Но однажды море принесло мне посетителя

Я нашепчу вам историю о другом целлулоидном происшествии, которое оставило глубокий след в душе 12-летнего мальчика. Но знайте, что я расскажу вам эту историю с усмешкой вдвое повзрослевшего и очень уверенного в себе мужчины. Итак...

Часть 2

2. Allegro

Яхта мерно несла нас с отцом мимо Martha's Vineyard, через устричные отмели Chatham, вдоль серпообразного Cape Cod - на север. На Портланд, мыс Элизабес, где среди множества островков, тянущихся вдоль атлантического побережья, мы обычно славно проводили летнее времечко. Прелесть этих островков заключается в том, что их действительно много, и среди них есть один совсем маленький (а как называется - не скажу), который мой отец взял в аренду на 99 лет за небольшую плату (еще до моего рождения), обязавшись следить за исправностью маяка. В 70-х годах маяки понемногу вышли из употребления, но островок остался, и маяк исправно работает до сих пор, выполняя скорее лишь романтическую роль, а я в налоговой форме 1040 вынужден раз в год указывать размер бремени, которое дает мне радость обладания небольшим изолированным клочком земли. Небольшой домик, выстоявший даже в ураган Эндрью, расположен в низине, и, сидя ветреным вечером на балконе, накинув плед на плечи, ошалев от заката, можно плавно-незаметно ускользать в звездную бездну ночи, любуясь неустанным миганием маяка.

Маяк стоит на высоком утесе, обращенном в открытое море, и к его подножию можно пробраться только по россыпям огромных гранитных камней, нагроможденных гладкими, полированными волной и ветром плитами. Склоны поросли упругим кустарником дикой азалии, цветущей в начале мая снежной белизны цветами - красный вереск мы завезли сами, и в его распространению по островку, к сожалению, слишком много рационального, но мало неожиданного.

Маленькая скрытая лагуна у подножья маяка всегда было для меня "a place of escape", местом, куда можно было улизнуть. Во-первых, чтобы пробраться туда, нужна была недюжинная ловкость. Во-вторых, какого черта взрослый человек в нормальном разуме полезет по камням, о которые разбиваются сердитые волны, в какую-то сомнительную каменистую лагуну, если в его распоряжении весь остров - "a place of escape". А у меня там была небольшая пещера, тихая даже в сильный шторм лагуна, небольшой очаг, где можно было раскрутить маршмеллоу, любимый камень, как мне казалось повторяющий волнующие женские изгибы, и, конечно, полная коллекция тайн и всяких штучек, о которых взрослым знать не положено (и среди них, кстати, револьвер, пачка кондомов "Троян" и выменянный у приятеля журнал Хастлер...). В-третьих, разглядеть мою лагуну можно было только с одного места на острове - и я был уверен, что об этом никто, кроме меня не знает. Перед лагуной же простиралась бескрайняя Атлантика. Поэтому я чувствовал себя там совершенно раскованно. Я там был один! Я там иногда купался и загорал нагишом, а если в пол-миле проходила яхта, то я не особенно-то и конфузился, поскольку не знал, что мое голое тело может быть кому-то интересным и желанным, а к тому же у меня был револьвер, связь через воки-токи со взрослыми и абсолютная уверенность в невозможности причалить к нашему острову минуя хитроумный пирс.

Ах, как замечательно было - улизнуть в эту прелестную лагуну, от насмешливого, подавляющего своей мужской мощью отца, от мамы, вечно поглощенной Буниным (еще хуже - ебаным Тургеневым, чертом сопливым), от постоянных гостей, которым всегда что-то надо на нашем острове, с их наивными чадами, одетыми в неизбежные лорановские тенниски... Оh, f**к them all! - Улизнуть в колосящийся высокой травой спуск, пробраться между поваленных деревьев к подножью острова, затем налево, бегом, лихо перепрыгивая через камни, провалы, вскарабкаться по "почти" отвесной гранитной плите, а с нее - прями в бурлящие волны, пригнуться и в нескольких футах от соленых брызг проскользнуть в благодать моей лагуны! о, я и сейчас легко повторяю этот заветный путь!

Я появлялся в своей лагуне, как вы - дома, деловито начиная с "хозяйства": отправить в тень бутылку с минеральной водой, крекеры - в каменную нишу пещеры, глянуть одним глазом на хастлеровское равнодушное женское бесстыдство, обжигающее воображение немыслимой растянутостью отверстия (ухххххх!), почувствовать напрягшуюся тайну желания - а потом к кромке моря! бегом! ну их, девок, вот наныряюсь - тогда можно будет, уединившись в гулком сердцебиении пещеры, утонуть в тягучем блаженстве мальчишеской истомы... а сейчас - о! сколько подарков вышвырнуло море за ночь! Поломанные табуретки (отличное топливо) и швабры, бутылки всех сортов, ветки и поленья, башмаки и обрывки рыболовных снастей. Если я не подбирал чего-то из этого хлама, наутро он исчезал и на его месте появлялись новые неожиданности.

Но однажды море принесло мне посетителя.

Часть 3

3. Andante cantabile

Представляете? Вы открываете дверь в свой дом, а там кто-то сидит в вашем кресле перед камином. Вы садитесь в машину, а оказывается, что на заднем сидении кто-то лежит. Вы пробираетесь в свою лагуну, а там, спиной к вам, на вашем любимом женоподобном камне, прямо на заветном, воображаемом лобке сидит парень, затянутый в ликру, и с совершенно обнаженным торсом. Сердце: бум-бум-бум. Страх и злоба давят горло. Ррррррррррр! Назад к отцу? или самому расправиться с негодяем? Вон его, немедленно вон, вон, во-оон его!

Не замечая меня, Он приподнял зад и аккуратным движением приспустил ликру, оголив выскользнувшую словно персик - из обертки, верхушку ягодиц. Замер, оглядываясь (но недостаточно широко, чтобы заметить меня), и плавно (черт, нет, элегантно!) одним махом спустил трусы прямо к лодыжкам. И я задохнулся в моментально опалившем меня потрясающей красотой совершенства созерцании открывшейся юношеской наготы. Не поворачиваясь, и не давая мне возможности рассмотреть его лицо, юноша направился к кромке камня, посмотрел вниз, видимо определяя глубину дна, отошел на два шага и затем легко, наискосок, по дельфиньи нырнул, сверкнув булочками ягодиц.

Когда он вынырнул, я уже сидел на корточках у кромки, с воки-токи в руке и внушительной дубинкой неподалеку. Он вынырнул, сразу же заметил меня и, как ни в чем не бывало, словно мы вместе завтракали утром, крикнул: "Привет!"

Это был мальчик лет пятнадцати. Или шестнадцати. Легко отжавшись, он одним движением выбросил тело на камень и, ничуть не смущаясь своей наготы, предстал передо мной в изысканном совершенстве созревшего тела, откинув назад и отжимая мокрую гриву длинных выгоревших на солнце волос. К его плечу прилипла короткая веточка водоросли, а с подрагивающего кончика стекала струйкой вода.

* * *

Он присел передо мной на корточки, моргая мокрыми ресницами проследил мой завороженный взгляд и, взяв рукой свой маленький, сжухнувшийся от воды кончик, потянул за шкурку, стыдливо накрыв выглянувший было гарпунчик. После этого он протянул мне руку, приветливо сказав: "I am Andy". И я сделал то, что ни при каких обстоятельствах никогда не стал бы делать: я пожал его мокрую руку, которой он только что оттягивал свою крайнюю плоть!

Он непринужденно уселся напротив, совершенно игнорируя свою наготу, совсем забыв про нее, а я оглох, плохо разбирая что он там говорит, и лишь ощущал как пересохло горло и сдавливает дыхание. Оказывается, он добрался сюда на том вон файберглассовом парусе!

Ха, вот как! Я тоже часто делал виндсерфинг, правда не здесь, а на озере Thun в Швейцарии недалеко от замка Оберхофен, где в главной башне, на самом верху темнели загадочные моему разуму окна настоящей опиумной комнаты, устланной старинными персидскими коврами, с низкими потертыми диванами вдоль стен (и где, возможно, в легком дымке кальяна когда-то танцевали опьяненные сладким дурманом и доступностью дев нагие юноши, и их восставшая плоть время от времени истекала не менее сладким мальчишеским соком от непрерывного раскачивания и легких прикосновений - ибо что еще может так развлечь пресыщенного желанием властелина, как кальян и возбужденные, истекающие семенем, но совершенно покорные наложники...) Там есть также прохладные пещеры, некоторые даже очень знаменитые - например, Сан Беатус, и я тайком от родителей ездил туда небольшим по-швейцарски уверенным теплоходиком - всего пару остановок, и легко бежал на крутую и довольно высокую гору, откуда из-за высоченных елей открывался - за озером, на другом берегу - ослепляющим величием пик Jungfrau Joh, снежная вершина Альп, но я лишь нетерпеливо вздыхал, мне было недосуг, я стремился в пещеры - мне мерещились клады и старинные ларцы с золотом в объятиях полуистлевших скелетов... А еще на озере Тун я учился управлять парусом, а он все норовил опрокинуться при поворотах, и я летел в воду и в отчаянии зло лупил кулаком по файберглассовой поверхности основы, а мой учитель, друг отца, лишь усмехался в усы, сидя неподалеку в катере... Мужчины всегда усмехаются, когда мальчики ошибаются или что-то там не могут; мужчины быстро забывают, что и им когда-то был неподвластен парус...

Сердце бьется легко и жадно, взгляд ненасытно блуждает по его мохнатому паху. Я надвинул козырек подальше на лоб, ослепленный его наготой, скрывая и не в силах оторвать взгляда от кончика, который потихоньку собрался снова выскользнуть из шкурки. Истома хлынула в мое осторожное сердце. Я хотел только одного: смотреть на его магнетическое мужскими переливами нагое тело. Я был смелый мальчик, а моя душа была - нагромождение фаэтонов, и каждый готов рвануться в неизведанную даль. И тот, разбуженный и заведенный Энди, который понес меня в царство мальчишеской красоты, до сих пор летит, не замедляя ход.

Я невпопад отвечаю на его вопросы... да, здесь и живу... не-ет, конечно только летом... вон, крыша дома видна... нет, это моя тайна - эта лагуна, я здесь один, ОНА МОЯ... вода попить? да, есть... сейчас...

Я быстро бегу за водой, а сердце тук-тук-тук, как при рыбной ловле, когда клюнуло и повело, и страшно упустить, но и вытянуть еще вроде бы как рано. Хватаю бутылку. Я хочу быть гостеприимным хозяином... где стаканчик? Черт, нет стаканчика, значит он будет пить из горлышка... Пусть так, лишь бы не ушел... Я поворачиваюсь и обомлеваю: он теперь лежит на животе, точно распознав гладкие формы гранита, сладко растянувшись на них, и его резные упругие ягодицы, словно маковки баварских церквушек, вздымаются, разъятые, расслабленные, и я, протянув ему бутылку, цинично, как каждый мальчик, впервые проникший в порнографический синематограф, не обращая внимания ни на что - обхожу его, чтобы увидеть сладкое бесстыдство его так очевидно раскрытой промежности. Я непристойно прямо - как мальчику не положено смотреть на взрослых парней, глазею на ЭТО, покуда он там возится с пробкой, но как только он начинает пить, его тело упруго выгибается, булочки плотно сжимаются, все, кино закончено... Он оборачивается через плечо, улыбается и протягивает мне бутылку, и я снова делаю то, что не стал бы делать никогда - я, мгновенно поборов брезгливость, беру это обслюнявленное его губами горлышко в рот, специально стараясь распознать привкус его слюны... О, Энди! Я был сражен наповал, но еще не понял, что по уши влюблен, как последний мальчишка... Когда трясет всю ночь, желание непонятно, а ожидание томит и мучит.

Он исчез так же быстро, как и появился. Он легко вскочил, натянул тугую ликру на высохшее тело, его мягкая гроздь пластично скользнула внутрь и знакомым контуром застыла в паху. Его пупок весело мелькал, покуда он выталкивал серф на воду и прилаживал парус. "Bye",- сказал он.
"Эй, Энди... Приезжай еще! Я тоже... умею делать серфинг..." Я не видел, кивнул ли он в ответ. Он был занят, он устанавливал парус.

Прошло 2-3 дня. Я как-то незаметно затосковал. Я проводил в лагуне дни напролет в надежде, что Энди приплывет. Я плавал и нырял, часами голый лежал на том самом камне, вспоминая ЕГО тело и не думая о своем, и понемногу темнел несмотря на 28-й sunblock, которым лоснилась моя кожа. Я очень не хотел заболеть раком кожи и всегда использовал 28-й или даже 32-й sunblock. Я щедро размазывал крем по плечам, груди, бедрам... Мальчику не положено трогать себя, и я не трогал, но все чаще и чаще вспоминал Энди и возбуждение охватывало меня, так что было вовсе и не до журнальчика, того самого, если вы помните, а вы, конечно, помните. Я устало поднимался, вооруженный вертикально вставшим копьем, разбегался и далеко нырял в холодную воду, распугивая мелких рыбешек. И вынырнув однажды, я обнаружил рядом с собой виндсерф и мальчика-Энди, гибко балансирующего парус. "Hi", - сказал он. "Это ты!" - воскликнул я вслед: ветер стремительно нес его на отмель в моей лагуне.

Когда я, отплевываясь подплыл к камню, он уже сидел там, поджидая. А я был совершенно голый. Я торчал в воде, стесняясь показаться нагишом, а он ждал и улыбался мне. Я нехотя вылез на камень и увидел, что он смотрит туда, куда юноши и мужчины смотреть стесняются. И это сконфузило меня еще больше. Просто раздавило. Я помчался за полотенцем на дальнем конце камня, схватил его и тут же обернул вокруг бедер. Когда я обернулся, он стоял лицом ко мне и не мигая смотрел, совершенно голый, и его мощный и толстый член гордо и маслянисто торчал вперед...

Я страшно смутился. И он смутился. На какое-то мгновение мы застыли друг перед другом, как болонка перед шепардом, потом он, покачивая ЭТИМ дулом, медленно повернулся и изумительно элегантным прыжком по дельфиньи нырнул в воду. Что-то бесподобное, непотребное, желанное, стыдное и в то же время прекрасное, как сама тайна, как тот клад в недрах пещеры St. Беатус, ускользало от меня. Полотенце упало к ногам, ненужная теперь бутафория, пропади ты пропадом - и я нырнул следом. В пузырьках воздуха, взбитых моим прыжком, я, конечно, сразу заметил Энди. Он, гибко изгибая тело, уходил ко дну, и я ринулся следом, стараясь тронуть его за пятку. Скорее, скорее! Только бы дотянуться, дотронуться! Он почувствовал меня, обернулся, и вертикальной свечой скользнул к поверхности, и я ринулся следом. Мы вынырнули практически одновременно прямо друг перед другом, лицом к лицу, губами к губам, глазами в глаза. Он улыбнулся, и я улыбнулся. Он брызнул первым, я в восторге ответил фонтаном брызг! Еще, еще! И тогда я впервые почувствовал его руки на своей груди. Меня обхватили, легко развернули и толкнули сильно вперед... О, я был на вершине горы под названием восторг! Мощно работая локтями, я стремительно поплыл к отмели. Энди следом. И там, по пояс в воде, мы остановились. Он был почти на голову выше. Бархатистые усики покрывали его верхнюю губу. Волосы падали на плечи. Широкие плечи, внушительные бицепсы, и - тончайшая талия подростка. По сравнению с этим великолепием мое скромное худенькое 12-летнее тельце было сущим пустяком - по крайней мере, мне так казалось.

И не то чтоб я стеснялся своей наготы, нет. Я стеснялся несовершенства. Я хотел отвлечь его внимание от своей по-детски нераспустившейся наготы, в то же время наслаждая взор несравненным величием его тела, величием расцветшего цветка. Меня подспудно удивляло с первых же минут нашего знакомства, что же такое могло заинтересовать Энди в моей-то персоне: свое тело я оценивал весьма низко, и то, что обнаруживалось между ног, хоть и стало уже внушительных размеров, непропорционально выделялось спереди, а отсутствие волосяных доспехов вызывало досаду и смущение. То ли дело Энди! Ах, какая пружинистая мощь чувствовалась в этой маленькой штучке. А какие сливы, нет, персики! нет, груши! - украшали его снизу! А гордая выпуклость булочек - невероятной крутизной переходящая в талию, и раскатной волной уходящая в стройный стан. Так закручивается только морская широкая волна. А размах бровей! А это движение головы, отбрасывающее густую тяжелую челку со лба. Да, пожалуй его челку я узнал бы за милю от себя!

Мы вышли из воды вместе. Два парня, три года разница - мальчик и почти мужчина. Мы вышли, забавно стесняясь наготы, ибо чувствовали, что нагота мужчинам, как и мальчикам, опасна. Мы вышли из воды, стараясь не глядеть друг на друга. И с разбегу упали во влажный от прибоя песок. И с этой минуты между нами возникло нечто, сделавшее для меня мучительно трудным, почти невозможным простое прикосновение к Энди.

Он тратил много сил на свой парус. Он приплывал обессиленный и долго лежал на теплых камнях, глядя в небо. Или накрывал лицо полотенцем и дремал - и тогда я блаженствовал, поскольку мог разглядывать его наготу, очарованный до головокружения розовеющим бесстыдством его растекшейся из кружева жестких волосков и свисающей набок грозди. Все жадное счастье этого необычного лета и состояло в таких вот таинственных созерцаниях обнаженного тела Энди, то умиротворенно раскинувшего ноги, то свернувшегося калачиком, то вывернувшего к кверху упругие булочки крутых ягодиц. Мое детское сознание наполнялось вкусом к совершенству юношеской красоты - как кувшин медом: память хранит дивные открытия. Ну, например, когда Энди вдруг вздумал взобраться на скалу, и стал карабкаться по отвесной гранитной стене, а я с пересохшим от волнения горлом глазел снизу в его шикарно раскрывшуюся промежность и увидел то, что юноши не покажут вам запросто так, и что веселые англосаксы называют "вишенкой". Я увидел тогда впервые Эндину cherry, мгновенно покраснел и в спазме стыда отвернулся, но в следующий раз я уже искал глазами его вишенку, я хотел ее видеть, и когда Энди вставал на корточки у воды, стараясь дотянуться, чтоб ополоснуть маску или очки, я хитрым зверем, выслеживающей добычу рысью подбирался к нему сзади и, немея от совершенства юношеской анатомии, смотрел на его чуть-чуть припушённую нежными волосками впадинку... Или вот другой волнующий мою память аккорд: Он лежал на самом краю большого камня, лицо накрыто широкой панамой. Он лежал, раздвинув согнутые в коленях ноги, а я беспечно выслеживал маленьких крабиков внизу у подножья этого камня. И когда две жадные чайки раскричались из-за жалкой рыбешки, попавшей одной из них в клюв, и я поднял голову от своего увлекательного занятия, я увидел прямо над головой широко раскрытое "V" его коленей и две мясистые капли, свисающие в чуть-чуть волосатой портьере Эндиной мошонке и накрытые его зверем, который словно улыбался мне своим ироничным разрезиком! На свете не было сильнее магнита. Я медленно и очень тихо приближался к треугольнику, так близко, как никогда раньше, мое лицо почти касалось свисающей грозди, казалось открой рот, и виноградина сама ляжет в губы... Я так хорошо помню этот момент - именно тогда я почувствовал, что с наслаждением прильнул бы лицом, губами, языком в эту гроздь...

Но Энди был совершенно равнодушен ко всему (мне так казалось). Хотя он с интересом поглядывал на мое возбуждение, скрыть которое мне порой было очень нелегко. А я смутно хотел действий. Чего-то такого... ну... (пусть широкое арпеджио скроет мое тогдашнее детское волнение!)

И детский, хитрющий разум сказал мне: "Ага! Этот ВЗРОСЛЫЙ парень (этот дядька!), мой Энди, оказывается, прост как огурец! У него такое классное тело, такая потрясная штуковина в лобке... и он не стесняется! Значит? Ну..., ну..., ну-уу...? пра-авильно, с ним можно позабавиться! ну если не потрогать, то хоть посмотреть in action!" А мне ТАК хотелось посмотреть, нет, рассмотреть взрослого парня, хорошенько рассмотреть его там, в том самом месте, которое все больше и больше жгло мое воображение. Я ничего может быть так не хотел, как рассмотреть взрослого и возбужденного ТАМ парня и может быть понять, что же они такое могут, чего я еще не умею... и научиться! Ведь это само небо послало мне Энди! - это я твердо знал в своих судорожных умопостроениях. Я хотел видеть как у него поднимается тот зверь, который у меня стоит все чаще. И что от этого бывает. И вообще... как дети-то получаются? трам-та-та-та.... А?

Мой хитрющий разум знал, что и средство у меня имеется, чтоб раскачать Энди. У меня был тот самый глянцевый журнальчик, всех синтетических красавиц которого я знал на память и давно подразделил на 1-й класс, 2-й класс, "терпимо" и "дуры-тетки" (короче, shit). И вот Энди сидит на тростниковой китайской подстилке и ковыряется ножом в своих часах, которые стали подтекать, а я с трепещущим сердцем несу, прижимая к груди, свой возбудитель для Энди. И невинно, как 12-летний мальчик, говорю своему искусителю: "Энди, брось ты эти свои часы, хочешь лучше посмотреть кое-что?"

Он поднимает лицо, видит мое глянцевое "кое-что", обращенное к нему убийственным вывертом 1-го класса, мой торчащий пистолетик, мои горящие азартом глаза, величественно-спокойно берет у меня из рук этот журнальчик - и его пушка мгновенно, враз, одним мощным аккордом взлетает кверху.

Я жадно смотрю, глазею на его пушку, на его медленно-неохотно вылезающий изнутри шомпол, красной сердцевиной своей заполняющей все мое распаленное внимание... Я делаю вид, что рассматриваю с ним журнал, а сердце бьется - бух, бух, бух... Ох, какойййй Он у него!
В мозгу безумно стучит:
Энди!
конь.
кровь.
пацан.
сок.
хуй.
жилы.
боль.
ебля.
щель.
счастье.
палец.
дырка.
сунуть.
яйца.
мужик.
гром.
слюна.
язык.
бля.
анус.
ухо.
девка.
небо.
дай мне.
рвать.
лизать.
Энди!
сосать.
видеть.
трогать.
щупать.
крутить
спускать.
сдвигать.
нажимать.
О-оооооооооо!
Но Энди смотрит не в журнальчик, а на меня, на мой задранный кверху пистолетик, резко бледнеет, шипит "Ahhhhh", и из его красного шомпола, заполнившего все-все-все пространство моего воображения, из дула этого шомпола, вылезшего из сердцевины широко раздвинутых коленок, выхлестывает совершенно белая мощная струя - и падает передо мной на разогретый солнцем гранит...

Энди неловко вскочил, томно потянулся, замерев на мгновение (а оно уже течет по столбу!) и так, истекающий, не прикасаясь к Нему руками, с разбега ушел в воду...

Пауза.

Меня трясло, как наверное трясет охотника, отправившегося за вальдшнепами, но внезапно подстрелившего вепря. Я видел тайну. Она белесой лужицей лежала передо мной. Я присел перед ней на корточки, погрузил в нее ладошку, и такая истома вдруг охватила меня, что... пистолетик мой опал!

Я грустно поплелся к воде. Я, конечно же, понюхал ладошку. Ни следа отвращения не было - ведь Энди был само совершенство, и оставленные им белесые лужицы были частицами совершенства! Этот его след, это белое Нечто имело легкий запах пота. Я знал, что это запах Эндиной тайны.

Он уехал не сказав ни слова. Его выгоревший на солнце вихор взметнулся над волнами, и он скрылся. Тоска и скука охватили меня - до тех пор, пока мы не поехали с отцом в Kennebunk делать покупки. Там, в людном молле, в торговом центре я внезапно увидел знакомую челку, туго обтянутый джинсами зад Энди - он яростно колотил руками по игральному аппарату, тело его дрожало в возбуждении, будто это он, а не фигурка на экране сдерживала нападение беспощадных противников. Я встал рядом, бросил в щель монету и включился в игру. Он конечно заметил меня, но не подал вид. Мы играли, играли, играли, я не выдержал и сказал: "Энди, приезжай.... а??" Он бросил пульт, повернул ко мне лицо, долго смотрел мне в глаза и потом сказал:" Ладно... завтра!"

Часть 4

4. Menuetto (Allegretto)

"Покажи мне ваш остров" - просит Энди. Но ни слова, ни упоминания о белой лужице. Я веду его секретной тропой. Он идет спереди. Интересно, что он будет делать у отвесной стены! Лишь я один знаю как проскользнуть через провал! Ха-ха...

Поиск по сайту: