Чувства и эмоции 7 страница

В вышеприведенных формулах мы уже отметили, что чувство­вания могут входить в связь не только между собою, но и с психическими явлениями других категорий. Точно так же и разоб­щение происходит не только в тех агрегатах, которые состоят из одних только чувствовании, но и в тех, которые слагаются из совокупления чувствований с другими явлениями. Это различие состава агрегатов тотчас указывает на ряд различных направлений в развитии чувствований. Чувствования могут совокупляться:

1) друг с другом, 2) с ощущениями или идеями, 3) со стремлениями или желаниями, 4) с движениями или поступками... Однако не все продукты упомянутых способов сложения чувствований могут быть названы «сложными чувствованиями». (...) Очевидно, что названия «чувств и волнений», вообще говоря, применимы лишь к тем сос-тояниям, в которых момент чувствительности играет преобладаю­щую роль. Но весь вопрос именно в том, при каких условиях является подобное преобладание. Если мы имеем дело с двумя • явлениями, находящимися в причинной зависимости, то естест­венно склонны обращать главное внимание на действие, т. е. на последующее из двух явлений, и давать обоим явлениям название, более характеризующее действие, чем причину. Это совершается по тому же закону мысли, по которому на вопрос: «куда вы едете?», мы ответим «в Киев», хотя бы до Киева нам пришлось побывать и в Туле, и в Орле, и в Курске и во многих других менее важных городах. (...) Несомненно, что общим законом, выра­жающим относительное преобладание психических явлений в их агрегатах, является закон, что последующее явление всегда склонно поглощать предыдущее и в ущерб ему сосредоточивать на себе внимание. Этот закон служит критерием и для называния психичес­ких агрегатов. Мы не называем идеями агрегаты представлений или понятий с волнениями или чувствами, неправильно также назы­вать и ощущениями агрегаты ощущений и чувствований. (...) Стало быть, в результате мы приходим к выводу, что «сложными чувст­вованиями» следует признавать только два рода сочетаний, а именно:

1) чувствований между собою,

2) чувствований (или чувств и волнений) с ощущениями (или идеями)".

Таким образом, главных направлений ассоциации, интеграции, диссоциации и дифференциации чувствований два. Одно направле­ние, так сказать, внутреннее (интенсивное), другое—внешнее

(экстенсивное): в первом отношении развивается отчетливость и сознательность чувствований как внутренних состояний, во вто­ром — увеличивается их сознательность как продуктов известных внешних условий и отношений. Конечно, в обоих направлениях развитие идет параллельно и совместно. (...) Но так как главные и первые условия сочетания психических явлений лежат все-таки во внешней обстановке, их вызывающей, то естественно, что сочета­ние чувствований с ощущениями и идеями обыкновенно предшест­вует их совокуплению друг с другом: по мере того как возрас­тает сознательность их соотношений с известными внешними усло­виями, развивается постепенно и отчетливость их как внутренних состояний. Таким образом, осложнение чувствований в конце концов происходит все-таки в одной непрерывной линии, в которой два упомянутых направления так тесно переплетены, что разъеди­нить их почти нет никакой возможности. Проследить все част­ные фазисы осложнения каждой группы чувствований в этой непре­рывной линии развития — задача, которая едва ли может быть выполнена даже при помощи долговременного и отнюдь не едино­личного труда. Поэтому наШа задача может состоять лишь в определении тех главных ступеней развития чувствований, кото­рые бы могли служить основанием для различных видов син­теза элементарных чувствований в сложные. Таких главных ступе­ней три:

1) Первоначальные чувствования сочетаются с ощущениями в \ чувствования, обнаруживающие сознание их объективных причин и источников, и в связи с этим те же чувствования ассоциируются и интегрируются друг с другом в первичные чувства и волнения.

2) Первичные чувства и волнения совокупляются с ощущениями и идеями в чувства и волнения, обладающие сознанием своих объектов, и в связи с этим они же ассоциируются и.интегрируются друг с другом в чувства и волнения вторич­ного образования.

3) Вторичные чувства и волнения совокупляются с идеями в сложные чувства-идеи, и в связи с этим они же ассоци­ируются и интегрируются друг с другом в чувства и волнения еще более сложного состава.

Параллельно этому возможно столько же ступеней диссоциации и дифференциации чувствований. Эти процессы происходят столько же в области первичных чувств и волнений, сколько и в области вторичных и еще более сложны» агрегатов чувствований друг с другом и чувствований с ощущениями и идеями.

...Первичные чувства и волнения по своему составу имеют аналогию с конкретными представлениями в области познания;

вторичные — с конкретными понятиями; чувства и волнения, еще более сложные и составные, — с отвлеченными понятиями. Эти сближения значительно освещают характер различных осложнений в области чувствительности, ибо область ума гораздо более известна и разработана наукою, чем область чувствований.

Джеме (James) Уильям (11 января 1842— 16 августа 1910) — американ­ский философ-идеалист и психолог, один из основателей прагматизма. Изу­чал медицину и естественные науки в Гарвардском университете США и в Германии. С 1872 г. — ассистент, с 1885 г. — профессор философии, а с 1889 по 1907 г. — профессор психоло­гии в Гарвардском университете, где в 1892 г. совместно с Мюнстербергом организовал первую в США лаборато­рию прикладной психологии. С 1878 по 1890 г. Джеме пишет свои «Принципы психологии», в которых отвергает ассоцианизм и атомизм пси­хологии XVIII—XIX вв. и выдвигает задачу изучения конкретных фактов и состояний сознания. С точки зрения Джемса, сознание является функцией, которая <по всей вероятности, как и другие биологические функции, разви­валась потому, что она полезна».

У. Джеме

Исходя из такого приспособительного характера сознания, он отводил важ­ную роль инстинктам и эмоциям. Раз­витая в одной из глав «Психологии» теория личности оказала решающее влияние на формирование американ­ской персонологии. Сочинения: Научные основы пси­хологии. Спб., 1902; Беседы с учите­лями о психологии. М., 1902; Прагма­тизм. изд. 2. Спб., 1910; Многообра­зие религиозного опыта. М., 1910; Все­ленная с плюралистической точки зре­ния. М., 1911; Психология. Спб., 1911;

Существует ли сознание? — В кн.:

Новые идеи в философии, вып. 4. Спб., 1913.

Литература: Современная бур­жуазная философия. М., 1972, с. 246— 270; Perry R. В. The thought and character of William James, v. 1—2, Boston, 1935.

ЧТО ТАКОЕ ЭМОЦИЯ?'

Физиологи, с таким усердием исследовавшие на протяжении пос­ледних лет функции мозга, ограничились объяснением его когни­тивных и волевых процессов. Выделяя в мозге сенсорные и моторные центры, они обнаружили, что их деление в точности соответствует выделенным в эмпирической психологии простейшим элементам.перцептивной и волевой сфер психики. Но сфера пристрастного в душе, ее желания, ее удовольствия и страдания, а также ее эмоции во всех этих исследованиях игнорировались....

Но уже сейчас можно быть уверенным, что из двух положе­ний, характеризующих эмоции, одно должно быть верным: либо они локализуются в отдельных и специальных центрах, связанных только с ними, либо они соответствуют процессам, происходящим в моторных и сенсорных центрах.... Если верно первое, то следует отвергнуть распространенную точку зрения и считать кору не только

James W.' What is an emotion? — Mind, 1884, v. 9, № 34, pp. 188—205.

поверхностью для «проекции» каждой воспринимаемой точки и каждой мышцы тела. Если верно последнее, мы должны спросить, является ли эмоциональный «процесс» в сенсорном или моторном центре чем-то особенным, или же он сходен с обычными перцептив­ными процессами, совершающимися, как сейчас признается, в этих центрах. Задача этой работы — показать, что последняя альтерна­тива больше похожа на правду. (...)

Прежде всего я должен оговориться, что буду рассматривать здесь только те эмоции, которые имеют отчетливое телесное выра­жение. Большинство читателей, по-видимому, согласится с тем, что существуют переживания удовольствия и неудовольствия, ин­тереса и взволнованности, тесно связанные с психическими про­цессами, но не имеющие явной телесной экспрессии. Определенные сочетания звуков, линий, цветов приятны, другие — неприятны, но сила этих переживаний может быть недостаточной, чтобы увели­чить частоту пульса или дыхания или вызвать движения тела или лица. Некоторые последовательности мыслей очаровывают нас в такой же мере, в какой другие утомляют. Настоящее интел­лектуальное наслаждение — решить задачу, и настоящее интеллек­туальное мучение отложить ее нерешенной. (...) Мы оставим в стороне все случаи такого рода переживаний и сосредоточим вни­мание на более сложных случаях, при которых волна определенных телесных изменений сопровождает восприятие интересных зритель­ных воздействий или звуков, или захватывающий ход мыслей. Удивление, любопытство, восторг, страх, гнев, вожделение, алчность и тому подобное являются названиями психических состояний, ко­торыми человек в таких случаях охватывается. Телесные изменения называют «проявлением» этих эмоций, их «выражением» или «естественным языком»; сами по себе эти эмоции, столь отчетливо обнаруживающиеся как внутренне, так и внешне, можно назвать стандартными эмоциями.

О такого рода стандартных эмоциях принято думать, что вос­приятие некоторого факта вызывает душевное волнение, называемое эмоцией, и что это психическое состояние приводит к изменениям в организме. Мой тезис, напротив, состоит в том, что телесные изменения следуют непосредственно за ВОСПРИЯТИЕМ волную­щего факта и что наше переживание этих изменений, по мере того как они происходят, и ЯВЛЯЕТСЯ эмоцией. Обычно принято гово­рить: нам не повезло — мы огорчены и плачем, нам повстречался мед­ведь — мы испугались и обращаемся в бегство, нас оскорбил со­перник — мы разгневаны и наносим удар. Защищаемая здесь гипотеза утверждает, что этот порядок событий является непра­вильным, что одно психическое состояние не сразу вызывается другим, что между ними необходимо вставить телесные проявления и что правильнее говорить: мы огорчены, потому что плачем; разгне­ваны, потому что наносим удар, испуганы, потому что дрожим, а не наоборот, — мы плачем, наносим удар и дрожим, потому что огорчены, разгневаны или испуганы. Если бы восприятие не сопровождалось телесными изменениями, оно было бы исключитель-

но познавательным, бледным, лишенным колорита и эмоционального • теи.ча. В таком случае мы могли бы видеть медведя и приходить к выводу, что лучше будет обратиться к бегству, или, получив оскорбление, полагать, что мы имеем право ударить, но не могли бы при этом реально переживать страх или гнев.

Высказанная в столь грубой форме, эта гипотеза наверняка сразу вызовет недоверие. Между тем не требуется продолжитель­ных или углубленных рассуждении, чтобы смягчить ее парадоксаль­ный характер и, возможно, даже убедить в ее правильности.

Читателю нет необходимости напоминать, что нервная система каждого живого существа предрасположена реагировать опреде­ленным образом на определенные воздействия среды. (...) Когда курица видит на земле белый круглый предмет, она не может оставить его; она должна задержаться около него, возвращаться к нему, пока, наконец, его превращение в пушистый движущийся и издающий писк комочек не освободит в ее механизмах совер­шенно новый ряд действий. Любовь мужчины к женщине, женщины к ребенку, отвращение к змеям и страх перед пропастью тоже могут быть приведены в качестве примеров того, как определен­ным образом организованные частицы мира с неотвратимостью вызывают весьма специфические психические и телесные реакции до нашего разумного суждения о них и часто в противополож­ность ему. (.,.)

Всякое живое существо представляет собой что-то вроде замка, чьи рычаги и пружины предполагают специальную форму ключей, которые не прилагаются к замку с рождения, но которые наверняка найдутся где-то рядом в жизни. Причем к замкам подходят только их собственные ключи. Яйцо никогда не пленит собаку, птица не боится пропасти, змея не испытывает ненависти к себе подобным, олень не питает любви к женщине или ребенку. (...)

Среди этих предрасположенностей, заложенных в нервной сис­теме, конечно же можно усмотреть эмоции, поскольку они могут быть вызваны непосредственно восприятием определенных событий. Еще до того как ребенок узнает что-либо о слонах, он не может не испугаться, увидев слона, издающего трубные звуки и быстро надвигающегося на него. Ни одна женщина не может без восхи­щения смотреть на хорошенького голенького младенца, а в пустыне никто не может без волнения и любопытства видеть вдалеке че­ловеческую фигуру. Я говорил, что буду рассматривать эти эмоции постольку, поскольку они сопровождаются определенными телес­ными движениями. Моя первая задача состоит в том, чтобы пока­зать, что эти телесные проявления намного более разнообразны и сложны, чем обычно принято считать.

В ранних книгах по экспрессии, написанных в основном с ху­дожественной точки зрения, рассматривались только внешне наблю­даемые проявления эмоций. (...) По мере развития физиологии мы |все отчетливее видим, сколь многочисленны и тонки должны быть эти проявления. Исследования Моссо с плетизмографом показали, что не только сердце, но и вся система кровообращения образует

8S

нечто вроде резонатора, в котором получает отражение всякое, даже самое незначительное изменение в нашем душевном состоя­нии. Едва ли какое-либо ощущение возникает без волны попере­менного сужения и расширения артерий рук. Кровеносные сосуды живота и периферических частей тела действуют реципрокно. Известно, что некоторые сильные эмоции оказывают значительное влияние на мочевой пузырь и кишечник, железы рта, горла и кожи, а также печень и что некоторая степень этого влияния, несомненно, имеет место также и в случае более слабых эмоций.' То, что пульс и частота дыхания играют ведущую роль во всех эмоциях, известно слишком хорошо, чтобы приводить доказатель­ства. Столь же примечательна... непрерывная работа произвольных мышц в наших эмоциональных состояниях. Даже если в этих мышцах не происходит внешних изменений, соответственно с каждым настрое­нием меняется их внутреннее напряжение, ощущаемое в виде измене­ний тонуса. В состоянии депрессии обычно преобладают мышцы-сгибатели, в состоянии восторга или воинственного возбуждения — мышцы-разгибатели. Огромное множество различных сочетаний и комбинаций, в которые способны соединиться эти органические сдвиги, делают в принципе возможным, что каждому, даже слабо выраженному оттенку эмоции соответствует свой уникальный, если его рассматривать в целом, комплекс изменений в теле. (...)

Далее следует отметить, что в тот момент, когда некоторое телесное изменение возникает, — оно нами более или менее ясно переживается. Если читателю никогда не приходилось обращать на это внимания, ему будет интересно и удивительно узнать, как много разных локальных переживаний возникает у него в теле при различных эмоциональных состояниях. (...) На всем своем пространственном протяжении наше тело весьма чувствительно, и каждая его частица вносит вклад меняющихся переживаний --' смутных или ясных, приятных или болезненных — в то общее чувство самого себя, которое непременно есть у каждого. Удиви­тельно, какие незначительные детали способны влиять на этот чувствительный комплекс. Когда мы даже слегка чем-нибудь обес­покоены, можно заметить, что главную роль в чувстве тела играет напряжение, часто совсем незначительное, бровей/и взгляда. При неожиданном затруднении какая-то неловкость в горле вынуждает нас совершить прочищающее его глотательное движение или слегка откашляться; можно привести еще очень много других примеров. Однако мы занимаемся здесь скорее общими положениями, чем частностями, поэтому, не останавливаясь больше на этих примерах, я буду далее придерживаться высказанной точки зрения, что каж­дое происходящее изменение переживается².

² Разумеется, возникает вопрос, касающийся физиологии: как. переживаются такие изменения? После того ли, как они совершились, когда сенсорные нервы соот­ветствующих органов приносят обратно в мозг сообщение о происшедших переменах, или до того, как они совершились, благодаря осознанию нисходящих нервных импуль­сов, отправляющихся к органам, которые они возбуждают? Я полагаю, что все имеющиеся данные свидетельствуют в пользу первой альтернативы. (...)

Я продолжаю настаивать на основной мысли своей теории, кото­рая состоит в следующем. Если мы представим себе некоторую сильную эмоцию и затем постараемся удалить из сознания пережи­вания всех тех телесных симптомов, которые ей свойственны, окажется, что ничего не осталось, нет никакого «психического материала», из которого эта эмоция могла бы образоваться, и что сохраняется лишь холодное и безразличное состояние интеллекту­ального восприятия. (...) Можно ли вообразить состояние ярости и вместе с тем не представить себе волнения, возникающего в груди, прилива крови к лицу, раздувания ноздрей,' сжимания зубов и желания энергичных действий, а вместо всего этого — рас­слабленные мышцы, ровное дыхание, спокойное лицо? Автор по крайней мере определенно не может. С исчезновением так назы­ваемых проявлений ярости полностью исчезает и сама ярость;

единственное, что может занять ее место — это некоторое хладно­кровное и бесстрастное.суждение, относящееся исключительно к области интеллекта и полагающее, что известное лицо или лица за свои грехи заслуживают наказания. То же можно сказать и о печали: чем бы она была без слез, рыданий, боли в сердце и стеснения в груди? Бесчувственным заключением о том, что некие обстоятельства достойны сожаления — ничего больше. То же самое обнаруживает и любая другая страсть. Полностью лишенная телес­ного выражения эмоция — ничто. (...) Чем тщательнее я изучаю свои состояния, тем сильнее я убеждаюсь в том, что каковы бы ни были мои настроения, привязанности и страсти, все они создают­ся и вызываются теми телесными изменениями, которые мы обычно

• называем их выражением или следствием. И мне все больше кажется, что если бы мое тело перестало быть чувствительным, я оказался бы лишен всех эмоциональных переживаний, и грубых, и нежных, и влачил бы существование, способное лишь на познание и интеллектуальную деятельность. (.'..)

Но если 'эмоция представляет собой лишь переживание рефлек­торных процессов, вызываемых тем, что мы называем ее «объектом», процессов, возникающих в результате врожденной приспособлен­ности нервной системы к этому объекту, мы немедленно наталкива­емся на такое возражение: у цивилизованного человека большая часть объектов эмоций суть вещи, врожденную адаптацию к кото­рым предполагать было бы нелепо. Большая часть ситуаций, вы­зывающих стыд, или многие оскорбления чисто условны и изменяются в зависимости от социального окружения. То же относится ко многим случаям страха и желания, меланхолии и сожаления. В отношении по крайней мере этих случаев может показаться, что идеи стыда, желания, сожаления и т. д. должны сначала связаться с этими условными объектами воспитанием и ассоциациями и только

.затем могут последовать телесные изменения, а не наоборот; почему же этого не может быть во всех случаях?

Тщательное обсуждение этого возражения завело бы нас далеко в изучение чисто интеллектуальных представлений. (...) Напомним лишь хорошо известный эволюционный принцип: когда некоторая

способность оказалась закрепленной у животного благодаря ее полезности при наличии определенных факторов среды, она может оказаться полезной и при наличии других факторов, которые пер­воначально не имели никакого отношения ни к ее появлению, ни к ее закреплению. И раз уже в нервной системе появилась способность разряжаться, самые разные и непредвиденные воз­действия могут спускать курок и вызывать соответствующие из­менения. И то, что среди этих вещей есть условности, созданные человеком, не имеет никакого психологического значения. (...)

Вслед за тем, как мы отвели это возражение, возникает сом­нение более общего порядка. Можно задать вопрос: имеются ли доказательства тому, что восприятие действительно способно выз­вать многочисленные телесные изменения путем непосредственного физического влияния на организм, предшествующего возникнове­нию эмоции или эмоционального образа?

Единственное, что здесь можно ответить, что эти доказатель­ства весьма убедительны. Слушая стихотворение, драму или герои­ческую повесть, мы часто бываем удивлены неожиданной дрожи, как бы волной пробегающей по телу, учащенному сердцебиению, появлению слез. Еще в большей степени это проявляется при слушание музыки. Когда мы в темном лесу внезапно видим дви­жущийся силуэт, у нас замирает сердце и мгновенно задерживается дыхание еще до того как появляется представление об опасности. Если друг подходит близко к краю пропасти, нам «делается нехо­рошо», и мы отступаем шаг назад, хотя хорошо понимаем, что он в безопасности и у нас нет отчетливой мысли о его падении. Автор хорошо помнит свое удивление, когда семи-восьмилетним мальчиком он упал в обморок, присутствуя при кровопускании, которое производилось лошади. -Кровь была в ведре, оттуда торчала палка и, если ему не изменяет память, он мешал ее и смотрел, как она капает с палки, не испытывая ничего, кроме детского любопытства. Вдруг в глазах у него потемнело, в ушах послышался шум, больше он ничего не помнит. Раньше он никогда не слышал о том, что вид крови может вызвать обморок или тошноту. Отвра­щения или ожидания какой-либо другой опасности он также прак­тически не испытывал и даже в том нежном возрасте, как он хорошо помнит, не мог не удивиться тому, как простое физическое присутствие ведра темно-красной жидкости смогло оказать такое потрясающее действие на организм.

Представьте себе два острых стальных ножа под прямым углом режущих друг друга лезвиями. При этой мысли вся наша нервная организация находится «на пределе»; и может ли здесь, кроме этого неприятного нервного переживания и страха, что оно может повториться, возникнуть еще какая бы то ни было эмоция? Основа­ние и содержание эмоции здесь полностью исчерпывается бессмыс­ленной телесной реакцией, которую непосредственно вызывают лезвия. (...)

В такого рода случаях мы ясно видим, как эмоция и появля­ется, и исчезает одновременно с тем, что называют ее последствиями

или проявлениями. Она не имеет другого психического статуса, как в форме переживания этих проявлений или в форме их пред­ставления. Поэтому телесные проявления составляют все ее осно­вание, весь ее субстрат и инвентарь. (...)

Если наша теория верна, из нее с необходимостью следует, что любое произвольное возбуждение так назывемых проявлений некоторой эмоции вызовет и саму эмоцию. Разумеется, к большин­ству эмоций этот тест неприложим, поскольку многие проявления осуществляются органами, которыми мы не можем управлять. Одна­ко в тех пределах, в которых проверка может быть произведена, она полностью подтверждает сказанное. Все знают," что бегство усиливает паническое чувство страха и как можно усилить в себе печаль или ярость, дав волю их внешним проявлениям. Каждый спазм при плаче обостряет печаль и вызывает следующий, еще более сильный спазм, пока, наконец, вместе с усталостью и полным истощением не приходит передышка. В ярости мы, как известно, доводим себя до высшей точки возбуждения благодаря ряду вспы­шек ее выражения. Подавите внешние проявления страсти, и она умрет. Сосчитайте до десяти, прежде чем дать волю своему гневу, и он покажется вам нелепым. Свист для поддержания бодрости — не просто метафора. С другой стороны, просидите целый день с унылым видом, вздыхая и отвечая на вопросы мрачным голосом, и вас охватит меланхолия. (...) Расправьте морщины на лбу, зажгите взор огнем, выпрямите корпус, заговорите в мажорном тоне, скажите что-нибудь сердечное, и ваше сердце должно быть поистине ледя­ным, если оно постепенно не оттает! (...)

Я убежден, что из этого закона нет настоящих исключений. Можно упомянуть тяжелые последствия сдержанных слез, а также успокоение, которое наступает у разозленного человека, который выговорился. Но это только лишь особые проявления правила. Каждый акт восприятия должен вести к некоторому нервному возбуждению. Если им будет нормальное выражение эмоции, оно скоро пройдет, и наступит естественное успокоение. Но если нормаль­ный выход почему-то заблокирован, нервные сигналы могут при определенных обстоятельствах пойти по другим путям, вызывая другие и худшие следствия. Так, мстительные планы могут заместить взрыв негодования; внутреннее пламя может испепелить тело того, кто удерживается от слез, или он может, по словам Данте, окаме­неть изнутри; в таких случаях слезы или бурное проявление чувств могут принести благодатное облегчение. (...)

Последним веским доводом в пользу тезиса о первичности телес­ных проявлений по отношению к переживаемой эмоции является та легкость, с которой мы благодаря ему можем объединить в единую схему нормальные и патологические случаи. В каждом сумасшедшем доме мы находим примеры как совершенно немотиви­рованного страха, ярости, меланхолии, тщеславия, так и столь же немотивированной апатии, сохраняющейся, несмотря на самые вес­кие объяснения ее необоснованности. В первом случае мы должны предположить, что нервные механизмы становятся настолько

«подвижны» в направлении какой-нибудь одной эмоции, что почти каждый раздражитель, даже самый неподходящий, вызывает их смещение в этом направлении, и как следствие — комплекс пережи­ваний, составляющих данную эмоцию. Так, например, если человек не способен глубоко вдохнуть, если его сердце трепещет, если он чувствует в области желудка то, что ощущается как «пре-кордиальное беспокойство», если он испытывает непреодолимую тенденцию сидеть съежившись, как бы прячась и не двигаясь, и возможно, если это сопровождается другими висцеральными про­цессами, ныне неизвестными, — если все это неожиданно происхо­дит с человеком, он будет переживать это сочетание как эмоцию ужаса, он станет жертвой того, что известно под названием «смер­тельного страха». Мой друг, с которым время от времени слу­чались приступы этой ужаснейшей болезни, рассказывал мне, что у него все это происходит в области сердца и дыхательного ап­парата, что его главные усилия во время приступов направлены на то, чтобы установить контроль над дыханием и замедлить сердце­биение и что в момент, когда ему удается глубоко вздохнуть и выпрямиться, ужас, ipso facto исчезает³.

Одна из пациенток Браше так описывала противоположное сос­тояние эмоциональной нечувствительности...:

«Я продолжаю постоянно страдать; я не переживаю ни одного приятного момента, никаких человеческих чувств. Я окружена всем, что может сделать жизнь счастливой и привлекательной, но я не способна ни радоваться, ни чувствовать — то и другое стало физически невозможным. Во всем, даже в самых нежных ласках моих детей, я нахожу лишь горечь. Я целую их, но что-то лежит между нашими губами. И это ужасное что-то стоит между мной и всеми радостями жизни.... Все мои ощущения, всякую часть моей личности, я воспринимаю так, как если бы. они отделены от меня и уже не могут доставить мне никакого чувства; кажется эта неспособность является результатом ощущения пустоты в передней части головы, а также следствием понижения чувствительности всего тела.... Все функции и'дейст­вия в моей жизни сохранились, но они лишены соответствующего чувства и удов­летворения от них. Когда у меня мерзнут ноги, я их согреваю, но не чувствую удовольствия от тепла. Я узнаю вкус пищи, но ем без всякого удовольствия.... Мои дети растут красивыми и здоровыми — так говорят мне все, я и сама это вижу — но восторга и внутреннего удовлетворения, которые я должна испытывать, у меня нет. Музыка потеряла для меня всю прелесть, а я. любила ее так нежно. Моя дочь играет очень хорошо, но для меня это просто шум....»⁴.

Другие жертвы этого заболевания описывают свое состояние как наличие ледяных стен вокруг них или оболочки из каучука, через которые в замкнутое пространство их чувств не может про­никнуть ни одно впечатление.

Если наша гипотеза верна, мы должны осознать, как тесно наша душевная жизнь связана с телесной оболочкой в самом стро­гом "смысле слова. Восторг, любовь, честолюбие, возмущение и -гордость, рассматриваемые как переживания, растут на той же почве, что и самые примитивные телесные ощущения удовольствия

³ Следует признать, что есть случаи смертельного страха, в котором сердце значительной роли не играет. (...)

⁴ Цит. по: S е m a I. De la Sensibilite generale dans les Affections melancoliques. Paris, 1876, pp. 130—135.

боли. Но еще в начале статьи было сказано, что это верно лишь в отношении того, что мы договорились называть «стандарт­ными» эмоциями и что те внутренние переживания, которые с пер­вого взгляда кажутся лишенными телесных проявлений, выпадают цз нашего рассмотрения; о них поэтому в заключение следует сказать несколько слов.

Как помнит читатель, к ним относятся моральные, интеллекту­альные и эстетические переживания. Сочетания звуков, цветов, диний, логических выводов, телеологических построений доставляют нам удовольствие, которое кажется нам заключенным в самой форме этих явлений и не имеющим ничего общего с какой-либо де­ятельностью органов вне мозга. Гербартианцы пытались классифи­цировать переживания по форме, которую составляют идеи. Геомет­рическое построение может быть таким же «прелестным», а акт правосудия таким же «аккуратным», как мелодия или рисунок, хотя красота и.аккуратность кажутся во втором случае связанными исключительно с ощущением, а в первом — не имеющим к ощущению никакого отношения. Значит у нас, или по крайней мере у некото­рых из нас, есть чисто церебральные формы удовольствия или неудовольствия, явно отличающиеся своим происхождением от так называемых «стандартных» эмоций, которые мы анализировали. Разумеется, читатели, которых мы до сих пор не смогли убедить, ухватятся за это допущение и скажут, что с его принятием мы отказываемся от всего, что утверждали. Поскольку музыкальные образы или логические выводы могут непосредственно возбуждать некоторый вид эмоциональных переживаний, они скажут: «Разве не более естественно предположить, что и в случае так называемых «стандартных» эмоций, вызванных действием объектов или наблю­дением событий, переживание эмоции тоже возникает непосредст­венно, а телесное выражение представляет собой нечто, что насту­пает позже и добавляется к этому переживанию».

Поиск по сайту: