ОДИННАДЦАТЬ 6 страница

сбил меня с ног, и внезапно я больше смотрела не на свой рюкзак. Я оказалась «внутри» Лиссы,

воспринимая ее чувства.

Мне стало ужасно неловко.

Потому что Лисса была с Кристианом.

В самом, можно сказать, разгаре.

ВОСЕМЬ

Кристиан целовал ее, и — класс! — вот это был поцелуй. На этот раз он не дурачился.

Поцелуи такого рода нельзя видеть детям. Черт, такие поцелуи вообще никому нельзя видеть и

тем более сопереживать через духовную связь.

Я уже говорила прежде, такое обычно происходило, когда Лиссой владели сильные эмоции

— они как бы втягивали меня внутрь ее головы. Но до сих пор всегда это были негативные

эмоции. Она расстроена, или сердита, или угнетена — и я воспринимаю. Но на этот раз? Нет,

она не расстроена.

Она была счастлива. Очень, очень счастлива. О господи! Нужно убираться оттуда.

Они находились на чердаке школьной церкви или, как мне нравилось говорить, — в

«любовном гнездышке». Раньше оно для каждого из них служило прибежищем, где они могли

укрыться от чужих глаз. В конце концов мои голубки решили укрываться там вместе. Поскольку

они встречались открыто, я не думала, что теперь они много времени проводят здесь. Может, их

притянули сюда воспоминания о прежних днях.

Похоже, они отмечали какое-то празднество. Пыльный чердак озарялся маленькими

благовонными свечами, источающими аромат сирени. Лично я побоялась бы расставлять свечи в

тесном пространстве, набитом легковоспламеняющимися коробками и книгами, но Кристиан,

надо думать, посчитал, что может справиться с любым случайным возгоранием.

В конце концов безумно долгий поцелуй прервался, и они отстранились, чтобы посмотреть

друг на друга. Влюбленные лежали на одеялах, расстеленных на полу. Кристиан смотрел на

Лиссу, лицо у него было открытое, нежное, бледно-голубые глаза сверкали от обуревающих

эмоций. В его глазах явно читалось обожание сродни тому, которое испытываешь, когда

входишь в церковь и опускаешься на колени с благоговением и страхом, поклоняясь высшей

силе. Кристиан определенно преклонялся перед Лиссой — на свой лад, но было в его глазах что-

то, свидетельствующее о том, что эти двое понимают друг друга так полно, так мощно, что им не

требовались слова. Мейсон совсем не так смотрел на меня.

— Как думаешь, мы попадем за это в ад? — спросила Лисса.

Он протянул руку, прикоснулся к ее лицу, повел пальцами по щеке, шее и двинулся к вырезу

шелковой блузки. Она тяжело задышала от прикосновения, нежного и ласкового,

воспламенившего в ней сильную страсть.

— За это?

Он поиграл вырезом блузки, лишь чуть-чуть проскользнув пальцами под нее.

— Нет. — Она засмеялась. — За это. — Она повела рукой вокруг. — Это же церковь. Здесь

нельзя заниматься… ну такими вещами.

— Неправда, — возразил он, мягко уложив ее на спину и склонившись над ней. — Церковь

внизу, а здесь просто хранилище. Бог не против.

— Ты же не веришь в Бога.

Руки Лиссы заскользили по его груди легко и неторопливо, обжигая желанием.

Он счастливо вздохнул, когда пальцы проскользнули под рубашку и прикоснулись к его

животу.

— Я готов потакать тебе во всем.

— Сейчас ты скажешь что угодно.

Она помогла ему стащить рубашку, и он, обнаженный по пояс, склонился на Лиссой.

— Ты права, — согласился он и расстегнул пуговицу на блузке.

Всего одну. И снова припал к губам Лиссы в сладком поцелуе. Наконец ему потребовалось

вдохнуть, и он продолжил, как будто не было никакого перерыва.

— Скажи, что хочешь услышать, и я произнесу это.

Он расстегнул вторую пуговицу. Лисса рассмеялась.

— Нет ничего, что мне хотелось бы услышать. — Еще одна пуговица оказалась

расстегнута. — Говори что пожелаешь — и хорошо, если это окажется правдой.

— Правдой? Ха! Никто не хочет слушать правду. Правда не сексуальна. Но ты… —

Расстегнув последнюю пуговицу, он снял с нее блузку. — Ты чертовски сексуальна, чтобы быть

реальной.

Он говорил характерным для него насмешливым тоном, но в глазах читалось иное. Я видела

всю сцену глазами Лиссы, но могла представить себе, что видел он. Ее гладкую, белую кожу.

Стройную талию и бедра. Кружевной белый лифчик. Через нее я чувствовала, что кружева

немного колются, но ей было все равно.

Их лица выражали нежность и страстное желание. Я почувствовала, как сердце Лиссы

забилось чаще, а дыхание участилось. Мысли исчезли, остались одни эмоции. Кристиан лег на

нее, придавив своим телом. Его губы снова нашли ее рот, язык проник внутрь, и я поняла —

пора немедленно убраться оттуда.

Только сейчас до меня дошло, почему Лисса принарядилась и почему «любовное

гнездышко» выглядело словно выставка свечей. Они встречались уже месяц, но наконец дело

дошло до секса. Я знала, у Лиссы с ее прежним бойфрендом отношения были близкие. О

прошлом Кристиана мне ничего неизвестно, но я искренне сомневалась, что многие девушки

пали жертвой его едкого очарования. Однако по тому, что испытывала Лисса, я могла сказать,

что все это не имело никакого значения. По крайней мере, в данный момент. В данный момент

существовали только они. На долю Лиссы выпало много тревог и несчастий, но она чувствовала

сейчас абсолютную уверенность. Этого она хотела. Этого она хотела очень давно — фактически

с самого начала их знакомства.

И я не имела права становиться свидетельницей происходящего. Мало удовольствия

наблюдать близость других, и уж точно меня не прельщал секс с Кристианом. Подсматривать за

Лиссой в такой момент — все равно что лишиться девственности. Но господи, именно из-за

Лиссы оказалось так трудно покинуть ее голову. Чем сильнее становились ее эмоции, тем

крепче они удерживали меня. Пытаясь оторваться, я сосредоточилась на возвращении в себя,

сосредоточилась со всей силой, на которую была способна.

Другие одежды тоже были сброшены…

«Давай, давай!» — подгоняла я себя.

Появился презерватив… О боже мой!

«Ты — самостоятельная личность, Роза. Возвращайся в свою голову».

Их руки и ноги сплелись, тела соединились…

«Сукин…»

Я вырвалась на свободу. Снова оказалась у себя в комнате, но сейчас мне было не до сбора

рюкзака. Весь мир казался каким-то искаженным. Я ощущала себя странно оскверненной, почти

не понимая, кто я, Роза или Лисса. И еще снова охватило чувство обиды по отношению к

Кристиану. Я не ревновала Лиссу, нет, но испытывала сильную душевную боль оттого, что

больше не была центром ее мира. Забыв о рюкзаке, я нырнула в постель, обхватила себя руками

и свернулась калачиком, пытаясь унять боль в душе.

Я заснула быстро и, соответственно, проснулась рано. Обычно мне приходилось

вытаскивать себя из постели ради дополнительных утренних занятий с Дмитрием, но сегодня я

встала настолько рано, что могла первой появиться в гимнастическом зале. Как я и ожидала,

мне встретился Мейсон, направляющийся к учебному зданию.

— Эй, постой! — окликнула я его. — С каких пор ты поднимаешься в такую рань?

— С тех пор, как меня вынудили пересдавать математику, — ответил он, дожидаясь меня и

озорно улыбаясь. — Может, стоит и пропустить, чтобы потрепаться с тобой.

Я засмеялась, вспомнив наш разговор с Лиссой. Может, впрямь не ограничиваться с

Мейсоном флиртом, а перейти к чему-то посерьезнее?

— Нет уж. У тебя возникнут неприятности, и мне некому будет бросить вызов на горных

склонах.

Он, все еще улыбаясь, закатил глаза.

— Это мне некому бросить реальный вызов на горных склонах, припоминаешь?

— Как насчет того, чтобы поспорить на что-нибудь? Или побоишься?

— Осторожнее! — предостерег он. — А то я могу лишить тебя рождественского подарка.

— Ты приготовил мне подарок? Этого я не ожидала.

— Да. Но если продолжишь дерзить, я подарю его кому-нибудь еще.

— Мередит? — поддразнила я.

— Ей с тобой не равняться, и ты знаешь это.

— Даже с синяком под глазом?

Я состроила гримасу.

— Даже с синяками на обоих глазах.

Он окинул меня взглядом, который не был ни поддразнивающим, ни заигрывающим. Это

был просто добрый взгляд. Добрый, дружелюбный и заинтересованный. Как будто его реально

беспокоило мое состояние. После пережитых в последнее время стрессов приятно чувствовать,

когда о тебе беспокоятся. И теперь, смирившись с тем, что Лисса пренебрегает мной, я хотела

бы чьего-то внимания.

— Что ты делаешь на Рождество? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Ничего. Мама собиралась приехать, но в последнюю минуту ей пришлось отказаться от

этого… Ну, ты понимаешь.

Мать Мейсона была дампиром, но не стражем, она предпочла обзавестись семьей и иметь

детей. В результате он довольно часто виделся с ней. Ирония в том, подумалось мне, что моя-то

мамочка здесь, хотя, учитывая ее приоритеты, с таким же успехом могла находиться где-то на

другом конце света.

— Хочешь провести его со мной? — импульсивно вырвалось у меня. — Я буду с Лиссой,

Кристианом и его тетей. Должно быть весело.

— Правда?

— Очень весело.

— Я спросил не об этом. Я улыбнулась.

— Понимаю. Просто приходи, ладно?

Он отвесил один из своих галантных поклонов, на которые был большой мастер.

— Не сомневайся.

Едва показался Дмитрий, Мейсон тут же ушел. Разговор с Мейсоном вызвал у меня

ощущение эйфории и радости. Пока мы беседовали, я и не думала о своем лице. Однако с

Дмитрием мне внезапно стало неловко. Я хотела быть в его глазах совершенством и, пока мы

входили внутрь, отворачивала лицо, чтобы он видел лишь нормальную его половину. От всего

этого настроение стало ухудшаться, и навалились воспоминания о других неприятностях.

Мы вернулись в комнату с манекенами. Он велел просто попрактиковаться в маневрах,

которые показывал два дня назад. Радуясь, что сегодня обойдется без реального боя, я со всем

рвением ринулась выполнять поставленную передо мной задачу, демонстрируя манекенам, что

произойдет, если они свяжутся с Розой Хэзевей. Я понимала — моя нынешняя воинственность

рождена не только желанием хорошо выполнять свою работу. Я была немного не в себе этим

утром, вся такая взвинченная, напряженная — из-за вчерашнего боя с матерью и сцены между

Лиссой и Кристианом. Дмитрий сидел, не спуская с меня взгляда, время от времени делая

критические замечания или советуя, какой тактики лучше придерживаться.

— Твоя прическа, — сказал он в какой-то момент. — Распущенные волосы не просто

мешают периферийному зрению, но и предоставляют врагу возможность за них ухватиться.

— Если бы это был настоящий бой, я бы зачесала их вверх, — проворчала я, всаживая кол

точно между ребрами манекена. Не знаю, из чего сделаны эти искусственные кости, но работать

с ними нелегко. Вспомнив о маме, я усилила нажим. — Просто сегодня их распустила, вот и все.

— Роза! — предостерегающе сказал он, но я продолжала давить. — Роза, остановись! —

резко произнес он.

Я отпрянула от манекена, с удивлением обнаружив, что мое дыхание участилось. Видимо,

не отдавая себе в этом отчета, я слишком усердно работала. Спина уперлась в стену. Идти было

некуда, и я опустила взгляд на пол, чтобы не глядеть на Дмитрия.

— Посмотри на меня, — приказал он.

— Дмитрий…

— Посмотри на меня!

Что бы ни было раньше между нами, он оставался моим инструктором, и я не могла не

выполнить его прямой приказ. Медленно, неохотно я повернулась к нему, все еще слегка

наклонив голову вниз, чтобы волосы свисали по сторонам лица. Он встал с кресла, подошел и

остановился передо мной.

Поднял руку, чтобы откинуть с лица мои волосы. Потом его рука остановилась — как и мое

дыхание. Время нашего взаимного притяжения длилось недолго, было заполнено вопросами и

оговорками, но одно я знала совершенно точно: Дмитрию всегда нравились мои волосы. Может,

они и сейчас нравились ему. Признаю — у меня и впрямь прекрасные волосы. Длинные,

шелковистые, темные. Раньше он время от времени прикасался к ним и советовал ни в коем

случае не стричь их коротко, как обычно делают женщины-стражи.

Его рука остановилась, и мир замер, я ждала — что он собирается делать? Спустя, казалось,

вечность он медленно уронил руку. Меня охватило чувство жгучего разочарования — и

одновременно я кое-что поняла. Он колебался. Боялся прикоснуться ко мне. Ему пришлось

одернуть себя.

Я медленно подняла голову и посмотрела ему в глаза. При этом мои волосы перекинулись

за спину — но не все. Его рука снова затрепетала, и во мне вспыхнула надежда, что он все же

прикоснется ко мне. Но нет. Мое возбуждение пошло на убыль.

— Больно? — спросил он.

Меня омыл запах его лосьона и пота. Господи, как мне хотелось ощутить его

прикосновение!

— Нет, — соврала я.

— Выглядит не так уж плохо. Заживет.

— Ненавижу ее! — сказала я, сама поражаясь тому, как много яда в этих словах.

Даже внезапно снова почувствовав влечение к Дмитрию, я не могла избавиться от злобы по

отношению к матери.

— Нет, — сказал он мягко.

— Да,

— У тебя нет времени на ненависть, — по-прежнему мягко напомнил мне он. — Не в

нашей профессии. Тебе нужно помириться с ней.

Надо же — Лисса говорила то же самое! К сонму обуревавших меня эмоций добавилось

возмущение. Душу начала затоплять тьма.

— Помириться с ней? После того, как она намеренно поставила мне синяк? Почему я

единственная, кто понимает, насколько это ненормально?

— Ни в коем случае не намеренно. — Его голос снова обрел твердость. — Несмотря на

обиду, ты должна поверить в это. Она не хотела, и, между прочим, позже тем же днем я

разговаривал с ней. Она беспокоилась о тебе.

— Ну да, беспокоилась, что ее привлекут к ответственности, обвинив в жестоком

обращении с детьми, — проворчала я.

— Тебе не кажется, что сейчас самый подходящий момент в году для прощения?

Я издала громкий вздох.

— При чем тут Рождество? Это моя жизнь. В реальном мире нет места чудесам и доброте.

— В реальном мире ты сама можешь творить чудеса.

Внезапно мое огорчение достигло критической точки, и я с трудом удерживала себя в

руках. Я так устала слышать благоразумные, практичные советы всякий раз, когда в моей жизни

все шло не так! В глубине души я понимала, что Дмитрий всего лишь хочет помочь мне, но я

была не в том состоянии, чтобы воспринимать исполненные благих намерений слова. Мне

хотелось одного — чтобы он поддержал меня.

— Ладно, может, ты просто прекратишь все это? — спросила я, уперев руки в бедра.

— Прекращу что?

— Все, что ты говоришь, просто еще один урок жизни. Прямо не человек, а ходячее

нравоучение! — Я понимала, что несправедливо изливать свой гнев на него, но не могла

остановиться и уже практически кричала. — Клянусь, временами кажется, что тебе просто

хочется послушать самого себя! И я знаю, ты не всегда такой. С Ташей, к примеру, ты говорил

совершенно нормально. Но со мной? Ты просто выполняешь свой долг, а на самом деле ничуть

не заботишься обо мне. Просто вжился в эту тупую роль наставника.

Он смотрел на меня, не в силах скрыть удивления.

— Я не забочусь о тебе?

— Нет. — Это было мелко — очень, очень мелко. И я знала правду — он заботился обо мне

и был больше чем просто наставником. Но поделать ничего не могла, меня все несло и несло. Я

ткнула его пальцем в грудь. — Я всего лишь еще одна твоя ученица. И ты снова и снова

преподносишь мне уроки жизни, так что…

Рука, которая, как я надеялась, прикоснется к моим волосам, внезапно вскинулась и

схватила меня за тычущую в его грудь руку. Он пригвоздил ее к стене, и я с удивлением увидела

вспышку эмоций в его глазах. Не совсем гнев… скорее в некотором роде разочарование.

— Не смей рассуждать о том, что я чувствую, — проворчал он.

И тут я поняла, что половина сказанного мной правда. Он почти всегда был спокоен, всегда

прекрасно владел собой — даже во время боя. Однако как-то он рассказывал мне, что однажды

обругал и избил своего отца-мороя. Когда-то он был почти такой же, как я, — всегда на грани

необдуманных поступков.

— Вот оно, да? — спросила я.

— Что?

— Тебе всегда приходится сражаться за контроль над собой. Ты такой же, как я.

— Нет. Я умею сохранять контроль над собой.

Это новое понимание придало мне смелости.

— Нет. Не умеешь. Ты делаешь вид, что все в порядке, и большую часть времени

действительно владеешь собой. Но иногда у тебя не получается. А иногда… — Я наклонилась

вперед и понизила голос: — Иногда ты не хочешь, чтобы получалось.

— Роза…

Его дыхание участилось, не сомневаюсь, сердце у него колотилось так же бешено, как мое.

И он не отодвинулся. Я понимала, это неправильно — знала все логические причины, не

позволяющие нам быть вместе. Но в тот момент мне было все равно. Я не хотела владеть собой,

не хотела быть хорошей.

Прежде чем он понял, что происходит, я поцеловала его. Наши губы встретились, он

ответил на мой поцелуй, и я поняла, что была права. Он буквально прижал меня к стене, все еще

удерживая мою руку, но другая его рука скользнула к моему затылку, зарылась в волосы. В

нашем поцелуе было так много всего: гнев, страсть, освобождение…

Он первый оторвался от меня и отступил на несколько шагов с потрясенным видом.

— Не делай больше этого, — сухо сказал он.

— Тогда не отвечай на мой поцелуй, — парировала я.

Он смотрел на меня, казалось, целую вечность.

— Я не говорю нравоучения, желая послушать самого себя. И ты для меня не просто

ученица. Все, что я делаю, имеет одну цель — научить тебя самоконтролю.

— Огромный труд, без сомнения, — с горечью сказала я.

Он на мгновение закрыл глаза, выдохнул, пробормотал что-то по-русски и, не взглянув на

меня, покинул комнату.

ДЕВЯТЬ

Какое-то время после этого я не видела Дмитрия. Позже в тот день он прислал сообщение, в

котором предлагал отменить два последующих занятия, поскольку пора готовиться к отъезду из

кампуса. Уроки практически подошли к концу, говорил он, в таких условиях небольшой перерыв

в тренировках вполне обоснован. Хилое оправдание, и я понимала, не в этом истинная причина

отмены занятий. Если он настроен избегать меня, я бы предпочла, чтобы он сослался на то, что

ему и другим стражам нужно обеспечивать повышенную безопасность мороев или

практиковаться в секретных упражнениях ниндзя.

Что бы он там ни придумал, я понимала — он избегает меня из-за поцелуя. Треклятого

поцелуя! Я не сожалела о нем… ну почти. Один бог знает, как сильно мне хотелось поцеловать

Дмитрия. Но причины, которые подтолкнули меня к выходке… ну неправильные. Я поступила

так, потому что была огорчена, разочарована и просто хотела доказать, что могу это сделать. Я

ужасно устала быть правильной и благоразумной! В последнее время я изо всех сил старалась

контролировать себя, но, по-видимому, у меня плохо получалось.

Я не забыла объяснений, которые он когда-то дал мне, — мы не можем быть вместе не

только из-за разницы в возрасте. Главное, отношения сказались бы на нашей работе. Подтолкнув

его к этому поцелую… ну я тем самым раздувала пламя проблемы, которая в конечном счете

могла плохо обернуться для Лиссы. Мне не следовало так поступать. Вчера я была неспособна

остановиться. Сегодня разум мой прояснился, и я понимала, что натворила.

В утро Рождества мы встретились с Мейсоном. Хорошая возможность выкинуть из головы

Дмитрия. Мне нравился Мейсон… сильно нравился. И я ведь не собиралась сбегать с ним и

выходить за него замуж. Как сказала Лисса — для меня полезно просто снова начать встречаться

с кем-то. Таша была хозяйкой на нашем позднем рождественском завтраке, который

организовала в просторном зале дома, предназначенного для гостей Академии. По всей школе

кипела бурная деятельность, устраивались вечеринки, ноя обратила внимание, что присутствие

Таши всегда создавало определенную дисгармонию. Люди либо тайно разглядывали ее, либо

быстро уходили, избегая встречи. Иногда она вела себя с ними вызывающе, иногда старалась не

попадаться на глаза. Сегодня она предпочла держаться в стороне от представителей других

королевских семей и просто получать удовольствие от маленькой, частной встречи с теми, кто

не избегал ее.

Дмитрий тоже был приглашен, и моя решимость заметно поколебалась, когда я увидела его.

Он принарядился ради встречи. Ладно, может, «принарядился» — слишком сильно сказано, но

сейчас он был ближе к этому, чем когда-либо. Обычно он одевался совсем просто… типа как

если бы в любой момент мог кинуться в бой. Сегодня темные волосы были связаны сзади, как

будто он сознательно старался придать им аккуратный вид. На нем были обычные джинсы и

кожаные ботинки, но вместо футболки черный свитер прекрасной вязки. Обычный свитер, не от

какого-нибудь известного модельера и не безумно дорогой, но он придавал-ему легкий налёт

изысканности. И господи, как же свитер шел ему!

Дмитрий никак не выражал недовольства моим присутствием, но явно не собирался

общаться со мной. Зато с Ташей он разговаривал, и я зачарованно смотрела, как они беседуют в

непринужденной манере. Теперь я уже знала, что его добрый друг был дальним родственником

Таши, вот так они и познакомились.

— Пять? — удивленно спросил Дмитрий, они обсуждали детей общего друга. — Я не

слышал об этом.

Таша кивнула.

— Прямо безумие какое-то. Клянусь, интервал между детьми у нее не больше шести

месяцев. Она невысокого роста… ну и просто становится все толще и толще.

— Когда я впервые встретил его, он клялся, что вообще не хочет никаких детей.

Она восхищенно распахнула глаза.

— Знаю! Прямо не верится! Ты бы видел его сейчас. Он просто тает при виде ребят. Я даже

не всегда его понимаю. Клянусь, его разговор больше похож на детский лепет, чем на обычную

речь.

На губах Дмитрия заиграла улыбка, что было для него большой редкостью.

— Ну… дети так воздействуют на взрослых.

— Вот уж чего представить не могу, так чтобы такое случилось с тобой. — Она

рассмеялась. — Ты настоящий стоик, всегда. Конечно… думаю, иногда и ты лепечешь, как

ребенок, по-русски, но этого никто никогда не слышит.

Тут они оба рассмеялись, а я отвернулась. Хорошо, что Мейсон здесь — по крайней мере,

есть с кем поговорить. А мне требовалось отвлечься: мало того что Дмитрий игнорировал меня,

так еще и Лисса с Кристианом полностью погрузились в собственный мир. По-видимому, от

секса их любовь лишь окрепла. Я даже спрашивала себя, удастся ли мне хоть немного

пообщаться с Лиссой на лыжной базе. В какой-то момент она оторвалась от него, чтобы вручить

мне рождественский подарок.

Я открыла коробку, заглянула внутрь и увидела нитку бусин густого красно-коричневого

цвета, издающих сильный запах роз.

— Что это…

Я подняла нитку. С одного ее конца свешивалось тяжелое золотое распятие. Лисса

подарила мне четки.

— Хочешь обратить меня? — с кривой улыбкой спросила я.

Лисса верила в Бога и регулярно посещала церковь. Как и многие моройские семьи,

вышедшие из России и Восточной Европы, она была ортодоксальной христианкой.

Я? Ну, меня скорее можно, назвать ортодоксальным агностиком. Я считаю, что Бог, скорее

всего, существует, но вникать в суть этой проблемы не имею ни времени, ни желания. Лисса

уважала мою позицию и никогда не навязывала мне свою веру. В свете этого ее подарок

выглядел… ну странным.

— Переверни распятие, — сказала она, явно забавляясь моим потрясенным видом.

Я так и сделала. На обратной стороне креста в золоте был вырезан дракон в венке из цветов.

Герб Драгомиров. Я в полном недоумении посмотрела на нее.

— Это фамильная ценность, — объяснила она. — Один из папиных друзей сохранил

коробки с его вещами. Четки лежали там. Когда-то они принадлежали стражу моей

прапрабабушки.

— Лиссе… — Теперь четки приобрели совсем новый смысл. — Я не могу… Ты не можешь

подарить мне такую вещь.

— Ну, я определенно не могу оставить ее у себя. Она предназначена для стража. Моего

стража.

Я обвила нитку вокруг запястья. Прикосновение креста к коже вызывало ощущение холода.

— Знаешь, — поддразнила ее я, — существует большая вероятность, что меня вышибут из

школы прежде, чем я стану твоим стражем.

Она улыбнулась.

— Ну, тогда ты вернешь их мне.

Все засмеялись. Таша начала говорить что-то, но взглянула на дверь и оборвала себя.

— Джанин!

Там стояла моя мать, и выглядела она жестче и невозмутимее, чем когда-либо.

— Извини, что опоздала, — сказала она. — Надо было закончить одно дело.

Дело. Как всегда. Даже на Рождество.

Воспоминания о нашем «бое» нахлынули на меня, кровь прилила к щекам, живот свело.

Она ми разу не попыталась связаться со мной со времени этого происшествия два дня назад,

даже когда я лежала в больнице. Никаких извинений. Вообще ничего. Я стиснула зубы.

Она подсела к нам и вскоре включилась в разговор. Я уже давно обнаружила, что она может

обсуждать лишь одну тему: работу стража. Интересно, есть у нее хоть какое-то хобби?

Поскольку нападение на семью Бадика было у всех на уме, она принялась описывать похожее

сражение, в котором принимала участие. К моему ужасу, Мейсон впитывал каждое ее слово,

точно губка.

— Ну, обезглавливание — не такое легкое дело, как кажется, — характерным для нее

сухим, прозаичным тоном говорила она. Я никогда и не думала, что это легко, но она, по-

видимому, полагала, будто все уверены, будто это раз плюнуть. — Нужно перерубить спинной

мозг и сухожилия.

Благодаря нашей связи я почувствовала, что Лиссу начало подташнивать. Такие жуткие

разговоры не для нее.

Глаза Мейсона вспыхнули.

— Каким оружием лучше всего делать это?

Мать задумалась.

— Топором. Он тяжелый.

Иллюстрируя свои слова, она с силой взмахнула рукой.

— Круто, — сказал Мейсон. — Господи, надеюсь, мне позволят носить топор.

Комическая и нелепая идея, поскольку топор — не то оружие, которое таскают с собой.

Мелькнувший образ Мейсона, идущего по улице с топором на плече, слегка улучшил мое

настроение. Увы, это длилось совсем недолго.

По правде говоря, я ушам своим не верила, что мы на Рождество ведем такой разговор.

Присутствие матери всему придавало мрачный характер. По счастью, встреча вскоре

закончилась. Кристиан с Лиссой ушли по своим делам, Дмитрию и Таше, по-видимому, тоже

было чем заняться. Мы с Мейсоном уже подходили к своему спальному корпусу, когда моя мать

нагнала нас.

Никто не произнес ни слова. Звезды усыпали ночное небо, яркие и резкие, их блеск был под

стать сверканию льда и снега вокруг. На мне была парка цвета слоновой кости, подбитая

искусственным мехом. Она хорошо согревала тело, хотя не защищала от порывов холодного,

обжигающего лицо ветра. Все время, пока мы шли, я ждала, что мать свернет туда, где жили

стражи, но она вместе с нами вошла в спальный корпус.

— Я хотела бы поговорить с тобой, — в конце концов сказала она.

Я мгновенно насторожилась. Что еще я натворила?

Больше она не добавила ни слова, но Мейсон мгновенно понял намек. Он тактичен, хотя в

данный момент я пожалела, что он такой. И еще мне показалось, есть оттенок иронии в том, что

он, жаждущий сразиться со всеми стригоями в мире, боится моей матери.

Он бросил на меня извиняющийся взгляд.

— Эй, мне нужно кое-куда заглянуть. Увидимся позже.

Я с сожалением проводила его взглядом, от всего сердца желая броситься следом. Скорее

всего, попытайся я сбежать, мамочка блокировала бы меня захватом и подбила второй глаз.

Переминаясь с ноги на ногу, я смотрела куда угодно, только не на нее и ждала, пока она

заговорит. Уголком глаз я заметила, как люди поглядывают на нас. Похоже, всем на свете

известно, что это она поставила мне синяк; я внезапно почувствовала, что не хочу выслушивать

ее лекцию в присутствии свидетелей.

— Хочешь… м-м-м… пойдем в мою комнату? — спросила я.

Она выглядела удивленной, почти колеблющейся.

— Хорошо.

Я повела ее наверх, стараясь держаться на безопасном расстоянии. Между нами возникли

Поиск по сайту: