История изучения средневековых памятников Минусинской котловины (по: Худяков, «Кыргызы на Табате», 1982 г.)

Средневековые памятники Минусинской котловины (каменные изваяния, рунические надписи, каменные курганы, известные у местного тюркоязычного населения под названием «чаа-тас» — «камень войны» и «хыргыстар сууктэр» — «киргизские могилы») попали в поле зрения учёных с начала XVIII в.

За истекшие столетия изучения долины Среднего Енисея они неоднократно подвергались визуальному обследованию, раскопкам, аналитическому разбору, что нашло отражение в многочисленных публикациях. История археологического изучения Минусинской котловины к настоящему времени стала предметом специального рассмотрения в отдельных статьях [1] и обширных исторических экскурсах, предваряющих работы обобщающего характера [2], что делает излишним подробное описание деятельности всех исследователей, касавшихся изучения средневековых материалов. Вместе с тем отсутствие очерка истории ввода в научный оборот и анализа собственно средневековых памятников существенным образом обедняет историю вопроса [3].

Одними из первых обратили внимание на средневековые памятники Минусинской котловины участники экспедиции Российской Императорской Академии Наук, возглавляемой учёным-энциклопедистом Даниэлем-Готлибом Мессершмидтом, в составе которой были пленный шведский полковник Филипп Иоганн Табберт (фон Страленберг) и художник Карл Шульман, посетившие район Южной Сибири в 1721-1722 гг. [4] Среди многочисленных результатов экспедиционных исследований фиксация средневековых каменных изваяний, открытие рунической письменности, публикация отдельных находок.

В 1739 г. минусинские степи посетили сотрудники Второй камчатской экспедиции Герард Фридрих Миллер и Иоганн Георг Гмелин [5]. В результате разведочных маршрутов было осмотрено и зафиксировано большое количество археологических памятников. Опираясь на визуальные наблюдения и расспросы бугровщиков, И.Г. Гмелин предложил первую классификацию древних и средневековых погребений, в числе которых были выделены: «маяки» — содержащие захоронения пепла и трупов головой на север, иногда в сопровождении коня или барана с золотыми и серебряными вещами, железными стременами, узкогорлыми вазами и кусками фарфора, соответствующие предположительно курганам чаа-тас; «сланцы» — могилы, выстланные плитами, содержащие пепел, иногда в керамических сосудах — урнах — железные стремена, предметы из золота и серебра (могилы эти представляют собой небольшие кыргызские курганы); «киргизские могилы» — с остатками сапог и железными стременами, являющиеся, вероятно, курганами сууктэр [6]. Классификация И.Г. Гмелина заложила основу дальнейшего изучения средневековых курганов.

В ходе путешествия по Южной Сибири в 1771-1772 гг. отдельные сведения о средневековых «киргизских могилах», изваяниях и наскальных изображениях зафиксировал Питер Симон Паллас [7].

Для учёных XVIII в. археологические, в том числе средневековые памятники не являлись предметом специального изучения и включались в описание путешествий наряду с прочими достопримечательностями посещаемых мест, однако их ввод в научный оборот способствовал возникновению устойчивого интереса к сибирским древностям.

В 1847 г. отдельные средневековые курганы, рунические надписи и писаницы зафиксировал и частично исследовал финский ученый Матиас Александр Кастрен [8]. Результаты археологических, этнографических и лингвистических изысканий автора в Южной Сибири позволили ему высказать гипотезу о происхождении финно-угорских народов с Саяно-Алтая. Впоследствии многие разновременные памятники стали объединять термином «чудские древности». Средневековые памятники Кастреном специально не выделялись.

Решающий поворот в изучении средневековых материалов Южной Сибири стал возможен после ввода в научный оборот Н.Я. Бичуриным (Иакинфом) [9] и В. Шоттом [10] сведений письменных источников, освещающих исторические события на данной территории в эпоху средневековья, а также после того, как были обобщены сведения танских и юаньских династийных хроник о политической истории енисейских кыргызов в конце I — начале II тыс.н.э.

В дальнейшем «малые могильные насыпи в Абаканской степи, прозванные туземцами „киргизскими могилами”» [11], привлекли внимание Вильгельма Радлова, посетившего Минусинскую котловину в 1863 г. По его описанию: «Эти могильные насыпи имеют большею частью только 1, 1/2 саж. в диаметре и лежат, плотно примыкая одна к другой группами от 60 до 80 могил в каждой.

Между Койбалами, как сообщил мне один из моих провожатых, распространён взгляд, что это поля битв диких киргизов, которые похоронили здесь своих мёртвых» [12]. В. Радлов считал, что каждое погребение составляли две соседние насыпи, располагавшиеся попарно, под одной из которых находился скелет погребённого, без вещей, головой на З, а под другой — жжёные кости животных, «...большей частью баранов, реже — лошадей и рогатого скота. Между этими костями находимы были многие железные предметы, как напр., топоры, кельты, ножи, острия стрел, уздечки» [13]. Автор представляет последовательность погребального обряда кыргызов следующим образом: «Трупы сначала хоронили без всяких предметов украшения и при этом в честь душ умерших сжигали известные части жертвенного животного (это доказывают сожженные кости барана, найденные около трупов в могилах новейшего железного периода на Абакане). Затем, через год, происходило жертвенное пиршество, во время которого зарывали в землю утварь покойника и насыпали над ним могильный холм» [14]. Вероятно, учёный принял погребения по обряду трупосожжения за особые курганы над остатками тризны и сопроводительным инвентарём. Судя по составу могильников и местонахождению погребений, «зарытых в землю», В. Радловым исследовались курганы IX-X вв.н.э.

Раскопанные курганы были отнесены В. Радловым к «новейшей эпохе железного века». Он попытался сопоста-вить материалы раскопок со сведениями письменных источников: «Большое количество разнообразного оружия, каковы меч, копья, кинжалы, стрелы и т. д., которое встречается во всех могилах этой эпохи, указывает нам нагляднейшим образом не на миролюбивый промышленный народ, каким, очевидно, был народ бронзового века, но, наоборот, на народ воинственный, который своими дикими набегами беспокоил всех своих соседей и приводил в ужас» [15]. В. Радлов предположительно связывает материалы из своих раскопок со средневековыми кочевниками: тюрками, уйгурами, кыргызами, отмечая: «Главное занятие этого конного народа было, очевидно, скотоводство, которое позволило им вести кочующую жизнь» [16]. Работы В. Радлова явились важной вехой в изучении Минусинского средневековья. Его историческая интерпретация средневековых материалов на Среднем Енисее надолго определила пути дальнейшего исследования в этой области.

В конце XIX — начале XX в. исследование средневековых памятников Минусы было продолжено археологами, сотрудничавшими с основанным в 1877 г. Н.М. Мартьяновым Минусинским музеем.

В 1881 г. свою исследовательскую деятельность в Минусе начал А.В. Адрианов. В 1894-1898 гг. им были раскопаны курганы чаа-тас в Логу Джесос, за р. Ташеба, на оз. Кызыл-куль [17]. Позднее он занимался также исследованием рунических надписей и наскальных рисунков. Результаты раскопок сравнительно с другими исследованиями слабо вводились автором в научный оборот и недостаточно анализировались. Однако благодаря хорошей для своего времени методике раскопок материалы их в дальнейшем широко привлекались для анализа средневекового периода в Минусинской котловине последующими авторами, в особенности Л.А. Евтюховой и Л.Р. Кызласовым.

Д.А. Клеменц, обобщивший результаты своих разведок по территории Минусы, предложил свою классификацию курганов, среди которых к эпохе средневековья могут быть отнесены «круглые курганы с небольшой каменной насыпью, обставлены высокими узкими плитами, называются «чаатас» и «курганы с невысокой каменной насыпью, встречаются часто на горах и увалах» [18]. Последние, судя по форме и топографии расположения, относятся к началу II тыс.н.э. В изданном в 1866 г. каталоге хранящихся в Минусинском музее материалов представлено и классифицировано значительное количество находок, относящихся к эпохе средневековья, прежде всего предметы вооружения. Систематизируя находки, Д.А. Клеменц выделил различные категории предметов вооружения, отнеся их ко времени распространения железа, «...когда на сцену выступил воинственный наезднический народ» [19], который он идентифицировал со сведениями летописных хроник танского времени о кыргызах [20]. В этой работе во многом прослеживается влияние предшествующей историографической традиции.

Свой вклад в разработку средневековой истории Минусинской котловины внёс И.П. Кузнецов-Красноярский. С 1884 г. он осуществил ряд разведочных маршрутов по Минусе, обобщив свои наблюдения в сводной работе, посвящённой классификации курганных сооружений. Им выделены «каменные могилы», у которых «могильная насыпь сплошь состоит из камней разной величины, среди которых утверждены более или менее высокие, иногда тонкие и странного вида плиты, числом от 6 до 8» [21]. Судя по иллюстрации, к этому типу отнесены курганы чаа-тас.

К числу наиболее распространённых автором отнесены «могилы киргизские», которые имеют вид «невысоких, образовавшихся от насыпанных камней, бугров, от одной четверти до аршина вышины.

Таких могил встречается довольно много в разных частях Минусинского округа, по долинам рек и речек, по их увалам и на перевалах из одной долины в другую» [22].

В 1884 р. И.П. Кузнецовым-Красноярским была раскопана «киргизская могила» на р. Немире. Она «...имела бугор в 2 четв. вышины и 18 аршин в окружности. Глубина могилы равнялась 2,112 арш. и ширина — 1,214 арш. В могиле находился один скелет, кости которого сильно разрушены от действия сырости; костяк лежал на спине, головой к западу, руки вдоль туловища. Длина костяка — 2 аршина и 4 вершка. В самой могиле, заваленной сверху до половинной глубины крупными камнями, встречены следы деревянной обкладки или сруба. При костяке были найдены следующие вещи: в юго-западном углу могилы горшок и несколько конских зубов; около спинных позвонков сильно перержавленный нож и несколько бесформенных ржавых кусков железа, может быть стрел; около коленных костей железная пряжка и бронзовое, покрытое лёгкой окисью кольцо, служившее, вероятно, для стягивания под коленами обуви» [23].

К числу средневековых памятников в его классификации могут быть отнесены также: «могилы, похожие на киргизские, но имеющие квадратную форму», которые «...часто встречаются на перевалах из одной речки в другую и среди лесов,...могилы в виде небольшой насыпи, выложенной концентрическими кругами из булыжника», «могилы на утёсах», в одной из которых были обнаружены «...остатки свёртка из берёсты, в котором заключались полуобгорелые кости человека и барана и маленький кусок железа, по-видимому от седельной оправы», и, наконец, «старинные укрепления», которые носили «у инородцев название све, т.е. крепости» [24].

В отличие от своих предшественников И.П. Кузнецов-Красноярский подверг сомнению точку зрения о принадлежности этих памятников кыргызам, считая, что сведения письменных источников несопоставимы с данными о населении Минусинской котловины. При этом он ссылается на сведения о военной организации и тактике ведения боя кочевниками, в том числе и кыргызами [25]. Автор полагает, что «...на юге нашей губернии не могло образоваться настолько сильное государство, которое могло бы наводить страх и трепет на своих соседей и держать в повиновении воинственных среднеазиатских кочевников.

Всё это совершенно неправдоподобно, и нам остается допустить только одно, что хагасы жили гораздо южнее Енисейской губернии, может быть, между хребтами Танну-Ола и Южным Алтаем.

Само собою разумеется, очень возможно, что обитавшие к северу от хакасских владений племена могли находиться в зависимости от них, платить им дань и участвовать вместе с ними в завоеваниях» [26]. В дальнейшем эта оригинальная точка зрения не подтвердилась и не нашла последователей.

В 1887-1889 гг. в Южной Сибири проводила работы финская экспедиция во главе с профессором Иоганном Рейнгольдом Аспелиным. В её составе работали Яльмар Аппельгрен-Кивало, Аксель Олай Карл Гейкель, А.Н. Снельман, К. Вуори. Основной задачей экспедиции был поиск и снятие эстампажей с рунических надписей. Наряду с этим производилась фиксация могил, каменных изваяний и наскальных рисунков. Отдельные раскопки средневековых курганов производил А.О. Гейкель на Ташебе [27].

Результаты экспедиционных поисков были частично изданы И.Р. Аспелиным, среди материалов можно отметить средневековые наскальные изображения Сулекской писаницы [28] и петроглифов Белого Июса, бронзовые литые подвески с изображением фигур воинов [29].

Однако большая часть материалов экспедиции осталась неизданной ввиду несоответствия этих материалов алтайской теории происхождения финно-угров.

Расшифровка в 1893 г. Вильгельмом Томсеном тюркского рунического письма способствовала вводу в научный оборот нового источника по истории средневековых кочевников Центральной Азии и Южной Сибири.

Минусинские рунические надписи, зафиксированные и собранные различными исследователями, переведены и изучены В. Радловым [30]. Из-за краткости излагаемых событий поиски соответствия сведений рунических надписей данным летописной традиции составили значительную трудность для учёных начала XX в.

В 1917 г. А.М. Талльгрен издал случайные находки из Минусинской котловины из коллекции И.П. Товостина, в числе которых имелись средневековые материалы, в том числе предметы вооружения, возможно относящиеся к началу II тыс.н.э. и более позднему времени [31].

В XIX — начале XX в. был обследован и введён в научный оборот значительный материал разнообразных средневековых памятников, курганов, писаниц, рунических надписей, укреплений, которые были выделены в составе типологических классификаций курганных древностей. Были предприняты попытки хронологической и исторической идентификации этих материалов. Однако учёные в этот период лишь предположительно связывали некоторые типы средневековых курганов с кыргызами, ориентируясь на их наименование у местного населения — «киргизские могилы». Фрагментарность сведений письменных источников не позволила достаточно опредёленно судить об исторических судьбах населения Минусинской котловины во второй половине I — начале II тыс.н.э.

В 1920-е гг. в связи с началом национально-государственного строительства у пародов Сибири значительно возрос интерес к их прошлому.

В 1925 г. Н.Н. Козьмин изложил в своей книге известные данные о политической истории кыргызов в VI-XIV вв. [32]

В 1926 г. Г.Е. Грумм-Гржимайло опубликовал сведения летописных источников по истории Центральной Азии, имеющие отношение к интересующей нас теме. Представляет интерес предпринятая автором попытка интерпретации малоизвестных событий XII в. н.э. Г.Е. Грумм-Гржимайло пишет о продвижении на запад после падения империи Ляо группы киданей во главе с принцем Елюем Даши, попытке собрать силы для борьбы с чжурчженями среди кочевников Западной Монголии, «но встреченный здесь враждебно киргизами» [33], он перевалил на западный склон хребта Алтаин-нуру.

Ссылаясь на Джувейни, Г.Е. Грумм-Гржимайло пишет, что «спустившись с Алтая, кидани достигли долины Эмиля». По мнению учёного, в середине XII в. кидани покорили земли «на северо-восток до Енисея», где были приведены «в покорность киргизы» [34].

Сведения из китайских, древнетюркских, арабских и персидских письменных источников были обобщены В.В. Бартольдом в сводной работе, вышедшей в свет в 1927 г. Её основное содержание посвящено событиям IX в., справедливо названным автором временем «киргизского великодержавия» [35]. Приводятся в работе отдельные сведения о событиях последующего времени.

Новые успехи в археологическом изучении кыргызских памятников второй половины I — начала II тыс.н.э. Минусинской котловины были достигнуты в 20-е гг. Итоги раскопок в окрестностях с. Батени позволили С.А. Теплоухову в 1929 г. создать классификационную схему, охватившую памятники в хронологическом диапазоне от энеолита до монгольского времени [36]. Эта схема, которая «совершила революцию в сибирской, да и не только в сибирской археологии» [37], заложила основу для всех последующих работ в Минусинской котловине. Характерно, что, несмотря на многолетние крупномасштабные исследования, южносибирская археология эпохи металла до сих пор не вышла за хронологические пределы классификации, предложенной С.А. Теплоуховым на основании изучения очень ограниченных материалов полвека назад.

В этой схеме в числе средневековых памятников Минусы были выделены курганы чаа-тас с «невысокими, круглыми насыпями из камня и обставлены чаще кольцевидно, реже по четырёхугольнику, высокими камнями» [38]. Они содержали в неглубоких четырёхугольных ямах погребения по обряду трупосожжения, реже ингумации в сопровождении кусков мяса овец, лошадей, быков и узкогорлых «кыргызских ваз», изготовленных на гончарном круге, небольших сосудов со слабо суженным горлом. «Редко встречаются другие предметы: железные ножи, медная позолоченная накладка на ремень, серебряный сосуд, вырезанная медная пластинка с головками медведя и лошади». Эти курганы отнесены автором к V-VII вв.н.э. «К этому же времени надо отнести могилы с каменной насыпью и одним высоким камнем при основании или без высоких камней; в последних находятся громадные глиняные сосуды с пережжёнными человеческими костями (иногда перевёрнутые вверх дном). Китайские летописи указывают на обычай киргизов сжигать своих покойников и хоронить в могилах только их пепел».

Автором впервые выделены одиночные могилы с высокой каменной насыпью, содержащие погребения по обряду трупосожжения [ошибка; Теплоухов пишет о трупоположениях] с конём, относящиеся к VII в., которые были оставлены «алтайскими турками», покорившими в это время кыргызов.

К VIII-X вв. С.А. Теплоухов отнёс курганы с небольшой каменной насыпью, содержащие «как погребения с конём, так и более бедные без коня». По мысли автора, «главная резиденция киргизов в IX-X веке находилась к югу от Саянских гор» [39].

Впервые был выделен самостоятельный период XI-XII вв.н.э., к которому автор отнёс «...могильник плоских могил, прикрытых плитками, на Сарагашенском спуске, недалеко от Батеней. Под плитами в грунтовых ямах, иногда в обкладке из тонких досок, находились одиночные скелеты, положенные на спину. Из железного инвентаря, сопровождающего покойника, следует отметить железные наконечники стрел-свистунок и железные удила с большими кольцами позднего типа» [40].

Классификация С.А. Теплоухова оказала большое влияние на последующие исследования средневековых памятников Минусинской котловины.

М.П. Грязнов и Е.Р. Шнейдер в сводной работе, описывающей изваяния Минусы, опираясь на вышеупомянутую схему, выделили в особую группу средневековые каменные статуи [41].

В 1920-1929 гг. археологические раскопки на территории Минусинской котловины проводил Г.П. Сосновский [42]. Им были раскопаны кыргызское погребение XI-XII вв.н.э. у д. Чёрной и погребение XIII-XIV вв.н.э. у д. Кокоревой.

С конца 20-х гг. начал полевые исследования С.В. Киселёв, возглавивший в 1930 г. Саяно-Алтайскую экспедицию, в составе которой работали Л.А. Евтюхова и B.П. Левашова. Экспедиция провела значительные по объёму раскопки кыргызских памятников VI-X вв.н.э., результаты которых отразились в серии публикаций.

Как отмечает Э.Б. Вадецкая, «в целом раскопки C.В. Киселёва подтвердили классификацию С.А. Теплоухова на массовом материале» [43]. В одной из первых работ, посвященной публикации материалов раскопок средневековых могильников Усть-Тесь, Тесь и Кривинское, увидевшей свет в 1929 г., одновременно со статьей С.А. Теплоухова, С.В. Киселёв предлагает объединить в единую, «новую культуру Минусинского края» [44] таштыкские склепы и древнетюркские погребения с конём. Его не смущает, что инвентарь из «больших колец» (склепов) не находит соответствия предметам из «малых колец» (погребений с конём), «связь с которыми, — по мнению автора, — устанавливается лишь по совпадению конструкций и близости керамического материала, общего всей культуре» [45]. Знакомство с «Опытом классификации...» избавило в дальнейшем С.В. Киселёва от подобных ошибок.

Наряду с вводом в научный оборот новых материалов в работах С.В. Киселёва значительное внимание уделено социально-экономическому анализу кыргызского общества. Если первые наблюдения в этой области выглядели схематичными, — например объяснение причин экспансии кыргызов в IX в. в Центральную Азию как отражение интересов феодалов и купцов [46], то в дальнейшем тщательный анализ рунических текстов привел автора к более обоснованным выводам. Публикуя совместно с Л.А. Евтюховой материалы раскопок Копёнского чаа-таса, где были найдены замечательные бронзовые рельефные фигурки всадников, золотая и серебряная посуда, С.В. Киселёв отмечает, что «стремление к добыче не было единственным побуждением воинственности кыргызской знати. Тогда война из средства простого обогащения превращалась в средство ослабления противоречий между знатью и народом» [47]. Эта мысль развита в ряде последующих работ. «Оказывается, под прямым давлением масс («и по мысли моих превосходных большар») Эрен-Улуг начинает войну, «чтобы добыть золота». Война, которая даёт рабов, война, ради которой предпринимаются далекие походы, обогащает Эрен-Улуга, но она даёт многое и его свободному народу» [48]. По мысли автора, война способствует классообразованию в кыргызском обществе. «В интересах войны старая родовая аристократия объединяется вокруг удачливого военного вождя, подчиняется военной власти и создаёт такую военную организацию управления, которая представлялась китайскому историку сложной системой чиновничьего аппарата» [49]. На основе анализа рунических текстов С.В. Киселёв пришел к выводу о формировании у кыргызов военных дружин вокруг отдельных феодалов [50]. Автора интересовали вопросы торговых связей енисейских кыргызов [51], процесс появления у них рунической письменности [52]. Многие из выдвинутых С.В. Киселёвым положений представляют большой интерес и не утратили своего значения н до сего времени. Следует отметить, однако, что С.В. Киселёв датировал корпус енисейских рунических надписей и отраженные в них события в кыргызском обществе VI-VIII вв.н.э. [53] Позднее было выяснено, что руническая письменность была создана тюрками в конце VII в. н.э. [54] и занесена на Енисей в начале VIII в. [55] В обобщающей работе С.В. Киселёва, наряду с вопросами политической и военной истории енисейских кыргызов уделено внимание происхождению кыргызской культуры [56], типологии погребальных сооружений, в составе которых выделены рядовые погребения под маленькими каменными курганами и захоронения знати в курганах чаа-тас.

Автор разделял точку зрения Л.А. Евтюховой и В.П. Левашовой о переходе кыргызов в IX-X вв. на обряд захоронения с конём [57], оказавшуюся впоследствии ошибочной.

В 30-40-х гг. изучением памятников енисейских кыргызов активно занималась Л.А. Евтюхова. Первоначально ею было выделено три группы средневековых курганов, объединённых наличием «кыргызских ваз» в «своеобразный комплекс». Различия между группами прослежены на размерах, сложности конструкций надмогильных сооружений и погребальной обрядности. Автор связывает первые две группы курганов с таштыкской эпохой, а третью с «орхоно-енисейской письменностью». Очень неуверенно курганы с трупосожжениями отнесены к IV-V вв., а с трупоположениями — к VI-VIII вв.н.э., с оговоркой, что обе группы могли сосуществовать в течение всего рассматриваемого времени [58]. В монографии, посвященной анализу археологических памятников енисейских кыргызов, автор подразделил средневековые курганы Минусы «на четыре типа по хронологическому и социальному признаку». К I типу отнесены погребения по обряду трупосожжения в сопровождении кыргызских ваз и мяса овцы под небольшими каменными курганчиками [59]. Специально отмечены случаи захоронения по обряду трупоположения и близость таштыкской культуре. Ко II типу отнесены большие каменные курганы типа чаа-тас, которые «по существу сходны с первыми», но «сооружались для погребения покойников другого общественного положения», кыргызской знати. Для III типа выделены «узкие длинные могилы». Кроме трупосожжения в них начинают встречаться и трупоположения. В IV типе представлены «длинные могилы с невысокой плоской каменной насыпью, содержащие трупоположения с конём. Определение хронологии каждого из периодов в работе Л.А. Евтюховой не отличается достаточной отчетливостью. Курганы I и II типов отнесены к VII-VIII вв.н.э., III типа — к VIII-IX вв.н.э., IV типа — к IX в.н.э. [60] В книге подробно рассмотрены сведения о поселениях, различных видах хозяйства и военном деле кыргызов. В одной из последующих статей Л.А. Евтюхова кратко описала средневековые каменные изваяния из Минусы [61].

С 1930 г. раскопки средневековых курганов, поселений и «железоплавилен» проводила В.П. Левашова. Ею были раскопаны кыргызские поселения у с. Быстрая и Джоева, могильники Быстрая, Капчалы I и II. Результаты раскопок и материалы из коллекций Минусинского края были обобщены автором в ряде публикаций. При издании материалов музея автор выделила период VII-XII вв.н.э. [62]. Материалы помещены суммарно, без обозначения местонахождения. Отдельные предметы из таблиц могут быть отнесены к периоду начала II тыс.н.э. [63]. В других работах В.П. Левашовой изложены события политической истории кыргызов и развития железоделательного ремесла [64].

Опубликовав в 1952 г. материалы раскопок могильников Капчалы I и II, В.П. Левашова согласилась с выводами Л.А. Евтюховой: «Обряд трупосожжения, изредка наблюдавшийся и в Капчалы II, в дальнейшем был постепенно вытеснен, тогда как погребения с конем оставались у кочевников широко распространенными по всей степной полосе Евразии» [65].

Важным событием для археологической науки о средневековой Южной Сибири явилось издание в 1931 г. Я. Аппельгреном-Кивало материалов финской экспедиции И.Р. Аспелина [66].

Материалы эпохи средневековья, хранящиеся в Красноярском музее, были изданы В.Г. Карцовым, отнесшим их к ладейской культуре VII-XIV вв.н.э. [67] Автором были исследованы средневековые городища в окрестностях г. Красноярска [68].

В 1936 г. раскопки на Ташебинском и Уйбатском чаа-тасах проводил М.М. Герасимов. Материалы не опубликованы.

В 1946 г. А.Н. Липский раскопал в черте г. Абакана средневековые курганы, содержавшие железные детали конской узды [69].

В 1950 г. М.П. Грязнов переиздал свод минусинских каменных изваяний, включая несколько средневековых скульптур, с уточнениями хронологии и этнокультурной принадлежности [70].

В целом период 20-40-х гг. оказался исключительно плодотворным в изучении средневековой эпохи Минусинской котловины. Благодаря усилиям С.А. Теплоухова были достигнуты решающие успехи в хронологической и этнокультурной идентификации археологических памятников. Крупномасштабные раскопки С.В. Киселёва, B.П. Левашовой и других позволили наполнить схему C.А. Теплоухова богатым историческим содержанием. Впервые в рамках комплекса средневековых памятников С.А. Теплоуховым были выделены хронологические периоды V-VIII вв., IX-X вв., XI-XII вв., XIII-XIV вв.н.э., служившие в дальнейшем хронологическим ориентиром для других исследователей. Однако отсутствие в материалах

С.А. Теплоухова, относящихся к XI-XIV вв., данных о погребениях по обряду трупосожжения натолкнуло ряд исследователей на неверную мысль о переходе кыргызов на обряд ингумации.

Продолжалось постепенное накопление материалов из раскопок. Однако среди них преобладали комплексы VI-X вв.н.э. Период начала II тыс.н.э. в истории Минусинской котловины еще не привлек к себе самостоятельного интереса, ввиду чего новые материалы не всегда были верно хронологически определены.

Достигнуты были определенные успехи в совершенствовании методики раскопок средневековых памятников. В числе их следует упомянуть раскопки разновременных памятников в пределах локальной зоны, успешно примененные С.А. Теплоуховым, методику расчистки и снятия каменных насыпей курганов и др.

К середине 50-х гг. недостаточная изученность периода развитого средневековья в истории Минусинской котловины стала весьма ощутимой.

С целью изучения памятников X-XVII вв. Хакасским НИИЯЛИ и МГУ была создана Хакасская археологическая экспедиция, руководимая Л. Р. Кызласовым. Раскопки Сырского чаа-таса позволили автору сделать предположение, «что „кыргызские” чаа-тасы существовали не только в VI-VIII вв., как это считалось до сих пор, но и продолжали существовать в IX-X вв.» [71]. В 1958-1959 гг. разведочными маршрутами были выявлены могильники XI-XII вв. в долинах рек Аскиз, Есь, База,, на горе Оглахты. В те же годы были раскопаны могильники Хара-Хая, Кизек-тигей и Све-тах в долине р. Аскиз. Курганные насыпи перекрывали погребения по обряду трупосожжения на горизонте с характерным инвентарем XI-XII вв.н.э. Изучение этих памятников позволило автору сделать важный вывод о сохранении кыргызами обряда трупосожжения и в начале II тыс.н.э. [72]

В те же годы Л.Р. Кызласовым были раскопаны и идентифицированы кыргызские курганы IX-XII вв. в Туве [73]. Проведена передатировка стрел с руническими надписями, стоящими близ курганов [74], и анализ тамг, позволивший очертить границы отдельных кыргызских владений — багов — на территории Тувы. Автор заново проанализировал известные письменные источники по истории кыргызов в IX-XII вв. и пришел к заключению, что кыргызы не имели военных столкновений с киданями в X в. и удерживали Туву в XI-XII вв. [75]

В дальнейшем Л.Р. Кызласов выделил на материалах раскопок кыргызских памятников в Туве два последовательно сменяющих друг друга хронологических периода в развитии кыргызской культуры: IX-X и XI-XII вв.н.э. [76] Первоначально различия в устройстве надмогильных сооружений не отмечались. [77] Основное внимание было уделено анализу погребального инвентаря. Из инвентаря курганов XI-XII вв. отмечены железные детали седла и узды, чеканенные серебром, наконечники стрел, палаши [78]. Наиболее полное освещение результаты исследования кыргызских курганов XI-XII вв. получили в обобщающей монографии по истории Тувы. В данной работе эти материалы получили название «раннего этапа» IX-X вв. и «позднего этапа» XI-XII вв. [79] Автор подробно характеризует устройство курганных насыпей с трупосожжением на горизонте и погребальный инвентарь, отмечая его отличительные черты от «предметов раннего этапа» [80]. В книге обобщены материалы как собственных раскопок Л.Р. Кызласова, так и его предшественников А.В. Адрианова и С.А. Теплоухова. Не были оставлены без внимания и раскопки других исследователей в 50-60-е гг.

Обобщение данных по кыргызским памятникам IX-XII вв.н.э. в «Истории Тувы в средние века» в известной мере можно считать итогом целенаправленного изучения этого периода в 50-60-е гг. Впервые на широком материале были выделены в отдельный этап и охарактеризованы собственно кыргызские памятники XI-XII вв.н.э.

Выводы автора, характеризующие сравнительно малоизученный период в средневековой истории Сибири, получили широкое признание у специалистов. Вместе с тем ряд археологов, занимающихся средневековьем, выразили сомнение в принадлежности памятников этого времени кыргызам [81], считая, что Тува в этот период была покорена киданями [82].

С начала 70-х гг. в исследовании кыргызских памятников наметилось новое направление. Наряду с анализом археологических материалов для характеристики крупнейших военно-политических событий, смены государственных образований, оценкой уровня развития социальных отношений, в работах Д.Г. Савинова была поставлена задача выяснения сложных этнических процессов, происходивших в Саяно-Алтае в «предмонгольское время». Автор решает поставленную проблему с учётом материалов XI-XII вв. в пределах широкого региона, включающего Южную Сибирь и сопредельные территории. Анализируя инвентарь памятников XI-XII вв., Д.Г. Савинов отмечает существенные отличия его основных категорий: сбруи, вооружения, бытовых предметов от комплексов предшествующего времени, что, по его мнению, соответствует «определённому облику сложившейся кочевнической культуры, отличной от кыргызской» [83].

Автор считает, что в изменении культурного комплекса, генетически не связанного с предшествующим, кыргызским, «могли сказаться и определённые этнические перемены среди населения Южной Сибири того времени». По его мнению, «отражением этого процесса и являются памятники XI-XII вв., в которых наглядно представлена смена прежнего, кыргызского, комплекса новым, очевидно, связанным с каким-то пришлым, скорее всего монгольским, населением. По-видимому, большая часть кыргызов вместе со своим каганом отступила к северу, предоставляя постепенно Монголию и Туву пришлым кочевникам» [84].

В этническом отношении эта «культура поздних трупосожжений» представляется автору «смешанной, состоящей из пришлых (монголоязычных?) и остатков местных тюркоязычных (телеских) и кыргызских племён» [85]. Рассматривая сведения письменных источников, Д.Г. Савинов считает, что в этот период «найманы постепенно занимали территорию Южной Сибири, присоединяя районы, ранее входившие в состав государства кыргызов», благодаря чему его граница «проходила уже не по Танну-Ола, а, как и прежде, по Западным Саянам» [86].

В дальнейшем автор оценивает эти материалы несколько иначе. Полагая, что комплексы XI-XII вв. из Тувы и Минусинской котловины представляют собой различные варианты «в принципе одной культуры», он утверждает, что «кыргызская основа тувинского варианта несомненна». А «минусинский вариант является производным от тувинского. В сложении минусинского варианта культуры XI-XII вв., кроме того, сыграло определённую роль население наиболее северных и, вероятно, западных районов» [87].

Несмотря на известные колебания в этнической идентификации памятников XI-XII вв., работы Д.Г. Савинова имеют большое значение для изучения этого хронологического периода, показывая сложность поставленных вопросов, которые раньше решались несколько прямолинейно.

В 60-70-х гг. продолжалось исследование новых памятников XI-XII вв. в Минусинской котловине. Были раскопаны кыргызские могилы этого периода М.П. Грязновым у горы Тепсей, Ю.И. Трифоновым близ пос. Означенное. С 1968 г. возобновил исследование кыргызских памятников начала II тыс.н.э. Л.Р. Кызласов. Были произведены раскопки курганов и «бастиона» на горе Оглахты [88], курганов на горе Самохвал [89]. Позднее в течение ряда лет велись раскопки «замка» в Уйбатской степи, датируемого в пределах IX-XII вв.н.э. [90], Р.В. Николаев вёл раскопки близ Минусинска [91]. А.Н. Липский раскопал уникальное погребение в гроте Узун-хая на р. Есь.

Взгляды Л.Р. Кызласова и его последователей в оценке хронологии и культурной принадлежности памятников этой эпохи в течение последних лет претерпели изменения.

В 1969 г. Л.Р. Кызласов именовал кыргызские памятники IX-X вв. — «ранним», а XI-XII «поздним этапом», составляющими «новый этап в развитии древнехакасского государства, охватывающий период от середины IX до начала XIII века» [92]. В 1975 г. памятники позднего этапа получили наименование «аскизской культуры» [93].

Хронология её существования была определена в диапазоне со второй половины X по XII в. Было высказано предположение о возможности её существования в более позднее время вплоть до XVIII в. [94] Выводы автора базируются, в основном, на анализе раскопок трёх могильников XI-XII вв. в долине р. Аскиз [95].

В 1978 г. И.Л. Кызласов предложил именовать памятники X-XII вв. «малиновским этапом» «аскизской культуры». Автор иллюстрирует свой тезис таблицей, без обозначения комплексов, откуда происходят изображенные предметы. Курганы XIII-XIV вв. выделены в «каменский этап» [96].

Однако, ещё до выхода в свет данной работы, он предложил выделить в рамках предлагаемого этапа три самостоятельных «периода»: эйлигхемский (конец X — начало XI вв.), оглахтинский (середина XI — начало XII вв.), черновский (середина XII — начало XIII вв.). Верхняя граница существования данного комплекса была изменена с XII на начало XIII в. [97] Наконец, памятники IX-X вв. в 1978 г. получили наименование «тюхтятской культуры» [98].

Предлагая новые наименования для известных комплексов IX-XII вв., оба автора не дают развернутого обоснования своим положениям, ограничиваясь указаниями на отличие этих материалов от предшествующих или последующих во времени [99]. Остается неясным, почему признаки, которым раньше придавалось сугубо хронологическое значение, затем определяются как культурные. Именуя одни и те же комплексы то «этапом», то «культурой» авторы, по сути дела, отождествляют эти понятия, игнорируя общепринятое в археологической науке разграничение содержания данных терминов. Ввод всё новых и новых условных наименований для известных памятников свидетельствует, что точка зрения авторов на место этих комплексов в средневековой археологии Южной Сибири продолжает уточняться. Всё это затрудняет использование данной терминологии в практической работе.

По всей вероятности, имеющимся разночтениям в оценке материалов IX-XII вв. немало способствовала ограниченность представительных комплексов — полностью раскопанных могильников. Не случайно едва ли не все представительные комплексы были использованы авторами для обозначения предполагаемых таксономических единиц: аскизская группа могильников — для наименования культуры в целом, оглахтинская — для одного из периодов и т.д. Некоторые из таксономических единиц, как например, «каменский этап» представлен отдельными курганами, разбросанными по территории Минусы и Тувы и сборами подъёмного материала [100].

Вместе с тем, внесение новой терминологии для обозначения известных материалов путем придания статуса обособленных «культур» и смещения хронологических границ без развёрнутой аргументации способствовало некоторым разночтениям в специальной литературе. Отдельные исследователи, отреагировавшие на предложение Л.Р. Кызласова в статье, вышедшей в 1975 г., о подразделении кыргызских памятников на «культуру чаа-тас» — VI-IX вв.н.э. и «аскизскую культуру» X-XII вв.н.э., с указанием на её существование вплоть до XVIII в. [102], согласились с делением кыргызского времени на два хронологических периода. Я.И. Сунчугашев, характеризуя железоделательное ремесло кыргызов, предлагает вычленить памятники VI-IX вв., соответствующие «раннему этапу древнехакасского государства» и VIII-XII вв.н.э. [103] М.П. Грязнов предложил объединить в пределах «кыргызского времени» культуры «чаа-тас» и «аскизскую», существовавшие соответственно в VI-IX и X-XII вв. [104] Г.В. Длужневская предположила, что кыргызская культура IX-X вв. в Туве «трансформируется в аскизскую» к середине X в. [105] Однако в дальнейшем Л.Р. Кызласов вернулся к прежней, трёхчленной схеме деления кыргызского времени, вернув право на самостоятельное существование периоду IX-X вв., под названием тюхтятской культуры» [106].

Поиск по сайту: