За границей

«Финляндия»... Так кончил я свой дневник. Казалось бы конец... Конец похода... Конец какой-то ненормальной, кто ее знает, плохой или хорошей, но во всяком случае какой-то особенной жизни... А главное конец страданиям.

Впереди новая жизнь, широкое, большое и совершенно новое будущее... Впереди свобода, борьба, жизнь... Но свой рассказ вел я по порядку, так и буду продолжать... Что дальше?

Берег реки. Нам подали лодку... Сели... Два гребца на веслах, мы в середине.

Быстро идем мы вверх по течению. Странное ощущение.— Цель достигнута и инициатива больше не нужна... Нет Борьбы... Нет упора. — Прострация. Стало как-то неловко, даже неприятно, и совершенно непривычно.

Деревня... Пристали к берегу, вылезли, нас окружил народ. Где мы?

Несмотря на показанные нам финские деньги, разницу в постройках, в культуре, где-то в глубине все-таки таятся сомнения — не у большевиков ли? Просто отвыкли верить...

Наконец здесь, в первый раз, русскими словами мы услышали, что находимся в Финляндии. — Сомнения отлетали навсегда...

Вошли в избу... Ввалился народ... На нас смотрят...

Контраст разителен. — Синие пиджаки, хорошие теплые фуфайки, настоящие непромокаемые сапоги... Нам странно. — Ведь это же простые рабочие...

И мы. — Одежда прожжена, дыры разорваны ветвями, видно голое тело. На ногах опорки... Волосы всклокочены, на лицах 35-ти дневная борода, в складках кожи неотмывающаяся копоть... Словом бродяги. Раньше мне казалось, что показывая бродяг в кинематографе, там утрируют их внешний вид. Нет. Мы были совсем как бродяги из кинематографа.

Сели... Закурили... Через переводчика начали разговор.

Мы находимся в 800-х километрах севернее Петрограда в нескольких километрах от маленького финского местечка Кусома. Оказывается, что последний наш налет, мы произвели уже на Финской территории... Вот почему настроение встретивших нас так неопределенно — Слышатся понятные нам слова. — «Большевик», «коммунист»... Но вместе с тем для нас собирают деньги, кормят обедом и затем предлагают кофе.

Какая вкусная была рисовая каша с киселем!.. Но какой маленькой и бесцельной показалась мне чашечка кофе! Нас обыскивают. Не остается сомнений, что мы приняты как большевики... И затем, под конвоем, отправляют в местечко Кусома.

На утро допрос... Пальцем по карте, мимикой, жестами, коверкая немецкий язык, объясняюсь я с лейтенантом финской службы, начальником местной пограничной стражи...

Оказалось, что перейдя вброд «непроходимую», по словам лейтенанта реку, мы прошли через Советскую пограничную линию. Дальше, в нескольких километрах от нее пересекли официальную границу.

После допроса мы почти реабилитированы. Но только почти... Нас отводят к казарму... И... приставляют часового... И тут начинается!..

Сон и еда... еда и сон...

Сколько мы ели! Кашевар с улыбкой приносил бак на целый взвод и от него ничего не оставалось... Через два часа снова хотелось есть.

Финны любят подумать. — Не могли решить, что с нами делать... Думала Кусома. — Мы ели и спали... Запросила Улеаборг. — Он ответил. Нас перевезли туда. Думал Улеаборг. — Мы сидели в тюрьме. Улеаборг связался с Гельсингфорсом, подумал и Гельсингворс. Ответил, и мы в столице Финляндии... Но... опять в тюрьме...

Финские тюрьмы, — не сравнимы с советскими. — Там и порядок, и хорошая еда, идеальная чистота, и достаточно вежливое обращение, но уж очень они сухи, как-то черствы, впрочем как и сам Запад. Пора бы ему понять, что и в тюрьмах ведь тоже люди.

Так прошел месяц. Из Гельсингфорской тюрьмы я связался с Русской колонией, нашлись приятели, которые удостоверили мою личность, за это время контрразведка установила факт побега, проверила правдивость моих показаний, нам предъявили счет в 1000 марок за хлеб и мыло, взятые на Финской территории и я на свободе!..

Первые впечатления. — Я вышел из тюрьмы... Солнечный день... Дома, автомобили, улицы... Все чисто, гладко...

Спокойные лица, все сыты, обуты, одеты... Кругом человек. Непривычно... Отвык я от этого... Хорошо... Очень хорошо...

Переживания. — Свобода!.. Но в лесу я ощущал ее острее. Вот гнета не было, — это было ново... Как вспомнишь, что ты вне большевиков, так и вздохнешь свободно... Хорошо было...

События. — Они обыкновенны.

Сидя в Гельсингфорской тюрьме, я писал своему товарищу по полку: «...по внешнему виду я бродяга — оборванный, грязный, черный, загорелый и худой. Я вымотан совершенно. Все мои желания сводятся сейчас к литру какао, кило белого хлеба и отдыху на кресле в каком-нибудь санатории или лазарете...»

Но надо было есть... На следующий же день после моего выпуска на волю я встал на работу...

Главное. — Я на свободе... Жизнь впереди... Все впереди...

Поиск по сайту: