ренатуса, доктор возражает ему.

Как вы сказали? Я могу заболеть оттого, что прикидываюсь больным? Нет, от этого не умирают. Поверьте мне, господин ученый: смерть – это диковинный недуг, о котором вы не имеете ни малейшего представления. Взгляните, как темно в этой комнате, я изнемогаю от темноты… Стены сдвигаются, потолок опускается, пол поднимается, я задыхаюсь, я умираю в этих четырех стенах… Да помогите же мне!..

Доктор делает таинственные жесты, и, словно по мановению его рук, комната озаряется желтоватым светом, льющимся в окно: только что зажегся уличный фонарь.

Как хорошо! Это рассвет?.. А теперь включите рампу!.. Вот так… И продолжайте творить чудеса… Взмахните рукавами; пусть из них выпорхнут голуби: они будут указывать мне дорогу… Ну что вы кривляетесь?.. Я же с вами не спорю. Делайте что хотите, раз уж такое у вас ремесло – ремесло клоуна… Но помните, что мне всю жизнь было холодно!.. А теперь жарко… Я выздоравливаю… Вот только проклятая жажда!.. Я готов выпить ваши влажные глаза…

Доктор прикладывает ухо к груди Ренатуса.

Вздохнуть? Я бы рад, но вы так навалились на меня… Сказать «а»? …Да? (кричит) А-а-а! (и застывает без движения)

Доктор словно растворился в темноте.

Жан-Жак. (вскочил, услышав этот крик) Я слышал… Это наш друг…

Арманда. Подойдите к нему… Вы слишком далеки от своего друга и слишком близки ко мне…

Жан-Жак. (выходит из закоулка, делает несколько шагов по комнате, но, увидев, что больной не шевелится и выглядит мирно спящим, возвращается) Должно быть, у него жар…

Арманда. У вас тоже.

Жан-Жак. Не зажечь ли нам свет? Тут есть лампа…

Арманда. Все ясно и без лампы…

Ренатус. (приподнялся на постели и принялся забрасывать вопросами доктора, который снова появляется у изголовья, как только миновала тревога) Что же было потом? Что показало вскрытие? Сердце? Не в порядке? А у кого оно в порядке? Ведь это сердце никого не любило!.. Нет, нет, я с вами не согласен: оно билось, билось до конца… Итак, я слушаю ваши выводы…

Доктор Фаготус начинает напыщенную речь, но больной тотчас же прерывает его.

Понятно!.. Если не сердце, то легкие, или желудок, или голова… Не одно, так другое… Я должен выбирать? (делает вид, будто что-то пилит) Это единственное средство? А почему бы не отрубить? Почему бы не сшибить эту голову простым щелчком – ведь она держится на одной-единственной булавке… Простите, доктор, я, должно быть, заговариваюсь… Я сделан из мешковины, от меня не осталось ничего, кроме пустого звука… Давайте поговорим серьезно. Диктуйте мне ваши предписания… Постараюсь запомнить… (слушает и кивает) Обходить стороной театры, хорошо… Не знаться с драматургами, прекрасно… Не грезить наяву, разумеется… Принять слабительное, превосходно… И, наконец, отправиться в дальний-дальний путь… Сразу же?.. Хорошо… И впрямь, сколько людей умирает оттого, что не успевает вовремя сменить костюмы и декорации; они подобны птицам и змеям, не успевшим перелинять… Очень глубокая мысль… Ну а что еще? Мне грозит опасность? Вы догадались об этом по узору на обоях? Я узнал об этом раньше вас… Судьба запечатлевает свои веления там, где ей заблагорассудится… Я предвидел все, даже самое худшее: мой доктор предаст меня смерти за то, что я притворился больным. Так кто же из нас, в конце концов, остался в дураках? (качает головой) Нет, нет, я обойдусь без священника! Если уж исповедоваться – то архиепископу, на меньшее я не согласен… Терпеть не могу все эти сутаны из костюмерной!.. Впрочем, я человек верующий, я был монахом, а однажды – даже святым… Да-да – святым Франциском… Проповедовал птицам небесным, проливал неподдельные слезы… Нет, не зовите этого служку – он тоже артист, и, стало быть, церковь держит его под подозрением… Дайте мне собраться с духом перед лицом опасности… (обессилев, опускается на постель)

Силуэт доктора маячит поодаль.

Арманда. Ну и темень! Вы оказались совсем близко…

Жан-Жак. Дети боятся темноты, вот почему…

Арманда. Дети ласкаются в открытую, а не как вы…

Жан-Жак. Простите… Я задремал…

Арманда. Этого нельзя сказать о ваших руках…

Жан-Жак. И мне снилось, что вы меня ласкали…

Арманда. Если я покраснею – вы это увидите?

Жан-Жак. Я же проснулся…

Арманда. Как это некстати. А вот я засыпаю…

Жан-Жак. А если вам приснится, будто вас ласкают?

Арманда. Я постараюсь не сразу проснуться…

Многозначительно и очень тихо рассмеявшись, она падает в объятия Жан-Жака. Прильнув друг к другу, они почти не шевелятся; кажется, что между ними идет молчаливая и медлительная борьба.

Ренатус. (присел на постели и подзывает к себе тень доктора) Доктор?.. Пора действовать; актеры потеряли всякое терпение, близится начало спектакля… Сейчас появятся фигуранты, то бишь полицейские… Нужно замести следы… Я должен выйти отсюда, выйти во что бы то ни стало, перед тем как они придут… Я уже не болен; посудите сами – разве больные стремятся встать с постели, бежать из комнаты? Мое завещание?.. К чему нам громкие слова? После меня останется только моя пустая личина – личина, которая была мною… И скажите этим актерам, чтобы они остерегались коварных сквозняков, гуляющих по театру, остерегались вкрадчивых дуновений, проникающих в кости, словно в трубы органа, – если, разумеется, в костях нет мозга… Обещаете? И еще скажите мне, пусть забудут обо мне… Я был всего-навсего личиной, иными словами – ничем, меня просто не существовало… Так можно ли сказать, что я умер, исчез?.. Впрочем, нет: не говорите им ничего… Они слишком заняты собой… Они репетируют… Доктор!? Вы еще слышите меня? Вы смотрите в их сторону! Да-да, я понимаю не хуже вас: действие разворачивается все стремительнее, близится к концу… Неужели вас до такой степени интересуют эти людишки, эти шпионы? А вы, случаем, не из их компании? Вы не шпион, нет? Вы тоже актер, балаганный лекарь! И как это я мог довериться вам! (сбрасывает с себя простыню)

Доктор подкрался к ширме, и вот уже его почти не видно в этом темном углу, вот он уже совсем исчез: ширма впитала его в себя, как промокашка впитывает чернильное пятно.

Прощайте! Обойдусь без вашей помощи! Да и были ли вы в самом деле? (тревожно и напряженно вглядывается в темный угол) Вас тоже никогда не было, вы только личина, пустая личина!.. А вот окно существует, – и оно послужит мне дверью… (Теперь он сидит на краешке кровати. На нем длинная белая рубашка. Он сидит неподвижно, устремив взгляд на ширму, откуда вот-вот нагрянет опасность, шевелятся только его руки, словно сучат невидимую пряжу. Настороженно вытянув шею, он продолжает тихонько говорить.) Все меня предали… Как же я одинок, как одинок! Во всех пьесах, во всех ситуациях… И когда в самый решительный момент автор спешит ко мне на помощь, актриса дает ему подножку… Какая фальшь! Для вас театр продолжается; репетируйте хоть до скончания времен… А для меня все кончено… Но знайте, что я никогда не играл ваших ролей – только свои! (он скрючился, склонился к полу)

За ширмой движение. Тени мужчины и женщины внезапно разъединились и выпрямились, потом снова слились. Судя по всему, они охвачены смятением в своем тесном закутке. Смятение звучит в их словах, сквозит в жестах, хотя слова и жесты обеих теней вполне осмысленны.

Арманда. Ну… чего ты еще ждешь?

Жан-Жак. Мне страшно… Что мы делаем?

Арманда. Неужели тебе доставляет удовольствие мучить меня? Мало ли ты травил меня раньше?

Жан-Жак. Я боюсь самого себя.

Арманда. Травил святую… Я готова тебе отдаться…

Жан-Жак. Здесь?

Арманда. А где мы?

Жан-Жак. Готова отдаться?

Арманда. Нет, с меня довольно…

Молчаливая борьба, звук падения в кресло; взметнулось что-то белое – тело или рубашка. Ренатус поднялся, раскинув руки.

Ренатус. Боже, какая пытка! Что же они играют? О, извечное и мучительное действо!.. Сейчас раздастся крик…

Жан-Жак. (неузнаваемым голосом) Ах, маленькая моя святая…

Арманда. (икает) Наконец-то!

Ренатус. (бредет, еле волоча ноги, на желтый свет, льющийся из окна) Нечем дышать… Задыхаюсь. Сейчас разорвется грудь, остановится сердце… Они идут, мне пора. (цепляется за занавеску) Все пропало… В комнате пожар… На помощь! (стиснув зубы, еле выговаривая) Господи Боже… смилуйся… смилуйся над чадами своими…

И потихоньку сползает на пол. Но звук его падения кажется чудовищно громким – такая тишина стоит в этот момент. В закутке наступила развязка. С грохотом рушится ширма.

Жан-Жак. Что случилось?

Арманда. Кончай…

Жан-Жак. Ренатус!?

Тень поэта борется с тенью актрисы, силясь от нее оторваться. Бешеный рывок – и мужчина освободился.

Арманда. Подлец!..

Жан-Жак. (на ощупь бредет к постели) Спички!.. Постель пуста…

Арманда. И что же дальше? Все кончено?

Жан-Жак. (подойдя к окну) Ренатус!.. (кричит срывающимся голосом) Все кончено…

Арманда. Что?.. (кричит) Что это за человек?

Фагот. (он только что появился и наткнулся на Арманду) Почему у вас темно?

Жан-Жак. Фагот?.. Зажгите свет…

Фагот. Да что вы здесь делаете, черт побери? (чиркает спичкой и зажигает настольную лампу; тени пляшут по стенам, потом замирают) Слишком поздно…

Жан-Жак. Все было спокойно… И вдруг… он… упал…

Арманда. (подходя к обоим мужчинам) Что с ним?..

Фагот. Вот и мне хотелось бы узнать… что с ним… (склоняется над телом) Ренатус?.. (пауза) Помогите мне, теперь он такой тяжелый…

С помощью Жан-Жака он поднимает Ренатуса и несет его к постели, задевает по дороге Арманду. Та с ужасом отшатывается. Жан-Жак тоже отступает.

Жан-Жак. (растерянно) Это… и есть смерть?.. Вот так и умирают?..

Арманда. (беря его под руку) Пошли…

Жан-Жак с размаху бьет ее по лицу. Пошатнувшись, она пятится и с нечеловеческим воплем падает в кресло. Такой же вопль раздается снаружи. Дверь распахивается. В комнату врывается Роза со свертком в руках.

Роза. Я так и знала! (Роняет сверток. Фрукты катятся по полу. Бросается к двери.) Сюда нельзя!

Но ей приходится отступить. Толкая друг друга, входят актеры, среди них Гюстав. Все они со свертками. В комнате неразбериха и толчея. Фагот подходит к актерам.

Фагот. (срывающимся голосом, выталкивая актеров) Дамы и господа… минуточку… Вы очень любезны… Обнажите головы… Сейчас вы его увидите… А пока постойте на лестнице… И помолитесь, прошу вас, хоть немного помолитесь…

Гюстав. (все понял) Вот те на! (швыряет свою шляпу в дальний угол) Черт побери… Черт побери… (его душат слезы) Черт побери все на свете!..

Поиск по сайту: