Аннотация. Что может быть общего у успешной, состоятельной, элегантной Моники – главного врача одной из стокгольмских клиник – и озлобленной на весь свет

Что может быть общего у успешной, состоятельной, элегантной Моники – главного врача одной из стокгольмских клиник – и озлобленной на весь свет, почти обездвиженной ожирением Май-Бритт? Однако у каждой в прошлом – своя мучительная и постыдная тайна, предопределившая жизнь и той и другой, лишившая их права на счастье и любовь, заставляющая снова и снова лгать себе и другим, запутывающая все больше и больше их взаимоотношения с миром и наконец толкающая на преступление. Стремительное, словно в триллере, развитие событий неумолимо подталкивает женщин навстречу друг другу и неожиданной и драматической развязке.

Карин Альвтеген
СТЫД

Моим отважным воинам Августу и Альбину

Дорогой Бог,

сделай, пожалуйста, так, чтобы на свете

не было войн, насилия и несправедливости,

пусть бедные разбогатеют

и никто не голодает,

пусть злые

станут добрыми и все, кого я знаю,

будут живы и здоровы.

Помоги мне стать умным и добрым,

чтобы мама и папа

мной гордились.

И чтобы они меня любили.

АМИНЬ.

«Клянусь исполнять честно следующую присягу и направлять режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства. Чисто и непорочно я буду проводить свою жизнь и свое искусство».

У нее не получилось. Напротив сидел человек, который скоро умрет, – сидел спокойно, неподвижно, сложив на коленях руки с выступающими венами. Она посмотрела на толстую папку с историей болезни. С тех пор как он впервые пришел на прием, прошло почти два года. Все упорные попытки оказались безрезультатными, и сегодня ей пришлось признать поражение. Сообщить диагноз. Это всегда вызывало одни и те же чувства. Возраст, неизлечимость болезни, несовершенство медицинских технологий – все это не вина врача, но в оправданиях нет смысла, потому что речь идет о жизни. О жизни, спасти которую она не смогла.

Он улыбался.

– Не принимайте это на свой счет. Когда-нибудь мы все умрем, а сейчас подошла моя очередь.

Ей стало стыдно. Он не должен утешать, ни в коем случае не должен, но ему удалось прочитать ее мысли.

– Я уже стар, а вы еще молоды, думайте об этом. Я прожил долгую жизнь и в последнее время начал чувствовать в каком-то смысле удовлетворение. Ведь многие мои ровесники меня опередили, так что здесь становится довольно одиноко.

Он коснулся гладкого обручального кольца на левой руке. Оно легко сдвинулось, его пальцы заметно похудели за время болезни.

Именно руки всегда притягивали ее взгляд в таких ситуациях. Как странно, что все навыки и умения, накопленные за целую жизнь, вскоре будут утрачены.

Навсегда.

– Знаете, иногда мне становится интересно, о чем он, собственно говоря, думал – я хочу сказать, что все остальное он рассчитал точно, но вот этот неизбежный для человека демонтаж – его надо было организовать как-то иначе. А то ведь что получается – ты рождаешься, растешь, учишься, а как только ты немного освоился и попривык, у тебя снова все отнимают. Все по порядку. Начиная со зрения и дальше вниз. И в итоге ты возвращаешься туда, откуда делал первый шаг.

Он замолчал, словно обдумывал свои слова.

– Однако в этом, наверное, и заключается главная хитрость. Потому что если ни один орган больше не работает исправно, то и остальное становится неважным. Ты начинаешь понимать, что смерть – это не так уж и плохо, потому что она даст тебе возможность немного отдохнуть. – Он снова улыбнулся: – Жаль только, что на это уходит время, я имею в виду весь этот демонтаж.

Она не знала, что ответить, не находила слов. Но ей было известно – такой сценарий действует не для всех. Некоторых выхватывают на полпути, еще до завершения собственно монтажа. Причем никакой логики выбора тут нет.

Тот, кого любит Бог, умирает молодым.

Ее это не утешает.

Не утешает.

Это значит, что Бог ненавидит тех, кто остался. Или думает, что его благосклонность должна оправдать ту пустоту, которую оставляет за собой смерть.

Ей бы не хотелось, чтобы Бог ее ненавидел. Хоть она в него и не верит.

– Но знаете, что в этом самое замечательное? То, что я сейчас приду домой и налью себе бокал хорошего вина. Мне ведь так долго запрещали пить. А у меня припасена бутылочка для особого случая. Вот он и наступил. – Он подмигнул: – Нет худа без добра.

Она попыталась улыбнуться в ответ, но получилось у нее, по-видимому, не очень. Он стал медленно подниматься, она поспешно вскочила, чтобы помочь ему.

– Спасибо за все, что вы сделали. Я знаю, что вы действительно боролись.

Закрыв дверь, она глубоко вдохнула. Воздух в комнате казался тяжелым. Посмотрела на часы, время есть. Начала собирать разбросанные бумаги. Руки действовали ловко, и вскоре на столе появились аккуратные стопки. Она сняла белый халат и надела пальто. Раздраженно заметила, что торопиться по-прежнему некуда, но быть в пути лучше, чем ждать на месте. Хотя убежать от себя не позволит даже огромная скорость.

– «Это мама. Хочу узнать, когда ты заедешь. Позвони немедленно».

Моника прочла это сообщение, включив мобильный по дороге к парковке. Часы показывали десять минут шестого, о том, что она заедет за матерью в половине, они договорились заранее. Непонятно, зачем нужно звонить еще раз, но вариантов нет.

– Да, мама, здравствуй.

– Когда ты приедешь?

– Уже еду, буду минут через пятнадцать.

– Надо заехать в «Консум» за свечами.

– Хочешь, я заеду по дороге?

– Ладно, только бери на сто десять часов. А то те, что ты купила в прошлый раз, сгорели слишком быстро.

Мать не догадывалась, как мучительны для дочери эти постоянные поездки на кладбище, иначе она не намекала бы, что Моника взяла не те свечи из скупости. Моника купила бы свечи, способные гореть всю жизнь, если бы подобные существовали. Но таких в магазинах не было. Там продавались только на сто десять часов максимум. И с тех пор, как мать перестала водить машину и продала ее, Монике приходилось ездить с ней на могилу и зажигать новые свечи, как только погаснут старые.

Прошло двадцать три года. Больше, чем он успел прожить. И все равно большую часть жизненного пространства занимал он.

Он занимал все это пространство.

На парковке стояли две машины, но кладбище казалось безлюдным.

Любимый сын

Ларс

1965–1982

Она так и не смогла привыкнуть к его имени на могильном камне. Оно прекрасно смотрелось в списке победителей какого-нибудь спортивного соревнования. В газетной статье о самых перспективных молодых хоккеистах. Когда Монике не удавалось произвести впечатление как-то по-другому, она всегда говорила, что ее старший брат – Лассе Лундваль. В этом году ему бы исполнилось сорок, но для нее он оставался старшим на два года братом. Им восхищались друзья, за ним бегали девчонки, у него получалось все, за что бы он ни взялся.

Он был маминой гордостью.

Интересно, как бы все сложилось, если бы их не бросил отец. Если бы он не ушел из семьи, когда мать была беременна Моникой, и если бы матери не пришлось коротать жизнь в одиночестве. Моника ни разу не видела своего отца. Как-то в отрочестве она написала ему письмо – но получила короткий и равнодушный ответ, и желание познакомиться с отцом постепенно сошло на нет. Ей хотелось, чтобы он проявлял какую-то заботу, настаивал на встрече. Но он этого не делал, и Гордость взяла свое. А затискивать перед ним Моника не собиралась. С годами отец и вовсе ушел куда-то на задний план.

Прежние свечи, естественно, уже погасли, а вид огарков на могиле вызвал у матери заметное неудовольствие. Она достала спички из кармана и, прикрывая пламя ладонью, зажгла новую свечу. Сколько раз Моника видела, как руки матери чиркают спичкой о коробок, как крепнет пламя и как от него загорается фитиль. Неужели ей ни разу не пришло в голову, что именно с такого огонька все и началось? Что именно он стал причиной? И, несмотря на это, они регулярно зажигают здесь новый огонь, едва старый погаснет. Огонь должен гореть во славу того, кто в нем погиб.

Они возвращались на парковку. Мать вздохнула, повернулась спиной к могиле и направилась к выходу. Моника немного помедлила и, в тысячный раз прочитав имя, ощутила привычное бессилие. Что делать, если жизнь оставили тебе, а не тому, кто был лучше тебя? Как доказать, что ты этого заслуживаешь? Чем оправдать собственное существование?

– Ты не заедешь ко мне поужинать?

– Сегодня не могу.

– А что у тебя сегодня?

– Ничего особенного, просто договорилась встретиться с друзьями.

– Опять? Мне кажется, ты слишком часто куда-то ходишь. И потом, что это за работа, которая позволяет бегать по ресторанам в будние дни?

Иногда она видела это во сне. Иногда представляла наяву. Высокий белый забор с черными чугунными воротами. Ворота заперты, и она открывает их, только если захочет.

– С кем ты встречаешься?

– Ты их не знаешь.

– Ну что ж, ладно.

Сев за руль, Моника на секунду прикрыла глаза. Она не успела рассказать о семинаре, куда собиралась на следующей неделе, а теперь было поздно. Чтобы зажечь новые свечи, матери придется приехать сюда на автобусе – рискованно сообщать такую новость, когда настроение матери уже и так испорчено.

Моника включила фары и тронулась с места. Отвернувшись, мать смотрела в боковое стекло.

Моника искоса бросила взгляд на нее.

– Двадцать третьего я читаю лекцию о благотворительном фонде нашей клиники. Если хочешь, приходи послушать, могу за тобой заехать.

Недолгая тишина, наверное, она еще…

Если бы она хоть один раз…

Один-единственный раз.

– Не знаю, наверное, не получится.

Один-единственный.

Оставшуюся часть пути они молчали. Притормозив, Моника остановилась возле гаража. Мать вышла из машины.

– Я купила цыпленка.

Моника смотрела в спину матери, пока та не скрылась за входной дверью. Потом запрокинула голову и попыталась представить лицо Томаса. Спасибо Тебе, Господи, за то, что он есть, за то, что они встретились. Его взгляд, в котором столько понимания. Никто раньше так на нее не смотрел. Его руки – единственное, хоть немного приближающее ее к тому, что отчасти напоминало покой. Он даже не представляет, сколько он для нее значит. Он не может этого знать, потому что она никогда и ничего ему не говорила. Но он действительно был ей нужен.

Но сама мысль, что она попала в зависимость, была пугающей.

Письмо она заметила случайно, хотя в действительности это была заслуга Сабы. Корзину для почты под щелью в двери привинтил кто-то из службы социальной помощи; непонятно, зачем понадобилось тратить на это деньги и время. То есть они, конечно, думали, что так она сможет самостоятельно брать почту, но она не получала никакой почты – поэтому средства налогоплательщиков просто выбросили на ветер! И это сейчас, когда на всем стараются сэкономить. Разумеется, время от времени приходили банковские извещения и тому подобное, но ничего срочного там не было, так что расходы по устройству корзины были совершенно неоправданны. Газеты ее не интересовали, ей хватало ужасов, о которых говорили в новостях. А на пенсию она покупала другое. То, что можно съесть.

И вдруг в корзине оказалось письмо.

В белом конверте, с написанным от руки адресом.

Саба сидела у двери и, высунув язык, разглядывала белый чужой предмет, наверное, собаку привлек незнакомый запах.

Очки остались на столе в гостиной, и какое-то время она раздумывала, стоит ли садиться в кресло. Из-за веса, который она набрала в последние годы, ей стало трудно вставать, поэтому она старалась лишний раз не садиться, и никогда не садилась, если знала, что у нее мало времени.

– Может, прогуляешься, пока хозяйка на ногах, а?

Саба повертела головой, посмотрела на нее, но особого желания гулять не выразила. Подвинув кресло к балконной двери, Май-Бритт убедилась, что крюк в пределах досягаемости. С его помощью она могла, не вставая, дотянуться до двери. Люди из социалки устроили так, что Саба могла сама выходить во двор – квартира располагалась на первом этаже, и они открутили одну из балконных балясин. Похоже, скоро им придется убрать еще одну, потому что Саба уже с трудом пролезала в отверстие.

Когда она садилась, на ее лице появилась гримаса боли. Колени с трудом выдерживали вес тела. Наверное, нужно купить новое кресло, повыше. Садиться на диван она уже не может. Последний раз пришлось вызывать бригаду экстренной помощи, или как она там называется. Они приехали и помогли ей встать. Два здоровых мужика.

Они трогали ее руками, и она ничего не могла сделать.

Но больше она не позволит так себя унижать. Как же омерзительны были эти прикосновения. Отвращение от одной мысли о них не позволяло ей приближаться к дивану. Плохо, конечно, что ей приходится впускать всех этих людишек в квартиру, но иначе ей бы пришлось самой выходить на улицу, а это еще хуже. Ей не хотелось признавать это, но она зависит от этих людей.

Они врывались в ее квартиру. Вечно новые лица, их имена ее не интересовали, и у каждого был собственный ключ. Они быстро нажимали на звонок – она не успевала ответить, как дверь распахивалась. Они понятия не имели, что означает «неприкосновенность». Потом они заполняли квартиру пылесосами и ведрами, а холодильник – укоризненными взглядами.

Как же ты умудрилась запихнуть в себя все, что мы купили вчера?

Удивительно, как быстро меняется отношение к тебе, если у тебя появляются лишние килограммы. Людям кажется, что объем мозга сокращается с той же скоростью, с которой увеличивается тело. Тучные люди гораздо глупее стройных – так, похоже, думают все. Она позволяла им так считать – и беззастенчиво использовала эту их тупость ради собственной выгоды, всегда точно зная, что нужно предпринять, чтобы добиться желаемого. Она же толстая! Инвалид по ожирению. Она не отвечает за свои поступки, она не соображает! Они всем своим видом давали это понять, когда находились рядом.

Пятнадцать лет назад они уговаривали ее переехать в специально оборудованный дом для инвалидов. Якобы там легче выходить на улицу. А кто сказал, что она хочет выходить на улицу? Во всяком случае, не она, Май-Бритт. Отказавшись, она потребовала, чтобы квартиру приспособили к ее размерам. И они поменяли ванну на просторный душ, потому что вечно вопили о важности гигиены. Как будто она маленькая.

Письмо было без обратного адреса. Повертев его в руках, она прочитала на конверте: пересылка. Кому, скажите, могла прийти в голову идея послать письмо туда, где прошло ее детство? Она еще раз перечитала адрес и почувствовала укол совести. Дом, наверное, совсем обветшал. А сад зарос. Гордость родителей. Именно там они проводили время, свободное от занятий в Общине.

Ей их очень не хватало. Они оставили после себя невозможную пустоту.

– Знаешь, Саба, а тебе бы понравились мои родители. Жаль, что вы не успели познакомиться.

Но возвращаться туда она не собиралась. Не выдержала бы стыда, если земляки увидели, во что она превратилась, поэтому дом лишился хозяина. К тому же он стоит в такой глуши, что особенно много за него все равно не дали бы. А письмо, наверное, переслали Хедманы. Они больше не пытались связываться с ней по поводу продажи и не предлагали хотя бы забрать имущество, но она подозревала, что они по-прежнему иногда туда наведываются. Ради собственного же спокойствия. Ведь не очень приятно жить по соседству с заброшенным домом. А может, они потихоньку вынесли оттуда все, что можно, и от излишних контактов их теперь удерживает нечистая совесть. А что, сейчас такие времена, никому нельзя доверять.

Она огляделась в поисках чего-нибудь, чем можно было открыть конверт. В узкое отверстие ее палец не пролезал. А наконечник крюка, как всегда, пригодился.

Письмо было написано от руки на линованном листе с дырочками, вырванном, судя по всему, из блокнота.

Привет, Майсан!

Майсан?

Она сглотнула. Где-то очень глубоко в окаменевшей памяти что-то шевельнулось.

Она тут же почувствовала острое желание сунуть что-нибудь в рот, что-нибудь проглотить. Осмотрелась по сторонам, но ничего съедобного в пределах досягаемости не обнаружила.

Она боролась с искушением перевернуть лист и посмотреть, кто написал письмо. Или наоборот – выбросить не читая.

Сколько лет прошло с тех пор, как ее называли уменьшительным именем.

Кто посмел проникнуть к ней сквозь почтовую щель, явиться без приглашения из далекого прошлого?

Тебе, наверное, интересно, почему я решила написать тебе через столько лет. Честно говоря, сначала я сомневалась, сто́ит ли это делать, но потом все же решилась. Причина наверняка покажется тебе еще более странной, но я скажу правду. Недавно мне приснился удивительный сон. Он был очень яркий, мне снилась ты, а проснувшись, я услышала внутренний голос, который говорил, что я должна написать тебе. Многое пережив, я в конце концов научилась прислушиваться к спонтанным импульсам. Так что сказано – сделано…

Не знаю, что тебе известно обо мне, и не знаю, какой будет моя дальнейшая жизнь. Могу только предполагать, что дома обо мне говорили разное, и не стану осуждать тебя, если ты не поддерживаешь контактов с моими родственниками или другими людьми из нашего тогдашнего окружения. Как ты догадываешься, у меня было достаточно времени для размышлений, я много думала о нашем детстве, обо всем, что мы взяли с собой во взрослую жизнь, и о том, как это повлияло на наши судьбы. Поэтому мне очень интересно узнать, как ты живешь сейчас! Я искренне надеюсь, что все проблемы благополучно разрешились и у тебя все хорошо. Поскольку я не знаю, где ты живешь и как тебя зовут после замужества (никак не могу вспомнить фамилию Йорана!), то отправляю письмо на адрес твоих родителей. Если этому письму суждено найти тебя, оно тебя найдет. В противном случае оно немного попутешествует, поддерживая работу почты, для которой, как я понимаю, наступили трудные времена.

В общем, поживем – увидим…

Всем сердцем надеюсь, что вопреки всем трудностям, которые выпали на твою долю в юности, твоя жизнь сложилась удачно. Пожалуй, только в зрелом возрасте я в полной мере осознала, как трудно тебе пришлось. Желаю тебе всего самого доброго!

Дай знать о себе, если хочешь.

Твоя старинная лучшая подруга

Ванья Турен

Май-Бритт резко поднялась с кресла. Внезапный порыв гнева придал ее движениям дополнительную стремительность. Это что еще за чушь?

Вопреки трудностям, которые выпали на твою долю в юности?

Неслыханная наглость. Да кто она такая, что позволяет себе утверждения подобного рода! Она снова взяла письмо и прочитала указанный в конце адрес, взгляд задержался на последних словах. Исправительное учреждение «Виреберг».

Сама Май-Бритт с трудом припоминала ее, к тому же та, оказывается, пишет из тюрьмы – и, несмотря на это, считает себя вправе судить о чужом детстве и о чужих родителях.

Оказавшись на кухне, она распахнула холодильник. На столе стояла упаковка какао. Быстро отрезав кусок масла, Май-Бритт обмакнула его в коричневый порошок.

Закрыла глаза и, когда масло начало таять во рту, почувствовала, что ей становится легче.

Ее родители делали для нее все, что было в их силах. Они любили ее! Кто может знать об этом лучше ее самой?

Она скомкала бумагу. Надо запретить отправлять письма в адрес тех, кто не хочет их получать. Она не понимала, что нужно той женщине, но оставить подобное хамство без ответа тоже не могла. Придется ответить хотя бы для того, чтобы оправдать родителей. Мысль о том, что ей предстоит против собственной воли вступить в контакт с тем, кто находится вне этой квартиры, заставила Май-Бритт отрезать еще один кусок масла. Это вызов. Открытая атака. Она провела столько лет в добровольной изоляции – но теперь барьер, возведенный с огромным трудом, разрушен.

Ванья.

В памяти почти ничего не осталось.

Но, впрочем, если напрячься, возникают какие-то разрозненные картинки. Они вроде бы дружили, но подробности вспомнить не удавалось. Она смутно припоминала какой-то бестолковый дом и сад, которые скорее напоминали свалку. Ничего общего с их образцовым домом и садом. А еще родители, которые почему-то отказывались идти туда в гости – вот, пожалуйста, еще одно подтверждение их правоты! Сколько же всего им пришлось пережить. Как всегда при мысли о родителях, к горлу подкатил комок. Она ведь была очень трудным ребенком, но они не сдавались, они делали все, чтобы помочь ей найти правильный путь, а она доставляла им одни неприятности. И теперь, спустя тридцать лет, эта женщина интересуется, как повлияло детство на них обеих, как будто пытается найти соучастника ее собственного краха, ищет, на кого бы возложить вину. Кто из них в тюрьме? Является сюда со своими инсинуациями и жалобами, а сама при этом сидит за решеткой. Интересно за что.

Май-Бритт оперлась на кухонный стол, боль в позвоночнике снова заявила о себе. Резкий приступ, от которого потемнело в глазах.

Хотя лучше всего вообще ничего не знать. Похоронить эту Ванью в прошлом, и пусть эта пыль сама уляжется.

Она посмотрела на кухонные часы. Эти люди приходят, конечно, не строго по расписанию, но в ближайшие час-два кто-нибудь из них должен появиться. Май-Бритт снова открыла холодильник. Как и всякий раз, когда то, о чем она не желала знать, пыталось протиснуться в ее сознание.

Надо затолкать что-то в себя, заглушить крик, рвущийся изнутри.

Он уверял, что любит. О том же говорили его слова и поступки. Но она все равно не верила. Ее он любить не мог.

Он усердно доказывал Монике, что она необыкновенная, что именно ее он ценит больше других, что она – главное в его жизни. Он не откажется от нее ни при каких обстоятельствах, и так будет всегда.

В это было трудно поверить.

Зачем такому мужчине любить именно ее? Сорокалетний холостяк – явление в принципе редкое, а на Томаса достаточно было взглянуть, чтобы понять, что это весьма завидный трофей. Но ее в первую очередь привлекал его ум. Его самоирония, его юмор, заставлявший ее смеяться в самых неожиданных ситуациях. Так смеяться над собой мог только абсолютно уверенный в себе человек. Тот, кто хорошо себя изучил. Никогда прежде она не встречала таких людей. Его интересовало все, он всегда был готов принять новое. Легко расставался с привычными представлениями, если видел что-то более разумное, стремился смотреть на вещи с разных сторон. Может быть, это и помогло ему стать успешным промышленным дизайнером. Или наоборот – эти качества стали следствием успеха. Он мыслил свободно, поднимая их разговоры на невиданную высоту, иногда Монике с трудом удавалось поддерживать заданный уровень. И ей это нравилось.

По интеллекту он был ей ровней. Такие мужчины встречались редко.

И все же почему он полюбил именно ее?

Должна быть какая-то зацепка. Но сколько бы она ни искала, ничего не находилось.

Конечно, в ее жизни были мужчины. Она пережила множество коротких романов, но ни на одном из них не задерживалась – и никогда не стремилась продлить отношения. Сначала она была сосредоточена на получении образования, на что требовалось много времени. Отметка «хорошо» воспринималась как поражение, удовлетворение она получала только от «отлично», но порой и этого было мало. Ее способности и достижения должны были вызывать восторг у педагогов, что оказалось непросто. Кроме нее, были и другие талантливые студенты. Поэтому она всегда считала свой успех недостаточным – и училась с еще большим рвением.

Ровесники обзаводились семьями, в то время как она, к огорчению матери, продолжала оставаться одна. В последнее время мать говорила об этом все реже, да и соответствующий возраст был уже на исходе, но раньше мать постоянно причитала, что никогда не увидит внуков. Где-то глубоко в душе Моника тоже сожалела об этом, хоть ни за что не призналась бы в этом ни матери, ни кому-нибудь другому.

Жить в одиночестве непросто. В культуре ли это заложено или нет, кто знает, но где-то глубоко в человеческой природе лежит основополагающая тяга к единению. Ее тело говорило об этом вполне внятно. После месяцев одиночества оно требовало прикосновений. Она же не была связана никакими обязательствами. И заводила несерьезный роман, чтобы слегка подсластить существование, но никогда не позволяла чувствам взять верх. Она признавала только контролируемую влюбленность и никогда не допускала, чтобы отношения стали играть слишком важную роль. Во всяком случае, для нее. Эта неукротимость вызывала у мужчин неизменный интерес, но никому не позволялось и близко подойти к той сердцевине, где обитала Моника-ребенок, где она тщательно прятала свои страхи.

И свои тайны.

С сексом проблем не было. В отличие от настоящей близости. Всегда наступал момент, когда равновесие нарушалось. Мужчина начинал звонить слишком часто, требовал слишком многого, делился надеждами, строил планы на будущее. И чем сильнее он проявлял интерес, тем прохладнее становились ее чувства. Она с подозрением наблюдала за тем, как растет энтузиазм партнера, – и в конце концов разрывала отношения. Потому что одинокая – это лучше, чем брошенная.

Ее называли снежной королевой, она считала, что это комплимент.

А потом ей встретился Томас.

Это случилось в поезде, в вагоне-ресторане. На выходные она отправилась к друзьям – в дружную семью, которая жила в деревне. Ехать решила поездом, чтобы в дороге прочитать статью о новых методах лечения фиброматоза. На обратном пути ей стало грустно – двое суток она наблюдала то, чего не хватало в ее собственной жизни. Собственное существование казалось ей незначительным. Она получила шанс остаться в живых – и им не воспользовалась. Впрочем, кто сказал, что она имеет право на счастье?

Решила выпить бокал вина в вагоне-ресторане, заняла место у окна. Он сидел напротив. Они не сказали друг другу ни слова, даже взглядами ни разу не обменялись. Она смотрела, как меняется пейзаж за окном. И почему-то каждой клеткой своего тела ощущала его присутствие. Она была не одна, их объединяло молчание. Ничего похожего она никогда раньше не испытывала.

Когда поезд подъезжал к ее станции, она встала и, бросив на него быстрый взгляд, направилась в вагон за сумкой. А на перроне он ее неожиданно догнал:

– Послушайте, простите, пожалуйста…

Она удивленно остановилась.

– Вы можете считать меня сумасшедшим, но мне показалось, что я должен попытаться…

Он выглядел растерянным, будто ситуация и ему самому казалась странной. Но потом набрался храбрости:

– Я хотел поблагодарить за компанию.

Она молчала, его беспокойство заметно нарастало.

– Мы с вами сидели напротив друг друга в вагоне-ресторане.

– Я знаю. И вам спасибо.

На его лице появилась широкая улыбка – он понял, что она его узнала.

Он снова заговорил, и в его голосе уже звучало оживление:

– Простите меня еще раз, но я хочу спросить, может быть, вы тоже почувствовали что-то похожее?..

– Что именно?

– Знаете… это трудно выразить…

Он снова немного растерялся, и она в ответ осторожно кивнула – и на его лице расцвела такая улыбка, от которой она должна была убежать без оглядки из одного лишь чувства самосохранения. Но она осталась на месте.

– Ура!

Он смотрел на нее так, словно она только сейчас внезапно появилась на перроне, а потом начал рыться в карманах. Быстро вытащил смятую квитанцию и, оглядевшись, ухватился за первого встречного:

– Извините, у вас не найдется ручки? Проходившая мимо женщина остановилась, поставила на землю портфель, открыла сумочку и вытащила дорогую ручку. Быстро нацарапав что-то на квитанции, он протянул Монике бумажку:

– Вот имя и телефон. Лучше бы, конечно, вы дали мне ваш, но просить я не смею.

Он вернул ручку, и женщина, улыбнувшись, пошла дальше.

– Томас, мобильный телефон… – прочитала Моника.

– Клянусь, если вы не позвоните, я никогда больше не посмотрю ни одного фильма с Хью Грантом.

Она не смогла сдержать улыбку.

– Так что запомните – вся его карьера теперь в ваших руках.

Несколько дней она колебалась. Жила как обычно, пыталась не замечать проснувшуюся симпатию, но, если честно, думала о встрече постоянно. В конце концов она убедила себя, что просто позвонит и что от одного звонка ничего плохого не случится. Они могут даже встретиться, всего один раз. К тому же тело уже давно тосковало, и это поможет ей набрать десять цифр.

В общем, через три дня она послала ему СМС.

«Долг перед Хью становится невыносимым. Хочу сложить с себя эту ответственность»

Он перезвонил через минуту после того, как сообщение ушло.

Тем же вечером они впервые ужинали вместе.

– Знаете, что такое Columba livia?

Улыбаясь, он наливал ей вино.

– Нет.

– Так по-латыни называются почтовые голуби.

– По животным я не спец. А вот если у вас проблемы с какой-нибудь частью тела, тут я вам могу помочь.

И, только произнеся эти слова, сообразила, как это звучит.

– Я имею в виду латинское название.

Она почувствовала, что краснеет, хотя обычно с ней этого не случалось. Поняла, что он тоже заметил и что его это развеселило.

– Когда я был маленьким, мой дед разводил почтовых голубей. Летом я часто гостил у них и всегда помогал на голубятне. Кормил, выпускал, учил летать, окольцовывал и все прочее, это ведь целая наука.

Он погрузился в приятные воспоминания, а она тем временем изучала его. Он был красив, без преувеличения.

– У деда не просто была голубятня – он жил птицами. Бабушка не всегда разделяла эту его страсть, но ничего не запрещала. А знаете, как почтовые голуби находят дорогу домой?

Она покачала головой.

– Они чувствуют магнитные поля.

– Вот как, а я где-то читала, что они ориентируются по звездному небу.

– А как же они тогда находят дорогу днем?

– Ну… не могу сказать, как-то не задумывалась. Официант убрал тарелки, они дружно заверили его, что еда была вкусной, отказались от десерта и заказали по чашке кофе. Моника успела забыть о голубях, но он вдруг снова вернулся к этой теме.

– А знаете, почему они всегда возвращаются домой, а не улетают в какое-нибудь другое место?

Она покачала головой.

– Они тоскуют по дому, и эта тоска указывает им путь.

Он наклонился вперед.

– Разлучить пару голубей невозможно. Они верны друг Другу на протяжении всей жизни, и, если одного из них отпустить, он все равно вернется. Однажды дедушкин голубь налетел на электрический провод и лишился обеих лап, но он все равно вернулся – вернулся домой, к подруге.

Она задумалась.

– Да, у голубей завидная судьба, не считая, конечно, этой истории с лапами.

Он улыбнулся:

– Согласен. В детстве мне казалось, что, когда я вырасту и встречу свою будущую жену, все именно так и случится – я почувствую особое магнитное поле. И сразу пойму, что это она.

Она смахнула несколько невидимых крошек со скатерти, ей не терпелось задать вопрос, но она не хотела проявлять чрезмерный интерес.

– Все именно так и случилось?

– Что именно?

Она сомневалась, нужен ли ей ответ. Немного передвинула салфетку.

– В тот момент, когда вы встретили вашу жену?

Он отпил вина.

– Не знаю.

Она физически ощутила разочарование. У нее внутри все сжалось, он все-таки женат. Трус без обручального кольца. С женатыми она не связывалась никогда.

– Магнитное поле я почувствовал, да. Но насчет жены пока говорить рано.

Подошел другой официант, спросил, довольны ли они. Оба кивнули, не сводя глаз друг с друга, и официант быстро удалился.

– Так что теперь вам, наверное, понятнее мое поведение на перроне. Я ведь впервые ощутил то самое магнитное поле и должен был что-нибудь предпринять.

Поразительный человек. Собираясь на встречу, она была готова провести с ним ночь. Но теперь ее все больше одолевали сомнения. Не потому, что желание исчезло, а потому, что оно стало слишком сильным. Но когда об этом зашла речь, решение принял он сам:

– Сегодня я не буду звать тебя к себе домой.

Она молчала. Прячась от дождя, они стояли под навесом у выхода из ресторана.

– Это настолько чудесно, что было бы жалко все испортить.

Она никогда не встречала таких людей, как он. Расставаясь, они договорились созвониться на следующий день, но он прислал СМС уже через восемь минут. За ночь кнопки на телефонах раскалились, а искусство формулировок достигло неслыханных высот. Моника лежала в постели и, улыбаясь, читала его изощренное сообщение. Принимала вызов и сосредоточено обдумывала ответ. В пять утра ей пришлось признать его победу.

«Жизнь и ночь мчатся навстречу друг другу. Никогда еще мечты и явь не были так близки».

Он сумел заставить ее замолчать.

Но подняться еще на несколько ступеней.

Они выжидали. Изучали друг друга. Медленно, но верно, снаружи и изнутри. Два одиноких человека осторожно приближались к самой сокровенной мечте: то, чего им так не хватало, о чем можно было только грезить, кажется, внезапно появилось в их жизни на самом деле. Каждый разговор превращался в приключение, за каждым словом открывалась возможность увидеть все более глубокий смысл. Моника сознавала, что никогда не заходила на поводу у собственных чувств так далеко. Завуалированных, впрочем, благожелательностью. День за днем она узнавала его все лучше, и никакие его откровенные признания не могли погасить ее интереса к нему. Наоборот.

Шаг за шагом они приближались к заветной черте, и у обоих хватило мужества признаться, что, несмотря на возраст, они волнуются, как подростки.

Но как все, связанное с Томасом, это произошло естественно. Однажды воскресным вечером они просто поняли, что больше не могут ждать.

А она поняла, что невинна.

Она много раз спала с мужчинами. Но никогда не любила. Ее привычное рассудочное самообладание разрушилось, перевернулось. Забыть, отдать себя без остатка – не просто испытать физическую близость, а раствориться в единстве. На миг почувствовать благословенное просветление, поразиться простоте, скрытой за бесконечным разнообразием смыслов. Отринуть всякую защиту, признать собственную ранимость, отдать себя безоговорочно и просто позволить всему идти своим чередом. Она никого и никогда не подпускала так близко к своей душе. В которой теперь не было ни одиночества, ни страха.

Но в понедельник ее вновь охватила тревога.

Целый день Моника не давала знать о себе. После того как ушел последний пациент, она включила автоответчик и обнаружила три сообщения и четыре СМС. По идее она должна была почувствовать раздражение. Если все пойдет, как обычно, то активный интерес с его стороны станет приговором для их отношений. Но она не чувствовала ничего, кроме страха. Она говорила себе «ты просто трусиха» – но это не помогало. И призывы «не поддаваться на провокации» не помогали.

Все опробованные приемы, позволявшие ей овладеть собой, больше не действовали. Риск уже нешуточный. Монике было страшно.

Она не переживет, если он бросит ее, предаст после того, как она позволила ему подойти так близко. Зависимость, которую нельзя контролировать, опасна. Его нежность уже заставила ее открыться, сделала до крайности уязвимой.

В половине первого ночи, когда она по-прежнему не отвечала на звонки, он появился на пороге ее дома.

– Если ты не хочешь видеть меня, скажи мне это в лицо, а прятаться и отключать телефон не надо.

Она впервые видела его сердитым. Он был явно расстроен и пытался справиться с собственным страхом.

Она не ответила – просто оказалась в его объятиях и расплакалась.

Лежа на его плече, она смотрела, как за окном начинается рассвет. Они были очень близки, и все равно этого казалось недостаточно.

– Знаешь, что означает имя Моника?

Она кивнула.

– Наставница.

– Да, на латыни. А по-гречески «одинокая».

Он повернул голову и провел по ее лбу указательным пальцем.

– Никогда не встречал человека, который бы так упорно стремился подтвердить собственное имя.

Она прикрыла глаза. Одинокая. Всегда. Но не теперь. У нее больше нет сил для страха.

Он сел, повернувшись к ней спиной.

– Разве ты не понимаешь, что я тоже боюсь?

Он видел ее насквозь. Всю. Это одновременно

восхищало и вызывало страх. Он встал и подошел к окну. Она рассматривала его обнаженное тело. Как же он красив.

– Я всегда тщательно взвешивал все за и против, продумывал каждый свой шаг, играл во все эти дурацкие игры, которые помогают скрывать излишнее расположение. Но с тобой так не получается. Я очень долго ждал чего-то похожего, я так хотел испытать это, так что у меня теперь нет выбора.

Она не знала, что ответить. Казалось, все подходящие слова заблокированы, потому что раньше она никогда ими не пользовалась.

– Я знаю только то, что никогда раньше не испытывал ничего подобного.

Это признание как будто сделало его еще более обнаженным.

Она подошла к нему, обняла, прижавшись к спине.

– Никогда больше не выключай телефон и не оставляй меня одного. Я этого просто не переживу.

– Прости меня.

На какой-то миг ее охватило головокружительное, безоговорочное доверие, она безраздельно любима. Слезы текли по щекам, как будто в душе растворялось что-то тяжелое и мрачное.

Повернувшись, он взял ее лицо в ладони.

– Я прошу тебя только об одном, о честности, ты говори мне все как есть, и я все пойму. Если мы не будем лгать, нам не надо будет бояться. Ты согласна?

Она не ответила.

– Ты согласна?

И только теперь она кивнула:

– Да.

В этот момент она действительно в это верила.

Вечером они вместе поужинают. А завтра утром она уедет на семинар. Она уже начала скучать. Четыре дня. Четыре дня и четыре ночи вдали от него.

Мама возмутилась. Не по поводу семинара, а потому что на могиле несколько дней не будет огня. Моника пообещала не задерживаться. Сказала, что заедет в воскресенье в три, как только вернется.

Она долго перебирала одежду. На самом деле выбор уже был сделан, она знала, что из ее вещей ему нравится, но хотелось лишний раз убедиться, что она не ошиблась. Проходя мимо окна, остановилась и оборвала увядший цветок орхидеи. Остальные цветы по-прежнему были роскошны, и она залюбовалась их совершенством. Безупречная красота и симметрия, полное отсутствие недостатков. Увидев эти цветы, он сравнил ее с орхидеей. И все-таки он прав не всегда. Орхидея идеальна. А она нет. Он позволяет ей чувствовать себя единственной, и внешне, и внутренне. Но он должен быть рядом, она должна видеть уверенность в его глазах. А когда его не было, побеждало иное – то, что порабощало ее душу и не заслуживало любви. Стремительно и беспощадно оно возвращало себе утраченную власть.

Она помедлила у двери. Если она выйдет сейчас, то придет вовремя. А если опоздать? Намного. Интересно, он разозлится? Может, тогда он поймет, что она вовсе не так безупречна, как ему кажется. Может, тогда он покажет наконец свои скрытые стороны, обнажит то самое, обязательное – как ей казалось – но. Даст понять, что любит ее только при условии, что она безупречна. Отключив мобильный, Моника села на диванчик в прихожей.

Он прождал сорок пять минут. Когда она наконец появилась, он стоял на площади насквозь промокший. Не хотел покидать место, где они договорились встретиться.

– Слава богу, я так волновался, думал, что-то случилось.

Ни одного злого слова. Ни намека на раздражение. Он притянул ее к себе, она спрятала лицо в его мокрой куртке и почувствовала стыд. И все равно она не верила. Не верила, нет.

В ту ночь они остались у нее. Утром, когда пришло время собираться, он не отпускал ее из объятий.

– Я подсчитал, что тебя не будет сто восемь часов, восемьдесят пять я, может, и выдержу, больше – вряд ли.

Она прижалась к нему и на миг почувствовала головокружение. Захотелось остаться. Единственный раз в жизни нарушить собственные правила.

– Я скоро вернусь, меня приведет тоска по дому.

Улыбнувшись, он поцеловал ее лоб.

– Ты там поосторожней с электрическими проводами.

Улыбнувшись, она посмотрела на часы и поняла, что надо спешить. Ей очень хотелось сказать три труднопроизносимых слова. Но вместо этого она прижала губы к его уху и прошептала:

– Как хорошо, что именно я стала твоей голубкой.

И в этот миг нельзя было предположить, что та Моника, которая отправляется в путь, не вернется никогда.

Прошло четверо суток прежде, чем она собралась с духом и начала формулировать ответ. По ночам ей снились беспокойные сны, действие в них происходило у моря. В глубине плавали огромные, похожие на черные облака, привидения, и, хотя она стояла на берегу, они ей угрожали, а она была беззащитна. Она свободно двигалась и снова была стройной, но что-то мешало ей уйти. Что-то с ногами. Несколько раз она просыпалась – ее накрывало гигантской волной, от которой не удавалось спастись.

Большая подушка промокла от пота. Ей очень хотелось лечь. Хоть одну ночь поспать в постели, как нормальный человек. Но она не могла. Если она ляжет, ее задушит собственный вес.

Сколько же лет прошло с тех пор, как она в последний раз писала письма. Почтовая бумага, которую ей купил кто-то из этих, хранилась в верхнем ящике письменного стола. Там же лежало письмо, ей удалось его разгладить, и всякий раз, проходя мимо, она задерживала взгляд на изящном латунном обрамлении замочной скважины.

За последние дни из глубин памяти поднялись новые фрагменты. Эпизоды, в которых присутствовала Ванья. Ванья с хохотом крутит педали голубого велосипеда. Ванья сосредоточенно читает. Темные волосы, стянутые в конский хвост красной резинкой. А еще дровяной сарай рядом с их домом – он тоже имел какое-то отношение к делу. Осколки, из которых нельзя сложить картину. Бессмысленные мелочи.

Холодильник был пуст. Она съела все. Трижды заказывала пиццу на дом – приступы голода стали невыносимы. Эти идиоты обещают доставить заказ в течение получаса и всегда опаздывают.

Странно, что пустота может так сильно болеть.

Она думала о письме постоянно. Больше всего ей хотелось разорвать его в клочья и выбросить, но сейчас это было уже невозможно. Прочитанные слова отпечатались в ее сознании, и просто стереть их она не могла. Хуже всего было то, что гнев постепенно затихал и на первый план выходило другое. Некое подобие ужаса.

Одиночество.

Давно, очень давно она к нему привыкла – и забыла о нем.

Тяжелее всего было по ночам.

Она старательно убеждала себя в том, что ей нечего бояться. Ванья в тюрьме и добраться до нее не сможет, а если придет новое письмо, она выбросит его не читая. Она больше не позволит заманить себя в ловушку.

Но здравые рассуждения не помогали. К тою же она поняла, что не Ванья вызывает у нее страх. А нечто другое.

В то утро она проснулась рано, еще до рассвета. Она никогда не принимала душ если знала, что могут прийти эти. Она с трудом вытирала складки и хорошо представляла себе, как выглядит экзема на спине. А еще зуд. Они обязательно поднимут тревогу, если все это увидят, а она ни за что в жизни не допустит, чтобы ей смазывали кожу. У нее есть два платья. Нечто вроде мешка до пят с отверстием для головы. Ей сшили их лет пятнадцать назад, она старалась не замечать, что одно из них скоро явно станет мало.

После того как Саба вернулась с утренней прогулки, Май-Бритт заперла дверь, пошла на кухню и села за стол. Посмотрела на часы. По идее они явятся часа через три-четыре, но с уверенностью говорить нельзя. Они же приходят и уходят как хотят. Впрочем, если честно, то именно сегодня она их ждала. Желудок требовал пищи. А на укоризненные взгляды ей плевать, она заказала дополнительные продукты.

Здравствуй, Ванья.

Здороваться она не хотела – но ведь иначе письмо не начать? И как ответить на оскорбление, одновременно дав понять, что на самом деле оно тебя не задело? Ей хотелось оставаться сдержанной и спокойной, показать, что ее не волнует чушь, которая может прийти в голову потерявшему надежду заключенному.

Ты оказалась права – я очень удивилась твоему письму. Я даже не сразу тебя вспомнила. Ведь с тех пор, как мы виделись в последний раз, прошло много лет. У нас все в порядке, и у меня, и у моих близких. Йоран руководит отделом на крупном предприятии, которое производит бытовую технику, я занята в финансовой сфере. У нас двое детей, которые учатся за границей. Я довольна собственной жизнью и храню только светлые воспоминания о детстве. Мои родители давно умерли, мне их очень не хватает. В их дом мы больше не ездим, предпочитаем проводить отпуск за границей. Так что я долгое время ни с кем не общалась и ничего не знаю ни о тебе, ни о твоей судьбе. Впрочем, судя по адресу, ты втянута в какую-то неприятную историю.

А сейчас мы с Йораном собрались в театр, поэтому я вынуждена закончить письмо.

С дружеским приветом,

Май-Бритт Петерссон

Она перечитала написанное. Устав от напряжения, решила, что этого достаточно. Теперь нужно сделать так, чтобы письмо исчезло из квартиры и ушло по адресу, – и поскорее обо всем забыть.

Его имя она писала с отвращением.

В час дня пришли из социальной службы. Опять незнакомое лицо, очередная девица, но на этот раз, по крайней мере, шведка. Из тех, кто ходит в вызывающих джемперах и не прячет бретельки от лифчика. А потом они удивляются, что их насилуют. Чего ждать от мужчин, если девушки одеваются, как шлюхи?

– Здравствуйте, меня зовут Эллинор.

Май-Бритт с омерзением посмотрела на протянутую руку. Ни за что на свете она к ней не притронется.

– Вам что-нибудь известно о порядках в моем доме?

– Что вы имеете в виду?

– Надеюсь, вы купили продукты, которые заказывала я, а не кто-нибудь другой.

– Разумеется.

Девица улыбалась, это очень раздражало. На вешалке в прихожей разместилась потертая джинсовая куртка, украшенная яркими пластмассовыми значками, которые придавали ей еще более неряшливый вид.

– Мне положить еду в холодильник или вы сделаете это сами?

Май-Бритт оглядела ее сверху вниз.

– Оставьте пакеты на столе в кухне.

Носить сумки она не могла, но еду раскладывала сама. Ей нужно было знать, где что лежит. На случай, если срочно понадобится.

Оставшись одна в прихожей, она посмотрела на значки. Подвинула куртку пинцетом и, ухмыльнувшись, пробежала глазами надписи: «Никто не должен просить милостыню!», «ЖИЗНЬ СПРАВЕДЛИВА», «Феминизму – да!», «ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ, ЧТО НИКОМУ НЕ НУЖЕН?». Обвитая колючей проволокой свеча и текст «ПРАВА ЕСТЬ У ВСЕХ» Бесчисленные лозунги, в соответствии с которыми эта девица, по-видимому, собралась изменять мир. Ничего-ничего, пройдет – подрастет немного и поймет, как на самом деле все устроено.

Девица пошла в ванную, и оттуда донесся звук льющейся в ведро воды.

Она управилась за полчаса. Май-Бритт ждала возвращения Сабы у балконной двери. На детской площадке мужчина раскачивал качели, и годовалый ребенок громко смеялся всякий раз, когда летел навстречу отцу. Она их часто видела. Иногда с ними гуляла женщина, у которой, похоже, были проблемы со здоровьем – мужчина всегда помогал ей сесть на скамейку. Саба никогда не отходила далеко от балкона и не обращала внимания на людей. Собачье дерьмо убирали люди из социалки, Май-Бритт не хотела, чтобы соседи жаловались.

Она открыла Сабе балконную дверь. Одновременно на втором этаже дома напротив распахнулось окно, в котором показалась мама ребенка.

– Маттиас, тут звонят и спрашивают, как ты поедешь на семинар? У них есть место в машине.

Больше она ничего не услышала – Саба зашла в комнату, и Май-Бритт закрыла балконную дверь. Повернув ручку, оглянулась и увидела в комнате Эллинор.

– Если хотите, я могу выйти с ней на улицу. Уборку я закончила, так что мы можем немного погулять.

– Зачем? Она только пришла.

– Да, но, может, ей хочется погулять подольше? Движение пойдет ей только на пользу.

Май-Бритт улыбнулась про себя. Да, эта девица посмелее остальных, но ничего, она и ее как-нибудь приструнит.

– Почему вы так думаете?

– Потому что прогулки полезны всем.

– Почему?

В глазах девицы мелькнула неуверенность. Девица подбирала слова, а надо было сделать так, чтобы она никогда и ничего больше не подбирала.

Май-Бритт смотрела на нее не отрывая взгляда.

– А как вы считаете, что будет, если прекратить двигаться?

Ну вот и долгожданная тишина.

– Вы, видимо, полагаете, что тот, кто не ходит на прогулку, начинает толстеть? Да?

– Я просто предложила. Извините.

– Тем самым вы хотите сказать, что быть толстым очень плохо? Да?

Вот так тебе. С тобой у меня тоже не будет никаких проблем.

Эллинор стояла в дверях, когда Май-Бритт протянула ей письмо.

– Вы можете отправить это?

– Конечно.

Как и предполагала Май-Бритт, девица с любопытством посмотрела на адрес.

– Я не прошу вручать это лично. Просто опустите в почтовый ящик.

Эллинор положила письмо в сумку.

– Спасибо, до свидания. В следующий раз к вам снова приду я, так что мы еще увидимся. – И, не дождавшись ответа, она закрыла за собой дверь.

Май-Бритт посмотрела на Сабу и вздохнула.

– А сами мы ничего больше не умеем, да?

Она была права, ей стало немного легче. Как только письмо исчезло из квартиры, стены вернули себе прежнее качество – снова превратились в границы, защищающие от внешнего мира, с которым не хотелось иметь ничего общего. Она снова была в безопасности.

Два дня она радовалась. А потом пришла Эллинор, и Май-Бритт сразу поняла, что закрыть рот этой девице не удалось. Спокойствие разрушилось сразу же, как только та появилась в квартире.

– Послушайте, можно я задам вам один вопрос?

Я знаю, вы не любите разговаривать с теми, кто к вам приходит, но…

Она спрашивала и сама же отвечала. Май-Бритт могла не вмешиваться. Май-Бритт посмотрела на Сабу – только собака ее понимает. Им надо как-нибудь избавиться от этой особы.

– Письмо, которое вы просили…

Она не успела договорить, а Май-Бритт уже страстно желала, чтобы Эллинор убралась из квартиры, после чего она сможет открыть холодильник и запихнуть в себя что-нибудь.

– Это та самая Ванья Турен?

Опять ловушка. Бывшая «лучшая подруга» снова пытается втянуть ее во что-то против ее воли. Она не поддастся. Она вообще не должна на это реагировать. Но бесполезно. Не получив ответа, Эллинор продолжала говорить. От недавнего спокойствия не осталось и следа, а слова, доносившиеся до ушей Май-Бритт, прокладывали широкие тоннели во враждебный мир:

– Это та самая Ванья Турен, которая убила всю свою семью?

«Как стать лидером – средства и методика»

На этот семинар она записалась много месяцев назад, задолго до появления в ее жизни Томаса. В те времена ей нравилось изредка нарушать монотонность будней. Тогда она даже предвкушала эту поездку

Сейчас все изменилось. Она не представляла, как выдержит предстоящие четыре дня.

Участие в семинаре ей оплатил один производитель лекарственных средств. Нет, она более чем соответствовала занимаемой должности, и ее способность убеждать подчиненных ни у кого не вызывала сомнений. Таким способом владелец фармацевтического предприятия доказывал врачу, что именно его продукция наиболее эффективна. Это была игра, правила которой принимались обеими сторонами. Не первый случай уважения, которое производитель лекарств оказывает врачу. И не последний.

Сама она не считала себя особенно талантливым руководителем, но сотрудники на нее не жаловались, и ей это было известно. Служебным положением она не злоупотребляла, скорее даже наоборот – работала больше других. Перепоручать неприятные задачи не любила, ей было проще сделать все самой и не видеть кислых мин на лицах подчиненных. Она всегда стремилась компенсировать усилия человека, к которому обратилась с какой-либо просьбой, – чтобы ее просьбы не вызывали негативных эмоций. На самом деле ей просто хотелось, чтобы ее ценили. И не думали о ней плохо.

Но как врач она всегда полагалась только на свои знания. И получила руководящую должность четыре года назад лишь благодаря своей квалификации и целеустремленности. Клиника, в которой она работала, была частной, основным держателем акций выступало ее же руководство, так что пост главного врача отделения действительно означал признание заслуг. В клинике было девять отделений, она руководила общей хирургией. Однако лидерские навыки можно развивать бесконечно, и, будь это в прошлой жизни, до Томаса, ее бы переполнял энтузиазм. Но теперь семинар не казался ей таким уж важным. Томас считал, что она прекрасна такая, какая есть. Ей хотелось просто этим наслаждаться.

Был только один недостаток, о котором Томас не знал.

Самый скверный, самый низменный из всех.

Она ждала на автобусной остановке. Ее привез Томас, и, хотя участников семинара просили отключить мобильные телефоны на все четыре дня, она пообещала звонить каждый вечер. Сейчас она жалела, что не поехала на своей машине. Незадолго до отъезда ей позвонила незнакомая женщина и, сославшись на организаторов семинара, предложила место в своем автомобиле. Почему бы нет, подумала Моника. Тогда ей это показалось вполне удобным. Но сейчас она не хотела, чтобы кто-то был рядом. Она бы предпочла наслаждаться переполнявшими ее головокружительными чувствами в одиночестве. Ею овладело внезапное радостное предвкушение. Оно захватило ее целиком, ни для чего другого просто не оставалось места. Наверное, это и есть счастье. Неудивительно, что люди к нему так стремятся.

Часы уже показывали половину девятого, а ее обещали забрать в восемь двадцать. До места около десяти миль, они опоздают, если в ближайшее время не отправятся в путь. Моника всегда отличалась пунктуальностью, и ситуация ее немного раздражала.

Оглядевшись, она увидела газетный киоск. Машинально прочитала заголовки вечерних газет.

ТРИНАДЦАТИЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА три месяца находилась В СЕКСУАЛЬНОМ РАБСТВЕ.

Рядом другая газета.

Восемь из десяти диагнозов ошибочны. КАШЕЛЬ может оказаться СМЕРТЕЛЬНЫМ. Пройдите тест на наличие заболевания.

Она покачала головой. Похоже, газетчики искушены в неврологии. Заставить сработать простейшую систему тревожной сигнализации – самый надежный способ привлечь и удержать внимание потенциального покупателя. Они используют свойство мозга первобытного человека, которому, равно как и любому другому млекопитающему, нужно постоянно исследовать среду обитания на предмет возможной опасности. Любой заголовок – это всегда сигнал тревоги. Но ведь тот, кому страшно, должен получить ответ на вопрос почему – а не только узнать как, причем во всех отвратительных подробностях. Без ответа на первый вопрос страх не исчезнет, а скорее усилится – думая об этом, она начала подозревать, что газетные заголовки влияют на общественный климат гораздо сильнее, чем принято считать. Их читают все, страх накапливается, растет взаимное недоверие и ощущение общей безнадежности.

То, что люди покупают газеты с такими заголовками, означает победу мыслящей подкорки над примитивной корой головного мозга.

Она заметила, что со стороны Стургатан к остановке повернул красный фургон, но значения этому не придала. Надпись «Строительная фирма «Бёрье Бюгг» на кузове. Попутчицу вроде бы зовут Осе. Фургон затормозил и остановился. Сидевшая за рулем женщина лет пятидесяти, перегнувшись через пассажирское сиденье, опустила стекло на боковой двери:

– Вы Моника?

Взяв дорожную сумку, Моника направилась к машине.

– Здравствуйте, значит, это вы. А я Моника.

Женщина вышла из машины, протянула руку и представилась.

– Сожалею, что заставила вас ждать. Вы не поверите, но у меня не завелась машина. Господи, какой это был ужас. Пришлось взять машину мужа, надеюсь, вы не против, я пыталась хоть как-то почистить сиденья.

Моника улыбнулась. Подумаешь, фургон – от этого ее настроение не испортится.

– Ну что вы, все нормально.

Осе загрузила ее сумку в грузовой отсек. Моника успела разглядеть внутри ящик с инструментами и электрическую пилу.

– Хорошо еще, что нас только двое. Другим я тоже звонила, но они, слава богу, успели организовать транспорт, иначе им пришлось бы сидеть на полу.

– На семинаре будет много народу из Стокгольма?

– Пятеро. Кто-то из муниципалитета, еще из какого-то универмага, то ли «Каппаль», то ли «Линдекс», точно не помню.

Моника села на пассажирское сиденье. На зеркале висел освежитель воздуха в форме зеленой елочки. Проследив за ее взглядом, Осе вздохнула:

– Я очень люблю мужа. Но со вкусом у него всегда были проблемы.

Она бросила ароматизатор в бардачок. Запах не исчез, Осе приоткрыла окно, завела машину и тронулась с места.

– Ну, слава богу.

Она испытывала явное облегчение.

– Наконец-то едем. Парочка таких дней, и до старости можно не дожить.

Моника смотрела в боковое окно и улыбалась.

Ей уже захотелось позвонить.

Место проведения семинара напоминало старинный пансион. Желто-белое здание, рядом флигель современной постройки, в котором находились гостиничные номера. По дороге обе много смеялись и обсуждали вполне серьезные темы. Осе оказалась остроумной и веселой, она руководила реабилитационным центром для девочек-подростков, и юмор, по-видимому, был ей необходим.

– Даже слушать о том, что пережили эти дети, бывает порой невыносимо. Но если тебе удается помочь им, сделать так, чтобы они могли идти по жизни дальше, ты понимаешь, что твои усилия не напрасны…

В мире много героев.

И много тех, кто хотел бы ими стать.

Первым пунктом программы значилось общее собрание и знакомство участников и преподавателей. Во второй половине дня они должны были изучать способы мотивации коллег, основанные на «понимании основополагающих потребностей человека». Монике стало скучно. Ей уже хотелось домой, и, получив ключ от номера, она немедленно позвонила. Томас ответил после первого сигнала, хотя был на совещании и не мог говорить. После чего от желания познакомиться с «основополагающими потребностями человека» вообще ничего не осталось.

Она их уже и так знала.

– Итак, теперь вам известно, кто я, и нам пора познакомиться друг с другом. Имена указаны на беджах, так что можно не представляться. Просто расскажите о себе.

Двадцать три участника сидели на расставленных по кругу стульях и слушали женщину, стоявшую в центре. Пожалуй, только эта женщина чувствовала себя комфортно, остальные же взволнованно смотрели друг на друга. Монику поразило, насколько это было заметно. Взрослые люди, занимающие руководящие должности, многие в деловых костюмах, внезапно оказались вне привычных, удобных рамок и не могли больше контролировать ситуацию. Двадцать три начальника словно по волшебству превратились в беспокойных маленьких детей. Она ощущала это на себе, неприятное чувство росло, и даже мысли о Томасе не придавали уверенности.

– С учетом тематики нашего семинара мне бы хотелось предложить вам построить рассказ о себе по определенной схеме, но сначала мы выполним небольшое упражнение.

Моника встретилась взглядом с Осе, они улыбнулись друг другу. По дороге Осе говорила, что никогда раньше не посещала «тренинги по развитию личности» и в принципе относится к ним скептически. Ее привлек раздел о коррекции поведения в стрессовой ситуации.

Женщина в центре продолжила:

– Пожалуйста, закройте глаза.

Неуверенно покосившись друг на друга, участники сделали то, о чем их попросили. С закрытыми глазами Моника еще острее ощутила собственную беспомощность, ее как будто раздели, и она не знала, кто на нее смотрит. Скрипнула ножка стула. Зачем было в это ввязываться?

– Сейчас я назову шесть слов. Я хочу, чтобы вы внимательно прислушивались к собственным мыслям и прежде всего отметили самое первое воспоминание, которые вызывают у вас эти слова.

Слева раздался чей-то кашель. И больше ни звука. Только слабое жужжание вентиляционной системы.

– Готовы? Тогда начинаем.

Моника сменила позу.

Женщина делала между словами долгие паузы, чтобы дать участникам время на обдумывание.

– Страх. Горе. Гнев. Ревность. Любовь. Стыд.

В глубокой тишине Моника с четкостью осознала и все свои мысли, и то самое главное воспоминание. Шесть прямых как стрела мыслей заставили ее обернуться к тому, о чем она больше всего хотела забыть. Она открыла глаза, чтобы освободиться от наваждения.

Нестерпимо захотелось встать и уйти.

Большинство участников по-прежнему сидели с закрытыми глазами, и только несколько человек, как и она, успели сбежать от воспоминаний, которые разворачивались за опущенными веками. Их растерянные взгляды то и дело пересекались.

– Готовы? Если да, то можно снова открыть глаза.

Участники зашевелились. Кто-то улыбался, кто-то, казалось, продолжал размышлять. Моника сидела неподвижно. Ни единым движением не выдавая собственных чувств. Женщина в центре улыбалась.

– Эти шесть чувств считаются универсальными и встречаются в любой культуре. Поскольку оставшуюся часть сегодняшнего дня мы будем говорить об основополагающих потребностях человека, то будет вполне здраво, если в качестве экспертов мы привлечем самих себя. Каждый из вас сейчас определил то событие или ряд событий, которые сыграли для вас самую важную роль и оказали на вас наиболее сильное влияние.

Моника сжала кулак, ногти вонзились в ладонь.

– Итак, мы выслушаем каждого, кто захочет рассказать о том, о чем он или она только что думал или думала. Разумеется, я не имею права принуждать вас и конечно же не смогу проверить, правду вы говорите или нет.

Участники улыбались, кто-то даже рассмеялся.

– Кто хочет начать?

Никто не выказывал желания. Моника старалась быть незаметной, сидела не шевелясь и глядя на собственные колени. Она приехала сюда по собственной воле. Сейчас это не укладывалось в голове. Внезапно она уловила движение справа и, к ужасу, обнаружила, что сидевший рядом мужчина поднял руку:

– Я могу.

– Хорошо.

Улыбаясь, женщина подошла ближе и прочитала имя на бедже.

– Пожалуйста, Маттиас.

У Моники громко застучало сердце. Значит, по естественной логике она – следующая. Нужно срочно что-нибудь придумать.

Что-нибудь другое.

– Итак, я поступаю, как велено, – я всегда был прилежным учеником, словом, я опускаю все официальные подробности и перехожу к главному.

Поиск по сайту: