ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Данбер тоже разводил в это утро огонь, но он начал делать это гораздо раньше Тиммонса. Фактически, лейтенант выпил уже половину своей первой чашки кофе за час до того, как убили возничего.

Два походных раскладных стула были прислонены к стене в доме Каргилла. Лейтенант разложил один из них перед хижиной и сел. Он просидел так довольно долго. Одеяло покрывало его плечи, большая армейского образца кружка уютно устроилась у него в руках. Данбер наблюдал начало своего первого дня в форте Сэдрик. Он мечтал скорее приступить к действиям. Когда он подумал об этом, сомнения снова закрались к нему в душу.

С пугающей неожиданностью лейтенант почувствовал себя сокрушенным. Он осознал, что не имеет представления о том, с чего начать и в чем заключаются его функции. Он даже не знал, как он должен относиться к себе. У него не было дежурств, не было никакой программы действий, и, наконец, его звание лейтенанта сейчас ничего не значило.

Солнце ровно поднималось за его спиной, и Данбер обнаружил, что сидит в холодной тени от хижины. Тогда он снова наполнил кружку и передвинулся вместе со стулом на ярд прямо в сноп солнечного света.

Он все еще сидел на том же месте, когда заметил волка. Тот стоял на скале напротив форта. Их разделяла только река.

Первым желанием Данбера, которое ему подсказывал инстинкт, было спугнуть его. Но чем дольше он смотрел на пришельца, тем меньше смысла находил в своей идее. Даже на таком расстоянии было видно, что животным просто владело любопытство. В глубине души, не отдавая себе отчета в своих мыслях, Данбер был даже рад этой маленькой неожиданной компании.

Киско фыркнул в корале, и лейтенант резко напрягся, обострив внимание. Он совсем забыл о своей лошади. По дороге на продовольственный склад он оглянулся, посмотрев через плечо на неожиданного гостя. Данбер увидел, как его утренний визитер повернулся к нему хвостом и исчез вдали на фоне крутого берега.

II

Эта мысль пришла Джону в голову в корале, когда он сыпал зерно в кормушку Киско. Простое решение, а помогло отбросить сомнения.

За то время, пока он задавал лошади корм, он придумал себе дежурство.

Данбер еще раз быстро произвел проверку халупы Каргилла, склада продовольствия, кораля и реки. Затем он определил для себя фронт работ, решив начать с уборки мусора, покрывающего берега небольшой речушки.

Не будучи брезгливым по натуре, он обнаружил груду хлама на земле, которая не делала чести его предшественникам и покрывала позором их присутствие здесь. Бутылки и другая дрянь были разбросаны, куда ни кинь взгляд. Куски приспособлений и механизмов, а также клочья военного обмундирования и просто тряпки лежали, покрывая толстой коркой берега. Самым худшим были тушки зверей, находящиеся в различных стадиях разложения. Они бездумно были раскиданы вдоль реки. Большинство из них были небольшой дичью — кролики и мелкая птица. Там же лежала целая антилопа и часть от другой.

Обзор этой грязи дал Данберу первый реальный ключ к разгадке. Он начинал догадываться, что могло произойти в форте Сэдрик. Было ясно, что Форт стал местом, в котором ни у кого не было гордости. Затем, так до конца ничего и не зная, Данбер еще больше приблизился к правде.

«Может быть, это была пища», — подумал он. — «Может быть, они были очень голодны».

Он работал до полудня, раздевшись до нижней сорочки и износившихся панталон. На ногах болтались старые ботинки, и он методично ходил взад и вперед по лежащей под ногами дряни.

Большая часть тушек затонула в воде, и его желудок сжимался в комок, когда он вытаскивал тельца животные из зловонной слякоти на мелководье.

Лейтенант складывал все в кучу на кусок брезента. Когда брезент был загружен полностью, он связывал его четыре угла сверху, и получалось что-то вроде мешка Затем он и Киско, снабженный сильными мускулами вместе тащили ужасный груз на вершину холма.

К середине дня поток был чист, и хотя Данбер не был до конца уверен, он мог бы поклясться, что это уже закончилось. Он закурил и хорошо отдохнул, сидя у реки и глядя на ее спокойное течение. Освобожденная от мерзких паразитов река стала снова похожа сама на себя, и лейтенант чувствовал себя немного возвышенно от гордости за то дело, которое он с успехом только что завершил.

Когда он поднялся на ноги, его спина сразу дала о себе знать легкой болью. Не привыкший к такой работе, он обнаружил, что сейчас это болезненное состояние было ему не так уж неприятно. Это означало, что он сделал что-то стоящее.

После того, как его работа почти подошла к концу и остался лишь крошечный кусочек отбросов, Данбер взобрался на вершину холма и встал лицом к куче, которая доходила ему почти до плеч. Он вылил галлон спирта на всю эту груду отбросов и они исчезли в огне.

Некоторое время лейтенант наблюдал за огромным столбом сального черного дыма, поднимающегося в пустое небо. Но вдруг его сердце екнуло — он понял, что он только что сделал. С его стороны было крайне неосторожно так поступить. Он никогда не должен был разводить огня. На много миль вокруг столб дыма такого размера становился похож на сигнальную ракету в безлунную ночь. Это служило указателем и одновременно приглашением огромной пылающей стрелы в Форт Сэдрик.

Этим столбом дыма был брошен жребий. Кому-то должно было повезти. И этим кем-то скорее всего могли стать индейцы.

III

Лейтенант Данбер сидел перед хижиной до наступления сумерек, постоянно осматривая горизонт во всех направлениях.

Никто не приходил.

Он с облегчением вздохнул. В течение всего вечера, пока Данбер сидел возле хижины Каргилла, винтовка «Спрингфилд» и тяжелый револьвер были наготове, а смысл его изоляции углублялся. В какой-то момент слова «попавший на необитаемый остров» всплыли в мозгу лейтенанта. Это заставило его содрогнуться. Он знал, что это на самом деле так. Данбер знал и то, что он должен будет оставаться один еще какое-то время. В глубине души лейтенант хотел быть один, но, став, «робинзоном», он чувствовал себя совсем не так, как во время их с пути Тиммонсом.

Это успокаивало.

Данбер съел свой скудный ужин и написал рапорт о своем первом дне пребывания в форте. Лейтенант был хорошим писателем, что помогало ему питать меньшее отвращение к бумажной работе, чем большинству других солдат. В записях о своем пребывании в Форте Сэдрик Данбер был скрупулезен, особенно в той его части, где шла речь о его странных обстоятельствах.

Вот его отчет:

Апрель 12, 1863

Я нашел Форт Сэдрик полностью обезлюдевшим. Место кажется заброшенным уже давно. Даже если бы здесь был контингент незадолго до того, как я пришел, его все равно можно было бы считать заброшенным.

Я не знаю, что мне делать.

Форт Сэдрик — мой пост. Но здесь нет никого, перед кем я мог бы отчитаться. Связь может иметь место, только если я уеду, но я не хочу оставлять свой пост.

Съестных припасов в изобилии.

Назначил себя дежурным по уборке. Попытаюсь укрепить склад продовольствия, но не знаю, может ли один человек осилить эту работу.

На границе все спокойно.

Лейтенант Джон Дж. Данбер, США.

На грани сна этой ночью у него появилась идея. Идея сделать навес для лачуги. Место, где можно было бы просто сидеть или работать. В знойные дни внутри халупы становилось невыносимо, в добавление к ужасному состоянию всего Форта.

Данбер подумал также и об окнах, вырезанных в дерне. Окно могло бы, при случае, сыграть большую роль. Можно было уменьшить кораль и использовать лишние столбы как дополнительные подпорки для других сооружений. После этого можно было бы что-то сделать и с продовольственным складом.

Данбер уснул до того, как мысленно перечислил все возможные варианты благоустройства форта. Сон его был глубоким, и во сне он видел все очень ярко и живо.

Лейтенант находился в полевом госпитале в Пенсильвании. Доктора собрались у его постели. Полдюжины из них были в длинных белых фартуках, пропитанных чужой кровью.

Они обсуждали вопрос ампутации его ноги. Доктора спорили: резать ли ступню до лодыжки или отнимать ногу до колена. Дискуссия свелась к аргументу, аргумент безобразно извернулся, и, как наблюдал лейтенант, привел их в ужас. Тогда доктора начали драться.

Они колотили друг друга различными частями тел от предыдущих ампутаций. Они носились вихрем по госпиталю, размахивая своим гротескными дубинками. Пациенты, которые потеряли в результате ампутации эти части, соскакивали или сползали со своих соломенных тюфяков, отчаянно пытаясь разобрать в дебрях этой схватки докторов, где чьи руки и ноги.

В середине всеобщей свалки Данбер убежал, выскочив как сумасшедший через парадный вход на своей наполовину ампутированной ноге.

Он дохромал до сверкающего зеленью луга, который раскинулся между Объединенным и Федеративным корпусами. Корпуса падали друг на друга по кругу как кости домино, когда Данбер пробегал мимо, и целились в него из пистолетов. Обнаружив, что его рука сжимает винтовку, лейтенант выстрелил в каждый из корпусов до того, как они выложились в круг. Он стрелял непрерывно, и каждая из его пуль попадала в голову. Каждая голова разлеталась на части. Эти части были похожи на длинный ряд дынь, каждая из которых взрывалась по очереди на плечах мертвых людей.

Данбер видел себя со стороны — дикую фигуру в окровавленном госпитальном халате, лихо бросающую вызов корпусам. Головы летали в пространстве, когда он пробегал между корпусами.

Внезапно не стало ни корпусов, ни стрельбы.

Но возник кто-то за его спиной, зовущий приятным голосом:

— Дорогой… дорогой…

Данбер обернулся.

Позади него бежала женщина. Стройная женщина с румяными щеками и песочного цвета волосами. Ее глаза так горели страстью, что Данбер почувствовал, как сердце, забилось в его груди. На ней были надеты только мужские трусы, а в вытянутой вперед руке она держала окровавленную ступню. Она будто предлагала взять ее.

Лейтенант взглянул вниз на собственную раненую ступню и обнаружил, что она исчезла. Он бежал на белом обрубке кости. Данбер проснулся в поту. Он сидел в постели, находясь в шоке и дико таращился на свои ступни. Они были на месте.

Одеяла Данбера были влажными. Он нагнулся, свесившись под кровать за своим снаряжением, достал бумагу и табак и лихорадочно скрутил себе сигарету. Затем он отбросил холодные и влажные одеяла, уперевшись в подушку. Ожидая, когда наступит рассвет, Данбер глубоко затянулся и с шумным выдохом выпустил клуб дыма.

Он точно знал, что вызвало такой сон. Основные элементы действительно имели место в жизни. Лейтенант позволил себе в мыслях снова вернуться к тем событиям.

Он был ранен в ногу. Шрапнелью. Он терял время в полевом госпитале, и там на самом деле велись разговоры об ампутации. Мысль об этом невыносима, и лейтенант Данбер сбежал. К середине ночи палата наполнилась ужасными стонами раненых, и тогда он выскользнул из койки и стащил кое-что из одежды. Он присыпал раненную ступню антисептиком, замотал ее бинтом и кое-как втиснул в свои ботинок.

Затем Данбер пробрался к боковым дверям, тихонько приоткрыл их и проскользнул наружу. Он украл лошадь и, не имея никаких планов и места, куда еще можно было бы пойти, снова примкнул к своей воинской части, рассказав небылицу о ранении в палец ноги.

Сейчас он улыбнулся сам себе: «О чем я тогда думал?»

Два дня спустя боль стала так сильна, что лейтенант не хотел ничего больше, кроме смерти. Он ждал удобного случая, чтобы воспользоваться им.

Два соединения, расположившиеся друг напротив друга, вели перестрелку с расстояния в три сотни ярдов через лишенное растительности поле в лучшее вечернее время. Они прятались за низкими каменными стенами, выложенными по разным краям поля. Каждое из соединений не было уверено в силе противника, так же как каждое из них не было уверено и в атаке.

Часть, где служил Данбер, запустила наблюдательный шар, но повстанцы быстро сбили его метким выстрелом.

Противостояние продолжалось, и когда к позднему вечеру напряжение достигло критической точки, лейтенант достиг своей личной точки разлома. Его мысли непоколебимо сфокусировались на окончании его жизни.

Он по собственной воле вскочил на коня и бросился вперед, принимая огонь врага на себя. Командир полка был неподходящим человеком, чтобы повести людей в атаку. У него был слабый желудок и тупые мозги.

В нормальных условиях он никогда не дал бы разрешения на подобный поступок, но этим вечером полковник оказался в экстремальной ситуации. Бедный малый был в полной растерянности, и по необъяснимой причине думал лишь о большой чаше персикового мороженого. Эта мысль прочно засела в его голове.

Положение ухудшалось. Тогда генерал Типтон и его помощники заняли наблюдательный пункт на высоком холме, лежащем к западу от места боевых действий. Его обязанностью было наблюдать, и он был не властен совершать.

Выскочкой был этот молодой лейтенант с бескровным, очень бледным лицом, говорящий ему в сдержанных выражениях о вызове огня. Его дикие глаза, как будто не имеющие зрачков, пугали полковника.

Глупый командир согласился с планом.

Данберу было позволено выбрать другую лошадь взамен тяжело, с хрипом дышащей старой кобылы. Он взял нового коня, маленького, сильного, с оленьей шкурой, по кличке Киско.

Ему удалось сесть в седло без единого вскрика, хотя рана давала о себе знать постоянной тупой болью. Но сейчас за Данбером наблюдали все бойцы его полка, и он заставил себя сделать это. Когда он послал коня вперед, к низкой каменной стене, несколько пуль, выпущенных со стороны неприятеля, просвистели через поле. Если бы не это, можно было бы сказать, что над полем стояла мертвая тишина. Лейтенант подумал: «Действительно ли так тихо или такая тишина наступает за момент до того, как человек должен умереть».

Он пнул Киско под ребра, перескочил стену и рванул через голос поле, направляясь прямо к центру стены, сложенной из обломков скалы, которая скрывала врага. В первый момент повстанцы были слишком ошеломлены, чтобы стрелять, и лейтенант покрыл первые сто ярдов в беззвучном вакууме.

И тут они открыли огонь. Пространство было заполнено пулями. Они рассыпались струями в разные стороны, как жидкость из пульверизатора. Данбера это нисколько не волновало. Он так прямо сидел в седле, будто хотел быть еще лучшей мишенью, чем был сейчас. Он снова и снова погонял Киско. Маленькая лошадка выпрямила уши, поставив их вертикально, и летела вперед, на стену. Все это время лейтенант ждал одну единственную пулю. Ту, что настигнет его.

Но этого не случилось. И когда он приблизился настолько, что смог видеть глаза врагов, он и Киско изменили направление, повернув влево. Теперь они неслись точно на север в пятидесяти ярдах от стены. Киско скакал так быстро, что грязные комья земли, вылетающие из-под его задних копыт, напоминали кильватер быстроходной лодки. Лейтенант сохранял свое положение. Это доказывало непреодолимость союзников. Повстанцы поднялись, как мишени в тирс, поливая огнем из винтовок широкое пространство, когда одинокий всадник промчался мимо.

Они не смогли поразить его.

Лейтенант Данбер слышал, как затихает стрельба. Линия бойцов распалась. Он остановился и вдруг почувствовал что-то горячее в верхней части руки. Данбер обнаружил, что он какое-то время находился в трансе.

Горячий укол вернул ему ясность мыслей. Он посмотрел вниз на цепь людей, которую только что миновал. Данбер увидел, что союзники кружат позади стены в состоянии полного изумления.

Его уши вдруг снова обрели способность слышать. До Данбера донеслись ободряющие крики, идущие со стороны его подразделения через все поле.

Он снова вспомнил о своей раненой ноге. Она пульсировала, как отвратительная помпа, глубоко в сапоге.

Данбер повернул Киско к своим, и когда маленькая оленья шкура помчалась, закусив удила, лейтенант услышал оглушительные крики приветствия. Он посмотрел через поле. Его братья по оружию поднялись сплошной стеной позади своего укрепления.

Лейтенант ударил пятками в бока своего коня, и они полетели вперед, проделывая тот же путь в обратном направлении. Сейчас они проверяли другой фланг противника. Люди, мимо которых они мчались, были охвачены паникой и Данбер мог наблюдать, как они лихорадочно перезаряжали свои ружья. А впереди лейтенанта, вдоль неисследованного фланга, были вооруженные люди. Они вскакивали на ноги, и их оружие послушно ложилось в изгиб их плечей.

Решив не обмануть свои надежды, Данбер неожиданно для себя, подчиняясь импульсу, отпустил поводья и поднял обе руки вверх. Со стороны он мог показаться цирковым наездником, но он всего лишь чувствовал, что это финал. Он поднял руки высоко вверх в завершающем жесте прощания с жизнью. Сторонний наблюдатель мог истолковать это неправильно. Кому-то могло показаться, что это жест триумфа.

Естественно, лейтенант Данбер даже не догадывался, что это может быть воспринято кем-то, как сигнал. Он просто хотел умереть. Но у его товарищей сердце уже стучало в глотках, и когда они увидели, как руки лейтенанта взмыли кверху, это было больше, чем они могли вынести.

Они ринулись вперед, сокрушая стену. Это был спонтанный, ревущий и воющий поток людей, который оборачивался кровью войск противника.

Люди в коричневой форме дрогнули и побежали, как один, карабкаясь в страшном беспорядке к полосе деревьев, стоящей позади них.

К тому моменту, когда Данбер остановил Киско, одетые в голубую форму войска Союза были уже за стеной, загоняя находящихся в ужасе повстанцев в леса.

Голова Данбера вдруг просветлела.

Мир вокруг него превратился в волчок.

Полковник и его помощники сходились в одном направлении, генерал Типтон и его люди шли с другой стороны. Они оба думали, что Данбер погиб, вывалившись без сознания из седла, и каждый из них ускорил свой шаг, когда лейтенант упал. Подбегая к тому месту в пустынном поле, где Киско спокойно стоял рядом с бесформенной кучкой, лежащей у его ног, полковник и генерал Типтон испытывали одни и те же чувства. Такие чувства были редки у офицеров, носящих высокие звания. Особенно во время войны.

Каждый испытывал глубокий и неподдельный интерес к единственному человеку.

Из них двоих генерал Типтон был более переполнен чувствами. За двадцать семь лет службы он был свидетелем многих смелых поступков, но ни один из них не потрясал его так глубоко, ни один из них не разворачивался перед ним так широко, как происшедшее этим вечером.

Когда Данбер подошел, генерал стоял на коленях на своей стороне с видом отца, потерявшего своего сына.

Когда же генерал узнал, что этот бравый лейтенант поскакал на поле уже будучи раненым, он склонил голову, как будто в молитве, и заплакал, чего не делал с тех пор, когда был ребенком. Слезы скатывались по его обветренным щекам и застревали в седеющей бороде алмазными капельками.

Лейтенант Данбер не был расположен к длинному разговору. У него была лишь одна просьба, и он повторил ее несколько раз:

— Не отнимайте мне ступню.

Генерал Типтон услышал его мольбу и запомнил ее. Он отнесся к этим словам так, будто это было Божье послание. Данбера увезли с поля в личной карете скорой помощи генерала, поместили в полковом штабе в квартире генерала, а затем он оказался под строгим наблюдением личного врача генерала.

Когда лейтенант прибыл туда, разыгралась маленькая сцена. Генерал Типтон приказал своему врачу спасти Данберу ступню. После беглого осмотра доктор сказал, что по понятным причинам он предпочел бы ампутировать ее.

Генерал Типтон вывел доктора наружу и сказал:

— Если вы не сохраните этому мальчику ногу, я буду вынужден уволить Вас за некомпетентность. Я уволю Вас, даже если это будет самая худшая вещь, которую я сделаю.

Выздоровление лейтенанта Данбера стало навязчивой идеей генерала. Он каждый день находил время для того, чтобы зайти взглянуть на молодого лейтенанта через плечо доктора, который, чтобы спасти Данберу ступню, не отходил от него две недели.

Генерал мало разговаривал с пациентом в это время. Он всего лишь по-отечески выражал свой интерес. Но когда нога была наконец вне опасности, однажды вечером он опустился на раскладной стул возле кровати и нетерпеливо заговорил о том, что беспокоило его все это время.

Данбер слушал, ошарашенный, пока генерал выкладывал свою идею. Он хотел, чтобы для лейтенанта Данбера война была закончена. Его поступка на поле боя, о котором генерал до сих пор думал, было достаточно для одного человека на войне.

И еще генерал хотел, чтобы лейтенант попросил его о чем-нибудь, потому что (здесь генерал понизил голос) «Мы все у тебя в долгу. Я у тебя в долгу».

Данбер позволил себе легкую улыбку и сказал:

— Ладно… У меня осталась моя нога, сэр.

Генерал Типтон не улыбнулся в ответ.

— Что ты хочешь? — спросил он Данбера.

Юноша закрыл глаза и задумался.

Наконец он сказал:

— Я всегда хотел служить на границе.

— В каком месте?

— Где угодно… только на границе.

Генерал поднялся со стула.

— Хорошо, — сказал он, складывая его.

— Сэр?..

Генерал отставил стул и, обернувшись назад, посмотрел на Данбера с обезоруживающей нежностью.

— Я хотел бы оставить лошадь… — попросил лейтенант. — Могу я сделать это?

— Конечно, можешь.

Коротая вечер, Данбер еще раз прокручивал в мозгу разговор с генералом. Он был воодушевлен неожиданными, новыми возможностями, открывающимися перед ним. Но он так же чувствовал и приступ вины, когда думал о любви и нежности, которые он заметил на лице генерала. Данбер никому не говорил, что в тот день пытался всего лишь свести счеты с жизнью. Теперь уже было слишком поздно.

Этим вечером он решил никогда не говорить об этом.

Сейчас, лежа под холодными, влажными одеялами, Данбер затянулся третий раз за полчаса, размышляя о невероятных превратностях судьбы, которые в итоге привели его в форт Сэдрик.

В комнате светлело. То же самое происходило и с настроением лейтенанта. Он оставил свои мысли о прошлом и переключился на настоящее. С усердием человека, довольного своим местом, он начал думать о сегодняшних планах по уборке форта.

Поиск по сайту: