Он проскальзывает его, словно ходил здесь много раз

Я молчу. "Где твои окна?" - спрашивает он, когда мы, запыхавшись, выбираемся на полянку. Трава здесь скошена, как на гольфном поле. Я показываю. "Вон те? Над патио?" - я киваю.
"Хмм. К тебе залезть можно!"

Мы приближаемся к беседке. Там сидит мой отец и дымит толстой Habanой. Он привозит запретные кубинские сигары из Женевы и Лиссабона. Рубашка на груди расстегнута. Золотые цепочки утопают в волосах на груди.
"Это Энди. Энди, это мой отец." ("Hi... How do you do...")

Энди быстро и как-то смущенно отворачивается.

Мы направляемся к дому, но отец окликнул нас.
- Поехали завтра ловить акул!
Я радостно подскакиваю, а Энди вопросительно смотрит на отца.
- Переночуешь у нас...
- У меня, у меня! - ликую я. Энди исподлобья смотрит то на меня, то на отца, и потом тихо говорит:
- Ладно. Я вернусь к ночи.
- Зачем? Почему? Оставайся сейчас! - недоумеваю я. Отец отвернулся, раскрыв газету. Энди мнется: " нет, нет... мне надо... я вернусь к ночи!"

Весь вечер отец снаряжал яхту. А я... я дожидался Энди в лагуне, все больше томясь, хмуро вожделея, и все сильнее раздражаясь. Сплошные квинт-септ-аккорды рвали душу. Ре-минор. Я слегка перегрелся на солнце и с закатом побрел домой. У нас, если к ужину опоздал, так ведь и не разрешат за стол. А надо было еще умыться, переодеться... Я быстро поднялся на утес и увидел, что огни на яхте горят, освещая не только палубу, но и каюты. Удилища были укреплены у задней кормы, они торчали свечками вверх. Я было направился туда сказать, что Энди, наверное, не приедет, как навстречу вышел отец. Я развернулся и мы пошли к дому.

Оказывается, Энди звонил. Он приедет, но рано утром, - сказала мама.

Я намыливал себя мочалкой, оставив дверь ванной в мою комнату приоткрытой: вентиляция ванных комнат в этом доме всегда была источником неудовольствий, но со своей ванной я решал проблему просто, оставляя дверь приоткрытой. Кондиционер быстро удалял клубы пара, и я мог даже видеть свое отражение в запотевших зеркалах. Я не спеша намыливался, и флейта моя играла песню за песней, а руки изучали клавиши инструмента, и эти арпеджио нельзя себе представить без Эндиных партитур. И музыка эта охватывала душу истерическим восторгом, как вид скатывающегося с гор оползня, ах еще, еще... о как сладко! - и вдруг мне явился лик! Из темной комнаты, из размытых знакомых контуров на меня, как лик Эдесский, смотрели Глаза! Они горели на меня! на мою флейту! на мою тайную песнь мальчишеских нектаров...

Я испугался и зажмурился, как сделал бы, заметив вдруг отрубленную руку или ярость на чужом лице. Но глаза горели в отражениях кафеля и зеркальных стен, и я, подавив дрожь, взглянул обратно.

Из темноты выступали ласкающие нечто толстое и упругое руки. Они скользили по овалу выступающего набалдашника, накрывая его - и вдруг стекали вниз, заставляя его, колыхаясь, выпячиваться, словно усик у улитки, словно головка любопытной кобры. Сквозь шум струй душа я слышал странный звук, который могут производить только губы, сосущие тело и неловко соскальзывающие по коже, и легкий стон, и тяжелое дыхание. Я смотрел на движущуюся овалом ладонь и вдруг заметил, что из нее, меж пальцев стекает мед...

- Кто там!? Эй-йййй, кто... а? - громко зашептал я и мокрый, в мыльной пене, вылез из ванной. Я дернул дверь - за ней никого не оказалось. Я подошел к двери, ведущей из моей комнаты в коридор - но и она была закрыта!

Я включил свет и направился к ванной, досадуя что наследил. Перед дверным проемом, наискосок моих следов, будто перечеркивая их, белел ровной чертой влажный густеющий на глазах след...

Я обматываю полотенце вокруг бедер и, спотыкаясь, бегу вниз в гостиную. Мама делает большие глаза, отец широко улыбается: я не часто появляюсь таким взволнованным перед своими родителями. "Нет, никто не приезжал. Энди будет утром" - терпеливо говорит мне отец. Расстроенный, я бреду назад, совершенно ничего не понимая - уж не померещилось ли мне все? Захожу к себе в комнату, запираю дверь на ключ. Влажные следы моих ног еще не высохли. Я приседаю на корточки... никакой влажной белесой черты! Нету!

Ну и ладно, черт с вами! Я забираюсь в постель влажным, голеньким, совершенно расстроенным, сворачиваюсь клубочком и закрываю глаза. Я так намаялся за день, я так устал... ко мне не вернулся Энди... ну и ладно, я засну... вот сейчас... сейчас...м-мм... и почему он такой твердый... и хочется тереться... это так дурно, нельзя, иначе будешь похож на портовых мальчишек, которые бегают от яхты к яхте в широких мягких шортах, засунув в карманы руки по локти, и трогают себя и посмеиваются друг над другом, и на это стыдно смотреть, а большие парни на лодках делают им знаки... Энди не такой! Не-еет, он такой красивый, а уж когда голый, то можно все глаза просмотреть... и не стыдно, а сладко... И в попу не стыдно смотреть, а хочется больше, шире, чтоб все открылось, и какая там дырочка - обмереть можно!.. ой, какой он твердый... и загнулся... и так здОрово его чувствовать... почему?... вот.... вот... уж и шкурка совсем съехала... и не стыдно, а так сладко делается... ну и ладно... засыпаю...

Окно тихо открывается и а вижу, что в него пролезает человек. Мне совсем не страшно, потому, что я уверен в безопасности нашего дома, и я знаю, что это мне снится, и совершенно уверен, что это Энди. Да, конечно, мне снится, что старший мальчик по имени Энди пробрался ко мне в комнату. Это всегда так, когда чего очень хочешь, то оно снится. (Вон мне зимой AT компьютер снился, так я во сне в землеройку поди целый месяц играл, покуда мне не купили!). А какой Энди во сне настоящий! Ну конечно, пусть он разденется голеньким! Я так устал ждать, Энди! Я так хочу потрогать... да! Нет, не надо... стыдно как, не надо трогать им мои губы. Ах какой запах... Я хочу, хочу лизнуть - во сне ведь! Это же понарошку, это можно, когда никто не знает, потому что во сне я один, и никто не узнает, что я лизнул Энди ТАМ, нет... нельзя втискивать его мне в рот... он такой вкусный, как кусочек миланского салями... Какой он твердый и толстый... Ой, и у меня там ложбинка есть, сейчас, вот.... Ах, а это дырочка? Дырка какая большая! И солененькая!.. и ее лизать хочется... Ахх! Это он меня что?.... он меня сосет... там?! Мою штучку? Ой, и я хочу сосать! О-ййй... Это сон или не сон?.. Это же его попа!... попу во сне тоже можно потрогать?... а здесь... о-ооо, как они висят!... какое блаженство!

Не забирай!.. я еще... я еще буду сосать!.. (никогда во сне не бывает как хочешь!) я еще хочу трогать... не надо, зачем ты так его трешь?... мне неприятно, когда ты так себя трешь... дай мне еще пососать... где он?.. ух, какой толстый... стыдно так шлепаться по лицу... не надо... ой, что ты брызжешься? ты... писаешь?... мне тоже хочется... у меня так режет там... и я хочу писать... даже больно как-то... а-аааааа.... ну соси же, ну.... аааааахх.... аааа...

Я открываю глаза и в блеске раннего утреннего солнца вижу его обнаженную мускулистую грудь рядом с собой! Ах как крепко я спал! "Энди! Как ты сюда попал!? ("Ограда высока и неприступна!" - с улыбкой пришли на ум слова Джульетты - а я в те свои годы посмеивался над простыми, но вечными мудростями Шекспира). Он открывает один глаз, потом другой, молча смотрит на меня, и вдруг с криком "Я пи-исать хочу!" - перекатывается ГОЛЕНЬКИЙ - кубарем- и мчится, зажимая все мальчишеское свое в гроздь между ног, прямиком в мою ванную. Мне весело, хорошо и славно. Как он сюда пробрался? Через патио? Конечно, вон и ликра его мокрая висит... О, Энди, ты такой потрясный парень!!!

Мы спускаемся вниз, и видим отца в кресле перед холодным камином, он читает свой чертов NY Times, как будто без чтения NY Times время и жизнь остановится. Он водит пальцем по биржевым сводкам, машинально потягивая кофе... "Привет!"- сквозь зубы бросаю я. - "Энди, у нас здесь завтрак..." ("Hi... So... What... Well..." слова сыпятся в обоих направлениях- кому нужен этот bullshit?)

"Так ОН уже здесь? Охохо, в такую рань..." - Это мама вяло приветствует всех сверху. Я, как и отец, поднимаюсь. Энди совершенным массачусетским простачком остается сидеть в кресле, лишь поднимает руку (Hi мээээм!). Коленки широко раздвинуты, как делают все мальчишки, сидя в удобном большом кресле... Раздвинуты слишком широко для моей мамы, она вяло махнув рукой, удалилась. Я деловито оборачиваюсь и вдруг вижу что мой отец впялился глазами в разъятый проем Эндиных коленок, и вроде как улыбается ему! А Энди... О, бля, бля, бля, а Энди... как-то шкодливо елозит в кресле своей крутой попкой и поигрывает-покачивает коленками, и смотрит с ожидающей "Эндиной" улыбкой на отца. А тот сидит, смотрит и тоже вроде как бы играет-постукивает ноготком пальца о свои хищные зубы, и тоже как бы улыбается. А Энди - все елозит... И вот я захожу (вроде как налить себе кофе) со стороны отца, со стороны его кресла, наливаю и, из-под руки наблюдаю, что, оказывается, в штанине Эндиных шортов свисло - словно проскользнуло - его яичко, тяжелым белесо-неспелым абрикосом заметное в темноте штанины... И Энди, не замечая меня, продолжает играть коленкой, то открывая свое яичко, по прикрывая его...

В мое сердце влепили оскорбительно-паскудную оплеуху! Они что же, не знают, что это мое Эндино яичко, что это мой мир (как револьвер, лагуна, журнальчик), что это лишь я один имею право смотреть на Эндино яичко... стоять на коленях в растре его ног... просовывать обе холодные свои тонкие руки в штанины его шортиков, нащупывая жадными к осязанию пальцами прохладные изгибы его грозди... или... неужели люди не целуют это? не берут губами? не прикасаются языком к сердцевине? (фантазирую я, не замечая, что теперь тоже уставился ТУДА на пару с отцом!)

Мы все трое дергаемся, как ужаленные, когда большие часы в гостиной бьют первый курант семи часов. Мы дергаемся, облегченно вздыхая, (вернее, это я облегченно вздыхаю), а Энди поднимается и идет к столу, и не заметить, как ТАМ все оттянуто к переду, никак нельзя (уж я-то хорошо знаю, как качается эта пушка, когда по какой-то ей одной ведомой причине дуло поднимается кверху!). Он идет, немного вразвалку, к столу, и отец восхищенным жестом приглашает его к завтраку.

Соки, кофе, патэ, brie, кукуруза, ненавидимая мною холодная спаржа, лососевое суфле и жареный картофель, горячие сосиски и консервированные томаты - все это истребляется Энди настолько беспорядочно и без разбора, что даже мой отец немного теряется. Тостер неумолимо выстреливает гренки, хлопая, как винтовка сайгонского партизана. Я смотрю, как Эндин розовый язык перемешивает все это во рту, словно лопатой, и рот шумно прихлебывает сок. Мы с отцом с интересом смотрим на этот завтрак-а-la-Грагантьюа, и лишь наша служанка, как всегда на этом острове - из Харвардских студенток, раздавленных беспощадной стоимостью семестра, с улыбкой приносит все новую и новую еду...

Мне становится весело. Конечно, думаю я, мне просто показалось, что он и отец... Да и какой интерес может быть у моего отца (!!) к Эндиному яичку, случайно опавшему и проскользнувшему в штанину его шортиков? Я видел своего отца обнаженным много раз, в сауне и в душевых спортзалов. Это мотор! Ему в Звездных Войнах участвовать! Мощный, крепкий, упругий - он меня легко поднимает одной рукой, а я уже тоже вырос... Я, наверное, ошибся. Да и зачем ЕМУ Энди? Это мне Энди нужен, чтобы ждать его, искать глазами среди волн, смотреть на его волнующее душу голое тело, познавать его Тайну, Доступную Только Большим Мальчикам...

Мы быстро загружаем яхту. Я было начал проворно распускать паруса, но отец делает мне знак остановиться и включает двигатель. Мы плавно отчаливаем и устремляемся в море. Я показываю Энди лодку - как показывал ему свои комнаты в доме. Вот здесь лед... здесь можно готовить еду. Здесь спать. Там в нише каюта отца. А здесь сверху можно тоже спать. А там душ и туалет. Там - моторное отделение. Тук-тук-тук стучит дизель. Энди равнодушно посматривает, кивает. Потом стягивает через голову свою рубаху, шорты и в одних трусах отправляется наверх...

Поиск по сайту: