Удивительные рассуждения рационального дантиста

Одна из наиболее интригующих философских загадок связана с вопросом о других сознаниях. Как вы узнаете о том, что они существуют? Конечно, вас окружают живые организмы, которые выглядят и ведут себя почти так же, как вы. Они даже уверяют, что у них есть сознание. Но так ли это? Быть может, другие человеческие существа – это зомби, лишенные сознания: внешне они похожи на вас, однако лишены внутренней жизни, включая эмоции, мысли, чувственные впечатления и даже боль. Есть ли у вас основания предполагать, что другие человеческие существа (включая и меня) не являются такими зомби? Быть может, их меньше, чем вам кажется.

У дантиста

На сцене кабинет дантиста. Финнукейн распростерт в зубоврачебном кресле, его рот забит ватными тампонами. Лысый дантист с очками на носу постукивает по пломбе на его коренном зубе.

Дантист: так хорошо? А так хорошо?

Финнукейн: а…аа…ааа!

Дантист: нет, это не хорошо. Она совсем раскрошилась. Очень плохая пломба. Ее надо заменить. Я дам вам обезболивающее, хотя и не верю, что вы чувствуете боль.

Финнукейн не может поверить тому, что слышит.

Дантист: это правда. Я не верю, что вы чувствуете боль. На самом деле я даже не верю в то, что у вас есть сознание.

Финнукейн делает большие глаза.

Дантист: почему? – Потому, что я рациональный дантист, вот почему. Я не похож на других дантистов. Я верю только в то, во что разумно верить. Откройте шире рот!

Дантист берет с подноса длинный блестящий шприц и делает укол в десну Финнукейна. Финнукейн в страхе таращит глаза, лицо его покрывается крупными каплями пота. Постепенно боль слабеет.

Дантист: о, я знаю, что говорят другие дантисты. Они говорят (дантист саркастически усмехается): «Конечно, у меня есть основания считать, что мой бедный пациент обладает мышлением. Я делаю ему укол в десну и смотрю: он покрывается потом, корчится, издает крики. У меня есть все основания считать, что я имею дело с таким же сознательным существом, как я сам. Пациент даже говорит мне о том, что чувствует боль.

Дантист убирает шприц и холодно смотрит на Финнукейна.

Дантист: но я не столь доверчив. Все эти так называемые «свидетельства» совершенно неубедительны.

Личное сознание

Финнукейн изумлен. Как может кто-то не верить в то, что другие люди тоже обладают сознанием? Мы сочли бы такого человека безумным, даже опасным. Однако дантист уверяет, что он всего лишь рационален. Он смотрит на Финнукейна.

Дантист: вы усмехаетесь. Позвольте, я объясню. Я рассуждаю просто. Во-первых, я не могу непосредственно видеть то, что происходит в сознании другого человека. Я могу наблюдать его внешнее поведение, но не вижу, что происходит в его мышлении, если оно у него есть. Его восприятия, верования, эмоции, болевые ощущения и так далее – все это недоступно мне. Сознание – это нечто личное, самое личное из всего, что есть.

По-видимому, дантист прав. Допустим, например, вы откусили кусочек лимона и почувствовали кислый вкус. Вы прямо и непосредственно осознаете это ощущение. Другой человек может испытать такое же ощущение, но у вас нет возможности проверить это прямым путем. Вы не можете проникнуть в сознание другого человека и пережить это ощущение вместе с ним. Опыт другого человека вам недоступен.

Дантист берет в руки бур. Финнукейн нервно следит за его движениями.

Дантист: о, я догадываюсь, что вы могли бы сказать, если бы во рту у вас не было ваты: «А если бы вы могли разглядеть то, что происходит в моем мозге? Если бы у вас был такой прибор, который позволил бы вам разглядеть возбуждение моих нейронов боли? Тогда у вас было бы прямое свидетельство того, что я испытываю боль». Вы сказали бы это, не так ли?

Финнукейн кивает, нечленораздельно мыча.

Дантист: опять ошибка! У меня не было бы прямого доказательства. Откуда мне знать, что возбуждение именно этих нейронов сопровождается чувством боли у другого человеческого существа? Может быть, только у меня активность мозга сопровождается активностью сознания. Откройте шире рот!

Рассуждение по аналогии

Дантист начинает сверлить зуб Финнукейна.

Дантист: другие дантисты согласны со всем этим. Они (опять с иронической улыбкой) говорят: «О,кей! У вас нет прямого доступа к тому, что происходит в сознании другого человека. Однако отсюда вовсе не следует, что у вас нет хороших оснований верить в то, что другие люди обладают сознанием. У вас оно есть. А их поведение дает вам надежные основания предполагать, что и у других людей оно есть. Относительно себя вы знаете, что когда вас уколют иголкой, вы чувствуете боль. Вам известно также, что когда вы испытываете боль, вы вздрагиваете и кричите. Вы видите, что другие люди, когда их колют иголкой, также вздрагивают и кричат. Не служит ли это достаточным основанием для предположения о том, что они также испытывают боль?».

Рассуждение дантиста называется «аргументом по аналогии». На первый взгляд, этот аргумент кажется весьма правдоподобным. Если нас попросят обосновать наше убеждение в том, что другие люди тоже обладают сознанием, большинство из нас скажет что-то вроде этого. Однако нашему дантисту хорошо известно, что с этим аргументом по аналогии связаны серьезные затруднения.

Проблема с аргументом по аналогии

Дантист: шире откройте рот! Конечно, этот аргумент мне вполне понятен. Не такой уж я глупый. Боюсь, однако, что логика здесь хромает. Все эти другие дантисты совершают неоправданное обобщение.

Финнукейн тщетно старается расслышать голос дантиста, перекрываемый скрежетом бормашины.

Дантист: позвольте мне объяснить, почему это так. Допустим, я съедаю тысячу вишен и в каждой из них нахожу косточку. Ясно, что у меня есть основание для обобщения. Моя уверенность в том, что все вишни имеют косточку, имеет оправдание. Возможно, я могу ошибаться. Однако тысяча съеденных мной вишен дает мне хорошее основание считать, что все вишни имеют косточку, и оправдывает мою уверенность. Правильно?

Финнукейн согласно мычит.

Дантист: допустим теперь, что мой вывод опирается не на тысячу вишен, а только на одну съеденную мной вишню. Я знаю только, что находится внутри одной вишни. Мой вывод в этом случае был бы весьма ненадежным, не так ли? Моя единственная вишня может служить лишь очень слабым основанием для предположения о том, что все вишни имеют косточки, и его, конечно, совершенно недостаточно для обобщения. Все, что я знаю, - это то, что некоторые вишни могут иметь косточку, а некоторые – нет, как, например, некоторые животные имеют мужские половые органы, а некоторые – не имеют. Может быть, мне попалась очень необычная вишня, как необычна устричная раковина с жемчужиной внутри. Чтобы оправдать свое обобщение, я должен познакомиться с множеством вишен. Так?

Финнукейн: ох – ох!

Дантист: теперь обратимся к аргументу других дантистов. Ведь это тоже обобщение, основанное на единственном наблюдении. Я замечаю, что когда меня колют иголкой, я вздрагиваю и издаю крик, и это поведение сопровождается болью. Затем я предполагаю, что когда других людей колют иголкой и они вздрагивают и кричат, то они тоже должны испытывать боль. Верно?

Финнукейн: о…о…ох!

Дантист: но нельзя оправдать этого предположения, опираясь на столь слабое свидетельство. Этот вывод столь же ненадежен, как и вывод, опирающийся на одну съеденную вишню. Вывод о том, что другие люди обладают сознанием, опирающийся на единственное свидетельство, неправомерен. Он иррационален. Будучи рациональным дантистом, я отказываюсь признавать столь иррациональное заключение.

Скептицизм по поводу других сознаний

Кажется, дантист прав. Я не могу непосредственно видеть то, что происходит в сознании другого человека, или то, что он имеет сознание. Так каким образом можно оправдать мою уверенность в существовании сознания у других людей? По-видимому, только посредством аргумента по аналогии. Но аргумент по аналогии действительно дает обобщение, опирающееся на единственный известный случай. Поэтому он столь же сомнителен, как и вывод, опирающийся на знание единственной вишни.

В таком случае я вынужден прийти к заключению, что моя вера в существование других сознаний помимо моего собственного не имеет оправдания. А если у меня нет оправдания для веры в существование других сознаний, то я не могу сказать, будто знаю, что существуют другие сознания помимо моего собственного.

Таков скептический вывод: я не знаю того, что, как мне кажется, я знаю. Эта конкретная форма скептицизма – скептицизма в отношении существования других сознаний – имеет длинную историю. И подобно большинству скептических выводов, этот вывод кажется ошеломляющим, ибо находится в полном противоречии со здравым смыслом. (Некоторые формы скептицизма рассматриваются в других главах. В гл.3 «Изолированный мозг» обсуждается скептицизм в отношении внешнего мира; в гл.14 «Почему мы ожидаем, что Солнце завтра взойдет?» речь идет о скептицизме в отношении ненаблюдаемого.)

Вот так скептик загоняет нас в парадоксальную ситуацию. С одной стороны, кажется, что у меня почти нет оснований предполагать, что другие люди обладают сознанием. С другой стороны, это настолько противоречит моей интуиции, что я подозреваю: скептик в чем-то ошибается. В таком случае мы обязаны понять, что же ошибочно в рассуждениях скептика.

Орудия мысли: как нельзя отвечать скептику

Обычно люди совершают две ошибки, сталкиваясь с якобы неотразимыми аргументами скептика.

Во-первых, они настойчиво и догматически провозглашают, что им, конечно, известно, что существует не только их собственное сознание, но «совершенно очевидно», существует сознание и у других людей. Едва ли такую реакцию можно назвать разумной. Конечно, мы несомненно чувствуем, что существуют другие сознания. Однако апеллировать к этому чувству, имея дело с аргументами скептика, было бы ошибкой. То, что кажется нам «совершенно очевидным», во многих случаях может быть просто ошибочным. Например, когда-то считалось «совершенно очевидным», что Солнце вращается вокруг неподвижной Земли. Но теперь, когда представлены убедительные свидетельства противоположного, было бы выражением крайней иррациональности продолжать тупо твердить, что неподвижность Земли «совершенно очевидна». Точно так же было бы не менее иррационально не обращать внимания на аргументы скептика.

Другой ошибкой было бы легкомысленно согласиться с выводом скептика, переоценивая убедительность его аргументов. Можно попробовать сказать так: «Хорошо, я согласен с тем, что не могу быть уверен в существовании других сознаний. Допустим, я не знаю, существуют ли они. Но ведь очень похоже на то, что они существуют, не так ли?».

Эти ошибки связаны с неправильным пониманием аргумента скептика. Скептик ведь не доказывает того, что поскольку есть сомнения относительно существования других сознаний, постольку нельзя знать, что они существуют. Это был бы слабый аргумент, опирающийся на сомнительное допущение о том, будто нельзя сказать, что ты что-то знаешь, до тех пор, пока не устранил всех сомнений. Аргумент дантиста является гораздо более сильным. Дантист не только доказывает, что существуют сомнения относительно существования других сознаний, но утверждает, что нет почти никаких оснований верить в их существование. Это гораздо более драматичный вывод – вывод, с которым немногие из нас могли бы согласиться.

Рационален дантист или просто безумен?

Дантист вновь склоняется над Финнукейном. От его тяжелого антисептического дыхания очки Финнукейна запотевают. Он начинает заполнять новой амальгамой отверстие, просверленное им в зубе Финнукейна.

Дантист: конечно, вы могли бы сказать: «Если вы не верите в то, что у меня есть сознание, тогда зачем вы все это мне высказываете, делаете анестезию и все остальное?». Я отвечу: потому, что я обнаружил, что когда делаю анестезию, мои пациенты не стонут и не дергаются. Я использую ее, чтобы контролировать их поведение. И я говорю пациентам, что делаю им анестезию для управления их поведением. Это меня забавляет.

Брови у Финнукейна ползут вверх.

Дантист: может быть, конечно, у вас есть сознание. Я этого не отрицаю. Поэтому я делюсь с вами своими сомнениями и делаю вам анестезию.

Наконец, через несколько минут дантист заканчивает свою работу. Финнукейн наклоняется вперед, выплевывает ватные тампоны и прополаскивает рот. Теперь, освободившись от дантиста, он может высказать свое мнение.

Финнукейн: вот беда! Вы – не рациональный дантист. Вы – сумасшедший дантист. Всякий, отказывающийся верить в то, что другие люди обладают сознанием, просто болен!

Дантист: верно, меня часто обвиняют в том, что я страдаю легким умопомешательством. Однако эти люди – глупцы. Я всего лишь стараюсь быть рациональным. Я верю в то, во что разумно верить. Что в этом плохого?

Финнукейн: вы ненормальный!

Дантист: но это же смешно! Вы называете меня ненормальным за то, что я стараюсь быть рациональным!

Дантист, конечно, странная личность.* Всякого человека, искренне отказывающегося верить в то, что другие люди обладают сознанием, мы сочли бы не вполне здоровым. Действительно, невозможно поверить в скептицизм относительно других сознаний, если вы не страдаете умственным расстройством. Постоянно настаивать на том, что другие люди, в свете того, что вам известно, являются лишь лишенными сознания автоматами, можно лишь в приступе безумия.

(* На самом деле я изобразил дантиста несколько более страшным, чем нужно для скептика, хотя и не хотел переборщить в этом отношении. Я не стремился к тому, чтобы дантист казался грубым садистом. В конце концов, если бы дантист испытывал извращенное удовольствие, причиняя боль Финнукейну, то это говорило бы о том, что он верит в наличие сознания у Финнукейна.)

Тем не менее, несмотря на то, что дантист кажется «сумасшедшим», позиция скептика может быть вполне рациональной. Возможно, он прав, это мы «иррациональны». Поэтому мы и должны объяснить, почему вера в существование других сознаний оправданна.

Теперь посмотрим на две хорошо известные попытки разрешить наши затруднения. Первая пытается защитить аргумент по аналогии; вторая опирается на обращение к логическому бихевиоризму.

1. Защита аргумента по аналогии

В ответ на аргумент скептика вы можете сослаться на то, что в некоторых случаях обобщение, полученное на базе одного наблюдаемого примера, оправданно.

Предположим, я решил разобрать на части мой магнитофон Кавасаки К 1000, чтобы посмотреть, как он работает. Я рассмотрел его внутренний механизм и понял, как функционируют отдельные детали. Разве после этого я не имею права утверждать, что все магнитофоны этой марки имеют один и тот же внутренний механизм? Несомненно, я имею на это право. Однако это было бы обобщение, опирающееся на один единственный пример, – мой собственный магнитофон. Но если иногда мы имеем право делать обобщения на основе одного единственного примера, то, может быть, мы имеем на это право и в случае с другими сознаниями? Тогда аргумент по аналогии будет вполне корректным.

Это интересная мысль. Однако она не избавляет нас от проблем. Действительно, у меня есть основания верить в то, что все магнитофоны Кавасаки К 1000 имеют такой-то внутренний механизм, хотя я исследовал только один образец. Однако к этому одному примеру добавляется громадная информация относительно таких механизмов и их внутреннего устройства, Она-то и служит основанием для моего обобщения! Я знаю, например, что мой Кавасаки К 1000 является продуктом массового производства. Мне известно, что были затрачены большие средства и усилия для разработки внутреннего механизма этих устройств. Поэтому я знаю, что кампания Кавасаки едва ли занималась разработкой нескольких разных механизмов для выполнения одних и тех же функций. И только потому, что у меня есть вся эта информация, я имею основания верить в то, что все другие магнитофоны Кавасаки К 1000 имеют тот же самый внутренний механизм.

Однако у меня нет оправданий для обобщения на основе одного единственного случая, когда отсутствует такая дополнительная информация. Например, если магнитофон Кавасаки К 1000 так прост в изготовлении, что производится не одной компанией, а многими, конкурирующими между собой в создании новых внутренних механизмов, то несмотря на то, что все магнитофоны с маркой «Кавасаки К 1000» ведут себя одинаково – усиливают звук при повороте одной определенной ручки или изменяют настройку радиоприемника при сдвиге одного рычажка, я все-таки уже не имею оснований предполагать, что все они имеют один и тот же внутренний механизм.*

(* Мой пример заимствован из работы: Peter Carruthers, Introducing Persons (London: Routledge, 1986), p. 20.)

Поэтому вопрос стоит так: обладаю ли я дополнительной информацией, необходимой для оправдания моего вывода о существовании других сознаний?

Кажется, что нет. В примере с магнитофоном мой вывод опирался на дополнительное знание о массовом производстве этих устройств и их внутреннем механизме. Однако в случае с другими сознаниями у меня, по-видимому, нет такого дополнительного знания. Мое сознание радикально отличается от всего того, с чем я когда-либо имел дело. Вывод о том, что раз у меня есть сознание, то оно должно быть и у других людей, похож на вывод о том, что если я в первом встретившемся мне цветке обнаружил фею, то и в других цветках должны жить феи. То, что я обнаружил в первом цветке, настолько странно и необычно, что мой вывод был бы совершенно не оправдан.

Так что у меня нет пока оснований верить в то, что наряду с моим существует сознание и у других людей.

Подход логического бихевиориста

Имеется еще один способ разрешить затруднения с существованием других сознаний – решение, предложенное логическим бихевиористом.

Рассмотрим растворимость кусочка сахара. Растворимость, как известно, представляет собой диспозиционное свойство: растворимость куска сахара состоит в том, что если бы кусок сахара был опущен в воду при соответствующих обстоятельствах, то он растворился бы. Истинно по определению, что нечто растворимо, когда предрасположено растворяться в воде, точно так же, как истинно по определению, что все жеребцы принадлежат к мужскому полу или что все треугольники имеют три стороны.

Некоторые философы предполагают, что ментальные свойства как раз и являются диспозиционными. Они считают, что все утверждения о сознании можно без остатка перевести в утверждения о поведенческих предрасположенностях. В этом состоит тезис логического бихевиориста.

Возьмем, например, боль. Сказать, что кто-то испытывает боль, как раз и означает, с точки зрения логического бихевиориста, утверждать, что этот человек имеет физическую предрасположенность к определенному поведению – вздрагивать, издавать крики и т.п. Истинно по определению, что человек, испытывающий боль, предрасположен вести себя определенным образом. Боль не является чем-то таким, что нам нужно открывать.

Если бы логический бихевиоризм был верен, то он смог бы разрешить две классические философские проблемы, связанные с сознанием. Прежде всего, он смог бы объяснить, каким образом такие материальные объекты, как наши тела, могут обладать сознанием. Иметь сознание – значит обладать надлежащими поведенческими предрасположенностями. И это все. Нам больше не нужно искать в мире какого-то мистического духовного «нечто» в дополнение к физическим объектам и их физическим предрасположенностям. «Дух в машине», говоря словами бихевиориста Гилберта Райла (1900 – 1976), исчезает.

Разрешается и другая классическая загадка, которую мы рассматривали выше: проблема объяснения того, откуда мы знаем о существовании других сознаний. Согласно логическому бихевиоризму, проблема других сознаний оказывается столь трудной вследствие того, что принимают ошибочную концепцию сознания. Если мы представляем себе сознание как некий неуловимый «дух в машине», то перед нами сразу же встает проблема: как установить наличие этого «духа» у других людей, если все, что мы способны видеть, - это их внешнее поведение? Но если Райл прав, то сознание не является каким-то особым духовным «нечто», лежащим за внешним поведением. Сознание как раз и есть очень сложное множество поведенческих предрасположенностей.

Нет никаких особых трудностей в том, чтобы установить, обладает ли объект каким-то диспозиционным свойством, например, обладает ли кусок сахара свойством растворимости. Если Райл прав, то нет также никаких особых трудностей в том, чтобы установить, обладают ли люди сознанием. Вам нужно лишь установить, предрасположены ли они к определенному поведению, а это совсем нетрудно сделать. И если у вас есть надежные основания предполагать, что кусок сахара растворим, то у вас есть столь же надежные основания предполагать, что другие люди чувствуют боль.

Атака зомби

Решил ли логический бихевиоризм проблему других сознаний? Нет. Логический бихевиоризм не предложил правдоподобной теории сознания. Может быть, наиболее серьезную трудность для него представляет концептуальная возможность существования зомби.

В кинофильмах зомби нечленораздельно бормочут и неуклюже передвигаются. Я имею в виду иных зомби, которые ведут себя точно так же, как обладающий сознанием человек. Философские зомби, как я их буду называть, выглядят совершенно нормальными людьми. Но, как и кинематографические зомби, философские зомби лишены сознания и представляют собой не более чем телесные машины.

Вообразите себе мир, физически полностью похожий на наш, но населенный философскими зомби. В этом воображаемом мире есть даже ваш вариант зомби: физически он выглядит так же, как вы, но внутренней жизни в нем нет. Конечно, вряд ли такой мир зомби реально существует. Однако (и это ключевой момент) мы можем вообразить возможность такого мира.

Совсем другое дело – предполагать, будто может существовать мир, в котором жеребцы не имеют мужского пола или треугольники состоят не из трех сторон. Такой мир был бы лишен смысла, ибо истинно по определению, что жеребцы относятся к мужскому полу, а треугольники имеют три стороны. Мир зомби имеет смысл в отличие от мира жеребцов женского пола или треугольников с четырьмя сторонами.

И вот здесь возникает проблема для логического бихевиоризма. Если логический бихевиоризм верен, то предполагать, будто может существовать мир зомби, столь же бессмысленно, как предполагать, будто может существовать мир треугольников с четырьмя сторонами. Как истинно по определению, что у треугольника три стороны, точно так же для логического бихевиориста истинно по определению, что любое существо, обладающее определенными поведенческими предрасположенностями, имеет сознание. Поэтому зомби, лишенные сознания, но проявляющие такое же поведение, как и мы, невозможны по определению.

Но мы только что убедились, что зомби не устраняются по определению. Отсюда следует, что логический бихевиоризм ложен. А если он ложен, то он не способен решить загадки других сознаний. Загадка остается.

Заключение

Многие из нас сказали бы, что дантист Финнукейна иррационален, даже безумен. Но, может быть, иррациональны мы, а не дантист? Могу ли я рационально обосновать свою веру в то, что существуют другие сознания помимо моего собственного?

Пока я не вижу, как это сделать.

Поиск по сайту: