Кадос, кадос кадос 'элохим адонай себаот

Мале'у хассамэйим вэаарес кебодо! [78]

Я слышал «Sanctus, sanctus, sanctus» кардиналов в соборе святого Петра, «Свят, свят, свят» в кремлевском соборе и «Hagios, hagios, hagios» патриарха в Иерусалиме. На каком бы языке ни были произнесены эти слова, величайшие из когда-либо выходивших из человеческих уст, они всегда захватывают самую глубину души, вызывая могущественный трепет, волнуя и пробуждая спящую там тайну иного мира. И здесь, в этом пустынном месте, это происходит больше, чем где бы то ни было еще, здесь, где они вновь звучат на языке, на котором Исайя впервые услышал их, и срываются с уст этих людей, чьим наследием они изначально и были».[79]

Здесь мы находим религиозный трепет и сильный эмоциональный отклик, который позже Отто проанализирует в «Священном». Это запоминающееся переживание должно, как минимум, внести свой важный вклад в эмпирическую базу написания его трудов о нуминозности. Ибо для автора этой замечательной книги дар интеллектуального творчества и мужество должны были играть главную роль.

Второе из этих внушительных нуминозных переживаний произошло около одиннадцати лет спустя после появления в печати книги «Священное» и стало дополнительным подтверждением того, о чем Отто писал последнее десятилетие. Об этом он рассказал в письме, датированном 4 января 1928 года и, судя по марке, отправленном из Бомбея:

«С нашего балкона мы можем видеть прекрасную бомбейскую гавань. Совсем рядом гордо возвышаются «Врата Индии» и слева от них мы видим гористый остров Элефанты. Мы ходили туда три дня назад. Посетители взбираются до половины горы по великолепным каменным ступеням до тех пор, пока справа широкая дверь не открывает вид на вулканическую скалу. Она ведет в один из самых больших пещерных храмов древней Индии. Тяжелые колонны, вытесанные из скалы, поддерживают крышу. Медленно глаза привыкают к тусклому свету; и тогда можно разглядеть великолепные изображения из индийской мифологии, вырезанные на стенах. И, наконец, глаза упираются в массивную главную нишу. Здесь царит изображение божества, которое я могу сравнить разве что с некоторыми работами японской скульптуры и с великими образами Христа в древних церквях Византии: трехглавая форма, изображенная по грудь, вырастает из скалы, в три раза превышая рост человека. Чтобы получить полное впечатление, нужно присесть. Средняя голова смотрит прямо вперед, молчаливая и величавая; две другие головы изображены в профиль. Спокойствие и величие образа совершенны. Он изображает Шиву-творца, хранителя и разрушителя мира и одновременно спасителя и дарителя благословлений. Нигде не видел я таинства трансцендентности, выраженного с большим величием или полнотою, нежели в этих трех главах… Лишь для того, чтобы увидеть это место, поистине стоит совершить путешествие в Индию, а от царящего здесь духа религии за час созерцания можно научиться большему, чем из всех написанных на земле книг».[80]

Эти глубоко трогающие переживания от встречи с религиозными объектами, не принадлежащими его религии (один – иудейский, другой – индуистский), стали частью убежденности Отто в том, что все религии основаны на подобных сильных впечатлениях о «священном». Духовная почва храмов и соборов всех религий, поддерживающая ритуалы, обряды и священные Писания, создана из нуминозного опыта и, стало быть, психологична. Для Отто это формирует универсальную, базовую породу всех религий: «С самого начала религия – это переживание Таинства, того, что произрастает из глубин жизни наших чувств… как и ощущение сверхчувственного».[81]Мнение Отто, укоренявшего религию в переживание Таинства, совпадает со взглядом Юнга:

«Идея Бога произошла от опыта нуминозного. Это было физическое переживание, мгновения охваченности, обуянности им. Рудольф Отто в своей психологии религии определил это мгновение как нуминозность, возведя это слово к латинскому numen, означающему намек или знак».[82]

Как исследователь мировых религий Отто смог увидеть универсальность человеческого переживания numinosum и нуминозных объектов. С незапамятных времен люди отмечали то «ощущение сверхчувственного», на которое ссылается Отто в своем определении. Это эмпирическая основа религий, высоких и низких, ближних и дальних. В этом отношении все равны. С этой точки зрения, Отто был апологетом религии как таковой, а не только своей родной традиции, христианства.[83]Признание универсальной ценности религиозного переживания освободило его от узких рамок ортодоксального лютеранства, и в результате он вступил в энергичный и исполненный энтузиазма диалог с представителями других религиозных сообществ, основал «Религиозную лигу человечества» и предложил создать парламент мировых религий, «состоящий из официальных представителей различных религий».[84]В немецком университете Марбурга, где он преподавал, ему пришлось заплатить высокую цену за свои либеральные взгляды – неоортодоксальные исследователи христианства и представители других течений теологии,[85]а в особенности его главный соперник Рудольф Балтманн[86]встретили его резкой и даже оскорбительной критикой и насмешками.

В то время как Отто считал, что основа всех религий едина и лежит в переживании numinosum, он придерживался взгляда, что христианская традиция предлагает высшую форму духовности, достигнутую на данный момент человечеством. Такая позиция не была необычной для признанного христианского теолога его времени, хотя сегодня она и кажется довольно провинциальной и, безусловно, больше не является «политически корректной» в либеральных религиозных кругах. Несмотря на это, весьма поучителен ход его доказательств в следующем пассаже из «Священного», который, что достаточно любопытно, предваряет некоторые аспекты юнговского толкования Библии в «Ответе Иову», осуществленного примерно тридцатью годами позже:

«Ведь Христос есть исполнение и свершение предшествующего развития, и мистическая проблема Ветхого Завета (идущая от Второисайи и Иеремии, через Иова и Псалмы) классически повторяется в жизни, муках и смерти Иисуса, становясь абсолютной – таинство невинного страдания праведника. В Книге Иова (гл. 38) предсказана Голгофа, и именно на Голгофе эта «проблема» решается, отчасти повторяя решение Иова. Но решение это, как мы видели, целиком принадлежит иррациональному, оставаясь при этом решением. Страдание праведника уже у Иова обрело смысл особого случая откровения потустороннего в непосредственной, близкой и ощутимой действительности. Крест Христов есть «исполнение» такого откровения, монограмма вечного таинства. Сплетением рационального своего значения с иррациональным, смешением откровенного с предчувствуемым сокровенным, высшей любви со страшным orge божества в Кресте христианское чувство нашло самое жизненное применение «категории священного», а тем самым и самую глубокую религиозную интуицию во всей истории религии».[87]

Здесь мы видим, как Отто использовал свою идею о нуминозном и иррациональном, чтобы изложить символическое сердце христианства.

Юнг не разделял такого типа систематизации религиозных символов и не считал, что христианские – самые высшие, хотя он и видел в кресте глубокий символ основного бремени индивидуации, то есть способности выстрадать и удержать напряжение противоположностей. Забота Юнга об исцелении и о психологическом процессе индивидуации полностью отличалась от главного центра внимания Отто, полностью сосредоточившегося на религиозных аспектах жизни и на почитании Священного. Отто лишь минимально был увлечен психологическим исцелением и терапией, а понятие психологической индивидуации не являлось предметом его размышлений. Его основной интерес заключался в описании и анализе встреч с нуминозным. Юнг, с другой стороны, был лично заинтересован явлением «Бога внутри» с чисто психологической стороны, и хотя он относился к imago Dei [88] с той же страстью и чувством непостижимости его тайны и внушающей трепет эмоциональной власти, как и Отто, он рассматривал это психологически, а не боготворя, и с осторожностью, присущей психотерапевту. Страсть к духовному, как и все страсти, может легко обернуться пафосом и крайним отчуждением от других частей Самости, как сегодня хорошо видно у религиозных фанатиков и фундаменталистов. Цель индивидуации, в отличие от религиозных исканий, – это не единение с божественным и не спасение, но скорее интеграция и целостность, выковывание из противоположностей, присущих Самости, образа единства и интеграция его в сознание.

Жаль, однако, что у Юнга не было личного контакта с Отто, чтобы они могли продолжить дискуссию. С начала 1930-х и позднее Юнг широко использовал терминологию Отто, описывая ряд психологических феноменов, большей частью тех, что имели отношение к проявлениям архетипических образов коллективного бессознательного. Потенциал для плодотворного диалога был велик, частично вследствие того, что они разделяли единую культурную и философскую основу,[89]частично потому, что оба испытывали глубокий и неизменный интерес к мировым религиозным и мистическим традициям,[90]и, прежде всего, потому что оба прислушивались к переживанию и опыту как к изначальному объекту изучения, а не как к доктрине или «вере». Их пути почти пересеклись в Асконе, в Швейцарии, во время учреждения в 1932–1933 годах конференций «Эранос», посвященных диалогу между Востоком и Западом и собиравших исследователей мирового уровня. К сожалению, Отто уже был слишком болен в то время, чтобы участвовать в первых встречах этого кружка интеллектуалов, но само название «Эранос» было предложено им основательнице этих встреч, Ольге Фрёбе-Каптейн.[91]Юнг регулярно посещал конференции «Эранос» и читал там лекции между 1930 и 1940 годами. Отто и Юнг были близкими знакомыми синолога Рихарда Вильгельма, которого Отто навещал в Китае и с которым Юнг плотно сотрудничал,[92]а также индолога Вильяма Хауэра, с которым оба порвали отношения; Отто – из-за негативных взглядов Хауэра на христианство,[93]а Юнг – вследствие крайних прогерманских и арийских политических взглядов Хауэра.[94]

Своей книгой «Священное» и использованием термина «нуминозный» для описания природы религиозного переживания Отто ввел важное психологическое измерение в научное изучение религии, даже несмотря на то, что это не являлось его изначальной целью.[95]С другой стороны, Юнг использовал терминологию Отто, чтобы подчеркнуть то, что для него являлось самым важным религиозным измерением психики, аспектом психотерапевтического процесса и процесса развития. В опубликованных работах обоих авторов есть много пересекающихся взглядов на природу нуминозного переживания, несмотря на то, что базовые точки отсчета сильно разнятся. Отто, несомненно, возражал бы против широкого использования Юнгом термина «нуминозный» для описания обширного спектра психологического опыта, тогда как он сам ограничивал его исключительно религиозным опытом.

Юнг, со своей стороны, позаимствовал и трансформировал терминологию Отто в своих собственных целях. К 1930-м годам, когда он начал использовать термин «нуминозный», работа «Священное», опубликованная в 1917 году, уже стала классической, а Юнг сильно продвинулся в своей психологической теории. Юнг без всяких усилий приравнял нуминозный опыт к манифестации бессознательных содержаний как личных комплексов, так и архетипических образов. Приведем высказывание Юнга из доклада в Цюрихе в Швейцарском правительственном технологическом институте (ЕТН) 5 мая 1934 года, вскоре после этого повторенное им в Бад Наухейме, в Германии, на седьмом Конгрессе психотерапии:

«Без сомнения, хорошо запомнится всеобщий всплеск негодования после обнародования работ Фрейда. Столь мощная реакция публичных комплексов привела к тому, что Фрейд оказался в изоляции, и это дало мощный догматический заряд ему и его школе. Все психологи-теоретики, работающие в этой области, подвергаются такому же риску, потому что затрагивают то, что напрямую связано с неподдающимися контролю силами в человеке – numinosum,[96]как их весьма удачно обозначил Рудольф Отто. Где начинается царство комплексов, там заканчивается свобода эго, поскольку комплексы являются психическими агентами, глубинная природа которых пока остается неразгаданной. Всякий раз, когда исследователь добивается успеха в продвижении к tremendum, [97] возникает общественная реакция, точно так же, как это происходит с пациентами, когда их в терапевтических целях вынуждают потревожить свои комплексы…»[98]

Из этого отрывка мы видим, что для Юнга «numinosum» и «психический tremendum» – термины, напрямую заимствованные из работ Отто, – стали означать содержимое бессознательного без дальнейшей спецификации их природы или качества. Отто, теолог, приберегал эти термины для обозначения религиозных переживаний, чьим предельным объектом считалось метафизическое (то есть Божественное), трансцендентная реальность, переданная людям посредством религиозных символов, таких, как иконы, статуи, ритуалы или звуки, относящиеся к актам богопочитания. Для Юнга, психолога, объектом нуминозного переживания было содержание бессознательной психики, которое необходимо было сделать сознательным.

Тем не менее Юнг разделял с Отто «религиозную музыкальность» (термин Макса Вебера), способность резонировать нуминозному в присутствии религиозных символов и идей. Отто писал, что такой чувствительности нельзя обучить; она должна быть пробуждена.[99]Как и в случае создания произведений искусства, некоторые люди наделены гениальностью, тогда как у других есть лишь слабые способности в этой области или их вовсе нет.[100]Юнг обладал этим даром в чрезвычайной степени. Его рассказы о первых нуминозных переживаниях появляются в нескольких работах: в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях», в «Septem Sermones ad Mortuos» и, прежде всего, в его знаменитой «Красной книге». Эти работы демонстрируют восприимчивость Юнга к нуминозному опыту – глубокую и обширную. По этой причине многие признавали в нем подлинного Homo religious. Стоит отметить, что рассказы Юнга включают и чисто «внутренние переживания», такие, как сны и видения, и изложение более экстравертного типа, подобное тому, что описывает Отто в своих письмах, процитированных выше.

Глава 3

Поиск по сайту: