Дядя или племянник

Сразу после смерти Василия I (27 февраля 1425 г.) реальная власть в Москве перешла в руки энергичных правителей — властолюбивой княгини-вдовы Софьи Витовтовны, волевого митрополита Фотия и деятельного боярина Ивана Дмитриевича Всеволожского. Наибольшим влиянием из них при дворе пользовался митрополит. Решив сразу же покончить с какими-либо недомолвками (в первую очередь с претензиями Юрия Дмитриевича на великокняжеский престол), митрополит Фотий уже в ночь смерти великого князя направляет в Звенигород к князю Юрию своего боярина Акинфа Ослебятева.[1] Он должен был передать приглашение дяде малолетнего великого князя явиться в столицу и присягнуть на верность Василию II, т.е. подчиниться его воле.[2]

Выбор гонца был сам по себе удачным: родич героя Куликовской битвы Осляби должен был внушить доверие к себе сыну победителя Мамая. Однако князь Юрий, собравшись было ехать по собственному почину в Москву, переменил решение. Вероятно, он усмотрел в приглашении опасность для себя и повернул к Галичу.[3] Это было в Великий пост, т.е. между 25 февраля и 7 апреля 1425 г.[4]

Жребий был брошен. Непослушание удельного князя подлежало наказанию, что, конечно, понимал и сам князь Юрий. Приняв решение сопротивляться намерениям московских властей, он тем самым показал свое стремление начать борьбу за великое княжение. В той [31] обстановке Юрий Дмитриевич должен был или покориться, или победить. Третьего исхода теперь уже не существовало. Князь Юрий избрал борьбу за власть и, очевидно, сразу предъявил свои права на великое княжение, опираясь на завещание Дмитрия Донского.[5]

Да и в предшествующее время в деятельности Юрия Дмитриевича были черты, напоминавшие деятельность Дмитрия Донского. Князь Юрий прославился своим успешным походом на булгар и казанских татар в 1395 г. Летописец об этом походе писал: «...и никто же не помнит толь далече воевала Русь Татарьскую землю».[6] Ходил он в походы и против нижегородских князей. В 1398 г. Юрий Дмитриевич выступал против князя Семена (ставленника татар в Казань и Булгары, а в 1414 г. он «не сътвори зла ничтоже» Нижнему.[7] Нижегородцы запомнили надолго это благожелательное отношение к ним князя. Василий I всячески отстранял князя Юрия от престола, особенно когда у него появились реальные наследники (дети). Некоторое время (до осени 1406 г.) Юрий княжил в Новгороде.[8] Все три направления деятельности князя Юрия (антиордынская борьба, попытки завязать контакты с Новгородом и Нижним) отчетливо прослеживаются и в действиях его сыновей после 1425 г. Много внимания уделял князь Юрий своей столице — Звенигороду. Здесь он построил придворный храм — Успенский собор. Благодаря содействию князя Юрия инок Троицкого монастыря Савва (умер в 1406 г.) создал под городом Сторожевский монастырь с каменным храмом. Наконец, в Троицком монастыре князь Юрий содействовал строительству Успенского собора.[9] В росписи всех этих соборов принимал участие Андрей Рублев.[10]

Кроме прав (которые можно оспорить) и властолюбивых желаний (которые можно смирить) принятое князем Юрием решение выступить против Василия II определялось и тем положением, в котором он находился. Жизненный путь Юрия Дмитриевича приближался к закату: 50 с лишним лет — возраст по тогдашним эталонам весьма почтенный. У князя к тому же было четверо молодых, но уже самостоятельных сыновей в возрасте 20-24 лет. Это Василий (Косой), Дмитрий Большой (Шемяка), Дмитрий Меньшой (Красный)[11] и Иван. Последний, вероятно, был склонен к религиозной экзальтации, психической неуравновешенности или просто болен.[12] Имя Дмитрий князь Юрий дал двум [32] своим сыновьям в честь их великого деда. Старшие сыновья Юрия Дмитриевича, Василий Косой и Дмитрий Шемяка, возможно, уже к 1425 г. стремились к самоутверждению. Для того чтобы удовлетворить их желание без ущерба для себя, звенигородскому князю нужно было приобрести новые земли, что сделать было невозможно, не получив ярлыка на великое княжение.

Для успешной борьбы за великое княжение с племянником, опиравшимся на военное могущество Москвы, уже проверенное в борьбе с сильными противниками, князю Юрию нужны были реальные возможности. К 1425 г. претендент на великое княжение обладал не только устойчивым авторитетом в различных землях Северо-Восточной Руси, но и землями (Звенигород, Галич, Руза, Вятка), которые переживали тогда экономический подъем, что давало ему надежду на победу в борьбе за власть.

Слабостью князя Юрия в военно-стратегическом отношении было положение его столицы: Звенигород находился вблизи от Москвы, был слабо укреплен и соседил с Литвой, враждебной Юрию Дмитриевичу и благосклонной к Василию II. Поэтому князь Юрий средоточием своих сил избрал более отдаленный и перспективный Галич, имевший к тому же довольно солидные крепостные сооружения.

Для подготовки к выступлению требовалось время. Поэтому князь Юрий предложил Василию II заключить перемирие до Петрова дня, т.е. до 29 июня. Великий князь принял предложение, и перемирие было заключено. Одновременно обе стороны начали энергичную подготовку к борьбе. Уже весной князь Юрий «розосла по всей своей отчине, по всех людей своих», и собрались «вси к нему изо всех градов его, и восхоте пойти на великого князя».[13] Похоже, что решение принято было с учетом пожеланий всех собравшихся воинов князя Юрия. Созвано было что-то среднее между древнерусским вечем и московским земским собором.

В свою очередь и правительство Василия II, узнав о действиях князя Юрия, приняло необходимые меры. Возможно, именно тогда великий князь пожаловал своего дядю Константина уделом, в который вошла Ржева.[14] Князю Петру Дмитриевичу он дал в удел волости Шачебал и Ликурги (правда, тот передал их Константину Дмитриевичу).[15] Затем Василий II соединился [33] со своими дядьями Андреем, Петром и Константином Дмитриевичами и «со всеми силами» двинулся к Костроме. Это произошло еще до окончания срока перемирия с князем Юрием. Кострома должна была стать базой для дальнейшего наступления на Галич. Путь к нему лежал по рекам Костроме и Вексе.

По одной из версий, Юрий Дмитриевич, узнав о движении против него войск Василия II, бежал из Галича в хорошо знакомый ему Нижний Новгород.[16]

В Москве отлично поняли, какую опасность таила эта новая попытка дяди великого князя укрепиться в важнейшем городе на Волге. Поэтому вслед за ним послали его брата Андрея Дмитриевича с войском, по тем временам весьма внушительным (25 000 человек). Но князь Андрей, по каким-то причинам «не дошед» Юрия, вернулся. Летописец считает, что это князь Андрей сделал, «норовя» своему брату Юрию. Рассказ помещен после записи о миссии митрополита Фотия в Галич, когда тот «миру не взять».[17]

Л.В. Черепнин на основании этого рассказа считал, что «допустить наличие тайного сговора братьев покойного Василия I против их племянника вполне возможно».[18] Нам представляется, что условия конца 20-х-начала 30-х годов абсолютно исключали этот «сговор». Князья Андрей, Петр и Константин решительно поддерживали тогда малолетнего Василия II в борьбе с могущественным Юрием Дмитриевичем. Ремарка летописца о том, что князь Андрей действовал, «норовя» своему брату Юрию, отражает придворные слухи, а не действительный расклад сил.

Тем временем митрополит Фотий пытался примирить князей. Летописец из окружения Фотия писал о его «челночных» операциях: «...ездил митрополит на Кострому и в Галич ко князю Юрыо и пакы на Кострому и во Володимер к празнику, а из Володимера на Моськву».[19] Следовательно, Фотий побывал в Галиче еще в ту пору, когда Василий II выезжал на Кострому, но тогда эта поездка результатов не дала.

После неудачной военной акции против Юрия Дмитриевича[20] и получения от него новых предложений о годовом перемирии в Москве решили снова послать Фотия ко двору князя Юрия. В совещании по этому вопросу принимали участие великая княгиня Софья, князья Андрей, Петр и Константин Дмитриевичи «со [34] всеми князи и боляры». Какое-то сообщение послано было и Витовту.

На Рождество Иоанна Предтечи (24 июня) Фотий добрался до Ярославля, где ужинал у ярославского князя Ивана Васильевича. Затем он поспешил в Галич.[21] Прослышав об этом, князь Юрий Дмитриевич решил устроить демонстрацию единения всего народа Галицкого княжества в поддержку их князя. Он «собра вотчину свою» и встретил Фотия «з детми своими и з боляры, и с лучшими людьми своими, а чернь всю собрав из градов своих и волостей, и из сел, и из деревень, и бысть их многое множество». Князь Юрий «постави их на горе от града с приезда митрополича, кажючи ему многих людей своих». Ожидаемого эффекта демонстрация, судя по Московскому великокняжескому своду, не произвела. Митрополит помолился в соборной церкви Преображения (на Подоле, у озера), затем, выйдя, посмотрел на народ, «иже на горе стояще», и сказал князю Юрию с иронией: «...сыну, не видах столико народа в овчих шерьстех, вси бо бяху в сермягах». Князь хотел показать, сколь много было сил в его распоряжении, «а святитель в глум сии вмени себе».[22]

Во время переговоров Фотий продолжал настаивать на заключении мира, «чтобы не было кровопролитна межи их с великим князем». Иную позицию занимал князь Юрий: ему нужно было только перемирие для сбора сил и для переговоров в Орде. В позиции Василия II было одно слабое звено. Его и нащупал князь Юрий. Василий Васильевич занял великокняжеский престол без санкции ордынского царя. Это должно было вызвать неудовольствие в Орде и грозило неприятными последствиями «самозванцу», чем мог воспользоваться князь Юрий. Поэтому митрополит Фотий спешил окончательно договориться с Юрием Дмитриевичем, не прибегая к посредничеству ордынцев. Но князь Юрий решительно настаивал на заключении предварительного перемирия.

Видя бесперспективность дальнейших споров, митрополит в гневе покинул город. А тут как раз в Галиче начался «мор на люди и на град» (примерно тогда же начался мор и в других русских землях). Узнав об этом, князь Юрий сел на коня, покинул свою удельную столицу, догнал митрополита в селе Пасынкове[23] и едва умолил, чтобы тот вернулся. По его [35] возвращении «проста гнев божий». Тем временем митрополит вел беседы о мире не только с князем, но «и со всеми православными». На этот раз переговоры окончились успешно, и князь Юрий проводил Фотия «со всем народом», пообещав послать к великому князю «бояр своих». Посланы были боярин Борис Галицкий и Данила Чешко, которые «и доконча мир на том, что князю Юрью не искати княжениа великого собою, но царем, которого царь пожалует, то будет князь великий Владимирьскыи, Новугороду Великому и веса Русии и крест на том целоваше».[24] Такова версия происшедшего в великокняжеских сводах 70-х годов XV в. К сожалению, другой нам не известно.

Достигнутый в Галиче компромисс устраивал обе стороны. Заключенное соглашение было одновременно и миром, и перемирием. Князь Юрий обещал, что сам он не будет «искать» под Василием II великого княжения. И в этом смысле соглашение давало окончательное решение спорного вопроса, т.е. было миром. Но вместе с тем сохранялась и возможность передать решение вопроса о судьбе великого княжения в Орду, поэтому соглашение носило временный характер, т.е. было перемирием. Эта уступка князю Юрию не пугала Василия II. В Орду ехать за получением ярлыка на великое княжение все равно было нужно. Но там у Василия II были все шансы выиграть спор, ибо ордынцы косо смотрели на князя Юрия, считавшего себя наследником Дмитрия Донского.[25] К тому же великий князь рассчитывал и на поддержку Литвы, благодаря которой временное соглашение должно было превратиться в постоянно действующее.

Ближайшие события, однако, внесли существенные коррективы в планы обеих сторон.

Уже с Ильина дня (20 июля 1425 г.) начался сильный мор в Твери.[26] С Ильина дня до Крещения (6 января 1426 г.) мор был и в Пскове.[27] С Троицы (27 мая 1425 г.) эпидемия черной оспы стала распространяться в Москве (пришел мор «от Немец во Пьсков, а оттоле в Новгород, тако же доиде и до Москвы и на всю землю Рускую»).[28] Мор не затихал и в 1426 г.: «...мор бысть велик во Пьскове, и в Новегороде в Великом, и в Торжку, и во Тфери, и на Волоце, и в Дмитрове, и на Москве, и во всех градех Руских и в селех».[29]

Во время эпидемии оспы умерли великий князь [36] тверской Иван Михайлович (21 мая 1425 г.), потом сын его Александр, затем на Юрьев день (26 ноября) сын Александра Юрий, и на тверском престоле утвердился брат Юрия князь Борис, а в Кашине на недолгий срок Василий, в 1426 г. «пойманный».[30] Скончались также князь Иван Васильевич Ярославский (1426 г.)[31] и осенью князья Андрей, Семен и Ярослав Владимировичи.[32]

Осенью 1425 г. «был мор на Москве силен». «На ту осень еха» Василий II в Москву и жил там до Рождества (25 декабря). Митрополит Фотий отправился в свое село Бисерово,[33] оттуда во Владимир, где пробыл «Велик день», т.е. Пасху (31 марта 1426 г.), и приехал в Москву после Троицы. 20 марта 1426 г. во Владимире побывал и Василий II, выдавший там жалованную грамоту митрополичьему монастырю. В том же году был «преполох Татарьскыи с великою нужею».[34]

Митрополит Фотий после Воздвиженья (14 сентября 1426 г.) приехал из села Курчева в Москву. Затем митрополит отправился в Ильинское, а великий князь — в село Красное. Здесь умер родственник фаворита Василия I Иван Голтяев, и Василий II поспешил бежать «от заразы» в Гжель. Хотя мор не пощадил и деятелей церкви, митрополит все же поехал в Москву, «занже на Москве печалься мор злей первого».[35] Действительно, в 1426/27 г. «во всех градех русьских и во властех и селех» мало людей осталось, «мерли прыщом».[36] Другой летописец тоже пишет, что «мор бысть велик в градех русьскых». От оспы умер и последний из сыновей серпуховского князя Владимира Андреевича — Василий.[37]

Из этого когда-то многочисленного семейства остался в живых в конце концов лишь один внук князя Владимира Андреевича — князь Василий Ярославич. Воспользовавшись его несовершеннолетием, Василий Васильевич (вернее, регентский совет), как его опекун, «недодал» княжичу ряд земель, входивших в удел его деда. Так, Городец на Волге великий князь взял себе, рассчитывая, вероятно, использовать его в качестве приманки для безземельных суздальских князей, а Углич передал своему дяде Константину Дмитриевичу, с тем чтобы союз с ним приобрел солидную материальную основу.

Мор был тяжким бедствием для Руси. Но беда не [37] приходит в одиночку. На Петров день (29 июня 1426 г.) великий князь литовский «розверже» мир с псковичами. Витовт был крайне недоволен тем, что псковичи не поддержали его воинственных устремлений по отношению к Ливонскому ордену.[38]

Возможно, Витовт рассчитывал на легкий успех своей военной экспедиции в связи с «замятней» на Руси, которая не позволяла правительству Василия II решительно поддержать псковичей. Попытка Пскова ликвидировать конфликт с литовским великим князем успеха не имела. Псковские послы вернулись из Литвы, не установив мирных отношений с Витовтом. Не откликнулись на просьбу псковичей о помощи и новгородцы («не помогоша ни словом, ни делом»), решившие не осложнять отношений со своим могущественным соседом. Псков остался один на один с Литвой. 1 августа 1426 г., вступив на Псковскую землю, войска Витовта осадили крепость Опочку. В состав «силы» литовского великого князя кроме литовцев входили наемники (немцы, чехи и волохи), а также татары из двора свергнутого золотоордынского хана Улу-Мухаммеда.[39]

Двухдневная осада Опочки была безрезультатной. Великий князь литовский попытался найти другое место в псковской обороне, которое можно было бы прорвать. 5 августа Витовт подошел к Вороночу. Однако эта маленькая крепость три недели мужественно оборонялась от обложивших ее войск иноземцев. Под крепостью Котелно 400 псковичей разбили 7-тысячный отряд литовцев и татар.[40] Возможно, эти цифровые сведения и не точны, но факт победы псковичей несомненен. У крепостцы Вельи жители города Острова перебили отряд татар из 40 человек. Отважно сражались и жители города Врева. Словом, легкой прогулки у литовского великого князя не получилось. Не поддержал Витовта и Ливонский орден, занявший во время литовско-псковской войны нейтральную позицию.[41]

Видя провал своей кампании, Витовт охотно откликнулся на мирные предложения псковичей. Чтобы облегчить на переговорах положение Пскова, великий князь Василий II поспешил послать к Витовту своего посла Александра Владимировича Лыкова.[42] 25 августа 1426 г. перемирие было заключено. По московским сведениям, псковичи должны были выплатить великому князю литовскому 3000 руб., хотя псковичи называли [38] сумму в три раза меньшую (1000 руб.). Деньги эти должны были пойти на выкуп взятых в плен под Котелно псковичей.[43] Одновременно псковичи направили посадника Юрия Тимофеевича к Василию II с просьбой «печаловаться» о них и послать с этой целью своего посла к Витовту.

Время для Василия II было трудное: «...бяше ему тогда брань велика с князем Юрьем, стрнемь своим о великом княжении». Все же великий князь обещал помочь своим верным псковским союзникам.[44]

Срок перемирия с Литвой истекал в Крещение (6 января 1427 г.). Поэтому зимой 1426/27 г. псковичи с боярами Василия II явились в Вильно, но привели с собой в счет выкупа лишь 1000 руб. Деньги Витовт взял, но пленных «на крепости посади», ожидая присылки остальной суммы. Только весной 1427 г. псковичи согласились уплатить ему на Покров еще 150 руб.[45] Словом, отношения Пскова с Литвой продолжали оставаться напряженными.

Пробыв осень 1426 г. в Брашеве и в Коломне, митрополит Фотий решил отправиться в Литву, чтобы урегулировать спорные вопросы с Витовтом. Поезда состоялась после Рождества и продолжалась семь недель (с 25 декабря 1426 примерно до середины февраля 1427 г.). 14 августа 1427 г. Витовт сообщал ливонскому магистру: «...как мы уже вам писали, наша дочь, великая княгиня московская, сама недавно была у нас и вместе со своим сыном, с землями и людьми отдалась под нашу защиту».[46] Речь, очевидно, идет о той же поездке зимой 1426/27 г., в которой принимал участие Фотий. Ставке Юрия Дмитриевича на Орду митрополит и княгиня-вдова решили противопоставить патронат великого князя литовского.

В начале августа 1427 г. великий князь рязанский («переяславский князь») встречался также с Витовтом и заключил с ним договор. Рязанский князь «дался...ему в службу». Тогда же «дался в службу» Витовту и пронский князь.[47] Рязанские окраины почти каждый год подвергались набегам ордынцев. Так, осенью 1425 г. татары напали на рязанские украины «и возвратишяся с полоном в Поле», а рязанцы «идоша за ними и постигоша их, биша и полон отъяша».[48]

Тем временем на Руси возникло новое осложнение. 23 февраля 1428 г. в Дмитрове умер князь Петр Дмитриевич.[49] Распри между Василием II и князем Юрием [39] должны были вспыхнуть с новой силой, на этот раз из-за выморочного наследия князя Петра. Василий II присоединил его удел (прежде всего Дмитров) к своим владениям, но на него претендовал и князь Юрий.

Впрочем, сторонам удалось прийти к соглашению. 11 марта 1428 г. Василий II вместе с Константином и Андреем Дмитриевичами заключили докончание с князем Юрием. В нем 54-летний дядя признавал себя «молодшим братом» 13-летнего племянника. Формула докончания о том, что князья должны жить в своих «уделах» по завещанию Дмитрия Донского, оставляла за князем Юрием возможность поставить перед ордынским царем вопрос о судьбе великого княжения.[50] В связи с моровым поветрием со Звенигорода на четыре года снималась уплата дани и яма. Зато князь Юрий уступал своему брату Константину несколько волостей. Спорный вопрос о судьбе Дмитрова в договоре был обойден молчанием.[51]

Впервые в княжеском докончании Василия II и Юрия Дмитриевича упоминалось о служилых князьях. Князь Юрий обязывался отныне не принимать князей, служивших Василию II, «с вотчиною». Переходя на службу к галицко-звенигородскому князю, они теряли право на свою вотчину, которая находилась ранее под великокняжеским патронатом.[52] Пункт этот был чрезвычайной важности, ибо на первом этапе династическая война Василия II с князем Юрием в значительной степени зависела от позиции служилых князей (в первую очередь ярославских и суздальских), за влияние на которых шла напряженная борьба.

В том же 1427/28 (6936) г. были составлены еще два договора с князем Юрием. Они до нас не дошли, но сохранилось упоминание о них в Описи архива Посольского приказа 1626 г.[53] Один договор заключил «великий князь» (?!) Юрий Дмитриевич и его сын Дмитрий Меньшой с Василием II, а другой — Юрий Дмитриевич с Василием II и Константином и Андреем Дмитриевичами. Очевидно, споры вокруг первого докончания были жаркие.[54] Великокняжеский титул князя Юрия означал, возможно, то, что на каком-то этапе переговоров галицко-звенигородский князь отказывался признать себя «молодшим братом» (до решения спора в Орде). Отсутствие среди составителей договора старших сыновей князя Юрия (Василия Косого и Дмитрия Шемяки) показывает, что конфликт их с [40] отцом, обострившийся позднее, вызревал уже к 1427/28 г.

Пока русские князья выясняли между собой отношения, Витовт готовился к новой войне. Свой поход он предполагал направить против Новгорода.[55] Предварительно в августе 1427 г. великий князь литовский заключил докончания с великим князем тверским Борисом Александровичем (чтобы быть им «заодин»),[56] а также с князьями Иваном Федоровичем Рязанским и Иваном Владимировичем Пронским.[57]

Отношения с Новгородом Витовт разорвал в Петров пост (до 29 июня 1428 г.). На этот раз в помощи отказали новгородцам псковичи, говоря: «...как вы намь не помогосте, тако и мы вам не поможем». Ссылались они также и на условия мирного договора с Витовтом. К тому же их высокий покровитель (Василий II) «крест поцелова», что не будет в конфликтных случаях помогать «по Новегороде ни по Пскове».[58]

16 июля Витовт вступил в пределы Новгородской земли. Его поход был хорошо организован. Литовский великий князь шел «с многими силами». С войсками двигалась артиллерия («пушки, тюфяки, пищали»), которая должна была обеспечить взятие новгородских крепостей. Согласно союзному договору, тверской князь Борис Александрович послал с Витовтом «тверскую силу» под командованием Захария Ивановича.[59] Однако все оказалось значительно сложнее, чем то полагал великий князь литовский. Два дня Витовт безрезультатно простоял под Вышгородом. Затем 20 июля он подошел к Порхову, взяв по пути Себеж. Но под Порховом Витовт задержался на неделю, и перспективы взятия этой крепости у него были весьма проблематичными. Осажденные сражались с завидным упорством. Им удалось разбить одну из самых больших пушек Витовта (по имени Галка) и убить пушечника-немчина Николая. Великому князю литовскому приходилось задумываться о том, как бы поскорее закончить кампанию. Это отвечало и желанию новгородцев.

Для ведения мирных переговоров новгородцы направили к Витовту представительную делегацию, в которую вошли посадник Григорий Кириллович Посахно, Исаак Андреевич Борецкий,[60] а также совсем недавно избранный архиепископ Евфимий II. В результате усилий обеих сторон заключен был мир. Новгородцы откупались большой ценой: они обязывались уплатить 5000 [41] руб. (такую же сумму вносили и жители Порхова). Тысячу рублей заплатили за выкуп «полона». Деньги приходилось собирать «со всех волостей» из расчета с 10 человек по рублю.[61]

После незначительного конфликта на порубежье, происшедшего в 1427 г., на следующий год псковичи подтвердили старый договор с Ливонским орденом.[62] Орден находился тогда во враждебных отношениях с Литвой, и его сближение с Псковом объяснялось взаимными интересами.

В конце 1428 г. «без вести» совершили набег на Галич ордынцы. В нем принимал участие «царевич Махмут-Хозя».[63] Возможно, речь шла об Улу-Мухаммеде. С месяц татары осаждали город, но так и не смогли его взять, «воюя» только галицкие волости.[64] Правда, на Крещение (6 января 1429 г.) им удалось «изгоном» (неожиданным набегом) взять Кострому. Захватили они также Плесо и Лух.[65] Затем ордынцы отошли Волгой на Низ. Первый известный летописям набег ордынцев на Галич говорил о том, что край этот начал к концу 20-х годов XV в. превращаться в процветающий — ордынцам было там что грабить, иначе вряд ли бы они избрали его объектом своего нападения.

В догонку за ордынцами Василий II отправил князей Андрея и Константина Дмитриевичей «с своими дворы» и временщика тех лет боярина И.Д. Всеволожского. Они дошли до Нижнего Новгорода, но так и «не угониша» татар, а потому вернулись. Однако князь Федор Давидович Стародубский Пестрый и Федор Константинович Добрынский, «утаився у князей», «своими полкы» погнались за татарами, побили их и отполонили полон, но царевича и князя Алибабу так и не догнали.[66] Летописец добавляет: «Тем воеводам при животе честь, а по смерти вечная память».[67] Столкновение Всеволожского и Добрынского стало как бы предвестником того конфликта, который произойдет через несколько лет между ними в связи со свадьбой Василия II.

Осенью 1430 г. Витовт созвал своих союзников в Вильно, предполагая устроить торжественную коронацию. Среди прибывших к середине сентября были Василий II и митрополит Фотий, а также великие князья тверской и рязанский. С дарами явились ко двору Витовта и новгородцы.[68] Однако коронация не состоялась, так как польский король не пропустил корону [42] через свои владения. Приехавших на торжество пришлось распустить. Исключение сделали для Фотия, который оставался при дворе великого князя литовского еще 11 дней. 27 октября великий князь литовский Витовт умер. Василий II тогда не успел еще вернуться в Москву и находился в Вязьме.[69] Началась затяжная борьба за престол между соперничавшими князьями Свидригайлом Ольгердовичем и Сигизмундом Кейстутовичем.

В октябре 1430 г. союзный Свидригайле ордынский князь Айдар (зять Улу-Мухаммсда) воевал Литовскую землю. До Киева он не дошел всего 80 верст. Не удалось ему взять и Мценск, где воеводой был Григорий Протасьев. Айдар принес присягу («роту»), очевидно обещав Протасьеву свободу. Тот вышел из города, но был схвачен и отведен в Орду. Улу-Мухаммед, «почтив» Григория, отпустил его, а на Айдара «поругася».[70]

В 1428/29 и 1429/30 гг. «в Поле» стояла страшная засуха. Распространилась эпидемия.[71] О поездке в Орду Василию II и князю Юрию тогда не приходилось и думать.

Зимой 1430 г. князь Юрий «разверже мир» с Василием II.[72] Причины этого неизвестны. Возможно, князь Юрий счел, что настала пора решить спор без участия Орды. Очевидно, именно тогда Василий II выслал против князя Юрия большую рать князя Константина Дмитриевича («со всею силою»). Повторилось то, что было в 1425 г. Князь Юрий бежал из Галича в Нижний Новгород, где «седе... со всеми людьми своими». Затем он занял оборону на реке Суре. К реке подошел князь Константин, но перейти ее он так и не сумел, а потому вернулся в Москву. Как только Константин Дмитриевич ушел, князь Юрий отправился в Нижний, а оттуда перебрался в Галич.[73]

Весной 1431 г. Василий II послал князя Федора Давыдовича Пестрого, уже отличившегося в войне с ордынцами, «на Болгары Волжьскии». Тот «всю землю их плени».[74] Мор и засуха, а также распри с Ордой обескровили землю волжских болгар. Русские войска нанесли по ней дополнительный удар.

2 июля 1431 г. умер фактический глава московского правительства митрополит Фотий.[75] Смерть Витовта, а затем кончина Фотия развязали руки князю Юрию Дмитриевичу в его борьбе за великокняжеский [43] престол. Новгород и Тверь, занятые своими довольно запутанными отношениями с Великим княжеством Литовским, не проявляли никакого желания вмешиваться в борьбу Василия II и Юрия Дмитриевича. Осенью 1431 г. новгородцы после напряженных отношений с Ливонией в 1430/31 г. продлили с ней перемирие на четыре года.[76]

Готовясь к решительной борьбе с Сигизмундом, Свидригайло развернул напряженную дипломатическую деятельность, направленную на создание анти-Сигизмундовой коалиции. С Тверью у него установились дружественные отношения еще раньше: в 1430 г. он женился на дочери тверского князя Ивана Ивановича.[77] 25 января 1431 г. Свидригайло заключил мирное докончание с Великим Новгородом.[78] Оно повторяло «старину», которой регулировались новгородско-литовские отношения, и было прелюдией к дальнейшему сближению соседей. В обстановке противоборства в Северо-Восточной Руси двух сил новгородцы предпочли опереться на третью. Основное в докончании 1431 г. сводилось к установлению «чистого пути» (свободы торговли) между новгородцами и жителями Великого княжества Литовского. При решении конфликтов, связанных с возникновением судебных дел, судопроизводство велось по законам той страны, в которой совершено преступление. Границы между Новгородом и Литвой объявлялись незыблемыми.

Вел переговоры Свидригайло с Ливонским орденом и с Улу-Мухаммедом.[79] 19 июня 1431 г. он заключил союзный договор с Прусским орденом.[80] В 1431/32 г. подписано было докончание с Псковом.[81] В июле 1431 г. началась война между Свидригайлом и Польшей.[82] Польские магнаты не могли примириться с самостоятельной политикой, которую твердо проводил литовский великий князь. Нарастало и в самом великом княжестве недовольство усилением влияния русских князей при дворе Свидригайла. Лидером недовольных стал князь Сигизмунд. В ночь с 31 августа на 1 сентября 1432 г. он совместно с князем Александром (Олельком) Владимировичем выступил в Ошмянах против Свидригайла. Свидригайле пришлось бежать в Полоцк. Сигизмунд взял решительный курс на сближение с католической Польшей. 15 октября 1432 г. Литва возобновила в Гродно унию с Польшей.[83] Свидригайло двинулся на Ошмяны. В его войсках была и [44] «тверская сила».[84] Однако 9 декабря он потерпел поражение от Сигизмунда.[85]

Осенью 1431 г. наступило время для нового раунда борьбы за великое княжение на Руси. Судьба его должна была решиться в Орде при дворе Улу-Мухаммеда. В Успеньев день (15 августа) в Орду выехал Василий II.[86] Вслед за ним в Воздвиженьев день (14 сентября) туда поспешил и князь Юрий,[87] возвратив Василию II договор от 11 марта 1428 г. со «складною вместе».[88] Князья отправились в Орду «со многими дары».[89]

Ситуация поначалу для князя Юрия сложилась крайне тяжелая. Обоих претендентов на великое княжение к себе в «улус» взял видный ордынский правитель — даруга московский Минбулат. Он оказывал «великую честь» Василию II, с которым, очевидно, и раньше имел сношения по долгу службы, а князю Юрию были «безчестье и истома велика». Однако и у Юрия Дмитриевича вскоре нашелся высокий покровитель. Им был Тегиня, ордынский вельможа из знатного рода Ширинов.[90] Он «силою» забрал князя Юрия от Минбулата и вместе с ним отправился в Крым, где они провели всю зиму.

За время отсутствия князя Юрия боярин И.Д. Всеволожский, представлявший интересы уже подросшего великого князя, провел большую «работу» среди ордынской знати, используя распри, существовавшие между ордынскими вельможами. Князей Айдара, Минбулата и других он пугал тем, что в случае передачи ярлыка на великое княжение Юрию Дмитриевичу резко возрастет влияние Тегини при ордынском дворе, что грозило ордынским князьям серьезными осложнениями («а вас что будет»?!). К тому же Юрий — «побратим» Свидригайла,[91] а у Айдара с литовско-русскими княжатами были особые счеты.

Рассуждения И.Д. Всеволожского подействовали, и ордынские князья склонили Улу-Мухаммеда к решению спора о великом княжении в пользу Василия II.

Весной 1432 г. Тегиня и князь Юрий вернулись из Крыма. Братанич Тегини постельник Уссин рассказал ему о положении при ханском дворе и о том, что Улу-Мухаммед якобы сказал: «...аще что речет Тсгиня за князя Юрья о великом княжении, то убити его повелеваю». В такой обстановке началось разбирательство спора. Дискуссия была жаркой («многа пря бысть межи [45] их»). Василий II искал великого княжения «по отечьству и по дедству», т.е. опирался на факт наследования престола его отца и деда. Хуже положение было у князя Юрия. Тот подкреплял свои претензии «летописцы старыми, спискы и духовною отца своего великого князя Дмитрея».[92]

Сообразив, вероятно, что ссылки обеих сторон на Дмитрия Донского не очень будут способствовать скорому и однозначному решению вопроса, И.Д. Всеволожский решил перевести постановку вопроса в иную плоскость. Он заявил Улу-Мухаммеду: Василий II ищет не просто великого княжения, а «твоего улуса, по твоему цареву жалованью и по твоим девтерем и ярлыком». Предъявлены были и документы («а се твое жалованье перед тобою»).[93] Это, конечно, в корне меняло ситуацию. «Вольный царь» понял, что в лице Василия II он имеет дело с вассалом, преданным его воле. Претензии князя Юрия И.Д. Всеволожский отводил тем, что князь хочет получить великое княжение «по мертвой (т.е. утерявшей свою силу. — А.З.) грамоте отца своего, а не по твоему жалованью волного царя».[94] Упоминая духовную грамоту победителя ордынцев Дмитрия Донского, И.Д. Всеволожский убивал надежды князя Юрия на великокняжеский престол. В конечном же счете И.Д. Всеволожский сводил дело к признанию, что вершителем судьбы великокняжеского престола на Руси может быть одна только воля ордынского царя. К тому же хитроумный боярин как бы невзначай констатировал: Василий Васильевич вот уже который год сидит на престоле («на твоем жалованье»), исправно неся службу «тебе, своему государю, волному царю», о чем «самому тебе ведомо».

Дело казалось решенным окончательно и бесповоротно. Улу-Мухаммед уже велел почтенному возрастом князю Юрию подвести коня к мальчишке Василию в знак покорности и вассальной преданности ему. Но Василий II проявил даже великодушие (так сказать, «что вы, что вы!») и не захотел дядю своего «обесчестити». Дальнейшее упорство грозило князю Юрию роковыми последствиями (сколько подобных князей-упрямцев кончали свой жизненный путь в Орде!).

Но тут выяснилось, что слова и хитросплетения не всегда могут совладать с реальным ходом событий. Как раз тогда, когда в ставке Улу-Мухаммеда велись дебаты о судьбах великокняжеского престола на Руси, [46] против ордынского хана выступил один из сыновей Тохтамыша — Кичи-Ахмед. Продолжал отстаивать права князя Юрия и Тегиня. «Убоявся» Тегини, Улу-Мухаммед «сотвори по Тегинину слову». Достигнут был компромисс: Василий II сохранял за собой великое княжение, а князь Юрий получал ярлык на Дмитров,[95] связанный с Галичем удельными связями еще в XIV в. Сравнительно недавно он принадлежал брату Юрия Петру, но после его смерти (в 1428 г.) считался «вымороком».[96]

Поездка в Орду и спор о великом княжении заставили правительство Василия II сделать выводы на будущее. Отныне, чтобы «сор не выносить из избы», в договоры с «молодшими» братьями неукоснительно будет вставляться пункт о том, что сношения с Ордой являются прерогативой великокняжеской власти. Так, уже осенью 1432 г. в докончании Василия II с князем Василием Ярославичем появляется пункт: «А Орда знати тобе, великому князю, а мне Орды не знати».[97] Такая же формула присутствует и в докончании с князем Юрием Дмитриевичем 1433 г. («а мне Орды не знати никоторыми делы»).[98]

В ставке Улу-Мухаммеда Василий II дал, очевидно, твердое обязательство исправно платить «выход» Орде (цена за ярлык!). Собирать его с русских земель должен был сам великий князь.[99] С одной стороны, это давало ему значительные политические преимущества над всеми княжатами, входившими в великое княжение, а с другой — наносило моральный ущерб его авторитету, ибо великий князь оставался проводником ханской политики.

Автор Медоварцевского летописца сохранил нам предание о конце спора в Орде. Оказывается, Василий II «смирился пред» князем Юрием, а тот начал бить челом Тегине и другим ордынским князьям, говоря, что царь его «седину старую» обесчестил, ибо «великое княжение дал младенцу». Якобы сам Юрий просил царя придать к его вотчине Дмитров, с тем чтобы его «старость не до конца оскорбил». Юрия Дмитриевича поддержал Тегиня, который даже «хотел... отъехати» от Улу-Мухаммеда, когда пришел на него Кичи-Ахмет. Тогда-то царь и пожаловал Дмитровом князя Юрия. Согласно Медоварцевскому летописцу, Всеволожский якобы выступал против пожалования Дмитровом князя Юрия, говоря, что «Дмитров изначала [47] великого княжениа улус». Всеволожский беспокоился и о своей дальнейшей карьере: «...мне, холопу великого князя, зде того не мощно от великого княжениа Дмитров отдати». Но царь все же «ярлыки свои дал князю Юрью на Дмитров».[100]

На Петров день (29 июня 1432 г.) Василий II и князь Юрий были отпущены из Орды. Первый пришел в Москву, а второй — в Звенигород и оттуда в Дмитров.[101] С Василием II прибыл ордынский посол царевич Мансырь Улан, который и посадил его на великое княжение 5 октября.[102]

Итоги поездки сначала не были многим ясны. В Пскове говорили, что из споривших между собой князей «княжения не взят ни един».[103] В Новгороде также считали, что они вернулись «без великого княжениа».[104] В Ростове записали в летопись, что ордынский царь придал князю Юрию Дмитриевичу к Галичу еще Звенигород, Рузу и Вышгород, хотя этими городами он владел и раньше.[105] Вскоре все встало на свои места. В новгородских летописях появилась новая запись о том, что Улу-Мухаммед дал великое княжение Василию.[106]

В июне 1432 г. произошло еще одно событие, имевшее влияние на ход дальнейшей борьбы за московский престол. В Можайске умер князь Андрей Дмитриевич.[107] Можайский удел поделили его сыновья: старший из них (Иван) получил Можайск и Калугу, а младший (Михаил) — Верею и Белоозеро.

Итак, на великокняжеском престоле, опираясь на реальную силу Москвы и волю ордынского хана, утвердился Василий Васильевич. Князь Юрий получил Дмитров, но пробыл там недолго и бежал оттуда в Галич, боясь расправы со стороны Василия II. Великий князь «поймал» в Дмитрове его наместников и посадил на их место своих.[108] Но дядюшка, изгнанный племянником из Дмитрова, готовился к продолжению борьбы. [48]

[1] Нет никаких данных считать, что приглашение прибыть в Москву, посланное князю Юрию, «было продиктовано желанием не допустить совместных политических акций галицко-звенигородского князя и «ордынского царя»» (Греков И.Б. К характеристике политики галицко-звенигородского князя Юрия Дмитриевича в 20-е годы XV в. // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 229).

[2] Андрея — Акинфа Ослебятева см. в митрополичьей, грамоте 1383 г. (АФЗХ. Ч. I. № 1. С. 24 — Андрей) и в грамоте 1391 г. (Там же. № 201. С. 179-180 — Акинф).

[3] По Ермолинской летописи, в ночь смерти Василия I Фотий послал за князем Юрием в Звенигород, но тот, «не ида на Москву, иде к Галичу» (ПСРЛ. Т. 23. С. 146). По московским летописям — сходно: после посылки Акиифа князь Юрий, «не ходя на Москву, иде к Галичу» (ПСРЛ. Т. 26. С. 183). В позднейшей Софийской II летописи содержится неясность: Фотий якобы после смерти Василия I послал «по брата его князя Юрия; он же иде на Москву из Звенигорода, а послал по него Акинфа... Тое же весны князь Юрьи Дмитреевич иде в Галич» (ПСРЛ. Т. 6. С. 142). Получается вроде, что князь Юрий поехал в Галич после вторичного приглашения посетить столицу и что первоначально он сам хотел прибыть туда из Звенигорода.

[4] «Тое же зимы отьеха князь Юрьи в Галич во Великое говение» (ПСРЛ. Т. 17. СПб., 1907. Стб. 59).

[5] Версия Никоновской летописи о том, что сам князь Юрий «присла... с грозами» к Василию II (ПСРЛ. Т. 12. СПб., 1901. С. 2), носит явно позднейшие черты.

[6] ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Пг., 1915-1925. С. 380; Т. 5. СПб., 1851. С. 247-248; Т. 26. С. 165.

[7] ПСРЛ. Т. 26. С. 166; Т. 15. СПб., 1863. Стб. 487; Т. 23. С. 137 (6907 г.).

[8] НПЛ. С. 399.

[9] Подробнее см.: Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV вв. Т. 2. С. 290-306.

[10] См.: Ильин М.А. Искусство Московской Руси эпохи Феофана Грека и Андрея Рублева. М., 1976.

[11] Прозвище Шемяка скорее всего восходит к татаро-монгольскому чимэху, что означает украшать, а отсюда чимэк — украшение, наряд. Если не считать сомнительного упоминания о некоем Василии Шемяке, рыльском князе XIII в. («Повесть о граде Курске»), то впервые прозвище Шемяка связывается с князем Дмитрием Юрьевичем. Прозвище Красный означает красивый. Неизвестно, когда Василия Юрьевича стали называть Косым. Некоторые историки связывают появление этого прозвища с его ослеплением в 1436 г. (см., например: Черепнин Л.В. Объединение русских земель вокруг Москвы // История СССР. Т. II. М., 1966. С. 99). Он так именуется в Устюжской летописи уже в 1433 г. (ПСРЛ. Т. 37. М., 1982. С. 85), в Никоновской летописи (ПСРЛ. Т. 12. С. 19), в Московском летописании 70-х годов XV в. в записи о его смерти (ПСРЛ. Т. 26. С. 208).

[12] Никакой роли в политической борьбе Иван Юрьевич не играл и умер в монашестве уже в 1432 г. (ПСРЛ. Т. 24. С. 182).

[13] ПСРЛ. Т. 26. С. 183.

[14] ДДГ. № 34. С. 87.

[15] ДДГ. № 24. С. 64, 66.

[16] ПСРЛ. Т. 26. С. 183; Т. 27 (Никаноровская летопись). С. 100. Соображения о «проордынской платформе» князя Юрия в 1425 г., высказанные И.Б. Грековым (см.: Греков И.Б. Указ. соч. С. 228-229), основаны на ошибочном выводе о передаче Улу-Мухаммедом в 1424 г. ярлыка на великое княжение нижегородское князю Даниилу Борисовичу; Даниил Борисович выдавал жалованные грамоты на нижегородские владения не в 1424 г., а в 1442 г., как это ясно из грамоты № 294 (АСЭИ. Т. III. С. 321). Нет никаких данных считать, что в 1425 г. на стороне князя Юрия выступали «ордынские силы» (см.: Греков И.Б. Указ. соч. С. 229).

[17] ПСРЛ. Т. 5 (Софийская I летопись по списку Царского). С. 263; Т. 6. С. 143; Т. 27 (Сокращенные своды конца XV в.). М., 1962. С. 268, 342. В Ермолинской и Типографской летописях этого рассказа 1425 г. нет (ПСРЛ. Т. 23. С. 146; Т. 24. С. 182). По другой версии, против князя Юрия послан был Константин Дмитриевич, но его поход был безрезультатным (ПСРЛ. Т. 26. С. 183; Т. 25. С. 246; Т. 27 (Никаноровская летопись). С. 100; Т. 28. М., 1963. С. 96). Текстологически близок к рассказу Московского свода 70-х годов XV в. о посылке князя Константина рассказ Ермолинской и Софийской II летописей под 1430 (6938) г. В последней говорится: «Того же лета князь Юрьи разверже мир с великим князем Василием, оставя Галич, седе в Новегороде Нижнем, князь же велики посла на него князя Костянтина...» (ПСРЛ. Т. 6. С. 143-144). Фраза о «развержении мира» есть в своде конца XV в. (ПСРЛ. Т. 25. С. 248 (под 1531 (7039) г.); Т. 8. СПб., 1859. С. 95 (зима); Т. 18. С. 171; Т. 28. С. 98). В Ермолинской летописи помещен под 1430 (6938) г. сходный текст: «А князь Юрьи разверже мир с великым князем и, оставя Галич, седе, шед, в Нижнем Новегороде; и князь великы посла на него рать с дядею своим, князем Костянтином...» (ПСРЛ. Т. 23. С. 146-147). Скорее всего поход Константина Дмитриевича и относился к 1430, а не к 1425 г.

[18] Черепнин. Образование. С. 746.

[19] ПСРЛ. Т. 17. Стб. 59.

[20] В 1425 г. «воеваша устижане Заволочьскую землю; и новгородци ходиша на нех ратью к Устюгу и взяша на них окуп 50000 белке и 6 сороков соболей» (НПЛ. С. 415). Возможно, это столкновение было отголоском «брани» Василия II с князем Юрием.

[21] Из умолчания о Костроме как городе, через который ехал Фотий в Галич, П.П. Смирнов заключил, что митрополит направился из Ярославля в Железный Борок (см.: Смирнов П.П. Древний Галич и его важнейшие памятники // Ученые записки МГПИ им. В.П. Потемкина. Т. IX. Вып. 1. М., 1948. С. 94), но этим путем митрополит возвращался в Москву.

[22] ПСРЛ. Т. 26. С. 183-184.

[23] Пасынково находилось за Галичским озером на реке Вексе (см.: Смирнов П.П. Указ. соч. С. 95).

[24] ПСРЛ. Т. 26. С. 184.

[25] По Л.В. Черепнину, «Юрий явно хотел вернуться к тем порядкам, при которых любой князь мог рассчитывать получить от хана ярлык на великое княжение» (Черепнин. Образование. С. 748). Такой цели князь Юрий, на наш взгляд, не ставил. Он стремился обеспечить ярлык самому себе, и только.

[26] ПСРЛ. Т. 15. Стб. 488. Речь шла об эпидемии черной оспы (см.: Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России. М., 1960. С. 38).

[27] ПЛ. Вып. 2. С. 40. 2 февраля 1426 г. митрополит Фотий пишет в Псков специальное послание о моровой язве (РИБ. Т. 6. № 53. Стб. 465-472).

[28] ПСРЛ. Т. 26. С. 184.

[29] Там же.

[30] ПСРЛ. Т. 15. Стб. 488, 489; Т. 27. С. 101; Т. 6. С. 143. Очевидно, заточение князя Василия связано с его промосковской политикой. Во всяком случае на его монетах, как и на московских, изображался всадник с соколом (Мец. С. 25).

[31] ПСРЛ. Т. 27. С. 342.

[32] ПСРЛ. Т. 6. С. 143; Т. 26. С. 184; Т. 27 (Никаноровская летопись). С. 101.

[33] Село Бисерово в Брашове (на Коломне) принадлежало митрополии (АФЗХ. Ч. I. № 112-114. С. 104-107). Его дал митрополиту Фотию некий Бисер.

[34] АФЗХ. Ч. I. № 198. С. 178; ПСРЛ. Т. 17. Стб. 59-60.

[35] ПСРЛ. Т. 17. Стб. 60. 18 октября 1427 (6935) г. умер епископ ростовский Дионисий, на его место избрали 13 апреля 1428 г. Ефрема (ПСРЛ. Т. 24. С. 182). 9 июня 1427 г. скончался белозерский игумен Кирилл (ПСРЛ. Т. 12. С. 7).

[36] ПСРЛ. Т. 6. С. 142. В Софийской I летописи младшего извода отмечается: «...опять бысть мор во всех градех Русьскых велик зело» (ПСРЛ. Т. 5. С. 263). Тогда же мор был и на Вологде, и на Белоозере (Клосс Б.М. Вологодско-Пермские летописцы XV в. // Летописи и хроники. 1976. М., 1976. С. 269).

[37] ПСРЛ. Т. 26. С. 185.

[38] См.: Барбашев Л., Витовт. Последние 20 лет княжения. СПб., 1891. С. 191; Базилевич. С. 37.

[39] Улу-Мухаммед после разгрома его Шахрузом (сыном Тохтамыша) к концу 1424 г. бежал к Витовту. В 1425 г. он уже господствовал в западных районах «Поля» (см.: Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960. С. 234-235). По московским сведениям, Витовт приходил с двором Улу-Мухаммеда («у царя Махметя испроси двор его»), литовцами, поляками и наемниками-чехами и немцами (ПСРЛ. Т. 26. С. 184).

[40] О поражении под Котелно см.: ПСРЛ. Т. 27 (Никаноровская летопись). С. 101, 343 (Сокращенный свод конца XV в.).

[41] См.: Барбашев А. Витовт. С. 195.

[42] ПСРЛ. Т. 26. С. 185.

[43] Подробнее о псковско-литовской войне см.: ПЛ. Вып. 1. С. 35-37; Вып. 2. С. 40-41, 121-123.

[44] ПЛ. Вып. 2. С. 41-42.

[45] ПЛ. Вып. 1. С. 38; Вып. 2. С. 42, 124: Барбашев А. Витовт. С. 195.

[46] Барбашев А. Витовт. С. 196. Ср.: письмо от 3 июля 1427 г. (см. там же. С. 195).

[47] Там же. С. 196-197; ДДГ. N 25. С. 67-68; № 26. С. 68.

[48] ПСРЛ. Т. 12. С. 6-7.

[49] ПСРЛ. Т. 5 (Софийская I летопись). С. 263; Т. 6. С. 143; Т. 17. Стб. 60; Т. 26. С. 185 (1428 (6936) г.).

[50] См.: Черепнин. Архивы. Ч. 1. С. 103; Черепнин. Образование. С. 748. В докончании есть пункт: «А переменит Бог Орду, не иму давати татаром, и тобе имати дань и ям с своее отчины собе». И.Б. Греков считает, что этими словами Василий I «в завуалированной форме констатировал наличие политических контактов Юрия с Улу-Мухаммедом» (Греков И.Б. Указ. соч. С. 231). Ничего подобного в договоре нет. Приведенный пункт основан на общем положении духовной Дмитрия Донского 1389 г. (ДДГ. № 12. С. 36).

[51] ДДГ. № 24. С. 63-67. Духовная грамота Петра Дмитриевича, известная еще Описи архива Посольского приказа 1626 р., до нас не дошла (Опись. Ч. 1. С. 41).

[52] «А князей ти моих служебных с вотчиною собе в службу не приимати. А который имут тобе служити, и им в вотчину свою не въступатися» (ДДГ. № 24. С. 65, 67). В докончании 1433 г. сказано «вотчины лишены» (ДДГ. № 30. С. 77, 79). Ранее подобный порядок устанавливался в отношении Твери и Литвы. Ср.: договор 1427 г. (ДДГ. № 23. С. 62).

[53] Опись. Ч. 1. С. 38-39.

[54] Подробнее см.: Черепнин. Архивы. Ч. 1. С. 102-103. Л.В. Черепнин полагал, что в недошедшем до нас «сепаратном договоре» Василия II с князем Юрием содержалась уступка последнему Дмитрова. Нам представляется это маловероятным. По мнению Г. Алефа, в 1428 г. князь Юрий был признан великим князем, как и Василий II (Alef G. The political Significance of the Inscriptions on Moscovite Coinage in the Reign of Vasili II // Speculum. 1959. Vol. XXXIV. N 1. Р. 7). Данные Описи архива Посольского приказа 1626 г. могут быть интерпретированы по-разному, поэтому заключение Г. Алефа, на наш взгляд, слишком поспешно. Ведь нумизматические свидетельства могут быть истолкованы как показатель подчинения князя Юрия Василию II.

[55] Новгородский летописец объясняет поход Витовта его обидой на новгородцев за то, что «назвали мя есте изменником» (ПСРД. Т. 4. Ч. 1. С. 432).

[56] ДДГ. № 23. С. 62-63.

[57] ДДГ. № 25, 26. С. 67-69.

[58] ПЛ. Вып. 2. С. 42; ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 432.

[59] ПСРЛ. Т. 15. Стб. 489.

[60] О них см.: Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 276. В.Л. Янин допускает предположение, что в 1428 г. оба посадничали в Порхове.

[61] ПЛ. Вып. 1. С. 38; Вып. 2. С. 42; ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 432; Т. 15. Стб. 489 («окуп» — 12000 руб.); Т. 16. СПб.. 1889. Стб. 178; Т. 23. С. 146; Т. 26. С. 185-186 («окуп» — 8500 руб. и за «полон» 2000 руб.).

[62] ПЛ. Вып. 1. С. 38; Вып. 2. С. 124; Казакова. С. 61.

[63] ДДГ. № 33. С. 86.

[64] Возможно, князя Юрия в городе не было, ибо преследовали ордынцев после их набега полки Василия II, а не галицкие.

[65] ПСРЛ. Т. 23. С. 146; Т. 26. С. 186 («града не взяша»); Т. 27 (Сокращенный свод конца XV в.). С. 343.

[66] ПСРЛ. Т. 26. С. 186.

[67] ПСРЛ. Т. 27 (Сокращенный свод конца XV в.). С. 269; Т. 5 (Софийская I летопись по списку Царского). С. 263.

[68] ПСРЛ. Т. 17. Стб. 61; Барбашев А. Витовт. С. 199, 260.

[69] См.: Барбашев А. Витовт. С. 261. По русским летописям, Витовт умер 24 октября (ПСРЛ. Т. 26. С. 186; Т. 18. Стб. 170).

[70] ПСРЛ. Т. 12. С. 9 (октябрь 1430 (6939) г.); Т. 23. С. 147 (1430 (6938) г.); Т. 26. С. 186 (6938 г.). В Московском своде конца XV в. (ПСРЛ. Т. 25. С. 248) напечатано ошибочно: «Новагорода не взят» вместо «но города не взят».

[71] См.: Сафаргалиев М.Г. Указ. соч. С. 235. В русских летописях под 1430/31 г. сообщалось: «Тогда же засуха велика была, земля и болота горели, мъгла же стояла 6 недель, яко и солнца не видети, и рыбы в воде мерли» (ПСРЛ. Т. 23. С. 147).

[72] ПСРЛ. Т. 12. С. 9; Т. 26. С. 186.

[73] ПСРЛ. Т. 6. С. 143-144; Т. 23. С. 146-147.

[74] ПСРЛ. Т. 12. С. 9; Т. 26. С. 187.

[75] ПСРЛ. Т. 26. С. 187. По другим данным — 1 июля (см.: Клосс Б.М. Указ. соч. С. 269).

[76] Казакова. С. 61.

[77] ПСРЛ. Т. 15. Стб. 489.

[78] ГВПП. № 63. С. 105-106. Подробнее см.: Черепнин. Архивы. Ч. I. С. 330-333; Базилевич. С. 41.

[79] Сохранилось письмо Свидригайла из Смоленска ливонскому магистру Павлу от 9 мая 1431 г. В нем приводится письмо Улу-Мухаммеда Свидригайле, в котором ордынский хан сообщал об освобождении Григория Протасьева и о том, что он зимой 1430 г. посылал под Киев 12 000 воинов. Улу-Мухаммед собирался и теперь послать в помощь литовскому великому князю своего сына Мамутяка и зятьев Елбердея и Айдара (Карамзин И.М. История государства Российского. Т. V. СПб., 1842. Примеч. 264; Коцебу А. Свидригайло, великий князь литовский. СПб., 1835. С. 93-94).

[80] LECUB. Bd VIII. Riga; Moscau, 1884. N 462. S. 271.

[81] ПЛ. Вып. 2. С. 43.

[82] О перемирии 1 сентября 1431 г. Свидригайла с польским королем Ягайлом см.: Бучинський Б. Кiлька причинкiв до часiв вел. князя Свидригайла (1430—1433) // Записки Наукового товариства iмени Шевченка. Т. LXXVI. Кн. 2. Львiв, 1907. С. 117-142.

[83] Jablonowski H. Westrussland zwischen Wilna und Moskau. Leiden, 1961. S. 27; Kolankowski L. Dzieje Wielkiego Ksiestwa Litewskiejo za Jagellonow. T. 1. Warszawa, 1930. S. 187-191.

[84] ПСРЛ. Т. 15. Стб. 489; Т. 32. М., 1975. С. 154.

[85] ПЛ. Вып. 1. С. 40; Любавский М.К. Литовско-русский сейм. М., 1901. С. 78 (по другим данным — 8 декабря).

[86] ПСРЛ. Т. 12. С. 15.

[87] ПЛ. Вып. 2. С. 126.

[88] ДДГ. № 24. С. 67.

[89] ПЛ. Вып. 1. С. 39. Один из псковских летописцев, говоря о поездке Василия II и Юрия Дмитриевича в Орду и их возвращении, называет их в обоих случаях «великими князьями» (ПЛ, Вып. 2. С. 126).

[90] Некий Тегиня Шиков участвовал в походе Едигея на Москву в 1408 г. (ПСРЛ. Т. 23. С. 142).

[91] Князья Юрий и Свидригайло женаты были на дочерях смоленского князя Ивана Святославича (Редкие источники. Вып. 2. С. 26-27). В связи с этим летописец и называет их «побратимами». Имя этой жены Свидригайла, заключенной еще Витовтом в темницу, было, очевидно, Софья (Коцебу А. Свидригайло... С. 67, 205). По-видимому, в 1430 г. Свидригайло женился на дочери тверского князя Ивана Ивановича вторым браком (ПСРЛ. Т. 15. Стб. 489). Этого не учитывает П. Нитче в своей трактовке термина «побратим» летописного рассказа 1431 г. (Nitsche P. Grossfurst und Tronfolger. Koln; Wien, 1972. S. 44-45).

[92] ПСРЛ. Т. 26. С. 188.

[93] По А.Е. Преснякову, речь шла о ярлыке, который еще при жизни Василий I исхлопотал для своего сына (см.: Пресняков. С. 387). Л.В. Черепнин считал, что И.Д. Всеволожский просто говорил о праве хана «выдать ярлык тему, кому он найдет нужным» (Черепнин. Архивы. Ч. 1. С. 105). Нам представляется, что хану предъявлены были какие-то документы («по твоему цареву жалованию и по твоим девтерем и ярлыком»), скорее всего ярлыки Василия I. См. также замечание и П. Нитче (Nitsche P. Op. cit. S. 49-50).

[94] По летописи, И.Д. Всеволожский говорил, что Василий I «великое княжение дал сыну своему великому князю Василью» (ПСРЛ. Т. 26. С. 188). Но в завещании Василия I 1423 г. об этом сказано неопределенно: «А даст Бог сыну моему великое княжение, ино и яз сына своего благословляю» (ДДГ. № 22, С. 61).

[95] ПСРЛ. Т. 26. С. 187-188.

[96] Василий II и ссылался на то, что Дмитров — вымори «дяди моего князя Петра» (ПСРЛ. Т. 24. С. 182).

[97] ДДГ. № 27. С. 70.

[98] ДДГ. № 30. С. 76.

[99] В докончании с Василием Ярославичем (осень 1432 г.) говорилось: «А давати ми, господине, тобе, великому князю, с своей отчины по тому розводу, как наперед сего давали в выхад и в ям» (ДДГ. № 27. С. 71).

[100] Лурье. С. 9-10.

[101] ПСРЛ. Т. 26. С. 188.

[102] ПСРЛ. Т. 5 (Софийская I летопись по списку Царского), С. 264; Т. 6. С. 148; Т. 27 (Сокращенный свод конца XV в.), С. 344. Л.В. Черепнин считал верной новгородско-псковскую версию о том, что по прибытии на Русь ни один из соперников не считался официально великим князем. Лишь через три с половиной месяца явился Мансырь, утвердивший на престоле Василия II (см.: Черепнин. Образование. С. 754; Nitsche P. Op. cit. S. 52). Но согласно Сокращенным сводам конца XV в., Софийской I летописи по списку Царского и Софийской II, Мансырь прибыл вместе с Василием II.

[103] ПЛ. Вып. 1. С. 39.

[104] ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 433; Т. 16. Стб. 178; НПЛ, С. 416.

[105] ПСРЛ. Т. 24. С. 182.

[106] НПЛ. С. 416.

[107] ПСРЛ. Т. 27. С. 103; Т. 26. С. 188; Т. 6. С. 148 (9 июля).

[108] ПСРЛ. Т. 18. С. 172; Т. 27 (Никаноровская летопись). С. 103 (Сокращенный свод конца XV в.).

Поиск по сайту: