О культуре бытия

Жизнь имеет два измерения. Человек действует: что‑то делает, производит, изобретает – одним словом, совершает поступки. Но он действует не в пустоте, не без участия своего тела, вне материального мира. Он имеет дело с вещами. Его деятельность направлена на объекты, живые или неживые, которые он преобразует или создает.

Первая «вещь», с которой он имеет дело, – это его собственное тело; уж затем он переходит к другим вещам: деревьям для костра или для шалаша, фруктам, животным и злакам для приготовления пищи, хлопку и шерсти для шитья одежды. С развитием цивилизации круг вещей, с которыми он соприкасается, многократно расширяется. Появляются оружие, дома, книги, машины, корабли, автомобили, аэропланы, и человек должен справляться со всем этим.

Как же он это делает? Он создает вещи, изменяет их, использует, чтобы сделать другие вещи, потребляет. Вещи сами по себе ничего не делают за исключением случаев, когда человек сделал их для того, чтобы они сами производили другие вещи.

В каждой культуре соотношение между вещами и действиями различно. В противовес современному человеку, окруженному множеством вещей, поколения простых охотников и землепашцев, например, имели дело с относительно небольшим количеством вещей: немного инструментов, сетей и оружия для охоты, какая‑нибудь одежда, какие‑то украшения и посуда, но у них не было постоянных жилищ. Их пища должна была быть быстро съедена, чтобы не испортиться.

Вместе с количеством вещей, с которыми человек соприкасался (или просто окружавших его), увеличилось значение его действий. Конечно, он чувствовал, видел и слышал, потому что его организм так устроен, в этом у него нет выбора. Он видит животное, которое может убить для еды, слышит шум, который предупреждает об опасности; слух и зрение служат биологическим целям, выживанию. Но человек слышит не только для выживания, он может также слышать «необычно» с биологической точки зрения, не с чисто биологическими целями, если не считать главную цель – увеличение жизненной энергии, здоровья, жизнеспособности. Когда он слышит с другими целями, мы говорим, что он слушает. Он слушает пение птиц, шум дождя, теплый тембр человеческого голоса, ритм барабана, мелодию песни, концерт Баха. Слух становится скорее внебиологическим – человечным, активным, созидающим, «свободным», а не просто биологически необходимым качеством.

То же можно сказать о зрении. Когда мы видим прекрасный орнамент на очень древнем глиняном кувшине, а в пещерах – движущихся животных и людей, нарисованных 30 000 лет тому назад, сияние любящих лиц или ужас разрушений, сделанных рукой человека, мы переключаем наши внутренние механизмы с биологически необходимой деятельности в область свободы: от «животного» существования к «человеческому». То же справедливо и для других чувств: вкуса, осязания, обоняния. Если мне нужно поесть, потому что мое тело требует пищи, то обычным признаком этой потребности является голод. Если же человек хочет есть потому, что получает удовольствие от вкусной пищи, то скорее он имеет в виду аппетит. Продуктом развития культуры являются также такие тонкие вещи, как музыка и живопись. Но обоняние к ним индифферентно. (Генетически обоняние – это главное чувство ориентации животных, так же, как для человека – зрение.) Удовольствие от прекрасных запахов, например, парфюма, – это древнее открытие человека, оно является роскошью, а не биологической необходимостью. То же различие, менее замаскированное, но, несомненно, существующее, относится и к осязанию. Я только напомню читателю о людях, которые прикасаются к другому как к куску ткани, когда проверяют ее качество, в противовес тем, чье прикосновение выражает участие и сострадание.

Разницу между биологически необходимыми и инстинктивными побудительными мотивами (они дополняют друг друга), с одной стороны, и приносящими радость свободными действиями, с другой, можно ясно осознать на примере сексуального акта, в котором участвуют все чувства. Секс может быть вульгарным выражением биологической необходимости, то есть вынужденным, несвободным и безразличным. Но он может быть и свободным, радостным, активным, поистине прекрасным, не преследующим какую‑то биологическую цель. Различия, о которых я здесь говорю, – это различия между двумя видами действий человека: пассивным, вынужденным и активным, продуктивным, созидающим. Обсудим эти различия подробней.

Здесь я хотел бы подчеркнуть, что если мир вещей существенно у же у первобытного охотника, чем у современного человека, то в области человеческих действий это различие не столь однозначно. На самом деле существуют веские доводы в пользу предположения, что первобытный охотник делал больше и, в определенном смысле, жил больше, чем человек индустриальной эпохи.

Начнем с того, что всю физическую работу, которую он должен был выполнить, он делал сам. У него не было рабов, которые трудились бы на него, не было эксплуатируемых женщин, у него не было ни машин, ни животных, чтобы работать вместо него. Человек зависел только от себя самого и ни от кого, кроме себя, поскольку был занят именно физическим трудом. Но поскольку разум в стандартных действиях не участвовал, то это наше предположение справедливо только для физической деятельности человека; что же касается размышлений, наблюдений, отображения, рисования, философских и религиозных изысканий, то доисторический человек был далеко позади человека эпохи машин. Это замечание выглядит убедительным, потому что в наших действиях мы руководствуемся идеями, которые развиваются в соответствии с увеличением роли интеллектуальной и художественной деятельности в нашей жизни. Но это не совсем так. Наше образование не всегда приводит к развитию мышления и гибкости ума[37].

Обычный человек сегодня очень мало думает сам. Он запоминает информацию, предоставляемую школой и массмедиа, и практически ничего не использует из того, что получает путем собственных наблюдений и обдумывания, того, что требует от него усилий мысли и умения. Одной из технических новинок, не требующих умений и усилий во всем, является, например, телефон. Другой вид техники – автомобиль – предполагает для его использования некоторую первичную подготовку, но потом, когда будут приобретены навыки вождения, нужно уже очень мало усилий и умений. Так же ведет себя современный высокообразованный человек – слишком много думает о религии, философии или о политических проблемах. Он обычно выбирает то или иное из многих клише, предлагаемых политической и религиозной литературой или проповедниками, но его решение не является результатом собственной активной и глубокой мыслительной деятельности. Он выбирает клише, которое больше соответствует его характеру и общественному положению.

Первобытный человек находится совсем в другой ситуации. Он почти необразован в современном смысле: крайне мало затратил времени на образование. Он сам старается наблюдать и извлекать уроки из своих наблюдений. Он изучает природу, поведение животных, других человеческих существ; его жизнь зависит от владения определенными навыками и умениями, и он накапливает знания благодаря собственным действиям и поступкам, а не в процессе «29 быстрых уроков».

Его жизнь – это постоянный процесс выживания. В. С. Лауфлин так кратко описывает круг ментальной активности первобытного охотника:

«Существует много данных, в том числе в новейших систематических исследованиях, для обоснования постулата о том, что первобытный человек имел довольно широкие познания о живой природе. Это касалось всего зоологического мира мамонтов, сумчатых, рептилий, птиц, рыб, насекомых и растений. Знания о приливах и отливах, широком круге метеорологических явлений, об астрономии и других сторонах окружающей его природы также были довольно обширны, хотя и существовали различия в полноте, точности и широте этих знаний между разными группами людей… Отмечу здесь важность этих познаний для поведения охотничьих сообществ и их значение для развития человека… Человек, охотник изучал поведение животных и анатомию, в том числе свою собственную. Он постигал сначала себя, а затем переносил эти знания на других животных и растения. В этом смысле охота была школой, которая сделала человека мыслящим существом» (W. S. Lauphlin, 1968).

Другим примером искаженной оценки ментальной активности цивилизованного человека служит искусство чтения и письма. Современный человек верит, что владение этими умениями есть бесспорный признак прогресса. Огромные усилия были предприняты для уничтожения неграмотности, почти такие, как если бы она была признаком умственной отсталости; прогресс нации измеряется – наряду с количеством автомобилей – процентом людей, которые могут читать и писать. Столь высокая оценка не учитывает тот факт, что люди, среди которых умение читать и писать является монополией небольших групп жрецов и ученых или отсутствует вовсе, обладают колоссальной памятью. Современному человеку трудно понять, что вся древняя литература, такая, как ведические писания, буддистские тексты, книги Ветхого Завета передавались устно от поколения к поколению много сотен лет, прежде чем были записаны. Напротив, я наблюдал, что у людей, например, мексиканских крестьян, даже если они могли читать и писать, правда, не слишком быстро, память была очень хорошей, потому что они не записывали мысли.

Каждый может провести подобные наблюдения над собой. Как только вы что‑то запишете, вы перестанете прилагать усилия, чтобы это запомнить. Не нужно, как раньше, хранить эту информацию в мозгу, потому что она уже сохранена на вспомогательном материале: пергаменте, бумаге, магнитной ленте. Вам покажется, что нет необходимости ее помнить, потому что она надежно сохранена в виде записи, которую вы сделали. Дар памяти, таким образом, страдает из‑за отсутствия тренировки. Сегодня можно наблюдать, как люди хотят избежать напряжения мысли даже в малых дозах: например, когда продавец в магазине складывает три цифры на калькуляторе вместо того, чтобы сделать это в уме.

Та же мысль о более высокой активности первобытного человека может быть перенесена и на искусство. Первобытные охотники и земледельцы около 30 000 лет тому назад рисовали замечательные сцены из жизни животных и людей, некоторые из них дошли до нас хорошо сохранившимися в пещерах Южной Франции и Северной Испании. Эти прекрасные рисунки восхищают даже современных людей, которые знакомы с картинами великих мастеров нескольких последних столетий. Но раз мы должны признать пещерных художников гениальными (да Винчи и Рембрандтами доледникового периода), тогда то же самое, возвращаясь назад, в доисторические времена, можно уверенно сказать относительно орнаментов на керамических изделиях и посуде. Часто говорят, что пещерные рисунки так же, как упомянутые орнаменты, имели практические, колдовские цели, такие, как залог успеха в охоте, победа над злыми духами и т. д. Но даже согласившись с тем, что практические цели имели место, они не требовали, чтобы эти вещи были сделаны так прекрасно. Кроме того, орнаменты на керамике не могли быть созданием такого большого числа гениев. То, что в каждой деревне был свой собственный стиль орнамента, часто отличавшийся совсем немного, доказывает, что у этих людей были творческие, эстетические мотивы.

Я рассказал достаточно много о наиболее «примитивных» культурах, первобытных охотниках и земледельцах, о том, что мы знаем, и о том, о чем можем только догадываться в смысле их культуры, по крайней мере с момента появления homo sapiens sapiens от 40 000 до 50 000 лет назад. Они многие вещи делали своими руками и уже были очень активны в применении своих способностей к мышлению, отображению, рисованию и ваянию. Если кто‑то хочет выразить соотношение между «долей вещей» и «долей действий» в цифрах, то он может сказать, что для наиболее древних людей это 1:100, тогда как для современного человека нужно поставить 100:1[38].

История предлагает нам много вариантов между этими двумя крайностями. Гражданин Греции в период расцвета древнегреческой демократии был гораздо больше окружен вещами, чем древний охотник, он был более сконцентрирован на делах государства, развивался и использовал свой ум в полной мере, был занят и в области искусств, и в области философии. Что еще нужно знать об этих людях, кроме того, что художественный вкус гражданина Афин формировали драмы Софокла и Эсхила? И что сказать об эстетической и эмоциональной пассивности современного жителя Нью‑Йорка, если подумать о его развлечениях и побудительных мотивах!

Другую и в то же время похожую картину мы получим, обратившись к жизни средневекового ремесленника. Его труд был интересен, требовал внимания, не был скучным: изготовление стола было творческим актом, при этом стол был детищем его усилий, опыта, умений и вкуса. Большинство из того, что делал ремесленник, он делал для себя. Он также активно участвовал в коллективных действиях, таких, как пение, танцы и посещение церкви. Крестьянин был много беднее и не столь свободным, хотя рабом уже не был. Работа в поле не могла приносить большого удовлетворения (я здесь говорю только о периоде до существенного изменения положения крестьян в XVI веке), но он принимал участие в культурной жизни, основанной на его собственной народной традиции, и довольствовался этим. Ни он, ни ремесленник ничего другого не видели, кроме упорного труда, эксплуатации самих себя и страданий. Все, что заполняло их жизнь, было в основном результатом их собственного труда и действий. Даже ремесленник, экономически и социально далеко опередивший крестьянина, не имел много, только жилище и инструменты, а его доходов едва хватало на то, чтобы жить в соответствии со стандартами жизни его социальной группы. Он не хотел иметь и потреблять больше, поскольку его целью было не владение сокровищами, а продуктивное использование своих способностей и наслаждение жизнью.

Современного человека в «кибернетическом» обществе окружает столько вещей, сколько звезд на небе. Можно быть уверенным в том, что большинство из них создал он. Но кто этот «он»? Рабочий на большом предприятии не производит вещь целиком. Конечно, он участвует в изготовлении автомобиля, холодильника или зубной пасты, но в зависимости от места в технологическом процессе он делает только несколько стереотипных движений, закручивая винты на двигателе или дверце. Только последний рабочий в этой цепочке видит конечный продукт, другие видят его лишь на улице, когда приобретают собственный дешевой автомобиль или просто смотрят на дорогие автомобили, управляемые состоятельными людьми. Но слова, что один рабочий сделал автомобиль, звучат очень абстрактно. Прежде всего автомобиль делают машины (а другие машины делают машины, производящие автомобиль); рабочий (не как человек в целом, а как живой инструмент) только участвует в производстве, выполняя задачи, которые машины решить не могут (или это слишком дорого).

Инженер и дизайнер могут заявить, что это они сделали автомобиль, но, конечно, это неправда; они внесли свой вклад, но они не изготовили его. В конце концов, управленец или менеджер тоже заявит, что о н произвел автомобиль; он считает, что раз он руководил процессом, то он и сделал автомобиль. Но это утверждение еще более двусмысленное, чем заявление инженера. Ведь мы даже не знаем, был ли менеджер как физическое лицо реально необходим для изготовления автомобиля. Его утверждение столь же спорно, как и заявление любого, кто утверждает, что именно он взял крепость или победил в битве, когда очевидно, что крепость штурмовали и сражались в бою его солдаты: они двигались, атаковали, были ранены или убиты, тогда как он строил планы и подавал нужные команды. Иногда битву выигрывают, потому что генерал противостоящих сил оказался просто более некомпетентный, и, таким образом, победа достается благодаря ошибке противника. Роль функции управленца и менеджера в производстве – это вопрос, который я больше не стану обсуждать, скажу лишь, что для менеджера автомобиль вообще превращается из материального предмета, который сошел со сборочного конвейера, в товар; для него в первую очередь интересен не сам автомобиль, а лишь его потребительские качества, потому что предполагаемые полезные свойства закладываются в рекламу, чтобы наряду с разными несущественными показателями воздействовать на будущего покупателя – от сексапильной девушки до «качка», – выбирающего автомашину. Автомобиль как товар является продуктом деятельности менеджера в том смысле, что от него зависит, будет ли конкретный автомобиль обладать свойствами, обеспечивающими получение прибыли благодаря соответствующей торговой привлекательности.

Современный человек может в материальном мире сделать гораздо больше, чем в свое время первобытный человек. Но это совершенно несоизмеримо с физическими и интеллектуальными усилиями, которые он для этого прикладывал. Чтобы управлять мощным автомобилем, не нужно ни физических сил, ни мастерства, ни интеллекта. Чтобы летать на аэроплане, нужны определенные навыки; но чтобы сбросить водородную бомбу – почти никаких. Я считаю, что только некоторые сферы деятельности требуют значительного умения и напряжения сил: это относится к мелким производителям, врачам, ученым, художникам, высококвалифицированным рабочим, летчикам, рыбакам, садоводам и представителям некоторых других занятий и профессий. Но доля этих видов деятельности неуклонно снижается; огромное число людей живут, выполняя работу, которая требует совсем мало ума, изобретательности или какой‑то сосредоточенности. Физический эффект (результаты) больше не соответствует затраченным усилиям, и этот разрыв между усилиями (и мастерством) и результатом является одним из самых значительных и болезненных качеств современного общества, так как он приводит к снижению усилий и уменьшению их значения.

Мы приходим, таким образом, к первому выводу: в противоположность обычно принятому взгляду современный человек по существу очень беззащитен по отношению к окружающему его миру. Он только выглядит всесильным, потому что в значительной степени господствует в природе. Но это господство призрачно; оно не является результатом реального могущества человека, а могуществом «мегамашин»[39], которые позволяют ему добиваться многого, а не делать много и не быть многим.

Таким образом, можно сказать, что современный человек живет в симбиозе с миром машин. И поскольку он является частью этого симбиоза, то и выглядит всесильным. Но без него, сам по себе, используя свои собственные ресурсы, он беспомощен, как малое дитя. Вот почему он поклоняется своим машинам. Они отдают ему свою мощь, они создают иллюзию того, что он – гигант, тогда как без них он – карлик. Когда человек в прошлом верил, что идолы дают ему силу, это была чистая иллюзия, кроме случаев, когда он переносил свою силу на идола и получал какую‑то часть ее обратно в ходе религиозного обряда. Поклонение машинам – это, по существу, то же самое. Я уверен в том, что Ваал и Астарта существовали только потому, что человек о них думал. Ведь идолы были, по сути дела, не чем иным, как кусками дерева или камня, а их сила заключалась исключительно в том, что человек передавал им свою собственную энергию и часть этой энергии получал обратно. Однако машины не являются просто бездействующими кусками металла; они создают мир полезных вещей. Человек реально зависит от них. Но, совсем как в случае с идолами, он сам придумывает, конструирует и создает их; подобно идолам, они являются продуктом его изобретательности, его технической находчивости и наряду с наукой способны создавать реально эффективные вещи, которые даже становятся повелителями человека.

Согласно легенде, Прометей подарил человеку огонь, чтобы освободить его от власти природы. Но в этот же момент человек стал рабом того самого огня, который его освободил. Современный человек, несмотря на маску гиганта, стал слабым, беспомощным существом, зависимым от машин, которые сам и сделал, и, следовательно, от руководителей, которые обеспечивают соответствующее функционирование общества, производящего эти машины, стал зависимым от налаженного бизнеса; он до смерти боится потерять все эти точки опоры, боится быть «человеком без званий и титулов», просто жить и искать ответ на вопрос «кто же Я?».

Итак, современный человек имеет много вещей и пользуется или, но сам является очень «немногим», малым. Его чувства и мысли атрофировались, подобно бесполезным мускулам. Он боится любых серьезных общественных перемен, потому что любое нарушение его равновесия с обществом, как ему кажется, ведет к хаосу и гибели пусть не физической, но гибели его как личности.

Поиск по сайту: