I. Общая установка сознания

Как известно, каждый ориентируется на данные, которые ему доставляет внешний мир; но мы видим, что это может происходить более или менее решающим образом. Один, вследствие того, что на улице холодно, считает необходимым надеть пальто, другой находит это излишним для целей своего закаливания; один восхищается новым тенором потому, что все им восхищаются, другой не восхищается им не потому, что он ему не нравится, а потому, что он держится мнения, что то, чем все восхищаются, далеко еще не достойно. удивления; один подчиняется данным отношениям, потому что, как показывает опыт, ничто другое невозможно, другой же убежден, что если уже тысячу раз случилось так, то в тысяча первый раз может произойти иначе и по новому, и т. д. Первый ориентируется на данные внешние факты, второй остается при мнении, которое становится между ним и объективно данным. Когда ориентировка на объект и на объективно данные перевешивает до того, что наиболее частые и главнейшие решения и поступки обусловлены не субъективными взглядами, а объективными отношениями, то говорят об экстравертированной установке.

Если это бывает постоянно, то говорят об экстравертированном типе. Когда кто-нибудь так мыслит, чувствует и поступает, одним словом, так живет, как это н е п о с р е д с т в е н н о соответствует объективным отношениям и их требованиям, в хорошем и плохом смысле, то он экстравертированный. Он живет так, что объект, как детерминирующая величина, явным образом играет в его сознании большую роль, чем его субъективное мнение. Конечно, он имеет субъективные взгляды, но их детерминирующая сила меньше, чем сила внешних объективных условий. Поэтому он никогда не думает встретить какой-нибудь безусловный фактор внутри самого себя, так как таковые ему известны только вне его. Подобно Э п и м е т е ю, его душа подчиняется внешним требованиям, конечно, не без борьбы; но дело кончается всегда в пользу внешних условий. Все его сознание глядит наружу, так как главное и решающее определение всегда приходит к нему извне. Из этой основной установки следуют, так сказать, все особенности его психологии, если только они не основаны на примате определенной психологической функции или на индивидуальных особенностях.

И н те р е с и в н и м а н и е следуют за объективными событиями и прежде всего за теми из них, которые тесно его окружают. Не только лица, но вещи привлекают интерес. Соответственно этому, и п о с т у п к и основываются на влиянии лиц и вещей. Они прямо обусловлены объективными данными и определяющими факторами и из них, так сказать, исчерпывающе объяснимы. Поступки явным образом обусловлены объективными обстоятельствами. Если даже поступки не являются простой реакцией на раздражения окружающей среды, то все-таки они имеют характер применения к реальным отношениям и находят в рамках объективно данного достаточный и соответственный простор. Они совершенно лишены серьезных тенденций выйти за эти пределы. То же касается и интересов: объективные события представляют собою неистощимый источник раздражения, так что интерес нормально не требует ничего другого.

Моральные законы поступков покрываются соответствующими требованиями общества, господствующими моральными понятиями. Если бы господствующие воззрения были иными, то были бы другими и субъективные моральные направляющие тенденции, без того, чтобы что-нибудь изменилось в общем психологическом habitusе. Эта строгая обусловленность объективными факторами не обозначает, как это могло бы показаться, полное или даже идеальное приспособление к условиям жизни. Конечно, экстравертированному взгляду такое п р и м е н е н и е (Einpassung) должно казаться полным приспособлением, так как такому взгляду не дано другого критерия. Но высшая точка зрения еще не говорит, что объективно данное при всех обстоятельствах является нормальным. Объективные условия могут быть исторически или пространственно ненормальными. Индивидуум, который применяется к этим отношениям, хотя подражает ненормальному характеру окружающей среды, но, в то же время, вместе со всем его окружающим, находится в нормальном положении по отношению к общеобязательным законам жизни.

Единичный человек может, конечно, при этом процветать, но только до тех пор, пока он, со всем его окружающим не погибнет за прегрешения против общих законов жизни. В этой гибели он должен принять участие с такой же верностью, с какой прежде он применялся н объективным данным. У него есть применение, но не приспособление, так как приспособление требует большего, чем не вызывающее трений следование любым условиям непосредственно окружающего [Я ссылаюсь на Эпиметея Шпителлера (Spitteler) j. Оно требует соблюдения тех законов, которые более общи, чем местные и исторические условия. Простое применение представляет собой ограниченность нормального экстравертированного типа. Своей нормальности экстравертированный тип обязан, с одной стороны, тем обстоятельством, что он относительно без трений. применяется к данным отношениям и, естественно, не имеет других претензий, кроме выполнения объективно данных возможностей, например, избрать профессию, которая в данном месте и в данное время представляет многообещающие возможности, или делать или производить то, в чем в данный момент нуждается окружающая среда и чего она ждет от него, или воздерживаться от всяких нововведений, если только они уж сами собой не напрашиваются, или как-нибудь иначе превзойти ожидания окружающего.

Но, с другой стороны, его нормальность основана еще на том важном обстоятельстве, что экстравертированный считается с реальностью своих субъективных потребностей и нужд. Его слабый пункт заключается именно в том, что тенденция его типа в такой мере направлена во вне, что из всех субъективных фактов даже наиболее связанный с чувствами, а именно телесное здоровье, как слишком мало объективный, - как слишком мало «внешний», недостаточно принимается в соображение, так что необходимое для физического благосостояния удовлетворение элементарных потребностей более не имеет места. Вследствие этого страдает тело, не говоря уже о душе. Экстравертированный обычно мало замечает это последнее обстоятельство, но оно тем заметнее для близких, окружающих его домашних. Потеря равновесия становится для него чувствительной лишь тогда, когда появляются ненормальные телесные ощущения.

На этот ощутимый факт он не может не обратить внимания. Естественно, что он рассматривает его как конкретный и «объективный», так как для характеристики собственного склада ума у него не существует ничего другого. У других он тотчас замечает «воображение». Слишком экстравертированная установка может в такой степени не считаться с субъектом, что последний может быть весь принесен в жертву так называемым объективным требованиям, например, постоянному увеличению предприятия только потому, что имеются заказы и что необходимо выполнить представляющиеся возможности.

Опасность экстравертированного заключается в том, что он втягивается в объекты и сам в них совершенно теряется. Происходящие отсюда функциональные (нервные) или действительные телесные расстройства имеют компенсаторное значение, так как они принуждают субъекта к невольному самоограничению. Если симптомы функциональны, то они могут своими особенностями символически выражать психологическую ситуацию, например, у певца, слава которого быстро достигает опасной высоты, требующей от него несоразмерной затраты энергии, вследствие нервной задержки внезапно исчезают высокие тона. У человека, который, начав очень скромно, быстро достигает влиятельного и многообещающего социального положения, психогенно появляются все симптомы горной болезни. Человек, намеревающийся жениться на женщине с очень сомнительным характером, которую он боготворит и очень сильно переоценивает, заболевает спазмами горла, принуждающими его ограничиться двумя чашками молока в день, каждую из которых он должен пить три часа.

Это сильно препятствует ему посещать свою невесту, и он может заниматься только питанием своего тела. У человека, который не дорос до тяжелой работы в необычайно разросшемся, благодаря его собственным заслугам, предприятии, появляются нервные припадки жажды, вследствие которых он скоро заболевает нервным алкоголизмом. Как мне кажется, истерия наиболее распространенный невроз экстравертированного типа, Классический истерический случай всегда характеризуется чрезмерными сношениями с окружающими лица. ми; характерной чертой является также прямо подражательное применение к обстоятельствам. Основная черта истерического характера - это постоянная тенденция быть интересным и производить впечатление на окружающих.

Коррелатом к этому является вошедшая в поговорку внушаемость, доступность влиянию других лиц. Явная экстраверсия проявляется у истеричных и в общительности, которая иногда доходит до рассказов чисто фантастического содержания, откуда и происходят обвинения в истерической лжи. Истерический характер есть прежде всего преувеличение нормальной установки; но затем он усложняется, со стороны бессознательного, компенсаторными реакциями, которые телесными расстройствами принуждают к интроверсии преувеличенную против психической энергии экстраверсию. Благодаря реакциям бессознательного возникает другая категория симптомов, которые имеют более интровертированный характер. Сюда, прежде всего, относится болезненно повышенная деятельность фантазии. После этой общей характеристики экстравертированной установки обратимся теперь к описанию изменений, которые происходят в основных психологических функциях благодаря экстравертированной установке.

II. Установка бессознательного

Может показаться странным, что я говорю об «установке бессознательного». Как я это в достаточной степени объяснил, я мыслю себе отношение бессознательного к сознательному, как компенсаторное. Согласно такому взгляду, бессознательное так же может иметь установку, как и сознательное.

В предыдущей главе я упомянул о тенденции экстравертированной установки к некоторой односторонности, а именно о преимущественном положении объективного фактора в течении психического акта. У экстравертированного типа всегда есть искушение (мнимо) пожертвовать) собою в пользу объекта, ассимилировать свой субъект с объектом. Я исчерпывающе указал на последствия, которые могут получиться из преувеличения экстравертированной установки, именно на вредное подавление субъективного фактора. Поэтому следует ожидать, что психическая компенсация к сознательной экстравертированной установке особенно подчеркнет субъективный момент, т. е. мы должны будем доказать сильную эгоцентрическую тенденцию в бессознательном. Действительно, этому доказательству посчастливилось в смысле фактов в практическом опыте. Здесь я не вдаюсь в казуистику, а отсылаю к следующим главам, где я пытаюсь изобразить характерную установку бессознательного у каждого функционального типа. Так как в этой главе дело идет только о компенсации общей экстравертированной установки, то я ограничиваюсь общей характеристикой компенсирующей установки бессознательного.

Установка бессознательного для действительного дополнения сознательной экстравертированной установки имеет свойство интровертирующего характера. Она концентрирует энергию на субъективном моменте, т. е. на всех потребностях и побуждениях, которые подавлены или вытеснены слишком экстравертированной сознательной установкой. Легко понять, как это уже должно было быть ясно из предыдущей главы, что ориентировка на объект и на объективно данное насилует множество субъективных побуждений мнений, желаний и необходимостей, и лишает их той энергии, которая естественно должна принадлежать им. Человек не машина, которую в каждом данном случае можно перестроить для совершенно другой цели и которая тогда, совершенно другим образом, будет так же правильно функционировать, как и прежде. Человек всегда носит с собою всю свою историю и историю человечества.

Но исторический фактор выражает жизненную потребность, которой должна идти навстречу мудрая экономия. Все, что было до сих пор, должно как-нибудь сказаться в новом и сжиться с ним. Поэтому полная ассимиляция с объектом встречает протест уже раньше бывшего и существовавшего с самого начала. Из этого весьма общего рассуждения легко понятно, почему бессознательные требования экстравертированного типа имеют собственно примитивный и инфантильный, эгоистический характер. Когда Ф р е й д говорит о бессознательном, что оно может «только желать», то это в значительной степени касается бессознательного экстравертированного типа, Применение к объективно данному и ассимиляция с ним мешают осознанию недостающих субъективных побуждений. Эти тенденции (мысли, желания, аффекты, потребности, чувствования и т. д.) принимают, соответственно степени их вытеснения, регрессивный характер, т. е., чем менее они осознаны, тем более они становятся инфантильными и архаическими.

Сознательная установка лишает их того распределения энергии, которым он могут относительно располагать, и оставляет им лишь ту энергию, которую она не может отнять. Этот остаток, силу которого все-таки не следует недооценивать, есть то, что нужно обозначить, как первоначальный инстинкт. Инстинкт нельзя изменить произвольными мероприятиями отдельного индивидуума, напротив, для этого потребовалось бы, медленное органическое изменение многих поколений, так как инстинкт есть энергетическое выражение определенной органической наклонности. Таким образом, у каждой подавленной тенденции в конце концов остается значительная доля энергии, которая соответствует силе инстинкта; эта тенденция сохраняет свою действительность, хотя бы она стала бессознательной благодаря лишению энергии. Чем полнее сознательная экстравертированная установка, тем инфантильнее и архаичнее бессознательная установка, Грубый, сильно превосходящий детское и граничащий со злодейским, эгоизм, иногда характеризует бессознательную установку.

Здесь мы находим в полном расцвете те кровосмесительные желания, которые описывает Ф р ей д. Само собою понятно, что эти вещи совершенно бессознательны и остаются также скрытыми для взоров неопытного наблюдателя, пока экстравертированная сознательная установка не достигнет более высокой степени. Но если происходит преувеличение сознательной точки зрения, то симптоматически появляется на свет и бессознательное, т. е. бессознательный эгоизм, инфантилизм и архаизм теряют свой первоначальный компенсаторный характер, тогда, когда они становятся в более или менее открытую оппозицию к сознательной установке. Это проявляется прежде всего в абсурдном преувеличении сознательной точки зрения, которая должна служить для подавления бессознательного, но которая обыкновенно кончается reductio ad absurdum сознательной установки, т. е. крушением. Катастрофа может быть объективной, так как объективные цели постепенно искажались в субъективные. Так, например, один типограф благодаря долгому и тяжелому двадцатилетнему труду сделался из простого служащего самостоятельным владельцем значительного предприятия.

Предприятие все более и более расширялось, он все более и более втягивался в него, в то время как все побочные интересы растворялись в этом деле. Это поглотило его и следующим образом привело к его гибели: в компенсации его исключительно деловых интересов ожили некоторые воспоминания из его детства. А именно, тогда он находил большое удовольствие в живописи и рисовании. Вместо того, чтобы воспользоваться этой способностью, как компенсирующим побочным занятием, он провел ее в свое предприятие и начал фантазировать о «художественном» выполнении своих произведений, К несчастию, фантазии сделались действительностью; он начал действительно производить по своему собственному примитивному и инфантильному вкусу с таким успехом, что через несколько лет его предприятие погибло. Он действовал согласно нашему «культурному идеалу», по которому энергичный человек должен все сосредоточить на конечной цели. Он зашел, однако, слишком далеко и попал во власть субъективного инфантильного влечения.

Но катастрофическая развязка может быть еще и субъективного рода, в виде нервного потрясения. Последнее всегда происходит благодаря тому, что бессознательное противодействие в состоянии, наконец, парализовать сознательное действие. В этом случае требования бессознательного категорически навязываются сознанию и этим вызывают гибельное раздвоение, которое по большей части сказывается в том, что люди или не знают более, чего они собственно хотят, ни к чему не имеют охоты, или сразу хотят слишком многого, имеют слишком много охоты, но к тому, что невозможно. Необходимёе, часто по культурным основаниям, подавление инфантильных и примитивных потребностей легко ведет к неврозу или злоупотреблению наркотиками, как алкоголем, морфием, кокаином и т. д. В еще более тяжелых случаях раздвоения кончается самоубийством. Выдающееся свойство бессознательных тенденций заключается в том, что именно по, мере того, как сознательным непризнаванием они лишаются своей энергии, они принимают разрушительный характер, как только перестают быть компенсаторными.

Они перестают действовать компенсаторно тогда, когда достигнув состояния, соответствующего тому культурному уровню, который абсолютно несовместим с нашим уровнем. С этого момента бессознательные тенденции образуют блок, во всех отношениях противоположный сознательной установке, существование которого ведет к откры. тому конфликту. Тот факт, что установка бессознательного компенсирует установку сознания, обыкновенно выражается в психическом равновесии. Нормальная экстравертированная установка еще не означает, конечно, что индивидуум всегда и повсюду поступает по экстравертированной схеме. При всех обстоятельствах у того же индивидуума могут наблюдаться психические процессы, в которых является вопрос о механизме интроверсии. Экстравертированным мы называем только тот habitus, в котором механизм экстраверсии перевешивает. В этом случае наиболее дифференцированная функция постоянно подвергается интровертированию, в то время как менее дифференцированные функции находятся в интровертированном употреблении, т. е. более полноценная функция наиболее осознана и подлежит контролю сознания и сознательного намерения, в то время как менее дифференцированные функции также и менее осознаны, resp. частью бессознательны и в гораздо меньшей степени подчинены сознательной воле.

Более полноценная функция всегда является выражением сознательной личности, его намерения, его воли, его действия, в то время как менее дифференцированные функции относятся к тому, что случается с человеком. Это могут быть не прямые lapsus linguae, или саlami, или другие промахи, но они могут проистекать из половины или трех четвертей намерений, так как менее дифференцированные функции обладают также меньшей сознательностью. Классическим примером этого является экстравертированный эмоциональный тип, который пользуется прекрасными отношениями с окружающими его, но которому иногда случается высказывать суждения беспримерной бестактности. Эти суждения происходят из его мало дифференцированного и мало сознательного мышления, которое лишь частично находится под его контролем и к тому же недостаточно обусловлено объектом и поэтому может действовать, совершенно ни с чем не считаясь.

Менее дифференцированные функции в экстравертированной установке всегда проявляют исключительную субъективную зависимость от сильно выраженного эгоцентризма и личного пристрастия, чем они обнаруживают свою близкую связь с бессознательным. В них бессознательное постоянно выступает на свет. Вообще, не следует себе представлять, что бессознательное всегда лежит погребенным под тем или другим количеством наслоений и некоторым образом может быть открыто только благодаря тщательным раскопкам. Бессознательное, напротив, постоянно вливается в сознательные психологические процессы и даже в такой высокой мере, что наблюдателю иногда трудно решить, какие свойства характера следует приписать сознательной личности и какие бессознательной. Это затруднение бывает, главным образом, с лицами, которые несколько богаче проявляются, чем другие. Конечно, многое еще зависит от установки наблюдателя, схватывает ли он скорее сознательный или бессознательный характер личности.

В общем рассудочно установленный наблюдатель скорее постигнет сознательный характер, в то время как перцепторно установленный наблюдатель подвергается больше влиянию бессознательного характера, так как наше суждение более интересуется сознательной мотивировкой психического процесса, в то время как восприятие регистрирует простое событие. Но. так как мы в равной мере пользуемся восприятием и суждением, то легко может случиться, что какая-нибудь личность покажется нам в одно и то же время интровертированной и экстравертированной, так что мы не сумеем точнее указать, какой установке принадлежит более полноценная функция. В таких случаях правильному пониманию может помочь только основательный анализ свойств функции. При этом нужно обращать внимание на то, какие функции полностью подчиняются контролю и мотивации сознания, и какие функции имеют характер случайного и спонтанного. Первые функции всегда более высоко дифференцированы, чем последние, которые к тому же обладают несколько инфантильными и примитивными свойствами. Обыкновенно первые функции производят впечатление нормы, в то время как последние имеют в себе нечто ненормальное или патологическое.

Особенности основных психологических функций в экстравертированной установке

1. Мышление

Вследствие общей экстравертированной установки мышление ориентируется на объект и на объективно данное. Эта ориентировка мышления вызывает ясно выраженную особенность. Мышление вообще питается с одной стороны субъективными, в конечном счете, бессознательными источниками, с другой стороны - объективными данными посредством перцепции органов чувств. Экстравертированное мышление в гораздо большей степени определяется этим последним фактором, чем первым. Суждение всегда предполагает масштаб; для экстравертированного суждения действительным и определяющим является, главным образом, масштаб, взятый из объективных отношений, безразлично, выражаются ли они непосредственно объективным, чувственно воспринимаемым фактом, или объективной идеей, так как объективная идея есть также нечто внешне данное, взятое извне, даже когда она одобрена субъективно.

Экстравертированное мышление, поэтому, вовсе не должно быть чисто конкретным фактическим мышлением, но может также хорошо быть чисто идейным мышлением, если только доказано, что идеи, которыми мыслят, в значительной мере взяты извне, т. е. доставляются традицией, воспитанием и ходом образования.. Критерий решения того, экстравертированно ли мышление, таким образом, состоит прежде всего в вопросе, какому масштабу следует суждение, доставляется ли он извне или субъективного происхождения. Дальнейший критерий состоит в направлении заключения, а именно в вопросе, имеет ли мышление преимущественно направление во вне или нет. Занятие мышления конкретными предметами не есть доказательство его экстравертированной природы, так как я могу мысленно заниматься конкретным предметом, в то время как я мышление мое абстрагирую от него или мое мышление через него конкретизирую. Если даже мое мышление занимается конкретными вещами и в этом отношении его можно называть экстравертированным, то остается еще сомнительным и характерным, какое направление примет мышление, а именно, приведет ли оно в своем дальнейшем течении снова к объективным данным, к внешним фактам или общим уже данным понятиям, или нет. Для практического мышления купца, техника, естествоиспытателя направление на объект само собою понятно. При рассмотрении мышления философа может явиться сомнение, если направление его мышления имеет целью идеи.

В таком случае нужно исследовать, с одной стороны, не являются ли эти идеи простой абстракцией из опытов над объектом и, таким образом, представляют не что иное, как более высокие коллективные понятия, которые заключают в себе сумму объективных фактов; с другой стороны, нужно исследовать, не получаются ли эти идеи (когда они не являются очевидными абстракциями из непосредственного опыта) через традицию, или не происходят ли они из окружающего духовного. мира. Если на этот вопрос отвечать утвердительно, то такие идеи также принадлежат к категории объективных данностей, и, следовательно, это мышление следует назвать экстравертированным. Хотя я предполагал изложить сущность интровертированного мышления не здесь, а в одной из следующих глав, однако мне кажется, все же необходимым дать теперь некоторые разъяснения об этом мышлении. Потому что, если хорошо подумать о том, что я выше сказал об экстравертированном мышлении, то можно легко прийти к заключению, что я, пожалуй, подразумеваю под ним вообще все то, что понимают под мышлением.

Мышление, которое не направлено ни на объективные факты, ни на общие идеи, не заслуживает, можно сказать, имени «мышления». Я сознаю, что наше время и его выдающиеся представители знают и признают только экстравертированный тип мышления. Это происходит частью потому, что обыкновенно всякое мышление, которое проявляется на поверхности мира в форме науки, философии или даже искусства либо происходит прямо из объекта, либо впадает в общие идеи. На том и другом основании оно кажется, если не всегда верным, то все-таки в главном понятным и, следовательно, относительно пригодным. В этом смысле можно сказать, что известен, собственно, только экстравертированный интеллект, именно тот, который ориентируется на объективно данное. Но существует, однако, здесь я начинаю говорит., об интровертированном интеллекте еще совсем другой род мышления, которому с трудом можно отказать в названии «мышления», тот род, который не ориентируется ни на непосредственный объективный опыт, ни на объективно полученные идеи. Я прихожу к этому другому роду мышления следующим образом: когда я мысленно занимаюсь конкретным объектом или общей идеей, а именно таким образом, что направление моих мыслей в конце концов опять приводит к моему предмету, то это интеллектуальное явление. не есть единственный психический процесс, который в то мгновение происходит во мне. Я оставляю в стороне все возможные ощущения и чувствования, которые замечаются при ходе моих мыслей, более или менее нарушая его, и указываю на то, что ход моих мыслей, исходящий от объективно данного и стремящийся к объективному, кроме того постоянно находится в отношении к субъекту. Это отношение есть conchitio sine qua non, так как без него ход мыслей вообще не может иметь места.

Если даже ход моих мыслей направляется на объективно данное со всей возможной силой, то он все-таки мой субъективный ход мыслей, который не может ни помешать вмешательству субъективного, ни обойтись без него. Даже когда я думаю о том, чтобы придать ходу моих мыслей во всех отношениях объективное направление, я все-таки не могу препятствовать субъективному параллельному процессу и его постоянному участию, без того, чтобы не уничтожить ход моих мыслей. Этот процесс имеет естественную и только более или менее устранимую тенденцию субъективировать объективно данное, т. е. ассимилировать с субъектом. Если же главный акцент падает на субъективный процесс, то получается тот другой род мышления, который противоположен экстравертированному типу, а именно ориентированное на субъект и на субъективно данное направление, которое я называю интровертированным.

Из этой ориентировки происходит мышление, которое не определяется объективными фактами и не направлено на объективно данное, т. е. мышление, которое исходит из действительно данного и направляется на субъективные идеи или факты субъективного характера. Я не хочу подробно рассматривать здесь это мышление, хочу только установить его существование, чтобы дать этим необходимое дополнение к экстравертированному ходу мыслей и тем объяснить его сущность. Экстравертированное мышление осуществляется, следовательно, только тем, что объективная ориентировка получает некоторый перевес. Это обстоятельство ничего не изменяет в. логике мышления, оно является только причиной того различия между мыслителями, которую Д ж е м с (James) связывал с темпераментом. Ориентирование на объект изменяет, как было сказано, не сущность функции мышления, а только его проявление. Так как оно ориентировано на объективно данное, то оно кажется связанным с объектом, как если бы оно не могло существовать без внешнего ориентирования. Оно кажется как будто следствием внешних фактов, или оно, по-видимому, достигает своей высоты, когда выливается в общепризнанную идею. Кажется, будто оно постоянно находится под воздействием объективно данного и может выводить свои заключения только в согласии с ним. Поэтому оно производит впечатление связанности, а иногда - и близорукости, несмотря на всю подвижность в пространстве, ограниченном объективными пределами.

То, что я описываю здесь, есть только впечатление, производимое проявлениями экстравертированного мышления на наблюдателя, который должен стоять на другой точке зрения уже потому, что иначе он не сможет наблюдать проявления экстравертированного мышления. Вследствие другой своей точки зрения, он видит также только проявление, а не его сущность. Но кто сам проник в существо этого мышления, тот в состоянии понять его сущность, однако, не его проявление. Суждение только по проявлению (внешности) не может быть правильным по отношению к сущности, и поэтому оно по большей части выходит отрицательным. Но, по существу, это мышление не менее продуктивное и творческое, чем мышление интровертированное, только оно служит другим целям, чем это последнее. Это различие особенно чувствуется тогда, когда экстравертированное мышление берется за тему, которая является специфическим предметом субъективно ориентированного мышления. Этот случай наблюдается тогда, когда, например, субъективное убеждение объясняется аналитически из объективных фактов или как следствие и вывод из объективных идей. Но различие между обоими родами мышления становится еще заметнее для нашего естественноисторически ориентированного сознания, когда субъективно ориентированное мышление пытается включить объективно данное в связи, которые объективно не даны, т. е. подчинить его субъективной идее.

И то и другое производит впечатление самоуправства, причем выступают теневые стороны того воздействия, которое оба рода мышления имеют друг на друга. Субъективно ориентированное мышление кажется в таком случае чистым произволом, а экстравертированное мышление, наоборот, плоской и банальной несообразностью. Поэтому обе точки зрения ведут непрерывную войну друг против друга. Можно было бы думать, что этому спору легко положить предел, отделив предметы субъективного характера от предметов объективного характера. К сожалению, такое разделение - вещь невозможная, хотя некоторые пробовали его произвести. Если бы такое разделение было даже возможным, то оно явилось бы большим бедствием, так как оба ориентирования односторонни и только до известной степени самостоятельны; вот почему они нуждаются во влиянии друг на друга.

Когда объективно данное в несколько более высокой степени подчиняет мышление своему влиянию, то оно стерилизует мышление, принижая его до простого придатка к объективно данному, так что оно во всех отношениях не в состоянии более освободиться от объективного данного для образования отвлеченного понятия. Процесс мышления ограничивается в таком случае простым «думается» (Nachdenken), не в смысле «размышления» (Uberlegung), а в смысле простой имитации, которое по существу показывает только, что уже очевидно и непосредственно имеется в объективно данном. Такой мыслительный процесс, естественно, приводит обратно непосредственно к объективно данному, но никогда не выводит из него и, следовательно, никогда не приводит к присоединению опыта к объективной идее; и наоборот, когда это мышление имеет предметом объективную идею, то оно не в состоянии достигнуть единичного практического опыта, но остается в одном и том же более или менее тавтологическом состоянии.

Когда экстравертированное мышление, вследствие усиленной определяющей тенденции объекта, подчиняется объективно данному, то оно совершенно теряется в единичном опыте и производит накопление непереваренного эмпирического материала. Подавляющая масса более или менее несвязанных единичных опытов создаст состояние мыслительной диссоциации, которая обычно, с другой стороны, требует психологической компенсации. Она состоит в настолько же простой и общей идее, которая должна помочь связать собранное, но внутренне не связанное целое, или, по крайней мере, почувствовать такую связь; для этой цели подходящими идеями являются «материя» или «энергия». Если же мышление не так сильно связано с внешними фактами, как с полученной идеей, то из компенсации бедности этого мышления получается еще более выразительное накопление фактов, которые односторонне группируются согласно относительно ограниченной и бесплодной точки зрения, благодаря чему совершенно пропадают многие ценные, и глубокие стороны вещей. Головокружительное изобилие так называемой научной литературы наших дней, к сожалению, в значительном проценте обязано своим существованием этому неправильному ориентированию.

2. Экстравертированный мыслительный тип

Как показывает опыт, основные психологические функции редко или почти никогда не имеют равной силы или одинаковой степени развития у одного и того же индивидуума. Обычно та или другая функция перевешивает как в силе, так и в развитии. Когда мышлению принадлежит преимущество среди психологических функций, т. е. когда индивидуум действует в своей жизни главным образом под руководством рассудочного мышления, так что все сколько-нибудь важные поступки исходят из интеллектуально обдуманных мотивов, или, по крайней мере, должны происходить согласно этой тенденции, то дело идет о м ы с л и т е л ь н о м ти п е.

Такой тип может быть интровертированным или экстравертированным; здесь мы займемся сначала экстравертированным типом. Таковым, следовательно, согласно определению, будет человек, который имеет стремление, конечно, лишь в такой степени, в какой он является чистым типом ставить все свои проявления жизни в зависимость от интеллектуальных выводов, которые, в конце концов, всегда ориентируются на объективно данное или на объективные факты, или на общепризнанные идеи. Человек этого типа придает не только самому себе, но и окружающему его, в зависимости от объективной действительности, resp. ее объективно ориентированной интеллектуальной формуле, решающую силу. По этой формуле измеряется добро и зло, определяется прекрасное и безобразное. Правильно все, что соответствует этой формуле, неправильно то, что ей противоречит, и случайно что приходит со стороны, независимо от нее. Так как эта формула кажется соответствующей мировому духу, то она становится также мировым законом, который должен осуществляться всегда и везде, в частном и общем. Так же как экстравертированный мыслительный тип подчиняется своей формуле, должно подчиняться ей и все его окружающее для своего собственного благополучия, так как тот, кто этого не делает не прав, он сопротивляется мировому закону и поэтому безрассуден, безнравственен и бессовестен. Его мораль запрещает экстравертированному мыслительному типу терпеть исключения, так как его идеал должен осуществляться при всех обстоятельствах, потому что он, как ему кажется, есть чистейшая формулировка объективной действительности и должен поэтому быть общепризнанной истиной, необходимой для блага человечества.

Это должно происходить не благодаря любви к ближнему, а благодаря высшей точке зрения справедливости и истины. Все, что в своей собственной природе кажется противоречащим этой формуле, есть несовершенство, случайная оговорка, которая при ближайшем случае будет отброшена, или, если это не удастся, объявлена патологической. Когда терпимость к больному, страдающему, ненормальному входит в формулу, то для этого вводятся специальные учреждения, например, станции для спасения утопающих, госпитали, тюрьмы, колонии и т. д., resp. планы и проекты к этому. Для действительного осуществления обыкновенно являются недостаточными мотивы справедливости и истины, для этого требуется еще настоящая любовь к ближнему, которая более связана с эмоциями, чем с интеллектуальной формулой. «Нужно было бы, собственно говоря» или «следовало бы>. играет большую роль. Если же формула достаточно широка, то этот тип может играть чрезвычайно полезную для социальной жизни роль реформатора, общественного обвинителя и очистителя нравов или проповедника серьезных нововведений. Чем уже, однако, формула, тем более этот тип становится брюзгою, мудрствующим и самодовольным критиком, который хотел бы себя и других втиснуть в какую-нибудь схему. Этим даны два крайних пункта, между которыми движется большинство этих типов.

Соответственно сущности экстравертированной установки поступки и суждения этих личностей тем благоприятнее или лучше, чем далее вовне они находятся. Лучший их аспект находится на периферии их сферы действия. Чем глубже проникают в пределы их власти, тем заметнее делаются неблагоприятные последствия их тирании. На периферии пульсирует еще другая жизнь, которая ощущает истинность формулы, как ценное дополнение к остальному. Но чем глубже проникают в пределы власти формулы, тем более умерщвляется всякая жизнь, не соответствующая формуле. По большей части тяжелые последствия экстравертированной формулы начинают испытывать ближайшие родственники, так как, неизбежно, они первые получают все удовольствие от нее. Но чаще всего страдает от этого сам субъект, и здесь мы приходим к другой стороне психологии этого типа.

То обстоятельство, что интеллектуальная формула никогда не существовала и никогда не будет существовать, формула, которая могла бы захватить и точно выразить полноту жизни и ее возможностей, препятствует осуществлению, resp. исключает другие важные формы и акты жизни. У человека этого типа прежде всего подавляются все формы жизни, зависящие от эмоций, например, эстетические переживания, вкус, склонность к искусству, культивирование дружбы и т. д., иррациональные формы, как религиозный опыт, страсти и т.п., часто уничтожающиеся до полной бессознательности. Эти при некоторых обстоятельствах чрезвычайно важные формы жизни поглощают большую часть бессознательного бытия. Хотя и существуют исключительные люди, которые могут принести всю свою жизнь в жертву определенной формуле, но большая часть не в состоянии провести такую исключительность через всю свою жизнь. Рано или поздно, благодаря внешним обстоятельствам или внутреннему предрасположению, косвенно сделаются заметными подавленные интеллектуальной установкой формы жизни, так как они нарушали сознательный образ жизни. Если это нарушение достигает значительной степени, то говорят о неврозе

В большинстве случаев дело, конечно, не заходит так далеко, так как индивидуум инстинктивно позволяет себе некоторое предупреждающее смягчение формулы, все-таки пользуясь удобной умственной маскировкой. Этим создается предохранительный клапан.

Вследствие частичной или полной бессознательности выключенных сознательной установкой тенденций и функций эти последние остаются в относительно неразвитом состоянии. Они неполноценны по сравнению с сознательными функциями. Поскольку они бессознательны, они сливаются с остальным содержанием бессознательного, вследствие чего они принимают странный характер. Поскольку они сознательны, они играют второстепенную роль, хотя они представляют большое значение для общей психологической картины. Исходящему из сознания торможению подвергаются прежде всего эмоции, так как они прежде всего противоречат застывшей интеллектуальной формуле, вследствие чего они наиболее интенсивно подавляются. Ни одна функция не может быть совершенно исключена; она может быть только значительно искажена.

Поскольку эмоции произвольно могут образоваться и подчиняться, они должны поддерживать интеллектуальную установку сознания и применяться к ее намерениям. Однако это возможно только до известной степени; часть эмоций остается непослушной и должна поэтому подвергаться подавлению. Если подавление удается, то они ускользают от сознания и развивают ниже порога сознания противоречащую сознательным намерениям деятельность, достигающую при некоторых обстоятельствах эффектов, появление которых составляет полную загадку для индивидуума. Так, например, сознательный, часто исключительный альтруизм перекрещивается с тайным, скрытым от самого индивидуума эгоизмом, который накладывает печать своекорыстия на бескорыстные, по существу, поступки. Чистые этические намерения могут привести индивидуума в критические положения, в которых иногда ясна решающая роль совсем иных мотивов, чем этические.

Добровольные спасители или охранители нравов неожиданно сами нуждаются в спасении или являются скомпрометированными. Их намерение спасти легко приводит их к пользованию средствами, которые способны вызвать как раз то, чего хотелось бы избежать. Существуют экстравертированные идеалисты, которые так сильно стремятся осуществить свой идеал спасения людей, что сами не останавливаются перед ложью и другими недобросовестными средствами. В науке существует много. грустных примеров, когда высоко заслуженные исследователи из глубочайшего убеждения в истинности и универсальности своей формулы совершали подлог доказательств в пользу своего идеала. Это по формуле: цель оправдывает средства. Только неполноценная эмоциональная функция, которая бессознательно соблазняет, может ввести в такое заблуждение в общем высоко стоящих людей.

Неполноценность эмоционального чувства выражается у этого типа еще другим образом. Сознательная установка, как это соответствует преобладающей объективной формуле, более или менее безлична, часто в такой степени, что личные интересы от этого значительно страдают. Если сознательная установка достигает крайней степени, то индивидуальные отношения, в том числе и те, которые касаются собственной личности, не принимаются во внимание. Пренебрегают здоровьем, социальное положение приходит в упадок, часто нарушают самые жизненные интересы собственной семьи, вредят здоровью, финансам и морали, все это ради служения идеалу. Во всяком случае нет достаточного личного участия к другим, если только они случайно не являются ревнителями той же самой формулы. Поэтому нередко бывает, что более тесный семейный круг, например, собственные дети, знают такого отца только как мрачного тирана, в то время как более широкое общество с похвалой отзывается о его человечности. Не вопреки высокой безличности сознательной установки, а как раз благодаря ей, эмоции, в том, что касается личности, являются бессознательно чрезвычайно чувствительными и бывают причиной некоторых скрытых предубеждений, именно, известной готовности, например, принимать объективную оппозицию против формулы за личное недоброжелательство или постоянно предполагать отрицательные качества в другом лице, чтобы этим наперед лишить силы его аргументы, конечно, для защиты собственной чувствительности.

Благодаря бессознательной чувствительности, тон речи очень часто подымается, обостряется, становится агрессивным. Нередко появляются инсинуации. Эмоции, как это соответствует неполноценной функции, имеют характер дополнения, следования за событиями. Отсюда происходит ясно выраженное предрасположение к неприязни. Каким бы прекрасным ни было личное самопожертвование для интеллектуальной цели, эмоции все-таки будут мелочно недоверчивы, капризны, консервативны. Все новое, что уже не заключается в формуле, будет рассматриваться через завесу бессознательной ненависть и соответственно этому обсуждаться. В середине прошлого столетия известный своей гуманностью врач грозил уволить ассистента за то, что тот употреблял термометр; потому что формула гласит: лихорадку узнают по пульсу. Подобные факты известны в большом числе.

Чем сильнее подавляются эмоции, тем хуже и скрытнее они влияют на мышление, которое в остальном может быть безупречно организовано. Интеллектуальная точка зрения, которая, может быть, вследствие своей.фактической ценности могла бы требовать всеобщего признания, под влиянием бессознательной личной чувствительности испытывает характерное изменение: она становится догматически застывшей. Самоутверждение личности переносится на нее. Истина не предоставляется более своему естественному действию, но, через идентификацию ее с субъектом, она трактуется как чувствительная куколка,.которой злой критик причиняет боль. Критика разносят, по возможности еще с личными наветами, и, при известных обстоятельствах, нет достаточно плохого аргумента для того, чтобы им не воспользоваться. Истину следует довести до того состояния, пока публике не станет ясно, что дело явно идет не столько об истине, сколько о личности ее творца.

Догматизм интеллектуальной точки зрения испытывает иногда через бессознательное вмешательство бессознательных личных эмоций еще дальнейшие своеобразные изменения, которые покоятся не столько на эмоциях sensu strictori, сколько на вмешательстве других бессознательных факторов, которые слиты в бессознательном с подавленными эмоциями. Несмотря на то, что сам разум доказывает, что всякая интеллектуальная формула является лишь с известными ограничениями действительной истиной и поэтому никогда не может предъявлять требование на единовластие, практически все-таки формула берет такой перевес, что рядом с нею другие точки зрения и возможности отступают на задний план. Она заменяет всякое более общее, менее определенное и поэтому более скромное и истинное мировоззрение. Она выступает поэтому на место того общего мировоззрения, которое называют религией. Благодаря этому формула становится религией, если даже по своей сущности она совершенно не имеет дела с чем-нибудь религиозным. Этим также она приобретает присущий религии характер безусловности. Она становится, так сказать, интеллектуальным суеверием. Но все те психологические тенденции, которые ею подавляются, накапливаются как противодействие в бессознательном и вызывают приступы сомнения.

Для защиты от сомнения сознательная установка становится фанатичной, так как фанатизм есть не что иное, как слишком компенсированное сомнение. Это развитие ведет в конце концов к преувеличению защищенной сознательной позиции и к образованию абсолютно противоположной бессознательной позиции, которая, например, в противоположность сознательному рационализму чрезвычайно иррациональна, в противоположность современной научности сознательной точки зрения чрезвычайно архаична и суеверна. Вследствие этого происходят те известные из истории наук ограниченные и смешные взгляды, о которых в конечном результате споткнулись многие высоко заслуженные исследователи. Часто бессознательная сторона воплощается у такого человека в женщине.

Этот, вероятно, хорошо известный читателю тип встречается, согласно моему опыту, главным образом среди мужчин, так как вообще мышление функция, преобладающая у мужчин и гораздо более свойственная ему, чем женщине. Когда у женщины мышление достигает господства, то дело идет, насколько я могу судить, скорее о мышлении, которое является последствием преобладающей и н ту и т и в н о й духовной деятельности. Мышление экстравертированного мыслительного типа позитивно. Это значит оно творит. Оно ведет либо к новым фактам, либо к общему пониманию диспаратного опытного материала. Его суждения в общем с и н т е т и ч н ы. Даже в том случае, если оно разлагает оно строит, благодаря тому, что оно всегда стремится через разложение к некоторым новым связям, из которых снова соединяется разложенное другим образом, или благодаря тому, что к данному предмету прибавляется нечто новое.

Этот род суждений можно, поэтому, в общем назвать предикативным. Во всяком случае, характерно то, что оно никогда совершенно не обесценивает и не разрушает, но постоянно заменяет одну разрушенную ценность другой. Это свойство обусловлено тем, что мышление мыслительного типа является, так сказать, каналом, в котором главным образом протекает его жизненная энергия. В его мышлении проявляется всегда стремящаяся вперед, жизнь, отчего его мысли получают прогрессивный доказательный характер. Его мышление не застаивается и не регрессивно, Таковы свойства мышления, когда не ему принадлежит первенство в сознании. Так как в этом случае оно до известной степени лишено значительности, то оно также не имеет характера позитивной жизненной деятельности. Оно следует за другими функциями; оно делается эпиметическим, так как оно становится как бы «задним умом», который всегда довольствуется тем, что он переживает, обдумывает прошлое и уже случившееся, его расчленяет и переваривает.

Так как в этом случае творческая сила принадлежит другой функции, то мышление больше не прогрессирует, а стоит на одном месте. Его суждение принимает ясно выраженный х а р а к т е р и н г е р е н т н о с т и, рисущности (Inharanzchsrskter), т. е. оно совершенно ограничивает себя объемом своего предмета, нигде не выходя за его границы. Оно удовлетворяется более или менее абстрактным констатированием, не прибавляя предмету опыта какую-нибудь ценность, которая уже раньше не заключалась бы в нем. Ингерентное суждение экстравертированного мышления ориентировано на объект, т. е. его констатирование происходит всегда в смысле объективного значения опыта. Поэтому оно остается не только под ориентирующим влиянием объективно данного, но оно остается даже во власти единичного опыта и высказывает о нем только то, что уже дано благодаря этому опыту. Это мышление не трудно наблюдать у людей, которые под влиянием впечатления или опыта не преминут сделать разумное и, без сомнения, очень верное замечание, которое, однако ни в чем не выходит за пределы данного объема опыта. Такое замечание в своей основе заявляет только: «я это понял, я могу об этом подумать». Но на этом оно останавливается. Такое суждение в лучшем случае означает включение опыта в некоторую объективную связь, причем, однако, опыт очевидно уже входит в эти рамки.

Если, однако, первенством в сознании в несколько более высокой степени обладает какая-нибудь другая функция, а не мышление, то мышление, поскольку оно тогда вообще сознательно и поскольку оно не находится в прямой зависимости от господствующей функции, принимает н е г а т и в н ы й характер. Поскольку мышление подчинено господствующей функции, оно, конечно, может казаться позитивным, но ближайшее исследование. может легко показать, что оно просто повторяет господствующую функцию, подкрепляет ее аргументами, часто в явном противоречии со свойственными мышлению законами логики. Это мышление, таким образом, не входит теперь в наше рассмотрение. Мы занимаемся скорее свойствами того мышления, которое не может подчиниться первенству другой функции, но остается верным своему собственному принципу.

Трудно наблюдать и исследовать это мышление, потому что в конкретном случае оно постепенно более или менее подавлено установкой сознания. Его нужно поэтому, в большинстве случаев, сначала извлечь из глубин сознания, если только оно случайно в момент забывчивости не всплывает на поверхность. По большей части его нужно вызвать вопросом: «но что собственно вы думаете, в основании и в глубине самого себя об этом предмете?» Или нужно даже применить хитрость и вопрос формулировать приблизительно так: «как вы полагаете, что я думаю об этом предмете» Эту последнюю форму вопроса следует выбрать именно тогда, когда настоящее мышление бессознательно и поэтому его необходимо проецировать. Вызванное таким образом на поверхность сознания мышление имеет характерные свойства, почему я назвал его н е г а т и в н ы м. Его habitus лучше всего характеризуется словами «не что иное как». Гете олицетворил это мышление в образе Мефистофеля, Прежде всего, оно проявляет тенденцию свести предмет суждения к какой-нибудь пошлости и лишить его собственного самостоятельного значения. Это происходит благодаря тому, что его изображают как зависящий от другой банальности.

Если между двумя мужчинами происходит конфликт, по-видимому, объективного характера, то негативное мышление говорит: «Cherchez la femme ». Если кто-нибудь защищает или распространяет какой-нибудь факт, то негативное мышление спрашивает не о значении факта, а «сколько ему платят за это?» Приписываемые М о л е шо т у (Noleschott) слова: «человек есть то, что он ест», относятся равным образом к этому разряду, как и многие другие изречения и воззрения, которых дословно нет необходимости приводить. Деструктивность этого мышления, как и. его в каждом данном случае ограниченная польза, не нуждается в дальнейшем объяснении. Существует еще другая форма негативного мышления, которую на первый взгляд едва можно признать таковым, это теософское мышление, в настоящее время быстро распространившееся во всех частях света, может быть, как реакция на материализм непосредственно предшествовавшей эпохи. Кажется, что теософское мышление совсем не принижает, а возвышает все до трансцендентных и миропостигающих идей.

Сновидение, например, это уже не простое сновидение, а переживание в некоторой «другой плоскости». Пока еще необъяснимые факты телепатии объясняются очень просто «вибрациями», которые идут от одного к.другому. Обыкновенное нервное расстройство очень просто объясняется тем, что с астральным телом что-то случилось. Известные антропологические свойства жителей атлантического побережья легко объясняются погружением в океан Атлантиды и т. п. Достаточно раскрыть теософскую книгу, чтобы подавить сознание тем, что все уже объяснено и что «наука о духе» не оставила вообще никаких загадок. Когда причину сновидения сводят к переполненному желудку, то этим еще не объяснено самое сновидение, и когда телепатию объясняют как «вибрацию», то этим так же мало выясняется сущность процесса. Действительно, что такое «вибрация»? Оба способа не только бессильны объяснить, но они еще.деструктивны, так как они мешают серьезному исследованию проблем тем, что они ложным объяснением лишают предмет интереса и обращаются в первом случае к желудку, а во втором к воображаемым вибрациям. Оба рода мышления бесплодны. Негативное качество основано на том, что это мышление бедно доказующей и творческой энергией, оно тащится на буксире у других функций.

3. Эмоции

Эмоции в экстравертированной установке ориентируются на объективно данное, т. е. объект является необходимым определителем рода чувствования. Они находятся в согласии с объективными ценностями. Кому знакомы эмоции только как субъективные состояния, тот не поймет непосредственно сущности экстравертированного чувствования, так как экстравертированное чувствование, насколько могло, освободилось от субъективного фактора и тем всецело подчинилось влиянию объекта. Даже там, где оно кажется независимым от качества конкретного объекта, оно все-таки находится во власти традиционной или какой-либо иной имеющей общее значение оценки. Я могу чувствовать, что меня влечет к предикату «красивый» или «хороший» не потому, что я из субъективного эмоционального переживания нахожу объект «красивым» или «хорошим», но потому, что п о д х о д и т назвать его «красивым» или «хорошим»; и именно подходит постольку, поскольку противоположное суждение в той или иной мере нарушает общее положение эмоций. При таком применяющемся эмоциональном суждении дело идет вовсе не о симуляции или о лжи, но об акте приспособления.

Так, например, картину можно назвать красивой, потому что вообще предполагается, что, вися в салоне, подписанная известным художником картина красива, или потому, что предикат «безобразный» может огорчить семью счастливого обладателя, или потому, что среди посетителей имеется намерение создать приятную эмоциональную атмосферу, для чего необходимо, чтобы все казалось приятным Такие эмоции направлены согласно объективным определителям. Они как таковые, подлинны н.выражают всю наличную эмоциональную функцию. Точно так же, как экстравертированное мышление освобождается насколько возможно от субъективных влияний, экстравертированное чувствование должно пройти известкой процесс дифференциации, пока оно избавится от всякой субъективной примеси Полученные через эмоциональный акт оценки соответствуют или непосредственно объективной ценности, или, по крайней мере, некоторым традиционным и повсюду распространенным мерилам ценности. Именно этому роду чувствований нужно приписать то, что столько людей посещают театры или концерны или церковь с правильно отмерянными позитивными эмоциями.

Ему также обязаны своим существованием моды, и что гораздо более ценно, положительная и широко распространенная помощь социальным, филантропическим и прочим культурным предприятиям. В этих вещах экстравертированное чувствование проявляет себя как творческий фактор. Без этих эмоций немыслимо, например, хорошее и гармоническое общество, В этом отношении экстравертированное чувствование настолько же благодетельная и разумно действующая сила, как и экстравертированное мышление. Это благотворное влияние, однако, утеривается всякий раз, как объект приобретает чрезмерное влияние. Именно в таком случае слишком сильно экстравертированное чувствование уводит личность в объект, т. е. объект ассимилирует личность, вследствие чего теряется личный характер эмоции, который составляет ее наиболее привлекательную черту. Именно благодаря этому чувствование становится холодным, объективным и не заслуживающим доверия. В нем обнаруживаются скрытые намерения, во всяком случае, оно вызывает такие подозрения у беспристрастного наблюдателя. Оно более. не производит приятного и освежающего впечатления, которое всегда сопровождает подлинные эмоции, но чувствуется поза или комедиантство, когда эгоцентрические намерения еще, может быть, совершенно бессознательны.

Такое преувеличенно экстравертированное чувствование хотя и оправдывает эстетические переживания, и перестает говорить сердцу, а говорит только чувству или, что еще хуже, рассудку. Оно может эстетически оправдать положение, но ограничивается этим и за пределы этого не выходит. Оно стало бесплодным. Если этот процесс идет вперед, то развивается замечательно противоречивая диссоциация чувствования: оно подчиняет себе каждый объект, эмоционально его оценивая. завязываются многочисленные отношения, которые внутренне противоречат друг другу. Так как это не было бы возможно, если бы имелся хоть сколько-нибудь выраженный субъект, то последние остатки действительно личной точки зрения подавляются. Субъект в такой степени поглощается отдельными эмоциональными процессами, что наблюдатель получает впечатление, как будто имеется только процесс чувствования, а субъекта чувствования нет. Чувствование в этом состоянии совершенно теряет свою первоначальную человеческую теплоту, оно производит впечатление позы, легкомыслия, ненадежности и в худших случаях впечатление истерического.

4. Экстравертированный эмоциональный тип.

Так как эмоциональное переживание бесспорно есть более. явное свойство женской психологии, чем мышление, то самые выраженные эмоциональные типы находятся среди женского пола. Когда экстравертированное чувствование обладает первенством, то мы говорим об экстравертированном эмоциональном типе. Примеры, которые при упоминании этого типа встают передо мной, касаются почти исключительно женщин. Женщина этого рода живет под руководством своих эмоций. Ее эмоции, вследствие ее воспитания, развились в приспособленную и подвергнутую контролю сознания функцию. В случаях, которые не являются крайними, эмоции имеют личный характер, хотя субъективное уже в значительной степени подавлено. Личность кажется, поэтому, приспособленной к объективным отношениям.

Эмоции соответствуют объективным положениям и общепринятым ценностям. Это сказывается особенно ясно в так называемом выборе объекта любви: любят «подходящего» человека, а не кого-нибудь другого; он подходит не потому, что он вполне соответствует субъективной скрытой сущности женщины об этом она по большей части ничего не знает но потому, что он по своему знанию, возрасту, состоянию, величине и почтенности своей семьи соответствует всем разумным требованиям. Такую формулировку, как ироническую и унижающую, можно было бы, конечно, отвергнуть, если бы я не был вполне уверен, что чувство любви у такой женщины вполне соответствует ее выбору. Это не умственное хитросплетение, а истина. Такие разумные браки существуют без числа, и они далеко не самые худшие. Такие жены хорошие подруги.своим мужьям и хорошие матери, поскольку их мужья или дети обладают обычной для страны психической конституцией. «Правильно» чувствовать можно только тогда, когда ничто другое не мешает эмоциям. Ничто, однако, так сильно не мешает чувствованию, как мышление. Отсюда совершенно понятно, что мышление у этого типа подавляется насколько возможно. Это не должно значить, что такая женщина вообще не думает; напротив, она думает, может быть, очень много и очень умно, но ее мышление никогда не бывает sui generis, но всегда является эпимитической прибавкой к ее эмоциям. То, что она не может чувствовать, она также не может сознательно думать. «Ведь я не могу думать того, чего я не чувствую», сказали мне однажды раздраженным тоном в подобном случае.

Поскольку позволяют эмоции, она может очень хорошо думать, но каждое самое логическое заключение, которое могло бы помешать чувствованию, а limine отвергается. О нем просто не думают. И, таким образом, ценят и любят все, что считается хорошим согласно объективной оценке; все прочее, как кажется, просто существует само по себе, вне ее. Но эта картина меняется, когда значение объекта достигает еще более высокой степени. Как я уже объяснил выше, тогда происходит такая ассимиляция субъекта в объекте, что субъект чувствования более или менее исчезает. Чувствование теряет личный характер, оно становится чувствованием в себе, и получается впечатление, будто личность полностью растворяется во всякой эмоции. Но так как в жизни постоянно сменяются ситуации, которые дают место различным или друг другу противоречащим эмоциональным тонам, то личность растворяется в таком же количестве различных эмоций. Один раз становятся одним, а другой раз чем-то совершенно другим по видимости; потому что в действительности подобное многообразие личности невозможно.

Основа личности остается все-таки идентичной самой себе и становится поэтому в явную оппозицию к меняющимся эмоциональным состояниям. Вследствие этого наблюдатель более не воспринимает выставленную на показ эмоцию как личное выражение чувствующего, но скорее как изменение его личности, т. е. каприз. Смотря по степени диссоциации между личностью и временным эмоциональным состоянием более или менее проявляются признаки несовместимости с самим собою, т. е. первоначально компенсирующая установка бессознательного становится в явную оппозицию. Это сказывается прежде всего в преувеличенном выражении эмоций, например, в громких и навязчивых эмоциональных предикатах, которые, однако, нисколько не заслуживают доверия. Они звучат пусто и не убеждают. Они, напротив, заставляют уже допустить возможность, что этим слишком сильно компенсируется какое-то противодействие, и что поэтому такое эмоциональное суждение могло бы означать и нечто совсем иное. А немного позже оно означает и другое. Ситуация должна только немного измениться для того, чтобы тотчас вызвать противоположную оценку того же самого объекта.

Поиск по сайту: