АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

ПОМОГАЯ ТРАДИЦИИ В ИНДИВИДУАЦИИ

Читайте также:
  1. Боевые традиции Российских Вооруженных Сил
  2. Глава I. ДВЕ ТРАДИЦИИ
  3. ДВОЯКОЕ ДВИЖЕНИЕ ИНДИВИДУАЦИИ
  4. Исторические традиции декоративной обработки кожи
  5. Какие культурные традиции используются в ДОУ педагогическим коллективом? Васильева Надежда
  6. Кришнаизм и другие традиции индуизма
  7. Некоторой традиции присущи желательные или нежелательные свойства только при сравнении ее с другой традицией
  8. ОБРЕТЕНИЕ ПРОСТРАНСТВА ДЛЯ ИНДИВИДУАЦИИ
  9. Отечественные традиции в социологии города
  10. Парни переглянулись, потом Антон догадался подать мне руку помогая преодолеть последние несколько ступеней.
  11. ПОМОГАЯ ДРУГИМ, ПОМОГАЕМ СЕБЕ

 

Христианство перевернуло страницу третьего тысячелетия, и все больше и больше становится очевидным, что его символическое ядро претерпевает глубокую трансформацию. Начинают появляться новые образы Бога, включающие Женственность, в некоторых церковных молитвах употребляется язык, отражающий половые различия, и проявляется новое ощущение значения фразы «Бог за работой в истории».[172]Однако еще остаются неразрешенными вопросы огромной важности. Являются ли эти символы лишь произвольно выбранными, или они долговременны и подлинны? Куда идет традиция? Что на самом деле означают эти изменения? И как может человек, которому эта религиозная традиция не безразлична, помочь ей продвинуться дальше?

В этой главе я рассмотрю вопрос о том, как человек может помочь религиозной традиции индивидуироваться. Для этого я сделаю обзор поздних размышлений Юнга и некоторых его визионерских опытов. Совершенно очевидно, что в последние десятилетия своей жизни Юнг активно и неустанно задавался вопросом о потенциале дальнейшей эволюции христианской доктрины и символики. Он обсуждал эти вопросы на интеллектуальном уровне в таких работах как «Эон» и «Ответ Иову», но он обращался к ним также всем своим существом более непосредственными и личными способами. Его собственные психические процессы были глубоко вовлечены в дилемму современного христианства, ведь он был свидетелем духовных конфликтов своего отца-пастора.[173]Установка, которую он выработал по отношению к христианству во взрослой жизни, – это отношение терапевта к пациенту,[174]и как терапевт, глубоко захваченный страданиями своего пациента и берущий эти страдания на себя, чтобы исцелить,[175]Юнг вобрал в себя конфликты христианства и искал решения в ответах, которые давала его психика. Его размышления и переживания могут быть полезны для ищущих путь в дальнейшей эволюции христианства в XXI столетии.

Один из самых великих вкладов Юнга в современное сознание – это открытие, или, скорее, научное переоткрытие, того, что «нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий – часть континента…», как выразил эту мысль Джон Донн в XVII веке. Великое значение этого открытия – в его потенциале к преодолению проблемы морального разложения и изоляции, от которых страдает так много современных людей. Юнговская концепция коллективного бессознательного выдвигает идею о взаимосвязанности людей. Это важный элемент в растущем повсеместно осознании проявляющегося потенциала глобального сознания и новой формы духовности, которая будет всеобъемлющей. И каждый человек может внести в это свой вклад. Излагая концепцию коллективного бессознательного, Юнг утверждает не только, что все люди глубоко связаны друг с другом, но и то, что ни одно индивидуальное переживание не является абсолютно идиосинкратическим, отдельным от судьбы остальных. Концепция работает в обоих направлениях: индивиды соединены с целой группой или сообществом а на деле – со всем человечеством, вместе с тем на целое влияют отдельные индивиды.

Стало быть, глубокие внутренние переживания человека оказываются не только личными, часто их значение простирается гораздо дальше. То, что воспринимается как очень личный опыт, иногда отражается в переживаниях многих других, а может быть, до определенной степени и всего человечества, но мы по большей части не осознаем этих связей.

То, что один человек получает от нуминозного переживания встречи с архетипическим образом, стало быть, тоже может иметь ценность и для более широкого круга людей. Практически мы начинаем рефлексировать или интерпретировать из непосредственных и личных соображений, но в случае с архетипическими образами горизонт значения не должен быть ограничен личной психологией, даже если человек говорит о чем-то эфемерном и, на первый взгляд, таком уникальном и характерном лишь для него, как сон или видение. Религиозные переживания отдельного человека могут иметь значение для развивающейся доктринальной образности, а она, как мы знаем, оказывает широкое и глубокое влияние на коллективное сознание. В случае универсальной религии, такой как христианство, это влияние распространяется на все человечество.

Мои нынешние размышления базируются на исходной предпосылке о том, что сильные впечатления, архетипические по своей природе, испытанные Юнгом, значимы не только для него, но и для всех. Сходным образом то, что происходит с нами, значимо не только для каждого из нас индивидуально. Возможен эффект расходящихся кругов от брошенного в воду камня. Более широкое сообщество может получить от этого пользу, а иногда просто нуждается в предупреждении об опасности. Часто подобные сигналы трансцендентного,[176]дающиеся непритязательному и скромному человеку, живущему изолированно, могут помочь большому сообществу на пути индивидуации. Сообщество, на которое я ссылаюсь в этой главе, – это современная христианская церковь.

В «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях» Юнг утверждает, что многие из его ранних проблем, сомнений и борьбы с Богом и христианскими верованиями уходили истоками в его семью и тот исторический период культуры, который контейнировала его семья.[177]Еще совсем молодым человеком он уже сталкивался с духовными и религиозными проблемами, с которыми имели дело и его отец, и его дядья-пасторы, которых было шестеро, а также его учителя и в более широком охвате – швейцарский и европейский культурные миры. Это не было характерно для предыдущего поколения, когда дед Юнга, ведущий протестантский священник Базеля Сэмюэл Прайсверк, мог с убежденностью верить в то, что языком небес был еврейский и что второе пришествие произойдет, когда евреи вернутся в Палестину.[178]Отец Юнга, Пауль, принадлежал к переходному поколению между традицией и современностью и был, по мнению его сына, сокрушен неистовым конфликтом между наукой и религией. В собственном случае Юнга очевидно, что одним из ключевых конфликтов раннего периода его жизни был религиозный.

Его знаменитую фантазию о Боге, испражняющемся на Базельский собор, нужно поместить в этот контекст. История эта известна. Двенадцатилетним мальчиком Юнг однажды вышел из школы и посмотрел вверх на прекрасный, сияющий Базельский собор. Над церковью, местом профессионального служения его дедушки, Сэмюэля Прайсверка, он вообразил Бога, восседающего на троне. В этот момент все казалось прекрасным в мире. Однако внезапно он был захвачен вызывающим слабость предчувствием, что сейчас случится нечто ужасное. Он не мог позволить себе продолжить фантазию и ринулся домой, где в течение трех дней пытался контролировать ум и не допустить недозволенных мыслей. Наконец, он сдался:

 

«Я собрал всю свою храбрость, как если бы вдруг решился немедленно прыгнуть в адское пламя, и дал мысли возможность появиться. Я увидел перед собой кафедральный собор, голубое небо. Бог сидит на своем золотом троне, высоко над миром – и из-под трона кусок кала падает на сверкающую новую крышу собора, пробивает ее, все рушится, стены собора разламываются на куски».[179]

 

Завершение фантазии принесло облегчение и чувство благодати. Он помыслил невыносимую мысль и почувствовал, что сам Бог хотел, чтобы он додумал ее. Другими словами, он завершил архетипическую историю, рисующую Бога разрушающим свой собственный храм.

Многие комментаторы размышляли о личных мотивах, лежащих за этой враждебной фантазией, и я вовсе не пошел бы по ложному следу, задавшись целью понять семейную динамику ранних лет Юнга. Однако такой подход упускает нечто большее, а именно, что подобная фантазия отражает шаткость традиционного религиозного контейнера и радикальное изменение образа Бога, выразившееся в религиозной мысли и размышлениях современников на эту тему. Можно заметить, что Ницше, также живший в Базеле в конце XIX века, почти в тот же исторический момент заявил, что «Бог умер», подразумевая под этим, что христианство и его основной миф были сокрушены. И верно: для современных мужчин и женщин сверкающая золотая структура верований и доктрин, символизировавшая изначально чистую и незапятнанную религиозную традицию, ныне сокрушена. Успокоительный комфорт приобщенности к нетронутой христианской традиции более недоступен, а Бог, рассматриваемый как исполненный любви правитель человеческой истории, оказался опасным и деструктивным, или не заботливым.[180]Это маркер сдвига в индивидуации, который я называл separatio. Такое случается, когда человек покидает безопасную гавань контейнированности и идентичности, а также когда традиция, подобная христианству, подвергается сходному кризису. Что следует за этим? Период лиминальности, время неопределенности и замешательства, когда новые возможные образы проявляются из коллективного бессознательного и могут служить символами, ведущими к новой интеграции.

По мере того как Юнг становился старше и задумывался о религиозных и теологических материях на высшем уровне когнитивной утонченности, он анализировал современную религиозную проблему, оперируя сходными, но менее метафорическими терминами. Современная личность, как он обнаружил, лишена мифа. В центре психики, раньше занятом традиционным образом Божиим, ныне пустое место.[181]Традиционные религиозные символы больше не опосредуют трансцендентные факторы, как когда-то; они больше не являются живыми. Вывод: традиционные религии более не определяют души современных мужчин и женщин. Религиозное воображение не поспевает за быстрыми изменениями в человеческой культуре, произошедшими за последние несколько столетий, что сформировало современную сцену действия, на которой люди больше не умеют воображать Бога. Современная культура (то есть рациональная, инструментальная, эгоцентричная) не предлагает людям методов вновь вообразить и воспринять Бога.

Есть много объяснений тому, как произошло это разрушение религиозной установки и ее коллективного выражения в христианстве: Реформация нанесла ей удар; затем Просвещение нанесло ей удар; наука нанесла ей удар. Более психологический взгляд говорит, что сознание просто переросло ее. Критичное число людей достигло той точки созревания сознания, за которой традиционные истории о Боге, включая даже наиболее возвышенные и мудрые доктрины, стали казаться детскими и, по большей части, рожденными страхом и зависимостью. Этот рост человеческого сознания подспудно лежит за очевидными историческими феноменами: религиозной реформацией, экономической и классовой трансформацией, когнитивной революцией. Если мы проследим за мыслью детской фантазии Юнга, то увидим, что сам Бог сокрушил собор, разрушив контейнер, в котором его образ веками находил пристанище и почитание. Мыслить подобным образом значит начать создание нового теологического образа.

Что же происходит, когда Бог сам сокрушает свой контейнер и свои образы? Хотя это выглядит катастрофично, это одновременно подготавливает путь для нового религиозного события. Бог, когда-то безопасно содержавшийся в сундуке доктрины, больше не там. Другими словами, проекция переноса разбита. Когда человеческое описание характера Бога является в качестве продукта психологической проекции, Бог больше не является узником ортодоксии и традиции. На мгновение все определения Бога – как отца, судии, царя, творца, и т. д. – должны быть отложены в сторону, а Бог остается свободным и неограниченным, над церковью и храмом, не стесненный провинциальными и направленными на себя родовыми обязательствами.

Изучение и должная оценка мировых религий, предпринятая такими выдающимися мыслителями, как Рудольф Отто, Рихард Вильгельм и Мирча Элиаде, продвинули осознание мировой религиозной феноменологии и нанесли фатальный удар благополучной жизни любого рода религиозной ортодоксии. Отныне широко распространенное и все еще растущее осознание того, что другие народы и племена тоже обладают подлинными религиями, нанесло глубокую нарциссическую рану, а также подняло уровень сознания. Пока человек мог с интеллектуальной честностью и подлинной целостностью произносить фразы типа: «Да, у них есть религиозные практики, но они не ведают единого истинного Бога, как мы»; «Да, они подошли близко и искренне старались, но несчастные невежественные и отсталые люди не смогут достичь этого, если только мы не научим их читать нашу Библию», – можно было сохранять иллюзию переноса, что Бог – наш Отец, у него нет иных детей, кроме нас. Однако в наше время сознание сдвинулось к точке, в которой такой провинциальный трайбализм в религии больше не соотносится с благим сознанием. Сейчас в нем можно увидеть разве что просто вполне незатейливо «спрятанную в песок голову».

Сон нашего современника иллюстрирует подобное понимание:

 

«Я, мои близкие и мой отец узнают, что распускаются слухи о том, что раньше отец уже был женат. Он сомневается, реагировать ли на них, а затем резко меняется и начинает дразнить нас, говоря, что не только бывал уже неоднократно женат, но что у него есть другие дети и другие семьи. Мы не можем в это поверить! Мы в шоке. Я спрашиваю его, но он больше вовсе не похож на моего отца. Я чувствую, что он предал нас, вел тайную жизнь и вовсе не был тем, кем я его считал. Я невероятно расстроен, зол, обижен и беспокоюсь о том, что те, другие дети, будут претендовать на свою долю наследства, когда отец умрет. Я не хочу делиться, и я боюсь, что потеряю то, что предназначено мне».

 

Наряду с личным смыслом этого сна для сновидца, есть в нем и то, что выходит за рамки личной психологии. Бог, сокрушающий Базельский собор в фантазии Юнга, и сон этого человека – и тот, и другой указывают на Бога-предателя, не соответствующего своему характеру, больше вовсе не являющегося фигурой «хорошего отца» и совершенно свободного от всяких условностей.

Осведомленность о том, что узкая, ригидная религиозная ортодоксия более неистинна и неприемлема, пронизывает современную культуру и сознание, особенно в плюралистическом обществе. Конечно же, такие элементы продолжают существовать во всех мировых религиях, и в самом деле по всему миру фундаментализм вновь возрождается, в то время как культурная модернизация распространилась по планете, а глобализация все больше угрожает традиционным обычаям и привычкам. Но современные средства коммуникации, доступные практически повсеместно, вкупе с изложениями различных религиозных и теологических точек зрения в школах и библиотеках плюс постоянный доступ к антропологическим исследованиям и находкам при современном образовании делают почти невозможным сохранение таких допущений без значительного расщепления психики. Опыт и мысли Юнга указывают на понимание Бога как психологического образа, не связанного с прежней проекцией. Такие теологи, как Пауль Тиллих, говоривший о Боге за пределами образа Божьего, выразили подобную точку зрения в теологических терминах.[182]

Современное разрешение позитивного переноса на Бога патриархального образа Великого Отца и последующий или сопутствующий этому психологический конфликт, встающий перед многими людьми, пытающимися сохранить веру в образы традиционного христианства, сказался на том, что Юнг назвал «современным человеком в поисках души».[183]Результатом ухода в прошлое традиционной системы верований оказалось современное переживание пустоты и отсутствия близкого родства с универсумом. Утеряно ощущение комфорта, сопровождавшее веру в то, что ты любим и облагодетельствован Богом, привязан к нему священным заветом через жертвоприношение Его Сына за человеческие грехи, искупленные верой и убежденностью в Его спасительное Милосердие. Сегодня люди все еще рождаются и часто проходят инициацию в традиционной религии, будь то христианство или иудаизм, но обычно воспринимают это как дань традиции или убеждениям, не слишком серьезно воспринимая вероучения, ритуалы и молитвы. Даже те, кто еще считает себя религиозными и признающими религиозные праздники, производя специальные благочестивые акты, интеллектуально не привержены традиционной вере, которую соблюдают. Они понимают, что Бога не волнует, баптист ты или буддист, а практика соблюдается по обычаю или из верности родителям, или из тоски по прошлому.

Этот так называемый «современный человек» развил несколько стратегий для удовлетворения духовных потребностей, глубоко ему присущих, несмотря на рациональность, секулярность и просвещение. Некоторые, подыскивая подходящее, удовлетворяются синкретизмом нового времени: немного дзена, немного суфизма, по кусочку из символизма И-Цзин, астрологии и Таро, из других несопоставимых друг с другом традиций – все это смешивается по индивидуальному рецепту. Проблема такого выбора заключается в том, что каждая из этих религиозных дорог обладает долгой собственной историей, а традиции, которые они представляют, содержат в себе мириады собственных догматических образов. Можно с величайшим успехом изучать все эти религиозные традиции, но как только сознание выходит за пределы представления о конкретной проекции Бога, человек не способен присоединиться к этим практикам с достаточно глубокой убежденностью. Так что проблема – с верой как таковой, а не с содержанием. Процесс индивидуации, как только достигает уровня сознания, признающего психическую реальность, не может обратиться вспять и вернуться к конкретной вере в мифологические образы. В лучшем случае он может принять образы как правомерные символы для традиционных народов, но для современной личности они – только объекты изучения или любопытства.

Другие стратегии взаимодействия с пустым центром тоже были широко доступны и получали поддержку: непоколебимый атеизм с прослойкой сочувственного гуманизма, столь привлекательный для академически настроенных людей; различные политические идеологии, такие как коммунизм и фашизм, хоть и вышедшие нынче из моды; решительный и скрипучий фундаментализм, что сегодня цветет по всему миру; или регрессия к ленивому безмятежному религиозному консерватизму. Все это я не собираюсь обсуждать здесь более подробно, а обращусь к другому, связанному с этим вопросу: может быть, для христианства как для религиозной традиции существует некий путь трансформации своих паттернов и встречи с требованиями современного сознания, которое больше не может поддерживать перенос на Бога, сокрушившего собственный храм? Может ли здесь быть новый синтез (coniunctio), который продвинул бы традицию вперед, а не просто оставил бы ее позади как вышедший из моды реликт допсихологического прошлого?

А теперь я рассмотрю видение Юнга поздних его лет как предложение пути христианству, предложение встретиться с настоящим и будущим. Жизнь Юнга глубоко ориентирована на религиозный опыт и мышление. В книге «Трактовка Юнгом христианства» я пытаюсь показать, как и почему Юнг был столь поглощен христианством. Я не верю в то, что он был «пророком, посещаемым привидениями»,[184]готовым прочитать новое евангелие христианам или вообще современникам, но я думаю, что он был глубоко и лично вовлечен в проблемы, встающие перед христианством в нынешние времена. Для него это было во многом похоже на то состояние, которое в психотерапии испытывает врач, вовлекаясь в психический материал пациента. Психика врача откликается на страдания пациента, и, считывая этот отклик (то есть используя контрперенос), врач превращает свои внутренние реакции в путеводный инструмент целительного процесса пациента. Сны, фантазии, мысли и чувства врача о пациенте, развиваясь в присутствии пациента и в сфере взаимности, возникающей между ними, обладают мощным порождающим эффектом в целительном процессе.

Я утверждаю, что Юнг был вовлечен именно в такого рода активность во взаимоотношениях с христианством, которое стало его «пациентом», а сны и другие бессознательные продукты его поздних лет жизни во многом имели отношение к этому пациенту. Именно в свете этого мне хотелось бы рассмотреть значительное видение, которое он испытал в 1939 году в возрасте около шестидесяти пяти лет. Он описывает это видение в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях»:

 

«В 1939 году я провел семинар по «Spiritual Exercises» Игнатия Лойолы. Тогда же я собирал материалы для «Психологии и алхимии». Однажды ночью я проснулся и увидел в изножье кровати распятие, которое ярко светилось; оно было не вполне натуральных размеров, но очень отчетливое, причем тело Христа было как бы из зеленоватого золота. Видение казалось мне удивительно прекрасным и в то же время пугающим, хотя видение само по себе – для меня дело обычное, я довольно часто вижу живые и яркие образы, как это бывает в гипнотическом состоянии… Я тогда размышлял над «Anima Christi», одной из медитаций в «Spiritual Exercises». Видение явилось будто для того, чтобы напомнить мне, что я забыл об аналогиях aurum non vulge (необычное золото) и viriditas (зеленое). Когдя я понял, что мое видение было связано с основными символами алхимии и что мне явился в некотором роде Христос алхимиков, я даже несколько успокоился.

Зеленое золото – это творческое начало, которое алхимики находили не только у человека, но и в неорганической природе. Оно для них было выражением anima mundi, мировой души, или filius macrocosmi – Антропоса, сотворившего весь мир. Этим духом наполнена даже неорганическая материя, он присутствует в металлах и камнях. Таким образом, мое видение соединило образ Христа и его материальный аналог, filius macrocosmi. Если бы не зеленое золото, столь поразившее меня, то я был бы готов предположить, что в моем представлении о христианстве не достает чего-то существенного, или, другими словами, мой устоявшийся образ Христа страдает некоторой неполнотой, и что мне предстоит восполнить этот недостаток. Однако указание на металл выдает очевидную алхимическую природу образа Христа в моем сне как некого соединения живого и духовного с мертвой материей».[185]

 

Мои комментарии к этому видению сведутся, я надеюсь, к точке возможной трансформации внутри христианства. Первый комментарий имеет отношение к самому Юнгу. Наиболее вероятно, что сознание Юнга шестидесяти пяти лет далеко превосходило пределы потребности в Боге переноса. Можно, конечно, и обмануться, но я думаю, что вполне оправданно будет сказать, что Юнг, по крайней мере, далеко превзошел потребность в переносном объекте в форме родовой доктрины Бога. Так что утверждение, которое я хочу здесь сделать, заключается в следующем: это религия и религиозное переживание за пределами личных потребностей переноса. Это важно, потому что существует широко распространенный аналитический взгляд на то, что как только потребность переноса «проанализирована» и «проработана», религия теряет raison d'etre [186] и становится несостоятельной.[187]Она больше не может существовать, потому что психологическая причина ее существования разрушена. Юнг не согласен с этим и доказывает, что есть нечто наподобие религиозного «инстинкта», что религия является сущностно (то есть архетипически) человеческой, а не базируется на неразрешенных детских потребностях и на навязчивом повторении. И не существует возможного конца символической жизни и символических переживаний, поскольку бессознательное неисчерпаемо. Стало быть, еще более важный смысл заключается в том, что религия – все еще живая возможность для современных мужчин и женщин даже после того, как они проанализируют перенос, переживут потребность в «родителе на небесах» и поймут психологическое значение традиционных религиозных символов.

Второй момент вытекает из наблюдения о том, что в свои поздние годы, после шестидесяти пяти и приблизительно во время этого видения, Юнг начал интенсивно заниматься изучением и, как я это назвал, «терапией» своей религиозной традиции. В течение многих лет он изучал тексты ведущих мировых религий и большинства еретических ответвлений; он глубоко погружался в гностицизм и алхимию; он тщательно исследовал такие отдаленные религиозные источники, как «Тибетская книга мертвых» и «И-Цзин»; он посещал американский индейцев, африканцев на горе Элгон, мавров и восточных индийцев; он изучал антропологию. Сейчас, в возрасте за шестьдесят, он возвращается к христианству, с которого начинал, и этой работе он посвятил последние два десятилетия своей жизни. Это возвращение к тому, что он отверг ранее, к традиции, для того чтобы дать возможность психике активироваться и по-новому откликнуться на нее – важный факт для нахождения в этой связи потенциальной ценности данного видения для трансформации христианства. Трансформация и дальнейшая индивидуация христианства потребует от современной психики вобрать в себя традиционные образы и доктрины, а затем откликнуться на них новыми символами.

Третий момент принадлежит природе откровения. Монотеистические традиции зафиксировали откровения в прошлом: «Наши отцы говорили…» После того, как слова авторитетных фигур были записаны и кодифицированы, традиции оставалось лишь добавлять комментарии и пояснения. До некоторого предела возможно и дальнейшее расширение доктрины, но не может быть никаких новых откровений, которые сравнились бы со старыми. С точки зрения традиции, разумеется, такого рода меры предосторожности необходимы, иначе любой мог бы говорить с авторитетностью Отцов. У каждого свое мнение, сон или видение, и какофония голосов скоро окажется оглушительной. Этот страх открыть двери новому откровению – коллективный эквивалент барьера вытеснения в индивидуальной психике. И так же, как происходит в индивидуальном анализе, терапия христианства, осуществляемая Юнгом, разрушает барьер вытеснения и позволяет бессознательному говорить снова, как когда-то, в былые времена.

Открытость Юнга откровению, однако, не означает простой готовности принимать за ценные любые понятия или образы, которые могут промелькнуть в сознании. Эти психические содержания должны быть проинтерпретированы; их значение не самоочевидно. А интерпретация – это одновременно и навык, и искусство. Одно очевидно: не может быть удовлетворительной интерпретация без некой отсылки к прошлому, к традиции, к «комплексам». В отношении юнговского видения зеленого Христа можно увидеть, что сначала он проверил свою интерпретацию по отношению к собственной личной психологии и ее достижениям; затем он соотнес этот образ с тем, что он изучал в недавнем прошлом, и с тем, чем было занято его сознание; наконец, что для наших целей самое важное, он поместил свой психический образ, свое откровение в контекст традиции мысли и доктрины, к которой с наибольшей глубиной этот образ принадлежит, а именно – в христианскую традицию с ее хронической привычкой отщеплять мир духа от мира материи. Психический образ интерпретируется как целительный символ для наиболее значимого расщепления в христианской традиции, расщепления на дух и материю. Естественно, Юнг-человек был подвержен этому расщеплению так же, как все мы, наследники той же самой духовной традиции, так что символ был особым и целительным для него, но также и для более широкой традиции, которую он изучал и в которой жил.

Три этих соображения ставят вопрос о «полномочиях» Юнга. Хочется знать больше о сновидце или визионере, претендующем на статус авторитетного источника откровений. Юнг личностно был выше потребности в Боге переноса; он искренне был вовлечен в традицию, вернувшись к ней после долгого периода отрицания; и он был способен различить личные темы и темы символические, общие.

А что же об актуальном содержании видения? Я буду следовать за мыслью Юнга и ассоциациями с алхимией. Христос из зеленого золота на кресте в изножий его постели – это традиционный христианский символ с той разницей, что это образ filius philosophorum [188] алхимиков, однако эта фигура ассимилирована или приняла форму Христа христианской традиции. Кто же эта фигура, этот filius philosophorum? Он – сын Матери, материи, в противоположении сыну Отца, духа. Образ олицетворяет ответ бессознательного сознательной установке христианского консенсуса. Христианская традиция выражает себя через патриархальные ценности и паттерны мышления. Это символизировано Троицей, исключающей из доктрины о Боге материю, землю, женственное, хтоническое, темное, инстинктивное и телесное. Filius philisophorum, с другой стороны, олицетворяет компенсаторный ответ психики на патриархальное развитие последних двух тысячелетий. В своей более распространенной форме он – двойной Меркурий, весьма проблематичный агент, дух земли и бессознательного, инстинктивности и импульса, плутовства и обмана.

Этот Меркурий – уж точно тот, кого не связать и не заставить исполнять обязательства, не распять на кресте во имя спасения кого бы то ни было. Если уж он и есть кто-нибудь, так избалованный маменькин сынок, второй сын, вольный дух отверженной матери, которого не укротит и не пленит ни одна авторитарная структура. В христианской иконографии и доктрине он приравнивался к Дьяволу.

Извечной заботой алхимиков было искупить этот дух, привнести его в сознание и удержать его там. Это потребовало бы нарушения запрета, наложенного патриархальным христианством на материю, тело, природу и инстинкт. Интуитивно они понимали, что тело и природа вовсе не столь уж испорченны и злотворны, но что скорее в них содержится искра божественного, частица Бога, и эту ценность надо высвободить вновь. Она появится в виде золота, на которое проецировалось ядро божественной субстанции в материи. На психологическом уровне Юнг чувствовал обязанность поднять то сокровище, что было заключено в бессознательном, вытесненное традицией, которое бы вело к личному переживанию Бога внутри, к прозрению Самости.

Эта нуминозность внутри, искра золота внутри материального и природного царства, и появляется в юнговском видении зеленого Христа. Это видение было откликом бессознательного на юнговскую шаманскую инкубацию проблем христианства. Filius philisophorum, дитя природы, но в образе сына Небесного Отца, сходным образом жертвовал собой на кресте целостности. Это – знак, символ появившейся, наконец возможности сотрудничества природы, с иудео-христианской линией развития: бессознательное может выказать готовность быть заодно, если ему воздают должное.

Для Юнга видение зеленого Христа символизировало исцеление расщепления между духом и материей, мучившее его в жизни, как мучило оно его отца и других христианских предков. В этом видении дух природы и сын Небесного Отца сведены воедино в образе. Отец и Мать объединены и сотрудничают.

Однако для того, чтобы добраться до этой точки, Юнгу пришлось выстрадать все искушения современности: собор был разрушен; он испытал разочарование в традиционных образах и понимании Бога; и он должен был созреть, чтобы перерасти потребность в Боге переноса традиционного христианства. Но он пошел еще дальше, и по этой причине мы должны считать его постмодернистом. После раскрытия себя хаосу бессознательного и после многих лет топтания во тьме в поисках нового центра религиозного существования Юнг нашел его. И это вывело его за пределы пустоши современности. Одна из точек разрешения явилась к нему в фигуре зеленого Христа, возврата традиционного образа, но несущего в себе существенное различие: фигура была из зеленого золота; это был сын природы.

Если мы рассматриваем жизнь Юнга как имеющую коллективное значение, мы должны сейчас задаться вопросом: какое возможное терапевтическое значение для христианства заключено в том решении, которое Юнг нашел для проблемы современности? Чем панацея, найденная этим доктором, будет полезна его пациенту, христианству? Какой вклад может сделать индивидуация, осуществленная Юнгом, в исцеление христианства и его эволюцию к еще большей индивидуации? Опираясь на предпосылку о том, что человек – не остров, я думаю, что мы, по крайней мере, можем скромно сказать, что путь, которым Юнг разрешил проблему современности и традиционной религии, может указывать на возможные пути для других. Но помимо этого, видим ли мы, как может выиграть от этого сама христианская традиция? Если бы христианская традиция смотрела на Юнга как на возможного целителя своих недугов, смогла бы она найти в нем что-то, что стимулировало бы процессы трансформации? Позвольте мне поразмышлять и пофантазировать немного.

Если мы персонифицируем христианство и вообразим его как пациента, нуждающегося во внутреннем исцелении для того, чтобы преодолеть застарелые расщепления и подготовиться к следующей фазе своего развития, я думаю, он выйдет от доктора Юнга с ясным посланием, проговоренным или оставшимся неозвученным. Послание христианству будет таково: «Откройся бессознательному. Почитай сны. Позволь бессознательному сокрушить собор и показать тебе больший образ Бога, ибо твой Бог слишком мал и слишком скован догматами и привычками. Признай, что твой трайбализм базируется на желании и проекции и чрезвычайно искажен, не имея ничего или почти ничего общего с реальностью. Позволь себе считать и все остальные пути к Богу равноценно значимыми и законными, возможно, в равной степени фанатичными и ограниченными, но не забывай свою историю и не думай, что другие традиции смогут вызволить тебя из беды, если ты почерпнешь из них несколько новых идей. Вместо того сосредоточься на собственных символах и на собственной истории и позволь своему бессознательному ответить, веря в то, что Бог, открывший себя вначале, откликнется символами трансформации и обновления. Но ты должен быть подготовлен к тому, чтобы взять на себя ответственность за эти новые откровения, испытать их своими лучшими способами интерпретации и распознавания, не в соответствии с тем, что ты уже знал, но в соответствии с тем, что тебе, как ты знаешь, нужно, но еще не найдено. Будь готов удивляться. И прежде всего, будь готов позволить Богу быть целостным. Это великий риск, но жизнь твоя зависит от этого».

 

Глава 8


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.008 сек.)