ОТ ПЕРВЫХ СЛЕЗ СОЖАЛЕНИЯ ДО ЧУВСТВА ДОЛГА

ИДЕАЛ

Годы, правда, летят.

Они летят как, журавли — все вместе.

Порой хочется, чтобы они летели еще быстрее и не­сли тебя навстречу к твоей заветной цели, хочется пере­прыгнуть через время, чтобы мигом оказаться в своем будущем, удостовериться, что оно есть, оно действительно ждало тебя, увидеть, какое оно, и прожить его.

Порой же страшно хочется приостановить настоящее, окунуться в него полностью, насытить его сутью своего существования, запечатлеть в нем следы своего пребыва­ния, раздвинуть его узкие грани и вместе с ними радость, охватывающую тебя.

Но случается и так, что время уплывает бесследно, го­ды летят без связи с прошлым и будущим; они не вос­принимаются как реальность, как суть неповторимой, не­обратимой действительности, они прозрачны, как чистое стекло.

Самое страшное, когда человек не жалеет о прожитом дне, не стремится к завтрашнему дню, а сегодняшний день тает у него на ладони, как снежинка.

Но к чему эта, не такая уж новая, философия?

Я просто хочу сказать, какие меня порой охватывают радость и удивление прожитых лет, когда я смотрю на тебя, 16-летнего юношу, поглядывающего на меня, на маму, особенно же на бабушку и сестренку с высоты сво­его 180-сантиметрового роста. Тогда я и восклицаю:

«Бо­же, как летят годы, как все вместе и сразу улетели эти шестнадцать журавлей в края теплых воспоминаний... А все как будто было вчера!»

Нет, ни один день, ни один час никогда не таял у нас на ладони, как снежинка. Каждый день, каждый час бы­ли заполнены, переполнены заботами в разрешении част­ных задач — больших трудовых месяцев и больших жиз­ненных целей. Говорю больших, имея в виду цели, кото­рые для нас, твоих родителей, приобрели жизненный смысл.

Мы не хотели, не стремились перепрыгнуть через годы.

Мы не жалели и о том, что невозможно приостано­вить время.

У нас просто не было времени, чтобы отдаться таким пустым мечтаниям.

Мы работали для будущего, стремились переносить его в настоящее.

Увлекаясь своей педагогической деятельностью, своей работой с детьми в школе, поисками современных форм гуманного воспитания школьников, мы, вместе с нашими друзьями — коллегами по работе, самозабвенно труди­лись для того, чтобы прожить завтрашнюю педагогику се­годня, прожить сегодня нашу профессию так, как надо будет прожить ее завтра.

День, прожитый в соответствии с завтрашними идеа­лами, как я убедился, становится куда более интересным, насыщенным творческим трудом и счастьем, чем любой обычный сегодняшний день.

Будущее, которое человек проживет в настоящем, возвысит его, даст ему возможность полнее проявить свои задатки.

Наше отношение к людям, делу, к самой жизни, на­ши конфликты, поражения и победы, наши радости и го­рести, приобретения и потери друзей, наша борьба с кем-то и чем-то, утверждение наших профессиональных по­зиций — все это до краев заполняет нашу жизнь, и мы не успеваем оглянуться, как пролетают годы.

Вся эта программа воспитания исходила из главной цели, к чему мы хотели подвести нашего сына. Она заключалась в одном емком и прекрасном понятии — Благородство

Разве будет кому-либо из родителей трудно определить смысл это­го понятия? Благородный человек, конечно, возвеличивает в своей жизни благо, которое всегда обращено на других.

Благо­родный — он и духовно-нравственный, доброжелательный, спешащий на помощь; он и добромыслящий, чистомыслящий, сердечномыслящий; он и заботливый, чуткий.

Он не может быть эгоистом, алчным, злобным. В общем, мы сегодня не зна­ем более высшего человеческого качества, чем благородство. А благородство воспитывается благородством.

Вот в чем была наша трудность: нам самим нужно жить по всем нормам благородства, чтобы педагогика благородства могла востор­жествовать в нашей семье. А жить так означало: идти на­перекор многим обстоятельствам в жизни.

Ты воспитывался в атмосфере, которая, по моему убеждению, дышала будущим. Тебя воспитывали не толь­ко специальные воспитательные меры, которые мы предпринимали; главным твоим воспитателем, становился весь наш образ жизни, наши семейные, общественные отношения, наши убеждения, страсти и устремления. Они не проходили мимо твоих сознательных и подсозна­тельных сфер восприятия, они и тебя вовлекали в орбиту наших жизненных перемен, смысл нашей жизни окружал тебя на каждом шагу.

Мы не могли и не хотели жить двойной жизнью: от­городить тебя от действительной жизни, которая твори­лась не без нашего участия, и строить искусственную воспитательную жизнь для тебя, в которой мы могли противостоять самим себе.

Мы попытались определить отношения, которые стали для нас желательной программой воспитания твоей личности в семье:

к людям — доброжелательное, сопереживающее;

к жизни — радостное, созидательное;

к труду — потребностное, творческое;

к действительности — преобразующее;

к своему долгу — ответственное;

к самому себе — требовательное;

к родителям и родным — заботливое;

к товарищам — преданное.

Мы определили и основные принципы жизни, кото­рые также намеревались внушить тебе: духовность, спра­ведливость, самостоятельность, коллегиальность, чест­ность, убежденность, скромность, непосредственность, смелость.

Когда мы обдумывали этот возможный ориентир тво­его воспитания в семье, мы задумывались вот над чем: придерживаемся ли мы сами в нашей повседневной жиз­ни тех же самых принципов? Тогда бабушка, полушутя, полусерьезно, сказала нам:

«Вам придется воспитывать сына, а заодно и самих себя!» Мы приняли это со всей ответственностью.

КНИГИ

Школьные дни радовали тебя. Изменилась жизнь, по­явились новые товарищи, новые заботы. Твой статус в се­мье стал другим — ты школьник, ты ученик, ты уже взрослый. Твой статус изменился не столько формально, сколько по существу: мы отдавали должное тому, что ты у нас уже школьник, и обращались с тобой как с серьез­ным мальчиком, имеющим свои обязанности...

В школе праздник «подготовишек». Ты принес нам кра­сочно оформленный пригласительный билет, в нем ты со­общал нам: «Мои любимые мама и папа! Мы закончили изучение всех букв. Теперь я смогу сам читать книги и буду много читать. Приглашаю вас на наш праздник Букваря».

Праздник получился на славу. Было много мам, пап, бабушек и дедушек, сестер и братьев. Ваши танцы, песни, декламация очаровали нас, и мы аплодировали с восхищением.

Дома торжества продолжались. Все соседи узнали, что наш Паата научился читать и писать, они поздравляли и тебя, и нас. Мы с благодарностью принимали поздравле­ния, и ты видел, ощущал, как мы гордились тем, что наш сын перешагнул первый важнейший, может быть, самый важный рубеж в познании.

Что значит уметь читать и писать? Нельзя смотреть на это величайшее открытие человечества упрощенно. Пись­мо и чтение придумано вовсе не для развлечения. Оно такое же орудие в жизни человека, какими были впервые укрощенный огонь, первые каменные топоры, первый де­ревянный плуг, первое колесо, первый паровой двигатель, первая вспышка электрической лампочки, первый трак­тор, первый телевизор, первый атомный ледокол, первый спутник Земли, первый космический корабль.

Умение владеть грамотой — это универсальное умение для постижения всех наук, оно — наука о хранении и обогащении культуры и цивилизации, о пользовании их плодами. Оно — крылья для человека, помогающие ему за­летать в прошлое и будущее, общаться с поколениями про­шлого и грядущего. Оно — глаза человека, направленные на постижение своей души, собственного «я». Чтение — опора духовной жизни людей, письмо — форма проявле­ния заботы о будущих поколениях.

Современный человек, человек будущего не может жить без книги.

Чтение в его жизни — это важнейший способ восхождения, самосовершенствования, самообра­зования.

Так я смотрю на умение читать и писать, потому и ра­довался тому, что ты овладел этим волшебным даром че­ловеческой природы.

Но владеть даром — это еще не все, надо уметь пользоваться им, надо уметь любить и ценить его. И у нас в семье возникла особая забота — приобщить тебя к чтению, к книгам, дать почувствовать радость по­знания через чтение, счастье общения через чтение; при­страстить тебя к книгам и дружбе с ними.

Как это сделать?

Завалить тебя многочисленными красочными книгами?

Требовать от тебя, чтобы ты в обязательном порядке читал по несколько страниц каждый день?

Приводить тебе недвусмысленные устрашающие при­меры, к чему через годы может привести недружелюбное отношение к книгам?

Втолковать тебе, что чтение необходимо для твоего умственного развития?

Это верно — полноценное, многостороннее развитие становящейся личности невозможно без чтения духовно обогащающих книг.

Может быть, прибегнуть к рафинированным традици­онным приемам вроде такого — начать читать тебе увле­кательный рассказ и прекратить чтение на самом «инте­ресном месте» с надеждой, что хоть теперь ты сам возь­мешься за чтение?

Наша воспитательная практика не смогла опроверг­нуть все эти пути воспитания потребности и интереса к чтению. Мы и не намеревались это сделать. Может быть, следует оправдать всякую методику, которая будет спо­собна в какой-то степени пристрастить ребенка к чте­нию. Но мы предпочли воспользоваться ими лишь в той мере, в какой они могли стать полезными в более общей системе. А этой общей системе, этому главнейшему мето­ду воспитания потребности и интереса к чтению мы под­чиняли семейную атмосферу чтения, атмосферу культа книги в семейной жизни.

Я убежден: ребенок легче пристрастится к чтению, если вся семья, все взрослые члены семьи проникнуты этим пристрастием; если родители постоянно разыски­вают новые книги, радуются приобретению интересной книги, ведут разговор о прочитанных книгах, заботятся о скорейшем возвращении одолженных им книг, трево­жатся о книгах, которые дали почитать другим сами, берегут книги, любят стоять у своих книжных полок и вновь возвращаются к некоторым из них, устраивают семейное чтение книг.

Чтение должно царить в семье, и, надышавшись этой атмосферой, ребенок без особого труда, без болезненных переживаний настроится на чтение.

Почему ребенок, так безудержно стремящийся к шко­ле, объявляя своим чуть ли не единственным мотивом учения чтение и письмо, после овладения грамотой вдруг начинает отказываться от книги? Мамы и папы отчаива­ются:

«Ребенок не любит читать!» Принимаются прину­дительные меры. И порой случается, что ребенок настра­ивается враждебно против книги на всю жизнь.

Причина тут проста: ребенок пока еще не почувство­вал вкуса к чтению, он знает буквы, но не умеет читать. Он может прочесть слова и предложения, но не умеет по­нять читаемое. Озвученные буквы пока еще не приобре­тают для него смысла.

И вот в этой общей семейной атмосфере чтения мама и папа должны найти время, чтобы посидеть со своим ре­бенком минут пятнадцать и в спокойной обстановке по­мочь ему прочесть страницу-две из детской книги, книги сказок.

В спокойной, подчеркиваю я, ибо не так уж труд­но потерять самообладание, слушая, как ребенок читает медленно, какие он допускает «элементарные» ошибки, как он «не способен» понять прочитанное.

И чем больше мамы и папы будут терять равновесие и изливать свой гнев, тем больше оттолкнут своих детей от чтения. Нель­зя научить ребенка читать, одновременно укоряя его за то, что он не может читать.

В семейной атмосфере чтения, обстановке крайней доброжелательности мы смогли воспитать в тебе потреб­ность к чтению книг. А с помощью подбора книг развили в тебе вкус к высокохудожественной литературе и разно­сторонние познавательные интересы к научно-популяр­ной литературе.

На это потребовались годы.

Мы радовались, когда ты предпочитал остаться без игрушки ради покупки интересной книги; мы радуемся, видя, с каким вниманием ты рассматриваешь книги в книжных магазинах, как осторожно их выбираешь. Ты создал свою библиотеку и дорожишь ею. Люди многому радуются, и многое их огорчает. Они радуются, видя сердечного друга, радуются, достигнув ус­пеха, радуются своим добрым делам. Они огорчаются своим неудачам, потере друга, болезни близкого.

Книгу же может радовать только одно: когда ее читают; и огорчать тоже только одно: когда ее не читают.

Книга безгранично рада, когда переходит из рук в руки. Она раду­ется доброму отзыву о ней, о ее авторе, спору о вопросах, поднятых ею. Значит, она приносит пользу людям, помога­ет им в жизни, в укреплении веры, личной позиции.

Безгранична скорбь книги, если ее забывают на пол­ке; стоит она с неразрезанными еще страницами и на­прасно ждет того, кто раскроет ее, прочитает, вникнет в ее душу, извлечет из нее из сокровища мудрости, знания и опыта поколений.

Лежит такая книга на забытой полке и медленно уми­рает.

Книга приобретает жизнь, когда ее читают до поздней ночи, кладут под подушку, на письменный стол; радует­ся, когда кладут ее в карман, достают и раскрывают в лю­бое свободное время, читают в метро, в трамвае. Она ра­дуется тому, что, сопровождая тебя, заполняет твою ду­ховную жизнь.

Книга огорчается, когда рассматривают ее невнима­тельно, оценивают поверхностно, не вникают в ее суть, не следуют ее добрым советам. Огорчается и тогда, когда ты не хочешь вынести из ее содержания то, ради чего она и появилась на свет.

Книга радуется, когда, работая над ней, делают на ее полях пометки, подчеркивают карандашом строки, берут ее в свидетели для того, чтобы подтвердить или развить ту или иную мысль, идею.

Книга с болью в сердце переживает за своего необра­зованного владельца и гордится образованным и начи­танным хозяином.

Книга предпочитает постареть и потрепаться в чте­нии, чем умереть на красивой полке, прожив много лет в ожидании своего читателя.

Книги, как преданные гвардейцы, всегда готовы бо­роться за победу добрых идей людей, бороться против тьмы и невежества.

Но вести этих гвардейцев в бой дол­жен человек, стремящийся овладеть вершинами наук и властвовать в «царстве мысли».

В начале 70-х годов в нашей жизни не было еще компьюте­ров. Сейчас компьютер — особая сфера педагогики. Компью­тер начинает входить в каждую семью, он все больше стано­вится необходимым в трудовой деятельности человека. С по­мощью компьютера и Интернета человек может войти во всемирную информацию и непосредственное общение с людьми на расстояниях. Конечно, это великое благо.

Но будет ли благом, если ребенок, наученный пользованию компьютером и Интернетом, применяет эту технику для дурных развлечений, для извлечения грязной информации?

Сейчас педагогика компьютера и Интернета сводится к выработке навыков их применения. Но забывается самое важ­ное — культура их применения. Культура отведет человека от использования современной мощной техники во вред самому себе и другим.

Культура отношений ко всему была самой важной задачей для нас в воспитании сына.

— Что тебе привезти из Германии? — спросил я сына, когда мы с женой уезжали во Франкфурт-на-Майне в коман­дировку. Было ему уже 25 лет.

— Купите компьютер, если будет возможность!— сказал он. Мы купили самый дешевый компьютер.

Кстати, произошла забавная история: немецкие тамо­женники объявили нам, что вывозить компьютеры из ФРГ в СССР запрещено. Пока мы упрашивали таможенников, обслу­живающий багажным отделом просто взял два незарегистри­рованных ящика с компьютером и бросил на конвейер. Мы подумали, что ящики конфисковали. И грустно направились к самолету. Буквально перед вылетом в салон вошли двое работ­ников спецслужбы и остановились перед нашими креслами. Потребовали билеты и паспорта и долго их рассматривали. Потом вернули их и вышли.

А когда мы прилетели в Москву, то увидели, что наши ящики с компьютером прибыли вместе с нами. Сын встречал нас в аэропорту Шереметьево. Культура к вещам, которую мы воспитывали в нем, сдела­ла свое: компьютер помогал ему — молодому социологу — об­рабатывать результаты опросов и исследований, строить разные модели, готовить тексты. На компьютере он начал писать свои повести, романы, фантастические рассказы.

«ДЭДА ЭНА»

Ты раскрываешь свой первый учебник — «Дэда эна» («Родная речь»).

Чего ты от него ждешь? Кого ты там бу­дешь искать? Мало сказать — ты начинаешь новую жизнь.

С раскрытием своего первого учебника ты начнешь входить в безграничный мир знаний, мир чудес.

Как хо­рошо жить на свете, когда есть что узнавать, к чему стремиться, что делать! Как хорошо жить, когда можешь ра­довать людей!

А ты знаешь, кто создал твою первую книгу? Да, ко­нечно же. О Якове Гогебашвили мы тебе многое расска­зывали, о нем говорили тебе и в детском саду. В Грузии его знают все. Это он, великий педагог, провел много бессонных ночей, чтобы сотворить для тебя чудо — учеб­ник, который приобщит тебя к радости познания, зажжет в тебе любовь к родному языку и к учению.

«Дэда эна» выведет тебя на большую дорогу, ты про­никнешь в глубины прошлого, познаешь сегодняшний день, шагнешь в наше завтра.

Мы, взрослые, листая страницы «Дэда эна», всегда восхищаемся теми «тропинками», по которым великий педагог вот уже более ста лет вводит поколения юных в царство мысли, восхищаемся тем богатством красок при­роды и человеческих отношений, которое с жаждой ты будешь познавать.

По этим «тропинкам» ты пройдешь через леса, реки, поля и горы своей Родины. Ты увидишь, как трудятся люди, строя новые дома, мосты, заводы, фабрики, выра­щивая виноград, собирая чайный лист. И в тебе тоже за­жжется искра желания стать рядом с твоими близкими и родными, с людьми труда, работать и учиться, помогать друг другу.

На этом пути ты встретишься с маленькой Нуцой, ко­торая посадила своих кукол, как в школе, и учит их читать. Ты похвали ее, скажи ей доброе слово, она будет рада.

Ты увидишь доброго Сандро, который хочет, чтобы его больная сестра как можно скорее избавилась от неду­га, и делает все ради ее выздоровления.

Ты увидишь Гиглу, которого солнце упрашивает бро­сить уроки и выйти поиграть во двор. Но он верен себе и отвергает приглашение. Значит, есть с кого брать пример!

С тобой повстречается Вано, который мучает пойман­ную птицу и даже хочет убить ее. Возмущайся, пожалуй­ста, его поступками, дай волю птичке.

Ты прочтешь о злом мальчике, который обижает ма­леньких. Защити их от него.

Где-то в поле ты увидишь отару овец и услышишь го­лос маленького пастуха, который ради балагурства под­нял тревогу, будто его окружили волки.

Но когда волки действительно напали на его отару и он позвал крестьян на помощь, они ему не поверили. Ты, сынок, конечно, осудишь и его поступок.

Усердно следи за страницами «Дэда эна». Это мудрый учебник, потому что великий педагог его создавал «умом и сердцем своим...».

Так я размышлял тогда, десять лет тому назад, наблю­дая, как ты впервые приступил к чтению рассказов и сти­хотворений в своем первом учебнике.

Тебе было трудно читать, ты читал по слогам, медлен­но, порой не понимая смысла прочитанного слова и предложения. Это пугало тебя, и ты бывал не прочь бро­сить чудеса интеллектуальных похождений и отдаться ра­достям игры.

Но терпеливое требование взрослого — до­вести дело до конца и помощь в понимании сути читае­мого в конце концов сделали свое.

Ты нашел золотой ключик с таким же трудом, как Буратино, и вошел в мир удивительной действительности с таким же нетерпением и радостью, как Буратино.

ПОЗНАНИЕ

Пока ты учился в начальных классах, занимаясь с то­бой, мы больше заботились о твоем общем развитии. Ум, сердце, руки — это то же самое, что и решать, пережи­вать, делать. В этом треугольнике, по нашему мнению, заключена суть общего развития, но, разумеется, этим не исчерпывались другие стороны целостности твоей лично­сти, которые тоже находились в поле нашего воспитания.

Твои «почему» и «а что, если» удесятерились после первых же школьных уроков. Мы принимали это за уси­ление твоей любознательности, которую надо было не только удовлетворить, но и развить дальше. Но я, право, не могу утверждать, что все наши «потому что» действи­тельно служили стимулом возникновения следующих се­рий «почему».

«Почему у человека одна голова?»

Что мне тебе ответить?

«А что, не хватает тебе одной головы? Хочешь иметь две-три головы?»

Конечно, это не ответ. И ты продолжал:

«А почему бы и нет? Когда одна голова начнет читать, другая в это время может петь, третья решать задачи! Это было бы здорово!»

«Но ведь эти разные головы на одном теле будут раз­ными людьми? Одна радуется, другая — плачет... Ты на­рисуй, пожалуйста, мальчика с несколькими головами. И, наверное, каждая голова захочет иметь свои собствен­ные руки и ноги. Интересно, что получится, если одна голова прикажет ногам пойти в школу, другая захочет за­браться на дерево, а третья будет спать в это время креп­ким сном!»

Тебя веселит такая несуразица, и ты начинаешь сам воображать более конфликтную ситуацию:

«Они могут разорвать свое тело, если одна захочет побежать вправо, другая — влево, третья захочет прыгать, а четвертая не сдвинется с места!»

«А ты знаешь, в мире пока не обнаружено ни одного существа, имеющего две или больше голов, если не будем считать отдельные отклонения. Как ты думаешь, почему?»

Твое «почему» теперь рикошетом возвращаю тебе же, и ты объясняешь мне:

«Может быть, ученые еще найдут... Но нет, не будет такого существа, двухголового, — к чему это?»

На этом мы исчерпали вопрос, целесообразно ли иметь несколько голов. Ты еще раз вернулся к нему, что­бы окончательно уяснить его для себя: нарисовал забав­ное существо — на одном теле три головы мальчиков, шесть рук и шесть ног; руки и ноги дерутся между собой, одна голова выражает радость, другая заливается слезами, третья же показывает язык. Мы с тобой много смеялись над этой фантасмагорией...

«В школе одна девочка сказала, что существуют расте­ния-хищники. Я ответил, что таких растений не может быть. Как может растение схватить кого-нибудь и съесть?» Ты доволен своей логикой и хочешь, чтобы я подтвердил твои доводы: «Ведь, правда?»

Но, право, я не знаю, существуют ли в действительно­сти такие растения. Не могу же я все знать!

«А может быть, и вправду существуют такие растения? Почему, по-твоему, они не могут существовать?»

«Не могут, потому что у растений не бывает рук, что­бы что-либо схватить, и еще у них нет зубов, чтобы съесть схваченное. Не будет же растение гоняться за зай­цем, чтобы схватить и съесть его?»

«Ты так и доказывал своей подруге?»

«Да, и она согласилась, сказала, что, наверное, ошиб­лась...»

«Может быть, было бы лучше проверить все это? А вдруг она права?»

«А как проверить?»

Мы шли из школы. По дороге детская библиотека. Мы зашли в библиотеку и объяснили доброй тете-библи­отекарше, какой нас интересует вопрос. Она предложила нам поискать ответ в детской энциклопедии «Что такое? Кто такой?». В третьем томе мы и наткнулись на «что та­кое» «растения-хищники». Стало ясно, что кто-то девоч­ке из этого тома вычитал или рассказал о растениях, ко­торые вправду умеют ловить и охотиться за комарами и мошками и подкармливаться ими.

Мы с тобой с большим интересом прочли статейку о растениях-хищниках, долго рассматривали цветные ри­сунки этих растений.

«Как теперь быть? Ведь девочка оказалась права!» Ты молчишь.

«Как ты думаешь, как бы я поступил на твоем месте?»

«Завтра, когда увижу ее в школе, скажу, что она была права. Она еще не все знала о растениях-хищниках, я расскажу ей!»

Я одобряю такое намерение.

На твои «почему» и «а что, если» ты редко получал от нас прямой ответ. Мы или направляли твои суждения, чтобы ты сам нашел его, или учили тебя пользоваться справочной литературой...

Ты очень любил играть в морской бой. Мне нрави­лась эта игра: она развивала в тебе точность, сообразительность, развивала твои эмоции. Мы брали два листка из тетради в клетку, и каждый для себя очерчивал на нем водные границы своих кораблей: 10 х 10 квадратов. Вер­тикальную линию мы нумеровали цифрами от одного до десяти, горизонтальную — буквами от «а» до «к», внутри зарисовывали корабли, количество и водоизмещение ко­торых мы заранее обговаривали, и начинали бомбить.

«В-4», — твой «снаряд» взорвался впустую, не попал.

«Д-8», — мой «снаряд» тоже взорвался, минуя твой кораблик.

Постепенно мы обнаруживаем местонахождение ко­раблей «противника» и точными ударами снарядов топим их. Но часто получалось так, что ты на один выстрел «опережал» меня и торжествовал свою победу. Эта игра развивала в тебе также терпеливость и сосредоточен­ность. Больше часа ты мог находиться в бою, не уставая и не ослабляя внимание...

ЗАДАЧИ

Мы предлагали твоему уму разные познавательные за­дачи: загадки, ребусы, кроссворды, занимательные при­меры по языку и математике. Я искал их в методических книгах, детских журналах, придумывал сам. Из класса в класс задачи усложнялись. Вот некоторые из них.

Мы находимся в лесу. Осень. Солнце.

«Давай, измерим, каждый для себя, сколько шагов между этими деревьями. А потом скажем, у кого сколько получилось!»

Ты согласен. Мы выбираем точки от и до и начинаем мерить.

У меня получается десять шагов, у тебя — пятнадцать.

Ты в подготовительном классе, до шести лет не хвата­ет еще трех месяцев. И поэтому твой ответ не удивил ме­ня:

«Ты, наверное, ошибся... Вот, смотри!» Ты начинаешь шагать и громко считать: «Раз, два... десять... пятнадцать! Вот видишь?» Я поступаю так же: «Раз, два, три... десять! Вот видишь?»

Ты задумываешься. «Измерим вместе!»

Мы становимся бок о бок у дерева и начинаем одно­временно шагать. Ты считаешь громко: «Раз, два, три, че­тыре...» Но получается, что я оказываюсь впереди, а ты отстаешь, и когда ты сказал «десять», я уже был у второго дерева.

«Почему ты бежишь! Иди вместе со мной!»

Опыт повторяется еще несколько раз.

«Почему ты делаешь такие длинные шаги?»

«А у меня такие шаги!»

«Я понял... ты измеряешь длинными шагами, а я — короткими, поэтому и получается такая путаница!» Ты радуешься своей догадливости.

«Но какое расстояние между этими деревьями, неуже­ли нельзя установить?» Я еще не вполне «пониманию», в чем дело.

Ты объясняешь: «Моими шагами расстояние между этими деревьями пятнадцать шагов, твоими же шагами — десять... у тебя же большие шаги, понимаешь?»

«Ага, да-да, понял!» И тут же предлагаю тебе измерить то же самое расстояние другими мерками — палками, у которых длина разная...

Ты знал всего шесть или семь букв, когда я предло­жил тебе следующего рода задачи: на листке бумаги рисо­вал два кружка, а в них записывал по 10—15 букв, среди которых 3—4 были тебе знакомы, остальные же — еще не изучены в школе, а затем давал тебе разные задания.

«Вот тебе карандаш. Перечеркни в этих кружочках все буквы, которые ты еще не знаешь». Или же:

«Соедини красными линиями знакомые тебе буквы из первого кружка с теми же буквами из второго... Соедини синими линиями незнакомые тебе буквы из первого кружка с те­ми же буквами из второго».

Тебя увлекали такие задания. Ты начинал сам разга­дывать значение незнакомых букв или же заставлял нас всех дома учить тебя буквам, и получалось так, что ты на­учился грамоте на полтора месяца раньше, чем это пола­галось по школьной программе.

Забавная история получилась у нас и в связи с пись­мом. Мы условились с тобой, что кружочками будем обозначать любую букву, а тонкими полосками четырехуголь­ника — любые слова. И так как ты уже владел способом звукового анализа, то сразу овладел и способом записи слов. Ты мог проговорить слово медленно, выделить по­следовательные звуки и записать кружочки вместо самих слов (пока ты их не знал); постепенно ты начал писать слова, смешивая в них кружочки, обозначающие незнако­мые буквы, и сами буквы, которыми ты уже владел. Очень скоро мы заметили, как кружочки были вытеснены из записанных тобой слов, их место заняли буквы.

Примерно так же ты «писал» предложения: ты чертил на листке, вдоль горизонтальной линии, узкие прямоугольники, одновременно раскрашивал каждый из них и проговаривал слою, которое оно обозначало. Но тебе часто приходилось са­мому читать нам свои слова и предложения, ибо кроме тебя ни­кто их, наверное, не смог бы разгадать.

У меня сохранилось несколько таких листков. Там на­писаны слова и предложения: часть из них продиктована мною, большую же часть придумал и записал ты сам. Много чего было написано тобою на этих пожелтевших уже страницах, вырванных из ученической тетради. Со­держание каждого упражнения я записывал сразу, когда ты «читал» их мне. Кроме того, разгадать твои ребусы мне помогали и твои рисунки, отражающие предметное со­держание слов и предложений...

Среди сочиненных мною задач тебя и твоих товари­щей особенно позабавила одна из них, которую ты решал в течение нескольких дней. Ты был тогда во втором клас­се. К тебе пришли двое одноклассников поиграть. Я тоже играл вместе с вами в настольный футбол. В доме стоял гул, какой бывает на стадионе, когда забивают гол в воро­та «противника». Во время перерыва я рассказал вам исто­рию, она привлекла ваше внимание, и вы все потребовали карандаш и бумагу, чтобы заняться вычислениями...

«Знаете ли вы, что, оказывается, сын может стать старше своего отца? Такое, конечно, вы никогда не слы­шали, разве что в сказках. Поэтому к моему заявлению отнеслись недоверчиво: «Такого не может быть никогда!»

Я должен был поколебать вашу уверенность.

«Очень даже может быть. Вчера я встретился в трол­лейбусе со своим другом, математиком, Паата его знает, и он рассказал мне, что один ученый-математик с помо­щью расчетов пришел к выводу, что сын может догнать и перегнать в возрасте своих родителей. Так что могут по­явиться маленькие папы и взрослые сыновья».

Вы все уже заинтригованы. Я рассказываю вполне се­рьезно, ссылаюсь на науку и авторитет друга. Это правдо­подобное введение в мою задачу насторожило вас. Вы за­были о том, что истекло время перерыва между таймами нашей игры. Пользуясь этим, я продолжаю:

«Вот смотрите: если отцу 19 лет, а сыну один год, то выходит, что отец старше своего сына в 19 раз. Правда? (Вы, разумеется, согласны.) Через год отцу будет 20 лет, сыну — два годика. Отец теперь уже будет старше сына в 10 раз, а не в 19. Тоже верно? (У вас, конечно, не возни­кают сомнения, что это действительно так, но я замечаю, как вы удивлены.) Проходит еще год — отцу уже 21 год, сыну — 3 года. Значит, во сколько раз теперь отец будет старше своего сына? («В семь раз!» Вы уже включаетесь в вычисления!) Спустя 15 лет сколько лет будет отцу? («36!») А сыну? («18».) Так во сколько же раз отец будет старше своего сына? («В два раза!» Вы уже верите в мою задачу!) Видите, как сын догоняет отца... Надо теперь вы­считать, когда они станут равны по возрасту и когда сын перегонит своего отца!..»

«А что сказал дядя-математик, спустя сколько лет это наступит?»

«Он не успел рассказать историю до конца, он сошел с троллейбуса раньше!»

Вы бросаетесь к карандашам и бумагам и приступаете к вычислениям. Построили длинные столбики чисел. Яс­но видно: разрыв в возрасте сокращается катастрофичес­ки. Вы начинаете путаться в своих вычислениях, пробуе­те начать все заново — и расходитесь с намерением про­должить решение задачи дома.

Все это время я вместе с вами вычислял разрыв в воз­расте отца и сына, я тоже путался в цифрах и тоже выра­жал решимость поработать вечером.

Ты и твои товарищи были заняты вычислениями и на другой, и на третий день, вовлекли в это дело и других в классе. И, разумеется, в конце концов все пришли к выводу, что надо вычислять, не во сколько раз «молодеет» отец, а на сколько лет он старше своего сына.

Вот эта разница никак не может измениться.

Вся эта затея, по моим наблюдениям, напрягла твои умственные способности и дала тебе еще одну возмож­ность пережить радость познания.

А когда ты был уже в третьем классе, я задал тебе оче­редную задачу, достаточно известную из книжек по зани­мательной математике. Ты, конечно, ее не знал.

«Могу поспорить, что ты не сможешь справиться с одной задачей!»

Ты в это время занят рисованием.

«А какая задача? Почему не смогу справиться?»

«Да потому, что она потребует от тебя большого тер­пения, точности, внимания».

«Скажи, пожалуйста, какая твоя задача!»

Слушай.

Встретился в поезде один богатый человек с нищим математиком и начал хвастаться, как много у не­го денег.

«Хоть я и не знаю столько наук, сколько ты, но какая же польза тебе от твоей математики, раз ты такой нищий? — сказал он ученому. — Я разбогател, зная толь­ко простую арифметику сложения и вычитания».

«А вы уверены, что хорошо знаете сложение и вычитание?» — спросил математик. «Еще бы!» — ответил тот.

«А не хо­тите ли вы, чтобы в течение месяца каждый день я при­носил бы вам сто тысяч рублей, а вы взамен в первый день дали бы мне одну копейку, на другой день — две копейки, на третий — четыре копейки, на четвертый — восемь копеек...».

«То есть ты будешь приносить мне каждый день сто тысяч рублей, а взамен будешь брать у меня копейки?» — удивился богач.

«Да, буду приносить сто тысяч, а вы взамен давайте мне сумму вдвое боль­шую, чем накануне». Богатый не хотел упускать случая нажиться и тут же заключил пари.

«Давайте начнем с первого марта» — «Согласен» — «Будем держать пари до 31 марта включительно», — пожадничал богатый.

«Согласен». И они приступили к выполнению своих обе­щаний, как договорились.

Тебя заинтересовала эта история: «А дальше?»

«А что дальше? Как ты думаешь, кто мог выйти побе­дителем в этом пари?»

«Конечно, богатый... Он ведь каждый раз получал сто тысяч рублей и давал взамен копейки!»

Но задача заключается в том, чтобы высчитать до по­следней копейки, кто, сколько получил, сколько выдал и сколько осталось чистой прибыли.

Прошла неделя, и ты со своими одноклассниками, в конце концов, решил задачу.

Ты аккуратно переписал два столбика цифр. В конце листка твоим крупным почерком было написано: «Ура математику! За 31 день он отдал бо­гачу 3 100 000 рублей, получил же 20 774 836 рублей 47 копеек. Чистый выигрыш составляет 17 574 836 рублей 47 копеек. Ура математику!»

УЧЕНИЕ

Какое оно — учение?

Легкое? Трудное?

Конечно, учение — дело не из легких. Оно и не долж­но быть легким.

Если бы учение стало процессом времяпрепровожде­ния, игрой, ребенок вырос бы умственно хилым, безволь­ным существом и к тому же еще беспечным.

Но нельзя, чтобы трудности учения стали заведомо непосильным для ребенка грузом. Не зная, как справить­ся с этой тяжестью, поднять которую так пытаются заставить его все, ребенок начинает ухитряться избегать его. И растет он опять-таки умственно хилым и безвольным существом.

«Наши школьные программы перегружены!» — слышу я повсюду, читаю в газетах. Мой опыт склоняет меня вместе с другими возмущаться толстыми учебниками, объемистыми домашними заданиями. Вместе с другими я жалею детей, которым так трудно успешно усваивать все школьные предметы.

Почему школьники все больше тяготятся учением?

Почему многие из них считают, что учение — одно мучение?

Неужели детей пугают трудности умственной деятель­ности, трудности познания?

Нет, дети не из пугливых. Они не могут, они не хотят избегать трудностей, они ищут их и сами преодолевают.

Но они не хотят, я убежден в этом, чтобы их учили в школе так же, как учили детей в прошлые века. Они не хотят, действительно не хотят, чтобы им преподносились готовые знания и им оставалось бы только раскрыть рот и глотать их порциями.

Чего от них требуют учителя?

Внимательно слушать, безошибочно повторять, гово­рить наизусть, пересказывать в точности, списывать с до­ски, отвечать на вопросы, вспоминать пройденное, не переглядываться, не списывать у товарища.

Но может ли ребенок научиться думать самостоятель­но, если нет того, над чем можно думать, если нельзя по­спорить с педагогом о «научных» проблемах, да никто и не даст повода поспорить. Так проходят годы, и, при­ученный повторять, подражать, заучивать, ребенок посте­пенно оказывается не в состоянии самостоятельно позна­вать, созидать и преобразовывать.

Мы как будто этого и ждем, чтобы еще раз ахнуть и мудро проговорить:

«Какое пришло время — учащиеся не хотят учиться... А вот когда мы были школьниками, тогда, знаете, как мы учились!...» И как истинно заботливые взрослые, решаем ради будущего благополучия самих же детей принуждать их к учению.

«Детей надо принуждать к учению!» Что это, педаго­гическая аксиома?

«В ребенке злое начало, и его нужно подавлять си­лой». И это тоже педагогическая закономерность?

Нет, в современных учебниках по педагогике этих формулировок я нигде не прочел. Но, мне кажется, они трансформировались в другие формулировки.

Испокон веков существует уверенность в том, что только сила способна укрощать строптивый нрав ребенка.

Рассмотрите, пожалуйста, поучительный альбом не­мецкого ученого Роберта Альта, в котором собраны ре­продукции рисунков, фресок, барельефов, росписей, оформления учебников, отражающих типичные сцены процесса обучения и воспитания, начиная с античной эпохи до позднего феодализма. Они вам объяснят, какое конкретное и разнообразное воплощение приобрела эта уверенность.

Раздетого мальчика силой удерживают двое его свер­стников. Еще двое избивают его пучками прутьев. Рядом, среди мраморных колонн, учитель преспокойно продол­жает свое занятие.

Бородатый учитель с чувством глубокого удовлетворе­ния на лице тянет за ухо мальчика с искаженным мучи­тельной болью лицом.

Мальчик со спущенными штанишками просунут меж­ду ступеньками лестницы, приставленной к стене, а учи­тель бьет его пучком прутьев по ягодицам.

Мальчика, на голову которого надета маска ослика с длинными ушами, посаженного на осла задом на перед, высмеивает весь класс, а педагог, довольный своим воспитательным приемом, размахивает палкой, пугая ребенка.

Мальчик, стоящий перед учителем на коленях, зубрит, что-то по книге.

Педагог учит своих учеников, держа в левой руке рас­крытую книгу, а в правой — пучок прутьев или палку.

Это последнее и есть суть портрета средневекового педагога: в левой руке — раскрытая книга, а в правой — пучок прутьев. Его нельзя представить без палки, без прутьев, без ремня, без других средств наказания.

Выросли из этих корней ростки некоторых современ­ных способов обучения. Изменилось, конечно, очень мно­гое, причем резко, бесповоротно. Однако для многих учащихся учение все же не превратилось в страстное увлече­ние, многие дети не находят в нем свой жизненный смысл.

Мне кажется, педагоги больше умеют заставлять детей учиться, чем побуждать их к учению, больше знают, как передавать знания, нежели — как вводить учащихся в «царство мысли».

Почему так получилось? Не в той ли дотянувшейся до нас уверенности, что ребенка можно обучать только пу­тем принуждения, следует искать причину?

Перечитываю один за другим учебники по педагоги­ке, ищу в них пытливых, веселых, неугомонных шалу­нов, ищу в них малышей, сдружившихся с Карлсоном, с Питером Пеном со своей шумной компанией, Пеппи-Длинный чулок, с Томом Сойером и Гекльберри Фин­ном, устраивающими ночные прогулки на кладбище, ищу наших девочек и мальчиков, юношей и девушек, спорящих о философии жизни в узких подъездах домов и укромных уголках дворов.

Я знаю, их много, очень мно­го, они составляют треть нашей страны.

Хочу прислу­шаться к их звонкому голосу и песням, их шепоту.

Хочу узнать об их стремлениях, радостях, огорчениях.

Хочу за­глянуть в их духовную жизнь.

И, наконец, хочу получить от них откровенный ответ на вопрос:

«Ради чего на свете отдались бы вы со всей свойственной вам страстью уче­нию, этому необходимому, обязательному и высочайше­му делу?»

Ищу я этих мальчиков и девочек, юношей и девушек в учебниках педагогики.

Но почему в этих храмах воспитания так холодно и зябко?

Почему здесь такое безмолвие?

Почему в них разгуливает педагог, нахмурив брови, в сопровождении легиона отметок?

Почему в этом саду, где круглый год должна царство­вать весна, постоянно господствует зима?

Где птички, цветы, дети?

Где дети, ради которых создан этот сад и написаны эти учебники?

Мне кажется, что я нахожусь в саду Великана-эгоис­та, оградившего от детей свой сад высокой изгородью и повесившего на ней вывеску:

«Вход строго воспрещает­ся». И только потому, что Великан изгнал из своего сада всех детей, в этом саду весны и радости вдруг воцарилась зима, замерзло все, далеко улетели птички. За изгородью кипела обычная жизнь, шалили дети, пели птички, менялись времена года. В саду же Великана властвовала мерт­вая зима.

Раз Великан, грустивший о весне и не ведаю­щий о причине вечной зимы, услышал пение птички и увидел поразительное зрелище в своем угрюмом саду.

В стене ограды в одном месте дети обнаружили маленькое отверстие и через него пробрались в сад, и только на этом месте вместе с детьми заиграла весна, каждое дерево, на которое удалось детям взобраться, начало цвести пре­красными цветами, на них сидели птички и заливались радостным пением.

Но как только дети заметили подкра­дывающегося к ним Великана, они страшно перепугались и сразу же убежали из сада, и в нем вновь воцарилась зи­ма.

Только один маленький мальчик не успел покинуть сад, ибо не увидел Великана.

В этой чудесной сказке Оскара Уайльда все кончается оптимистически.

«Вот, оказывается, какой я злой!» Вели­кан расчувствовался до слез.

«Теперь-то я понимаю, по­чему весна не приходила сюда. Я посажу на дерево этого беднягу-малыша, а потом разрушу ограду, и дети у меня в саду будут веселиться всегда».

Великан горько раскаивался о прошлом. Он подкрал­ся к мальчику сзади, нежно поднял его и посадил на де­рево. Дерево сразу покрылось цветами, и птицы слете­лись к нему и начали заливаться песнями. А маленький мальчик протянул ручонки, обнял Великана и поцеловал. Остальные дети, увидев, что Великан больше не злой, вернулись, а с ними пришла и весна.

«Теперь это ваш сад, мои милые детишки!» — сказал Великан. Он взял огромный топор и разрушил ограду.

Так брали топоры и разрушали ограды великаны ми­ровой педагогики.

Витторино да Фельтре в начале XV века построил для детей «Дом радости».

Ян Амос Коменский в XVII веке строил «Великую ди­дактику», гарантирующую учителям и учащимся прият­ное, радостное обучение и основательные успехи.

Иоганн Генрих Песталоцци в XVIII—XIX веках в сво­их воспитательных учреждениях в Нейхофе, Станце, Бургдорфе и Ивердоне стремился к возбуждению ума детей, к активной познавательной деятельности, этому учил он родителей.

Константин Дмитриевич Ушинский в XIX веке при­зывал к обучению, в котором серьезные занятия стали бы для детей занимательными, советовал учителям завоевать любовь своих учеников, изгнать из класса скуку и не ос­тавлять ни на одну минуту ни одно дитя без дела.

Яков Семенович Гогебашвили создал увлекательные учебники и книги для чтения, до сих пор являющиеся од­ним из светлых источников духовного мира нации.

Януш Корчак продемонстрировал суть и огромное значение истинной педагогической любви к ребенку в его преобразовании и воспитании, возможность направ­ления детей на самовоспитание и самосовершенствова­ние.

Василий Александрович Сухомлинский своей «шко­лой радости» вселил в нас веру во всемогущую силу радо­сти познания, во всемогущую силу утверждения в каждом школьнике успехов в познании, чувства доверия к своим способностям.

Каждый день в газетах пишут о творческих педагогах, о них рассказывают по радио и телевидению, — учителя эти творят современные чудеса на своих сорокаминутных уроках, они вводят детей в глубь науки, разжигают в них страсть к постоянному самообразованию, возбуждают в них любовь к учению.

И как было бы хорошо, если бы были созданы учеб­ники по педагогике, в основе которых лежали бы прин­ципы гуманного воспитания и обучения. Они, навер­ное, были бы пронизаны пафосом педагогической люб­ви и уважения к детям, пафосом утверждения в них ра­дости познания, пафосом нашего доверия к ним, нашего сотрудничества, совместного поиска, совмест­ных открытий.

Я верю в силу воспитания и обучения, то есть воспи­тания и обучения с позиций самих же детей, с позиций гуманистических начал.

И еще верю, что в таком образовательном процессе, в котором ребенок окажется и в школе, и в семье, он полюбит учение, и трудности в учении и познании, приобретут для него совершенно иной психологический смысл — они станут условиями переживания радости успеха.

КАРЛСОН

Первое письмо от Карлсона, который живет на кры­ше, ты получил в день твоего рождения, 20 февраля. Ты был тогда во втором классе.

О захватывающей дружбе Малыша с Карлсоном, жи­вущим на крыше, ты уже знал. В течение двух-трех не­дель, пока мы читали тебе книгу о них, ты жил жизнью Малыша и мечтал иметь друга с пропеллером. Ты готов был верить, что Карлсон действительно существует, что он живой человечек.

В семье в твои обязанности входило открывать наш почтовый ящик и доставать оттуда письма и газеты. На этот раз твое внимание привлек необычный конверт, раскрашенный в красный и желтый цвета. С его лицевой стороны на тебя смотрел веселый человечек с пропелле­ром на спине. На конверте крупным и нескладным по­черком было написано:

«Паате. Секретно! Секретно! Сек­ретно! Карлсон с крыши».

Дома была только бабушка, и это облегчило твое по­ложение: ты положил газеты на обычное место и со сво­им письмом от Карлсона залез под письменный стол. Карлсон писал тебе:

«Я Карлсон. Хочу дружить с то­бой. Как только найду возможность, прилечу к тебе. Я же самый занятый человек в мире. Поздравляю с днем рож­дения. Вчера я решил поступить в первый класс, прямо без прохождения нулевого. Я же самый талантливый, самый умный в мире. Хочешь, проверь: пришли три самые сложные задачи, я их сразу решу и пришлю обратно. Жду от тебя письма. Напиши, какую сказку ты читаешь. Пусть нашим паролем будет «Плим». Письмо я должен полу­чить послезавтра. Положи его в такой же красочный кон­верт, как мой. Заклей его, напиши сверху адрес:

«На Крышу. Карлсону. Секретно. Паата». А теперь до свида­ния. Карлсон. Плим».

Слова были написаны разноцветными фломастерами, строки шли зигзагами, буквы были то крупные, то мел­кие, искаженные.

Спустя полтора года переписка с Карлсоном прекра­тилась. Он сообщил тебе, что срочно улетает далеко-дале­ко по очень важному делу.

«Я вернусь когда-нибудь. Я ведь возвращаюсь всегда!» Некоторое время ты скучал по своему другу, по своей засекреченной и увлекательной игре.

Ты, конечно, вовсе не думал, что имеешь дело с насто­ящим Карлсоном, хотя как-то мы, напуганные твоим вне­запным исчезновением со двора, нашли тебя на крыше нашего дома. Ты не открыл нам тогда своего секрета — зачем поднялся на крышу, что тебе там было нужно.

«Так. Хотел посмотреть, что там!»

Ты мечтал иметь Карлсона — друга, тебе нужны были происшествия с секретами и паролями. Ты знал, что вся игра, длившаяся полтора года, — игра воображения.

Но могу поклясться, ты переживал все как настоящее и со всей серьезностью относился к каждому письму с Крыши, аккуратно отправлял Карлсону-невидимке свои письма.

Если тогда сказали бы тебе, что все это — шутка, и показали, кто бросает в наш почтовый ящик письма от Карлсона и достает оттуда твои письма Карлсону, ты огорчился бы, наверное, не на шутку, обиделся бы до глубины души.

Почему ты получал письма именно от Карлсона.?

Зачем засекреченная игра именно с паролями?

И вообще, какова была цель всей этой затеи?

Эти вопросы ты никогда не задавал нам и, может быть, до сих пор думаешь, что мы просто баловали и раз­влекали тебя. Но это не так. Мы в эту игру заложили часть целей нашей семейной педагогики. Теперь, уже спустя десять лет, я открою тебе наш секрет игры, пере­писку с Карлсоном.

Нам надо было развивать в тебе вкус к познанию и за­родить мотивы учения.

Надо было развить потребность и интерес к чтению.

Надо было научить тебя способам познания, учения, добывания знаний.

Надо было воспитать еще многое другое — вежли­вость, волю, верность своему слову, увлеченность...

Стать школьником — это еще не значит, что ты уже ов­ладел своей профессией ученика. Как учиться и ради чего — ты не понимал. Все дети вначале тянутся к школе. Еще бы — меняется социальный статус. Но через несколько лет, может быть, спустя три-четыре года, обнаруживается, что у многих из них звонки на урок вызывают смутные ощуще­ния тревоги, недовольства, скуки, страха; а звонки, возве­щающие об окончании уроков, — чувство облегчения, ра­дости, свободы.

А ведь надо, чтобы все было наоборот.

Поэтому нам и надо было спешить воспитать в тебе радостное, доверчивое отношение к школе, учению, стремление к трудностям познания и учения. Бабушка, мама, я — все мы вместе и каждый в отдельности внуша­ли тебе важность положения школьника, давали тебе на­ставления, как учиться, помогали разобраться в тех слу­чаях, когда ты затруднялся. Но все это была сухая, пря­молинейная дидактика. Мы призывали тебя к тому, что было не под силу твоей воле. Да разве легко сесть за вы­полнение домашних заданий, когда из соседней комнаты доносятся до тебя знакомое:

«Ну, заяц, погоди!» — и зара­зительный смех сестренки. Ты то и дело вскакиваешь со своего рабочего места, но бабушка удерживает тебя:

«Си­ди, сиди, занимайся. Смотреть телевизор ты еще успе­ешь, а вот учиться будет поздно!» В конце концов, ты на­чинаешь плакать:

«Хочу посмотреть мультфильм!..» Тебе опять напоминают о твоих важных делах, но эти внуше­ния не доходят до тебя.

«Вот и не буду учиться, не буду учиться!» Ты начинаешь бунтовать.

Сейчас тебе хочется смотреть телевизор. Но надо ре­шить задачу. Этого требует твое будущее.

Именно сию минуту хочется поиграть с товарищем. Но надо выучить стихотворение. Это тоже очень важно для твоего будущего.

Именно сегодня хочется пойти в цирк. Но надо напи­сать сочинение. Без него будет страдать твое будущее.

Именно сейчас хочется пойти в парк и развлекаться на новых аттракционах. Но надо выполнять грамматичес­кие упражнения. Это тоже ради будущего.

И в твоем представлении это смутно осознаваемое светлое будущее становится невыносимым.

Ты восстаешь против него, ты протестуешь, ты не хочешь принести ему в жертву действительно светлое настоящее, которое ма­нит тебя фейерверком удовольствий.

Так сталкиваются в твоих переживаниях настоящее и будущее.

Ты выбираешь настоящее.

Настоящее и будущее сталкиваются и у взрослых, только на совершенно другом уровне — в самых верхних слоях сознательности. И они отдают предпочтение буду­щему ради своего же благополучия.

И вот какая получается ситуация: заботу взрослых о твоем будущем, о котором ты не имеешь понятия, ты принимаешь как покушение на свое настоящее, которое так тебе дорого и ясно. Говоря более обобщенно — доб­ро, творимое людьми для тебя, ты принимаешь как зло против тебя.

Вот какая досадная ситуация, может быть, даже траге­дия воспитания!

ПОЗИЦИЯ

Как можно выйти из этого положения?

Может быть, дать детям волю? Пусть делают, что хотят и как хотят. Пусть бегают и прыгают до усталости, пусть смотрят телевизор, пока не начнут слипаться глаза, пусть, наконец, займутся учением, когда вздумается. И все это мы можем подкрепить такими патетическими возгласа­ми, что перед ними немногие смогут устоять:

«Какое пра­во мы имеем отнимать у детей детство! Ведь оно дается раз в жизни и длится всего несколько лет! Им нужна сво­бода!»

Но это ни больше, ни меньше, как преступление перед Детьми: мы будем губить их, оставляя в плену собствен­ных импульсов и не направляя процесс развития способностей. Я не желаю дальше разбирать такой вариант, с позволения сказать, воспитания, приводящий к абсурдам.

Может быть, тогда выберем другую крайность: застав­лять, принуждать детей подчиняться воле своих воспита­телей, воле взрослых?

Мы ведь будем так поступать, по­буждаемые нашими добрыми намерениями.

Мы накопили огромный жизненный опыт, овладели науками и потому прекрасно понимаем, какими жизненными качествами и знаниями они должны быть вооружены. В нашем вообра­жении созданы модели того, какими совершенными мы бы захотели видеть каждого из них. Да разве есть у нас столько времени «цацкаться» с ними, упрашивать и умо­лять, чтобы они делали то, что так необходимо для буду­щей жизни их самих же!

Такая точка зрения тоже имеет свои опоры в многове­ковой практике миллионов воспитателей. И здесь мы могли бы патетически воскликнуть:

«Люди добрые! Да не видите ли вы, что дети ни на йоту не могут осмыслить собственное будущее! Не станем же мы поддаваться их капризам! Беритесь за них построже и не давайте волю вашим эмоциям. За вашу сегодняшнюю строгость и тума­ки они горячо вас отблагодарят в будущем!»

Такая стратегия воспитания тоже не вызывает во мне особой симпатии. Я не могу принять ни хаотическое, бы­ло бы вернее сказать, безответственное воспитание, ни авторитарное, тем более императивное воспитание.

Я выбираю другую позицию. Она не золотая середина между, предыдущими, а совсем другая — гуманная. И ос­новывается она на мудрой классической формуле:

«Ребе­нок не только готовится к жизни, но он уже живет».

Он живет настоящим, доставляющим ему радости и удовольствия. И только через эти радости и удовольствия он может увидеть смутные контуры будущего.

Будущее является для него смутным потому, что оно окутано па­рами кипящего настоящего.

Порой нам удается частично рассеять глубокие слои этого пара с помощью совершен­ной педагогической техники, и тогда надо спешить, что­бы ребенок умом своим успел заглянуть сквозь них в свое возможное будущее, увидеть себя таким, каким он может стать, будучи благоразумным и восприимчивым к советам взрослых и проявляя устойчивость к удовольствиям, ма­нящим его в настоящее. Но такая педагогика ненадежна, она сможет добровольно направить ребенка на «путь ис­тины» только на очень короткое время, после чего он за­будет, каким он, оказывается, может стать.

Нет, лучше не так.

Самую лучшую, радостную, жизне­утверждающую педагогику, как мне это представляется, мы получили бы, если бы нам удалось поселить будущее в настоящем, в настоящую жизнь ребенка впустить струю его будущей жизни, сделать так, чтобы цель нашего вос­питания, скрытая за тридевять земель, поселилась бы на цветущем поле жизни ребенка.

Что у нас тогда получится?

Получится то, что настоящая жизнь детей будет насы­щена сутью их будущей жизни. Получится то, что мы бу­дем воспитывать детей с позиций самих же детей. А самое главное — мы будем располагать их к воспитанию.

Ис­тинная гуманная педагогика — это та педагогика, которая способна добровольно расположить ребенка к воспита­нию, способна возбудить в нем стремление, бессознатель­ное и сознательное, воспитываться, быть воспитуемым.

Взрослые часто сочиняют за детей тексты их выступ­лений перед публикой, а затем дети зачитывают их с вы­соких трибун. Зачитывают бойко. Мы радуемся глубоким мыслям, горячо аплодируем. Но стоит нам только осво­бодиться от первых эмоций, как нас охватывает недо­вольство тем, что из уст детей лились мысли взрослых. Дети выпустили на нас струю нашей же мудрости. Мы возмущаемся:

«Пусть дети сами говорят за себя! Пусть го­ворят, что думают! Пусть воспримут они наши мысли сердцем и умом своим, а не кончиком языка!»

Пусть, давно пора.

Но я все-таки решил сочинить короткое выступление представителя детского парламента, обращенное ко взрослым. Хотя оно сочинено мною вместо детей, думаю, его сочинил бы любой ребенок, дай ему счастливый слу­чай хоть на секунду осмыслить заботы воспитателей, взглянуть на свое будущее глазами своих воспитателей, пережить чувство любви своих воспитателей так же, как переживает его сердце этих воспитателей.

Тогда бы загорелось его маленькое сердце, и его осе­нила бы мысль, и он с детской искренностью произнес бы следующее от имени миллионов своих сверстников:

«Дорогие наши воспитатели, мамы и папы, учителя, милые люди, любящие нас и заботящиеся о нас!

Берите нас такими, какие мы есть, и сделайте нас та­кими, какими должен стать каждый из нас!

Мы будем сопротивляться, шалить, прятаться, хит­рить, мы будем радоваться жизни и стремиться к удо­вольствиям. Ибо это в нашей натуре.

Зачем возмущаться тем, что у нас пока нет здравого смысла? Он придет к нам с помощью ваших добрых за­бот, может быть, не сразу и не очень скоро.

Не надо видеть в нас взрослых, себе подобных, а за­тем удивляться тому, как мы недогадливы, непонятливы, неблагодарны.

Лучше принимайте нас с нашими недостатками и по­могите нам преодолеть их. Только уважайте наше чувство радости, которое мы находим в наших шалостях, неустанных играх, сопротивлениях, сиюминутных удовольствиях.

Принимайте все это как наши детские болезни, про­тив которых вы никогда не сможете найти вакцины, и ле­чите нас так, чтобы не было нам очень больно, то есть не лишайте нас наших радостей.

Если окажется, что в нас мало усидчивости, мы лени­вы, не желаем учиться, не надо ставить нам это в вину. Это не вина, а беда наша. Не будете же вы ругать челове­ка за то, что он находится в яме, сам не понимая, почему и как он туда попал? И не будете же вы ругать его за то, что он не может выбраться оттуда, а может быть, вовсе не догадывается, что надо выбраться? Скорее всего, вы про­явите к нему доброту души, спустите ему веревку и на­учите, как подняться, поможете ему выбраться на свет, а затем покажете, какой этот свет многоцветный.

Так помогите нам тоже пристраститься к познанию, к учению, научите, как надо добывать знания и совершен­ствовать себя.

Может быть, вам и не понадобится принимать все это как наше несовершенство, а будете воспринимать его как формы нашего движения? Это было бы лучше всего.

Дорогие, милые наши воспитатели!

Попытайтесь об­наружить в душе каждого из нас засекреченное местечко, где затаилось наше расположение к вашим намерениям. Может быть, вы там найдете гены, на которых ваш разум прочтет нашу молитву, несущуюся из глубины веков:

«Мой воспитатель, воспитай меня достойным Челове­ком!»

Нам трудно понять вас. Потому мы и дети.

Вы должны разгадать нас. Потому вы и взрослые».

Не слишком ли я отвлекся от писем с Крыши? Не по­лучается ли так, что всю эту тираду я посвящаю обосно­ванию бесконфликтного воспитательного процесса, построенного на выдуманных играх и шутках? Как было бы прискорбно мне, если бы кто-нибудь действительно при­шел к такому выводу, знакомясь с моим откровением.

Я стремился изложить общий подход к воспитанию в це­лом, в котором засекреченная переписка с Карлсоном яв­ляется одним из способов его раскрытия. И чтоб никто не схватил меня за горло:

«А ну-ка, гони скорее свою пе­дагогику!» — поспешу заявить: я сам ее ищу, давайте ис­кать вместе!

ПИСЬМА

От прадедушки перешел к нам по наследству малень­кий сейф. В нем были две дверцы. Открываешь сперва одну — с несколькими крохотными ящичками. Там я хра­нил ваши — твои и твоей сестренки — молочные зубки, пряди ваших волос, таблички с номерами, обозначающи­ми ваши первоначальные «имена» в родильном доме. За­тем открываешь вторую дверцу — туда можно класть раз­ные бумаги. У меня там хранились письма, которые я по­сылал вашей маме и получал от нее, когда она находилась в родильном доме. Здесь же я хранил ваши первые рисун­ки, листки, на которых были написаны вами первые буквы и слова.

Я любил открывать этот сейф и рассматривать содер­жимое. А тебя привлекал секрет открывания сейфа. Этот секрет я доверил тебе.

«Можно попросить что-то? Только если ты не оби­дишься!» Я в это время в очередной раз копался в своем сейфе.

«Можно, конечно. А в чем дело?»

«Ты не можешь подарить мне твой сейф, когда ум­решь?»

«Могу, конечно! А зачем тебе этот сейф?»

«У меня есть тайна. Я хочу хранить ее там!»

«Тогда зачем же ждать, когда я умру? Может быть, сейф нужен тебе сейчас же? надо же хранить тайну на­дежно!»

«Но он ведь пока нужен тебе!»

«Ничего. Мои бумаги не содержат особых тайн... Ты только вот что: сделай из досок такой же маленький ящи­чек, в который я переложу эти бумаги и вещицы!»

Ты смастерил мне ящичек и получил мой сейф вместе с ключом. Ты был рад и, взяв сейф, куда-то скрылся. Я знал, зачем он был нужен тебе.

Ты вкладывал в сейф письма от Карлсона с Крыши, а в твой ящик я клал твои письма Карлсону.

Прошли годы, и ты доверил мне сейф вместе с пись­мами. Я присоединил к ним хранящиеся у меня твои письма, разложил их по датам и запер в сейфе.

До последнего времени ты больше не вспоминал о Карлсоне. Означало ли это, что ты забыл о нем? Нет. Бу­дучи в девятом классе, неожиданно для меня ты вдруг спросил:

«Скажи, пожалуйста, кто был этот Карлсон, который писал мне письма?»

«А ты помнишь его?»

«Как же не помнить. Я до сих пор жду его возвраще­ния!»

«А зачем тебе Карлсон?»

«Он меня учил, я ему доверял... Вот почему. Скажи, вернется он или нет?»

«Откуда мне знать?»

«А куда пропал Невидимка, который писал секретные письма Нинульке?»

«Тоже не знаю!»

Письма от Невидимки твоя сестра получала два года. Она проходила приблизительно тот же курс воспитания, что и ты. Нинулька доверяла тебе свои секреты, она по­казывала и письма от Невидимки, согласовывала с тобой свои ответы.

«А кто этот Невидимка, тоже не знаешь?»

Ты улыбнулся своей доброй улыбкой, и я тоже улы­бался. Наши улыбки говорили друг другу:

«Конечно, зна­ем, мы все знаем!» Но я смог устоять.

«Я не знаком с Невидимкой!»

«Хорошо. Но все же передай Карлсону, и Невидимке тоже, пусть вернутся. Скоро мой день рождения!»

В твой день рождения ты получил поздравительную телеграмму от Карлсона...

Настало время сказать тебе, что в нашем сейфе хра­нятся не только письма с Крыши, но и письма, отправ­ленные на Крышу. Ты этого до сих пор не знал.

О чем же вы секретничали в ваших письмах?

Вот о чем.

«Я придумал самый сложный ребус в мире. Разгадай его. Срок — два дня. Можешь ли ты придумать более сложный ребус, который я не смогу разгадать? Ха-ха! Пришли его срочно. Карлсон. Плим».

«Твой ребус я, конечно, разгадал: «Прометей». Ха-ха! Только там ошибка, пропущена буква «о», и потому по­лучается «Прметей». А вот и мой ребус». Далее следует ребус в полстраницы и «Паата. Плим».

«Я очень занят важными делами. Выручай. Реши эту задачу за меня и вышли завтра утром. Карлсон. Плим».

«В твоем сочинении, я обнаружил 25 орфографических ошибок. Вот они». Далее следует правильное написание 25 слов и «Паата. Плим».

«Я не знаю значения слов, которые подчеркнуты красным фломастером. Найди их объяснения в словаре и припиши в конце. Карлсон. Плим».

Прилагается вырезка из газеты, в которой подчеркну­то десять слов.

«Мне нравится твой прием решения сложных приме­ров. Он предупреждает мои ошибки. Научи еще таким приемам. Паата. Плим».

«Советую тебе проявлять воспитанность — надо бла­годарить, когда тебя чему-нибудь учат. Только после это­го я научу тебя другим приемам. Карлсон. Плим».

Поиск по сайту: