|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
САТИН И БАРОН - БЫВШИЕ ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЕ ЛЮДИ
А оно как зарычит! Как ногами застучит! Да как вскочит со скамейки, Да по-русски закричит... Даниил Хармс Среда обитания жителей костылевской ночлежки обозначена автором достаточно точно: дно, И даже несколько глубже, чем дно. К ним еще надо спуститься. Максим Горький, подчиняясь законам собственной эстетики, с присущим ему максимализмом создал галерею типических персонажей, наделил их именами и кличками, научил разговаривать и поселил в аду. Вот типичный вор, типичный пропойца-рабочий, типичный мироед и типичный бывший интеллигентный человек. Таковых в пьесе трое. Актер - из актеров, Барон - из аристократов и, наконец, Сатин - из разночинцев. Однако нищета - великий уравнитель, всех подстригла, всех подравняла, построила, “все черненькие, все - прыгают”. Однако только два последних образа имеют в себе тенденцию внутреннего развития. Благодаря старцу-страннику Луке, они оживают, начинают шевелиться, мыслить, двигаться. Только векторы их движений направлены в противоположные стороны. Сатин в момент своего появления косноязычен, временами просто рычит, как зверь. Но знает умные слова. Например: “органон” или - “си-камбр” (надо полагать - каламбур). Уже в первом акте способен произносить афоризмы: “Труд - удовольствие, жизнь - хороша!” - и ругает Актера Сарданапалом. Сразу заметно, что очень начитан. И Луке признается, что из телеграфистов. А в тюрьму сел, вступившись за честь сестры. Убил обидчика. Барон другой, не похож на Сатина, не так умен и образован. Судя по всему - типичный оборванец, но твердит о вельможном семействе: “...Вояки!...выходцы из Франции... Богатство... сотни крепостных... лошади... повара”. Местами, и очень сильно, этот бред напоминает безумное вранье Хлестакова: “десятки лакеев... старая фамилия”. Однако это может быть и правда. Часто на дно океана опускаются корабли, груженные золотом. Но обитателю дна по сути все безразлично. Сатин старше Барона лет на семь. Он хорошо и умно говорит в конце пьесы. У Барона нет связи в мыслях. И сами мысли куцые, короткие. Между ними прорехи. Речь Сатина гладкая, а ночью. когда напивается, и в отсутствие Луки, говорит монологи. На что Барон меланхолически замечает: “Ты всегда добрый, когда выпьешь... И умный...” За это Сатин говорит ему знаменитый.монолог о человеке, о том, что “это - звучит гордо”, что он выше сытости, что рождается для лучшего. Сатин - игрок, карточный шулер. Когда-нибудь его побьют до смерти. Он это знает. Но смерти не боится. Не боится он и жизни. Старец Лука это замечает: “Легко ты жизнь переносишь!” У Барона нет сатинской ясности. Он признается, что трусит, боится будущего. Он жалуется на туман в голове “с той поры, как помнит себя, то есть всю жизнь. У него все существование дрянь и туман, и дела и мысли - сплошные куцые обрывки. То десятки лакеев, то какой-то серый пиджак, то деньги казенные растратил... тюрьма”. Нет у человека прошлого, значит, нет и будущего. Барон не способен к высокому. Он и Луку не понимает. “Старик - шарлатан, - твердит он телеграфным своим языком, - старик - глуп”. В Бароне и гордости нет человеческой. Он перед Васькой Пеплом готов собакой лаять и на четвереньках ходить. А все оттого, что прекрасно знает свое место. В этом ему нельзя отказать. Сатин другой. Ему предложи полаять - он глотку перегрызет. Он все потерял: имя, работу - не потерял одного: ощущения ценности свободы. Он независим от обстоятельств... Ему легко. Он умеет смеяться. Он Барону пеняет: “Образованный человек, а карту передернуть не можете”... Сам передергивает постоянно. Но получается плохо, потому-то бьют часто и часто продувается в прах. И все-таки именно ему дарит Горький замечательную фразу, которую Сатин произносят, как тост, стоя: “Хорошо это... чувствовать себя человеком!..” Он имеет энергию жизни, энергию надежды. Барон все потерял. Возможно, он предел распада и разрушения личности. Он ближе всех к смерти. Недаром именно он сообщает: “На пустыре... там... Актер... удавился!” Образы Сатина и Барона знаковые в пьесе. Горький развел их на полюса. Несмотря на внешнюю их близость, они - антиподы. Сатин устремлен вверх. Он имеет надежду вынырнуть, он - личность. В нем живет острое чувство собственного достоинства и свободы. В Бароне ничего не живет. В нем все выгорело. Образы Сатина и Барона очень важны. Они создают напряженность, особое поле, которое возникает между этими людьми. Благодаря их внутреннему противостоянию в пьесе образуется своеобразное игровое пространство, где реализуют себя остальные персонажи.
На наш взгляд, именно с этой стороны следует начать, безусловно, проверяя знание учащимися текста пьесы, понимание ими философско-этической проблематики, изобилия конфликтов, споров, деклараций, вызванных явлением в ночлежку Луки и его невольным духовно-нравственным «врачеванием» ее обитателей. Мир пьесы «На дне» - это мир, как говорят, комбинаторный, а по характеру своей архитектоники пьеса принадлежит к драматургии центробежной, растекающейся композиции. Ее можно назвать, как и другие пьесы Горького («Дачники», «Егор Булычев и другие»), «сценами». Но при всей этой комбинаторности, даже «лабиринтности» построения и «неохваченности» всех персонажей единым сюжетом, каждый из персонажей предельно выразителен благодаря языку. Нет афоризмов вообще, нельзя сказать, что это Горький в пьесе вещает: «В карете прошлого - никуда не уедешь» и т. п. Ведь афоризмы или складные речи в рифму картузника Бубнова («Такое житье, что, как поутру встал, так и за вытье», «Люди все живут... как щепки по реке плывут» и т. п.) отличаются от не менее фигурных речей того же Луки («Есть - люди, а есть иные - и человеки»; «Во что веришь, то и есть»). И тем более отличаются они от громокипящих слов Сатина: последние связаны с культом человека-творца, с важной для Горького идеей центрального места в мире необыкновенного, «космократического» человека. Всмотритесь внимательно в сборный пункт сирот, горемык, маргиналов (людей с обочины жизни), собранных на тесную площадку подвала-пещеры в первом акте. Или в «пустырь» - «засоренное разным хламом и заросшее бурьяном дворовое место» - в акте третьем. Вы сделаете любопытное открытие: эта площадка, в сущности, разбита на ячейки, на микропространства, норы, в которых раздельно и даже отчужденно живут «бывшие» люди, лишенные дела, прошлого, живут со своей бедой, даже близкой к трагедии. Вот комната за тонкой перегородкой, в которой живет вор Васька Пепел, продающий ворованное хозяину ночлежки Костылеву, бывший любовник его жены Василисы, мечтающий уйти отсюда с Натальей, сестрой хозяйки. Треугольник Пепел - Василиса - Наталья имеет в пьесе самостоятельное значение. Но при всем драматизме борьбы в рамках его - Василиса подстрекает Пепла на расправу с мужем, лукаво обещает одарить его деньгами - для многих других обитателей ночлежки исход этой борьбы не столь важен. Своя драма - несчастно прожитая жизнь, умирание в подвале - связывает Анну и слесаря Клеща, может быть, винящего себя за жестокость к жене. Драмой в драме являются и взаимоотношения торговки Квашни и полицейского Абрама Медведева, постоянные «передразнивания» друг друга проститутки Насти, мечтавшей о роковом Гастоне или Рауле, и Барона, вспоминающего знатного деда. Барон, правда, говорит «мерзавке» Насте, высмеивающей его грезы: «Я - не чета тебе! Ты... мразь». Но едва она сбежит, не пожелав его слушать, как он ищет ее («Убежала... куда? Пойду посмотрю... где она?»). В известном смысле скрытую взаимосвязь этих разрозненных человеческих ячеек, единство бедолаг, даже дерущихся, высмеивающих друг друга, можно определить словами Насти: «Ах ты несчастный! Ведь ты... ты мной живешь, как червь - яблоком!» Самые отрешенные, замкнувшиеся в печали, в злом пессимизме, вроде картузника Бубнова, сами того не желая, вступают в спор, в беседу о сокровенном с другими, поддерживают многоголосие (полилог) пьесы. Задумайтесь об этом открытии Горького в связи с эпизодом из первого акта, когда ведут беседу у постели больной Анны Наташа, надеющаяся связать свою судьбу с Пеплом, Клещ и Пепел. Купивший нитки Бубнов рассматривает свой товар: Наташа. Ты бы, чай, теперь поласковей с ней обращался... ведь уже недолго. Клещ. Знаю... Пепел. А я вот - не боюсь... Наташа. Как же!.. Храбрость... Бубнов (свистнув). А нитки-то гнилые... Реплика Пепла, мрачное замечание Бубнова о нитках, как бы разрушающее «несшитый» еще союз Наташи и Пепла, не связаны прямо с беседой Наташи и Клеща об Анне. Все это создает очень сложные взаимосвязи во всей системе персонажей, связи сказанного когда-то ранее со звучащим именно теперь, порождает перекличку, наложение одних диалогов на другие. Есть и еще одно качество бытия, которое объединяет этих маргиналов. Нет, это, конечно, не социальное противостояние угнетенных «богомольному» эксплуататору Костылеву, то и дело повышающему плату, накидывающему полтину («и будет перед святой иконой жертва гореть»). Спор «хозяев» и «рабов» в пьесе заявлен не громко: исковерканные судьбы персонажей, босяков, «огарков» громче говорят о социальном и нравственном неблагополучии мира. Связывает же героев воедино - и об этом дважды говорится в пьесе (даже уже после появления и исчезновения Луки) - какая-то неодолимая, мрачная власть реального круговорота событий, происходящих с обитателями ночлежки. Горький отверг первоначальные названия пьесы - «Без солнца», «Ночлежка», «Дно», «На дне жизни». Решающее слово о выборе названия «На дне» принадлежало Л. Н. Андрееву. Но тема бессолнечной жизни в пьесе осталась - в песне, возникающей, рождающейся в душах людей, разуверившихся в мечте, в правде. «Затягивай любимую!» - скажет Бубнов. И звучат слова песни:
Есть немалая доля истины в проницательном суждении исследовательницы творчества Горького В. Д. Серафимовой: «Не только среда губит персонажей пьесы. Каждому из них не порвать еще и свою «цепь»: Актеру не избавиться от пьянства; Барону - от паразитизма; Бубнову - от лени; «темно» в жизни Насти, какие бы книги она ни читала. Песня звучит в душе каждого, потому она и «любимая». Это впечатление бессолнечной жизни, какого-то всеобщего поражения человечности и добра усиливает и возглас Анны, оглядывающей утренний мрачный подвал («Каждый божий день... дайте хоть умереть спокойно!»), и совсем невеселый напев Луки («Среди но-чи... пу-уть - дорогу не-е видать»). Все параллельно развивающиеся частные драмы, конфликты сходятся в итоге в этом безысходном «темно». Темнота какая-то густая, нерасходящаяся, изначальная. Ее мрак не просветляют даже следующие одна за другой смерти - Анны, Костылева, Актера. Ни одна из смертей не «завершит» пьесы. Жизнь для обитателей ночлежки нелепая, безглазая, тупая «давильня» для всех светлых надежд; в природе этой «давильни» нет чувства насыщения. Взгляните с этой точки зрения на смысловую систему реплик, скажем, Актера - он весь в предчувствии смерти, как беспомощный мотылек у костра. Непрестанные усилия Актера что-то вспомнить из былых ролей - но вспоминает он чаще всего то Гамлета («Офелия! О... помяни меня в своих молитвах!»), то короля Лира, то строчку Пушкина («...наши сети притащили мертвеца»). «Семантическое ядро всех этих литературных реминисценций - уход из жизни, смерть: «Сюжетный путь Актера, таким образом, задан уже в самом начале произведения, причем теми художественными средствами, которые определяют его профессию». Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.007 сек.) |