IX. Карашар — Джунгария 8 страница

Когда люди лгут для своей выгоды, еще можно, с огорчением, понять их низкие намерения, но когда они лгут против самих себя, тогда все становится окончательно мрачно непонятным. Что только не рассказывается тибетцами друг про друга, про правительство, про самого далай-ламу. Даже сочетали его с какой-то монахиней. Приписали ему убийство и отравление лам и сановников. Прямо делают из правителя какого-то изверга.

Перед Сага-дзангом — два неожиданных перевала, один показан на картах, но другой, еще больший, более 20 000 футов (=6100 м), не указан. Впрочем, эта дорога на картах показана лишь пунктиром. Никто, видимо, по ней не ходил. Есть другая, обычная южная дорога, но тибетское правительство посылает нас именно северной, неисследованной тропою: пусть, мол, лучше узнают нашу страну.

По пути старшины отказываются давать животных и опять просят вместо паспорта правительства всюду посылать письмо за нашей печатью. Народ не послушает приказа из Лхасы. Но наша сургучная гербовая печать производит большое впечатление.

С гребня перевала показалась мощная белая цепь снежных великанов. Ведь это уже Непал и долгожданные Гималаи по ту сторону Брамапутры.

Сага-дзонг — также маленькое нищенское селение; питаются трупами животных, в ячмень добавляют мелкую гальку. Нас задерживают и опять бесконечно лгут. Менданги осквернены дохлыми собаками и всякой скверной.

В стане некоторое волнение. Мы подходим к Брамапутре, той самой, которая берет исток из священного Манасаравара — озера великих Нагов. Здесь родилась мудрая Ригведа, здесь близок священный Кайлас, куда ходят пилигримы, предчувствуя, на каком великом пути лежат эти места. Уже попадаются вереницы пилигримов; они с копьями, мрачные и всклокоченные.

Нет, эти ничего не знают. Просто ползают в безделии по лицу земли. Не грабят ли при случае?

Среди скал и песков, в лиловых и пурпурных тонах течет Брамапутра. В мае она еще не полна, но разливы берегов показывают, насколько увеличивается река за июнь, когда к таянию снегов прибавятся еще и дожди. К Брамапутре — еще большее уважение, чем к Голубой реке. Голубая Янцзыцзян — длиннейшая в мире река, но Брамапутра, сын Брамы, овеяна богатым узором преданий. Она связывает священное русло Ганга с Гималаями, а Манасаравар близок к Сатледжу и началу великого Инда. Там же зародилась и Ариаварта.

Рассказывает монгольский лама: "Жил очень ученый и замечательный геше. Но он носил всегда самое скромное одеяние. Вот пошел геше навестить своего учителя, бывшего настоятелем большого лабрана. Увидели напыщенные приближенные настоятеля скромного посетителя — и прогнали его. И еще раз пришел геше, и еще раз выгнали его. Тогда пошел геше к торговцу на базар и просил его одолжить ему богатое платье, и положил геше за пояс несколько камней, видом похожих на слитки китайского серебра, и в этом виде был немедленно допущен к своему учителю. Вошел геше, снял свое богатое платье, вынул из-за пояса камни и сложил все это в угол. Потом поклонился камням и платью и только потом отдал поклон своему учителю.

Тот спросил геше: "Разве не я ваш учитель? Почему же раньше меня вы кланяетесь камням и одежде?".

"Правда, — отвечает геше, — вы — мой учитель, но без этих вещей я не мог дойти до вас, а потому я поклонился тому, что довело меня до моего почтенного учителя".

Недалеко от Брамапутры прислонились к скалам Чату-Гомпа пять монастырей, из них два — "красной" секты и три — бон-по, черной веры. Притом монастыри черной веры выглядят гораздо и новее и чище, нежели "красной" секты. Из окон большого дуканга красного монастыря торчит солома, вокруг уныло бродят несколько лам безнадежно запущенного вида. Черноверцы, узнав, что мы сочувствуем буддизму, просят к их монастырям даже не приближаться.

С удивлением рассматриваем шо — единственно ходячую медную монету Тибета. Ни серебра, ни золота ни в дзонгах, ни у народа мы не видели. Хотя на маленьких медяках чеканка плохая, но зато громкая надпись: "Правительство, победное во всех направлениях". Удивительно, что полу-шо и четверть-шо размерами больше самого шо.

Вот и переправа через Брамапутру около монастыря Чи-ту. Небольшая лодка — паром с резным коньком на носу. Особенно трудно грузить верблюдов. Течение довольно быстрое.

Тингри-дзонг хотя и называется сильной крепостью, но представляет жалкое игрушечное укрепление, имевшее значение разве до изобретения пороха. Монастыря нет, но есть субурганы "красной" секты со страшными ликами и полосами, как знак принадлежности к "красной" секте. Вспоминаем те же страшные лики на тантрических танках. Чего только на них нет! И магические мечи, и содранные человеческие кожи, и страшные рожи с оскаленными зубами, и обращенные вниз треугольники. Весь набор черной магии.

Около Тингри-дзонга показался Эверест во всей его сверкающей красоте.

Встречаем людей, знавших Свена Гедина. Хвалят его и жалеют, что он не говорил по-тибетски. Слышал здесь о Фильхнере. Сложены уже какие-то легенды, что он на Голубой реке оставил трех мальчиков, а также мышь, хорька и суслика. Откуда сие? Конечно, без знания языка было бы совсем трудно. Такое счастье, что знание Юрия самими тибетцами ставится вторым после сэра Чарльза Белла, которого нам называли "офицер мира", ибо он вел мирные переговоры.

Старый монастырь Чундю, принадлежащий к королевскому монастырю Са-кья. Видимо, под древними стенами происходило многое. Вот зонтик над большим субурганом — знак прежнего королевского отличия. Вот обвалившиеся китайские стены — память порабощения Тибета. Вот длинный ряд старинных субурганов — память о временах спокойного века. Вот нагромождение старых и новых закоулков и построек — вид современного нищего Тибета.

Другое, тоже старинное место — Шекар-дзонг. Когда тибетцы были смелыми орлами, они не боялись взлетать на отвесные скалы и лепить на кручах свои защищенные святыни. Целая декорация башен, переходов и храмов. Но теперь тибетцы спустились в долину. Начальники уже не живут в замке, а ютятся внизу, обирая народ произвольными, жестокими поборами. Только издали привлекательны старые дзонги Тибета. Цены на продукты велики до бессмыслия. Мешок плохого ячменя в 29 фунтов (причем в этом числе до 5 фунтов камней) стоит в дзонгах 11 норсангов, то есть около 9 рупий. Маленький кусок ячменного сахара — около 4 — 5 рупий. Лошадь на два дня пути — 8 рупий, а грузовой як — 4 рупии.

Наши переходы неравномерны. То они кратки, то вдруг идем почти рысью девять часов. Спешим к Кампа-дзонгу, последнему дзонгу перед границей Сиккима. Где же замок? Долго не принимаем массив, далеко видный уже, за дзонг. Правда, строение поставлено высоко, сливаясь со скалою. Дзонг-пен приветливее прочих. Кажется, сильно пьет, но все-таки проявляет хоть какую-нибудь деятельность.

Еще выше дзонга на скалах вознесся монастырь. Теперь там всего восемь лам. Но ведь там двор, отмеченный в "Письмах [Махатм]" 68. Там была школа, основанная Махатмами, теперь школы уже давно нет. Опять лхасское правительство мешало ее жизни. Но старики еще помнят, что здесь была "религиозная школа", и помнят про "высоких азара" из Индии.

Последний перевал Сепо-ла; он легче всех прочих. Проезжаем бирюзовое озерко — исток реки Лачен. Скромными ручьями начинается поток, который через два дня пути уже будет шуметь и сделается непроходимым без моста. Первый аромат целебного балю и первые приземистые кедры. Впереди — цветы рододендронов. И настоящая земляника.

Из всех наших верблюдов два перешли Гималаи. Один родом из Бала-гуна (Северная Монголия), другой — из Цайдама. Они будут первыми, дошедшими до Гангтока — столицы Сиккима. Оставим их махарадже Сиккима. По всему пути от Нагчу до Гангтока верблюды привлекали толпы любопытных. Ведь этих зверей по всему этому пути вообще не видали. От Лхасы до Калькутты верблюды не водятся.

В Тангу уже ждал нас дом — дак-бунгало, и даже кем-то забытые журналы 27-го года. Ведь более года мы вообще пробыли без известий из внешнего мира.

Сказка водопадов! Целая симфония из узорчатых струй. Несколько дней идем книзу. Мимо нас проходят все пояса растительности. Наконец показались пальмы, и около реки прошли два леопарда, красочно-желтые с густыми черно-теплыми пятнами. Все перевидано. И черные с белым ошейником медведи Чантанга, и серны, и аргали, и каменные круторогие бараны, и, наконец, нарядные леопарды.

Скромная финская миссия в Лачене. Приветливая мисс Кронквист, одиноко заброшенная среди скал. Ее рассказы об обвалах, угрожающих по всему Сиккиму. Неужели по южной стороне Гималаев идет тот же мертвящий процесс, который разложил вершины Чантанга? Под шум потока Лачена, который родился и окреп на наших глазах, вспоминаем Иматру и Финляндию, и симпатичного Реландера, и Акселя Галлек-Каллела. Такие же синие дали в Финляндии.

Подводим итоги состояния каравана. Американское снаряжение выдержало все испытания. Сундуки "Белбер" прошли из Америки четыре года по всей Азии через все переправы и перевалы без единого повреждения. Палатки "Аберкромби и Фитч" тоже устояли под всеми вихрями.

Затем осталась легкая часть пути до Гангтока. Гостеприимный дом британского резидента Ф. Бейли69. Рассказываем о нашем пути. Полковник знает тибетцев и потому ничему не удивляется. Одно обстоятельство его изумляет: зачем было держать нас всю зиму на высотах? Посланы письма в Америку. Нам дан надежный сардар до Дарджилинга. Мы сделаем весь путь от Гангтока в один день. Но придется переменить три мотора, ибо на Тиште только что снесен мост и нужна пересадка. Значит, в один день — три мотора и десять миль на лошадях — крутой подъем от Тишты через Пешок.

Нужно собрать и обработать все собранные материалы. Не скоро удастся все это. Юрий, доктор, Н. В. и П. К тоже готовят записки. Быстро разлетятся спутники — кто в Италию, кто в Китай, кто в Австралию. Всюду вспомнят неповторенную красоту Гималаев. Наш путь шел от Гималаев и обратно к ним. Величествен Каракорум и ледяное царство Сассера. Прекрасен Куэнь-Лунь. Фантастичен Тянь-Шань — Небесные горы. Широк кругозор Алтая. Декоративен Наныпань. Суров Ангар-Дакчин. Но все это только пролог перед невыразимым величием Гималаев.

[В Гималаях кристаллизовалась великая веданта. В Гималаях Будда вознесся духом. Самый воздух Гималаев пропитан духовным напряжением — истинная Майтрейя Сангха.] 70

Наши друзья в Сиккиме рассказывают нам, что еще зимою они слышали, что перед Нагчу стоят сильные отряды русской кавалерии. Такое сведение причиняло много беспокойства. Между тем это была одна из очередных нелепых легенд о нас. За эти годы мне пришлось побывать и французским и американским королем, и командиром русского корпуса, и королем всех буддистов. Успел даже два раза умереть. Успел быть одновременно в Америке, в Сибири и в Тибете. По словам цайдамских монголов, я вел войну с сининским амбанем; а по словам хотанского даотая, я привез маленькую пушку, которая в десять минут уничтожит весь Хотан и его сто тысяч жителей. Мы ко всему привыкли, и никакими "достоверными" слухами удивить нас нельзя. Монголы твердо запомнили об Амери-хан. Так претворилось "American" в какого-то воителя. Из Лхасы нам передавали целые сказки, и мы с трудом находили в них свои признаки.

Странно и дивно идти теми самыми местами, где проходили Махатмы. Здесь была основанная Ими школа. В двух днях пути от Сага-дзонга был один из Ашрамов, недалеко от Брамапутры. Здесь останавливался Махатма, спеша по неотложному делу, и стояла здесь синяя скромная палатка. В то время, когда в Европе спорят о существовании Махатм, когда индусы проникновенно молчаливы о Них, сколько людей в просторах Азии не только знают Махатм, не только видели Их, но и знают многие реальные случаи Их дел и появлений. Всегда жданные, нежданно Махатмы творили в просторах Азии великую, особую жизнь. Когда нужно, Они проявлялись. Если нужно, Они проходили незаметно, как обычные путники. Они не пишут на скалах имен Своих, но сердца знающих хранят эти имена крепче скал. Зачем подозревать сказку, воображение, вымысел, когда в реальных формах запечатлены сведения о Махатмах.

В спешке, в случайном любопытстве не узнаете даже простого химического опыта. Те, кто в бездельном разговоре касаются вопроса о Махатмах, разве они достигнут чего-либо? Разве их пустое любопытство будет удовлетворено? Сколько людей хотели бы получить письмо от Махатм, но разве оно изменило бы их жизнь? Оно вошло бы как минута изумления и смущения, а затем опять все вернулось бы к прежней рутине, без всякого следа.

Часто изумляются, отчего люди, знающие Махатм, так различны по своему общественному положению? Но отчего Беме был сапожником? Неужели размер сознания измеряется лишь внешними отличиями? Дела Махатм и Их поручения ученикам рассказаны в литературе, которая совсем не так мала, как кажется не знающим ее. Эти дела касаются как внутреннего сознания, так и внешних событий мирового значения. И проявляются тогда, когда нужно.

Ученые часто называют разговоры о Махатмах предрассудком. Это те ученые, которые Махатм не видели. Но Крукс или Олинер Лодж не станут так говорить. Вивекананда, всегда стоявший за рациональность наблюдений, знает Махатм. Знают Их многие индусы и так берегут Их имена, что даже готовы отрицать существование Их, лишь бы не выдать, не предать.

Лишь бы не предать! Какое очарование заложено в этом понятии Руру, в этих ступенях восхождения.

Но многие стучатся в эти двери великого знания. Часто Они не признаются в этом, даже сердятся, если этот вопрос затрагивается. Сколько молодых людей хотели бы искренно вступить в переписку с Гуру! Пробуют найти наставника, по-своему стучатся. И сколько из них находят разочарование, ибо стучались не по адресу и не было достаточно энергии устремления, чтобы получить истинный ответ.

"Какая это лаборатория", — может воскликнуть [тот], кто подходит к техническим приемам познавания. Да, именно лаборатория, где труд, и настойчивость, и неустрашимость являются ключами врат. Но зато в этом здравом рационализме, в этом истинном и бесстрашном материализме растут крылья духа, крылья сознания. Не оторванное от жизни, не уводящее, но созидающее — таково учение Махатм. Они говорят о научных основах существования. Они направляют к овладению энергиями. Они говорят о тех победах труда, которые, превратят жизнь в праздник Все предлагаемое Ими не призрачно, не эфемерно, но реально и касается самого всестороннего изучения возможностей, предлагаемых нам жизнью. Без суеверия и без предрассудков. Разве ученики Махатм делаются изуверами, сектантами? Наоборот, они становятся особо жизненными людьми, побеждая в жизни и лишь ненадолго удаляясь в те далекие горы, чтобы омыться в излучениях праны. В самых темных местах Тибета знают о Махатмах. Знают много воспоминаний и легенд. Но сейчас внимание направлено на предсказания о возвращении таши-ламы72, во всей его славе.

В Лхасе на улицах запрещено электричество. Запрещен кинематограф. С прошлого года в Тибете запрещено светским людям стричь волосы, носить европейскую обувь и опять приказано носить длинные халаты. Современные формы и обычаи армии названы "красными обычаями" и запрещены. Так рассказывается самими тибетцами. Значит, и то немногое, что открывало Тибету путь к обновлению, пресечено и отвергнуто. Значит, опять остается мрак невежества, со всеми суевериями, убийствами, пытками и отравлениями. Этот мрак оправдывается недопустимыми суевериями.

Так, отравитель человека высокого положения будто бы получает себе все счастье и преимущества отравленного. Существуют какие-то семьи, в которых право отравительства передается как родовое преимущество, и в семье хранится состав особого яда. Потому расположенные тибетцы советуют быть очень осторожными с чужою пищею. Можно слышать многие рассказы, как люди были отравлены чаем или пищей, присланной им на дом как бы в знак особого уважения. Это напоминает старые повести об отравленных предметах и особенно кольцах. Такие кинжалы и кольца с приспособлениями для помещения яда приходилось видеть. Такие вещи бывали и непальской работы. Видимо, и там подобные обычаи издавна процветали. Передают, что до сих пор при погребении махараджи старший брамин должен съесть кусок мяса покойного, и за это съевший попадет в верхние сферы неба. Много рассказывают такого, чему даже трудно поверить. Если привести рассказы о способах лечения, то тоже не верится, что сказанное относится к нашему времени. Но тем не менее, с пищей надо быть очень осторожными, тем более что помимо намеренного отравления могут быть случаи недоброкачественности. Сушеное мясо может быть несвежим. Зерно — перемешано со всякой грязью. Хлеб — недопечен. А китайские консервы, вследствие долгого пути и плохой упаковки, могут быть испорчены. Конечно, одна и та же посуда служит для всевозможных, неожиданных употреблений. Невежество и чистота не уживаются.

Все-таки пройдена прямая дорога от Монголии через Цайдам, Тибет и Гималаи. Сперва — тропою Дже-ламы, потом — пересекая в новом направлении Цайдам, через дзонги Тибета, по горным проходам хранилищ снегов. Помог ли нам в пути паспорт далай-ламы? Помог ли паспорт, данный "в величественном снежном дворце" губернаторами Нагчу? Конечно, сундук серебряных рупий или китайских долларов помог бы больше. Но зато мы видели, как старшины отказывались признать приказ Лхасы. Сами губернаторы предлагали самочинные меры. И мы имеем право сказать, как зря избитый солдатами тибетец говорил нам, выплевывая кровь разбитых зубов: "Видите, как обращается девашунг со своим народом".

Есть что-то сужденное в умирании старого Тибета. Колесо закона повернулось. Тайна ушла. Тибету некого охранять, и никто не хранит Тибет. Исключительность положения как хранителя буддизма более не принадлежит Тибету, ибо буддизм, по завету Благословенного, делается мировым достоянием. Глубокому учению не нужны суеверия. Исканию истины противны предрассудки.

Первое изображение Благословенного получено Тибетом от Непала и Китая. Получено только в седьмом веке, более чем через тысячу лет после учения и жизни Благословенного. Получено после того, как в Индии сложилась уже блестящая литература последователей буддизма. Получено первое изображение тогда, когда уже по всей Азии высились прекрасные вихары, перед которым дуканги Тибета стоят, как бедные младшие братья. Теперь, когда возникает мысль о восстановлении истинного буддизма, и эта волна минует Тибет.

Возьмем черную магию Тибета. Вспомним их "оживающие трупы", знаменитое ролланг-воскресение73, которое не что иное, как грубая форма вампиризма. Вспомним блуждающих духов, которые убивают и всячески злоумышляют, причем часто бывают духами именно лам. [Вспомним всякие виды одержания, когда под злым воздействием люди совершенно меняются и временно впадают в настоящее безумие.] Вспомним злые заклинания и наваждения, которыми вооружаются ламы для запугивания темного народа. Вспомним самоубивающие магические кинжалы, темные гаданья, заговоры, оборотней, принявших вид зверей, и всякие измышления злой воли. Во-первых, все это очень дурно, и такие темные занятия лам не свидетельствуют в их пользу. Во-вторых, колдуны Малабарского берега воспроизводят всю черную некромантию гораздо сильнее. О них знают, их опасаются, но никто не поклоняется им и не считает их священными личностями. Малабарские "чудеса" опередили Тибет.

Многие, писавшие о Тибете, называли его "чудо из чудес". Но это название могло относиться или к прошлому Тибету, или к непониманию тех писателей, загипнотизированных традицией. Правда, можно было назвать чудом школу, образованную Махатмами около Кампа-дзонга. Но ведь уже много лет эта школа не существует. И кем же нарушена она? Теми лхасски-ми ламами, которые не имеют ничего общего с тем многим замечательным, совершавшимся на территории Тибета. Все это — прошлое. Теперь же не многие тибетские ламы имеют зачаточные формы левитации, материализации, проблески воли и ясновидения. Но самое большое испытание для лам — если, при их сомнении, вы предложите им: "Спросите вашего оракула, что я сейчас думаю и какие намерения имею?" Тогда гадатель и прозорливец окажется отсутствующим, а ламы приходят в смущение. Те же, кто развил в себе ясновидение, не живут в монастырях, не живут в Лхасе.

Правда, в горах бывают удивительные явления, но они не имеют отношения к ламству. Вспоминаем этот поразительный огонь в палатке, опять бывший на Чантанге. Вспоминаем волны тепла среди жестоких морозов. Вспоминаем многие проявления тонких энергий, но ведь Лхаса-то тут ни при чем! Поразительно проходить местами, где еще недавно были Ашрамы.

Но самая необычайная встреча не будет иметь ничего общего с правительством далай-ламы. Смешение двух совершенно различных понятий следует расчленить. И Тибет не имеет более права укрываться за не принадлежащей ему таинственностью. Рад, что мы шли открыто, что мы спрашивали открыто тибетское правительство и говорили с тибетцами открыто. Старая тропа переодеваний слишком импозантна для Тибета74. Сейчас он должен сказать открытое слово.

Было бы нелепо осуждать все миллионное население Тибета. Опять ламы могут стать образованными. Опять может появиться просвещенное правительство. И народ снова может обрести восхождение. Многое, что представляется "павшим", просто еще "не поднялось".

В Учении истинных заветов Благословенного имеются практические указания касательно всей жизни. При некотором прилежании можно ознакомиться и принять к руководству эти благие наставления. Теперь же те, которые позорят Учение, и негодные чины правительства должны понять, что их преступная деятельность осуждена и не может продолжаться.

Тибет провожает нас грустным сообщением. Наши три торгута — Очир, Дордже и Манджи — в сорока милях от Гьянцзе подверглись нападению тибетцев. Двое торгутов убиты и третий ранен. Деньги и вещи ограблены. Итак, даже единственная, будто бы упорядоченная и охраненная дорога от Индии на Лхасу уже в руках разбойников. Жаль бедных торгутов, возвращавшихся с заработком в родные кочевья. Они были храбрые люди. Надо думать, нападение было из предательской засады, иначе они дорого отдали бы жизнь. Запросили мы британского резидента, чем можно помочь раненому. Природный тибетец хорошего типа говорит: "Раньше разбойники были на севере Тибета, но при нынешнем правительстве — они по всему Тибету. И само правительство не отличается от них", — с безнадежным жестом оканчивает огорченный тибетец. Сколько порядочных тибетцев, столько ученых лам должны страдать из-за недоброкачественности правителей.

По другой версии, наши монголы дошли до Лхасы, но там были схвачены и брошены в тибетскую тюрьму. Во всяком случае, наши бедные торгуты отведали беду.

Последний слух из Тибета совершенно странен. Говорят, что все монголы собираются покинуть Тибет ввиду трудных обычаев правительства. Наконец говорят, что сам далай-лама собирается бежать из Тибета. Если даже это просто слух, то, во всяком случае, замечательный для настоящего положения.

Еще слух: тибетцы рассказывают, что хорчичаб купил свое назначение командующего северным фронтом за три тысячи норсангов. Не дорого.

Еще слух: бедный Церинг, наш монгол, также пострадал. По пути из Нагчу в Лхасу его ограбили, и теперь он просит милостыню на лхасском базаре. Шедуб, ехавший в Лхасу на десять лет, уже мечтает вырваться оттуда. И его и Кедуба совершенно обобрали в Лхасе. Кедуб тоже ищет случая выехать скорее, а ведь как стремился. Ламаджаб пробыл в Лхасе всего два месяца, лишился всех денег и уходит с каким-то караваном в Монголию. Благополучно дошли домой в Шарагольчи лама Санге, лама Таши и Кончок, потому что бросили намерение идти в Лхасу и повернули из Нагчу обратно. Жаль, жаль торгутов; как бодро носились они за куланами и дикими яками. Н. В. уже в Италии. Доктор, П. К и Г. уже в Китае. Так разошелся последний состав.

Новые работы. Новое здание начато в Америке. И закончится оно суб-урганом.

Тибетцы, переехавшие в Сикким, говорят: "Прежде в Тибете звучали трубы в храмах, но теперь раздаются лишь трубы войны". "Генералы Тибета слишком слабы, чтобы сражаться с внешним врагом, зато они умеют притеснять своих безоружных крестьян". "Все ученые ламы покидают Тибет, и теперь истинное учение надо искать за границей Тибета". "Теперь в Тибете мало кто знает о Шамбале, все учение забыто". "Тяжелое время пришло для Тибета. Девашунг (правительство) такой же ничтожный, как мизинец на руке". "Теперь придет год дракона. Прошлый год был годом тигра, а за ним будет год овцы — не будет ли легче тогда?" "По пророчеству — таши-лама ранее трех лет не вернется в Тибет".

"Много тысяч лам перешли индийскую границу, спасаясь от теперешнего ужасного правления Тибета". "Далай-лама удалился от дел и затворился".

Много чего толкуют. Нас нагоняет наш лама из Харчина. Думал пробыть в Лхасе десять лет, а пробыл всего три месяца. Обобранный, спасается из Тибета. С ним вместе бегут еще три ученых ламы из Ташилунпо.

Новости из Сиккима. Монастырь в Гуме расширяется. Прибавились новые постройки. Стены покрыты живописью. Также улучшаются монастыри в Калимпонге и Курсеонге. Везде помогает Геше Ринпоче из Чумби. Везде, где он прошел, вырастают изображения Майтрейи. Настоятель Гума по-прежнему хлопочет. По-прежнему там работает наш художник геше ларива. Все хорошо, дружественно.

Во всяком случае даже сами тибетцы, то есть более разумные и удалившиеся за границу, понимают, что так продолжаться не может. Страна с миллионами населения не может отказаться от всех признаков цивилизации. Но продолжать отрицание всего иностранного, и тайком покупать хотя бы третьесортные продукты иноземного производства, и самим стремиться проникать через все границы — уже недопустимо. Это шутовство невежества уже замечено и делается невозможным. Границы могут быть закрыты. Также нельзя иметь за границей тибетских доньеров-консулов с широковещательными полномочиями и не признавать документов, выдаваемых этими государственными чинами. Нельзя называть себя "Океан Знания", будучи невежественным. Нельзя называть себя "Победным во всех направлениях", когда тибетское войско вообще непригодно для современного боя. Вообще нельзя лгать по привычке к безнаказанности.

Как жаль, что лик Тибета затемнился мрачною действительностью. Но друзья остаются друзьями.

Спросили меня: "Как будете теперь говорить о Тибете?" Как всегда, буду возносить свет и поражать тьму. Только правдою исправляются несовершенства. Если таши-лама возбудил к себе общее уважение, это нужно сказать. Если лхасское правительство создало вокруг себя отвращение, и это должно быть сказано. Спросили: "Но ведь тибетцы не любят правду?" Не все, и мы будем с теми, которые желают совершенствоваться и исполнять учение Благословенного. Кроме того, духовный водитель Тибета вовсе не далай-лама, а таши-лама, о котором известно все хорошее. "Обычаи Панчен Ринпоче (таши-ламы) совсем другие", — так говорят тибетцы. Теперь же совсем недавно Лхаса схватывала родственников таши-ламы и заковывала их в цепи. Дзонг-пен в Паридзонге обрезал женщинам уши, нескольким мужчинам — руки и ноги. Четверо умерло под мучениями. Все это известно от самих же тибетцев. Они осуждают теперешнее положение Тибета сильнее нас. Они ждут исполнения пророчества о возвращении таши-ламы, когда он будет единым главою Тибета и Драгоценное Учение при нем процветет снова.

Но Гималаи и Сикким закрывают Тибет. Нигде нет такого сверкания, такой духовной насыщенности, как среди этих драгоценных снегов. Нигде нет такого определительного слова, как в Сиккиме. Здесь ко всему прибавляется понятие геройства. Мужчины — герои, женщины — герои, скалы — герои, деревья — герои, водопады — герои, орлы — герои... Сюда шли великие отшельники, ибо где же в два перехода можно подняться от тропической растительности до вечного снега. Все стадии напряжения сознания здесь. Приветлив Сикким. Приветлив махараджа Сиккима. Приветлив резидент. Приветлив Ладен Ла. И опять священная долина Таши-динга, как средоточие накоплений тайны и сокровищ. Это значительное место для всего Сиккима и Бутана. И старик настоятель Ташидинга еще жив, но постарел и уже не сходит со своей священной горы. И опять близость великой Индии.

Опять индус поет: "Как могу я говорить о самом Создателе, если знаю невыразимую красоту Гималаев".

Геше Ринпоче, настоятель донкара в Чумби, знает, что на север от Канченджанги лежит пещера. Вход в нее очень узок, но затем она расширяется и приводит в целый город. Настоятель многое знает и просит молчать до времени. Должное следствие получается лишь во времени, когда соблюден точный срок Сознание Геше глубоко. Он видит далекие события. Выходя как бы из полудремоты сосредоточения, он говорит о самых неожиданных действиях, о дальних отсутствующих людях. "Как ей трудно, как она мучается", — вдруг замечает он и начинает молиться за лицо [Е. И.], находящееся за тысячу миль75, которое болело в это время*. По старому обычаю высоких лам, настоятель спать не ложится, но проводит ночные часы сидя. Сейчас он является главою Сиккима, ибо, по завету, истинное Учение уйдет из Тибета. Настоятель знает о Шамбале во всем ее значении. Он заботится о восстановлении Учения и готов встретить новую эру.

Поиск по сайту: