Пример неосмысленного травматического переживания

Отрывок из рассказа Исаака Бабеля «История моей голубятни» передаёт травматическое переживание в его неохватимой, неосмысляемой конкретности. В нём описание травматического состояния целиком сосредоточено на описании событий. Этот отрывок относится к апокрифическому нарративу, фиксирующему ощущения, запахи, звуки и бессмысленность происходящего.

«...Безногий перевёл на меня погасшие глаза.

- Чего у тебя в торбе? – сказал он и взял мешок, согревший моё сердце. Толстой рукой калека разворошил турманов и вытащил на свет вишнёвую голубку. Запрокинув лапки, птица лежала у него на ладони.

- Голуби, - подъехал ко мне, - голуби, - повторил он и ударил меня по щеке.

Он ударил меня наотмашь ладонью сжимавшей птицу, и я упал на землю в новой шинели.

Я лежал на земле, и внутренности раздавленной птицы стекали с моего виска. Они текли вдоль щёк, взвиваясь, брызгая и ослепляя меня. Голубиная нежная кишка ползла по моему лбу, и я закрывал последний незалепленный глаз, чтобы не видеть мира, расстилавшегося передо мной. Мир этот был мал и ужасен.

Камешек лежал перед глазами, камешек, выщербленный, как лицо старухи с большой челюстью, обрывок бечёвки валялся неподалёку и пучок перьев, ещё дышавших. Мир мой был мал и ужасен. Я закрыл глаза, чтобы не видеть его, и прижался к земле, лежавшей подо мной в успокоительной немоте. Утоптанная эта земля ни в чём не была похожа на нашу жизнь и на ожидание экзаменов в нашей жизни. Где-то далеко по ней ездила беда на большой лошади, но шум копыт слабел, пропадал, и тишина, горькая тишина, поражающая иногда детей в несчастье, истребила вдруг границу между моим телом и никуда не двигавшейся землёй. Земля пахла сырыми недрами, могилой, цветами. Я услышал её запах и заплакал без всякого страха.

Я шёл по чужой улице, заставленной белыми коробками, лоб в убранстве окровавленных перьев, один в середине тротуаров, и плакал так горько, полно и счастливо, как не плакал больше во всю мою жизнь. (...)

Старики с крашеными бородами несли в руках портрет расчёсанного царя, хоругви с гробовыми угодниками метались над крёстным ходом, воспламенённые старухи летели вперёд. Выждав конец процессии, я пробрался к нашему дому. Он был пуст.

Кузьма, дворник, сидел в сарае и убирал мёртвого Шойла.

- Ветер тебя носит, как дурную щепку, - сказал старик, увидев меня, - убёг на целые веки... Тут народ деда нашего вишь, как тюкнул...

Кузьма засопел, отвернулся и стал вынимать у деда из прорехи штанов судака. Их было два судака всунуты в деда: один в прореху штанов, другой в рот, и хоть дед был мёртв, но один судак жил ещё и содрогался.

- Кузьма, - сказал я шёпотом, - спаси нас...»

У Бабеля слово, обозначающее происходящее, звучит последним, оно ставит точку в этой истории: «И вместе с Кузьмой мы пошли к дому податного инспектора, где спрятались мои родители, убежавшие от погрома».
۰
Свидетельство Бабеля иллюстрирует положение о том, что для детей значение травматического события неясно до тех пор, пока его не обозначили взрослые, которым он доверяет. Вот почему важно как можно раньше назвать случившееся понятным ребёнку словом и начать говорить с ним о его чувствах в ситуации травмы.

С уважением,
Бермант-Полякова Ольга Викторовна
психолог, психотерапевт, супервизор

http://subscribe.ru/archive/psychology.... 0615.html/

Поиск по сайту: