Глава 2. Мой Путь

Глава 3. В России

Глава 4, В Стране Золотого Света и на Земле

Глава 5. В Америку

Глава 6. Америка — Англия — Америка

Глава 7. Возвращение в Тибет

Глава 8. «Переселение» в новое тело

Глава 9. Поиски средств к существованию

Глава 10. Новые скитания

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

— Никакой горечи, — сказал Издатель.

— Хорошо, — подумал я про себя, — а почему, собственно, должна быть горечь? Я просто стараюсь делать свою работу — написать книгу в соответствии с данными указаниями.

— Ничего против Прессы! — сказал Издатель.

— Господи Боже, — сказал я про себя. — За кого же он меня прини­мает? — Так и быть. Ни слова против Прессы. В конце концов, они тоже думают, что занимаются своим делом, а если их снабжают неверной ин­формацией, что ж, тогда и спрос с них невелик. Что до моего мнения о Прессе — тут уж нет. Об этом ни слова.

Эта книга является продолжением Третьего глаза и Доктора из Лхасы. С самого начала хочу сказать, что все это не выдумка, а Истина. Все, что я написал в двух предыдущих книгах, сущая правда, и повествует она о том, что мне довелось пережить. То, о чем я собираюсь написать, касается разветвления личности человека, его «я», то есть речь пойдет о том, в чем мы, люди Дальнего Востока, сведущи как никто другой.

Впрочем, никаких предисловий. Книга — вот что важно!

Глава 1 ХРАНИТЕЛИ

Зубчатые пики высоких Гималаев глубоко врезаются в яркий пурпур вечернего неба Тибета. Заходящее солнце, уже скрывшись за могучим хребтом, радужными переливами подсвечивает пенный шлейф снега, веч­но парящий у высочайших вершин. Кристально чистый воздух бодрит и открывает глазам почти беспредельный обзор.

На первый взгляд эта пустынная, скованная морозом местность со­вершенно безжизненна. Ничто не двинется, ничто не шелохнется, кроме длинного снежного стяга, развевающегося высоко в небесах. Казалось бы, в этой промерзшей горной пустоши ничто не в состоянии выжить. Созда­ется впечатление, что жизни здесь не было от самого начала времен.

И только если знаешь наверное, только когда тебе не раз и не два укажут, можно заметить, да и то с трудом, едва уловимые следы обитания человека. Одно лишь точное знание приведет твои шаги в это угрюмое, неприветливое место. И только тогда ты увидишь погруженный в густую тень вход в глубокую и мрачную пещеру, всего лишь преддверие в беско­нечный лабиринт подземных туннелей и залов, словно соты пронизываю­щих суровый горный хребет.

Долгими месяцами облеченные наивысшим доверием ламы, взяв на себя труд носильщиков бесценного груза, отмеряли в тяжких переходах сотни миль от Лхасы, унося древние Тайны туда, где они вечно будут храниться в надежном укрытии от китайских вандалов и их приспешни­ков — тибетских коммунистов. Сюда же, в самое сердце гор, ценой неимо­верных трудов и страданий были доставлены Золотые Изваяния прежних Инкарнаций, где они снова стали предметом поклонения. Священные Реликвии, древнейшие рукописи и наиболее почитаемые и ученые свя­щеннослужители также находились здесь в безопасном укрытии. Многие годы, обладая полным знанием о грядущем вторжении Китая, преданные делу настоятели монастырей время от времени тайно собирались на тор­жественные встречи, чтобы испытать и отобрать тех, кто отправится в дальний путь к Новому Дому. Один за другим священники подвергались испытаниям — причем не имели значения ни их познания, ни прошлое, — чтобы отобрать лишь лучших и наиболее совершенных духовно. Людей, чья подготовка и вера были таковы, что они выдержали бы самые страш­ные пытки от рук китайцев, не выдав жизненно важных сведений.

Вот так из оккупированной коммунистами Лхасы они пришли в свой новый дом. Ни один самолет с военным грузом не смог бы залететь так высоко. Никакие вражеские войска не выжили бы в этих безводных краях, лишенных почвы, каменистых, с предательски шаткими скалами и развер­стыми пропастями. Края эти расположены так высоко, так бедны кисло­родом, что дышать там могут одни лишь закаленные горцы. Наконец здесь, в этом горном святилище, наступил Мир. Мир для трудов во имя будущего, для сохранения Древнего Знания, для подготовки к той поре, когда Тибет восстанет и освободится от агрессора.

Миллионы лет назад здесь был огнедышащий вулканический хребет, который извергал камни и лаву на меняющую обличье поверхность юной Земли. Мир тогда был наполовину пластичен и испытывал родовые муки новой эры. На протяжении бесчисленных лет постепенно угасало пламя и остывали оплавленные скалы. В последний раз вытекла на поверхность лава, газовые струи из недр Земли выбросили ее клочья в воздух, оставляя пустыми бесконечные туннели и переходы. Лишь немногие из них были завалены камнепадами, прочие остались нетронутыми, остекленевшими, подернутыми следами расплавленных когда-то металлов. Кое-где по сте­нам сочились горные ручейки, чистые и сверкающие в редких лучах света.

Сменяли друг друга столетия, а туннели и пещеры оставались пусты­ми и безжизненными, известными лишь ламам — астральным путешест­венникам, которые могли бывать повсюду и видеть все. В поисках такого убежища астральные путешественники прочесали всю страну. Теперь же, когда над землей Тибета навис Террор, древние коридоры заселила духов­ная элита, люди, которым предназначено восстать, когда исполнится срок.

В то время как первые тщательно отобранные монахи прокладывали путь на север, чтобы приготовить дом в недрах горы, другие монахи в Лхасе упаковывали наиболее ценные вещи и готовились к незаметному уходу. Из мужских и женских монастырей потянулись тонкие ручейки избранных. Под покровом темноты они маленькими группами направля­лись к дальнему озеру, где устраивали привал в ожидании остальных.

В «новом доме» был основан Новый Орден — Школа Хранения Зна­ния, а возглавивший его Настоятель, мудрый старый монах, которому перевалило за сто лет, претерпев немыслимые тяготы пути, добрался до пещер в сердце гор. Вместе с ним прибыли и мудрейшие из мудрых — Ламы - Телепаты, Ясновидцы и Хранители Великой Памяти. Долгими меся­цами они медленно забирались все выше и выше в горы, где воздух стано­вился все более разреженным. Иногда их старые тела были в состоянии преодолеть всего одну милю в день, одну милю ползком по скалам на вечном ветру высоких перевалов, срывающем одежду, грозящем швыр­нуть в бездну. Временами глубокие расщелины вынуждали путников на долгие и изнурительные обходы. Почти целую неделю престарелый Насто­ятель был вынужден пробыть в плотно закрытой палатке из шкуры яка, пока никому не ведомые травы и отвары не напоили спасительным кислородом его истерзанные легкие и сердце. Затем, прилагая сверхчеловечес­кие усилия, он продолжил свое немыслимое путешествие.

Наконец они достигли цели, но число их значительно уменьшилось, ибо многие не выдержали тягот перехода. Постепенно они стали привы­кать к новому образу жизни. Писцы тщательно составляли отчет об этом путешествии, а Резчики неспешно готовили плиты для ручного книгопе­чатания. Ясновидцы заглядывали вперед, предсказывая будущее Тибету и другим странам. Эти безупречно чистые люди пребывали в контакте с Космосом и с Хрониками Акаши, Книгой, в которой все сказано о прош­лом и настоящем повсюду, а также обо всех возможных вариантах разви­тая будущего. И Телепаты были заняты делом, рассылая известия по Тибе­ту, поддерживая телепатическую связь с членами Ордена, где бы те ни находились — в том числе и со мной!

— Лобсанг, Лобсанг! — Мысль прозвенела у меня в голове, выводя из глубокой задумчивости. Телепатические послания были для меня самым обычным делом, более обычным, чем даже телефонные звонки, но в этом обращении прозвучала особая настойчивость. Оно как-то отличалось от других. Быстро расслабившись, я сел в позу лотоса, раскрыл свой разум, придал телу непринужденное положение. Приготовившись принять теле­патическое послание, я стал ждать. Какое-то время не было ничего, кроме осторожного прощупывания, словно «Некто» всматривался сквозь мои глаза и видел. Что видел? Грязную реку Детройт и высокие небоскребы города Детройт. Дату на стоящем передо мной календаре: 9 апреля 1960 года. И опять ничего. Внезапно, словно «Некто» принял какое-то решение, снова появился Голос.

— Лобсанг. Ты много страдал. Ты выстоял, но сейчас не время для самоуспокоенности. Есть еще задача, которую тебе предстоит выполнить.

Последовала пауза, словно Говорящего неожиданно прервали, и я с тяжелым сердцем замер в настороженном ожидании. За прошедшие годы на мою долю выпало более чем достаточно нищеты и страданий. Более чем достаточно перемен, погонь, преследований. Дожидаясь продолжения, я ловил мимолетные телепатические мысли прохожих. Девушки, нетерпе­ливо постукивающей каблучками на автобусной остановке под моим ок­ном: «Нет на свете ничего хуже этих городских автобусов. Может, он вообще никогда не придет?» Человека, доставившего посылку в соседний дом: «А не попросить ли мне у босса прибавку к жалованью? Милли даст мне чертей, если я не принесу ей денег!» — И только я от нечего делать стал размышлять о том, кто такая эта Милли, — так же как ожидающий у телефона человек, — как настойчивый Внутренний Голос отозвался снова.

— Лобсанг! Мы приняли решение. Пришло тебе время снова взяться за перо. Следующая книга станет делом всей твоей жизни. Главная тема, которую ты должен в ней отразить, — это то, что один человек может перейти в тело другого человека, если другой на это согласен.

Я смятенно вздрогнул и чуть было не прервал телепатическую связь. Опять я? И писать об этом? Я был «противоречивой натурой» и в силу этого ненавидел каждое мгновение писательского труда. Сам-то я знал, что я таков, каким себя описываю, и что все написанное мною до сих пор было истинной правдой, но как это поможет наскрести материал для прессы, впавшей в летнюю спячку? Это было выше моих сил. Я был сму­щен, ошеломлен, и на сердце было тяжко, как у приговоренного к смерти.

— Лобсанг! — В телепатическом голосе появились жесткие нотки; его скрипучая резкость электрическим разрядом пронзила мой смятенный мозг. — Лобсанг! Об этом судить не тебе, а нам. Ты увяз в сетях Запада. Мы же можем стоять в стороне и делать оценки. Тебе ведомо лишь то, что происходит поблизости, мы же видим весь мир.

Я скромно промолчал, ожидая продолжения послания и внутренне соглашаясь с тем, что «Им», несомненно, виднее. После небольшого пере­рыва Голос возник снова.

— Ты много и незаслуженно страдал, но страдал ты за правое дело. Твой предыдущий труд многим принес добро, но сейчас ты болен, и суж­дения твои относительно будущей книги неверны и предвзяты.

Слушая все это, я взял в руки древний кристалл, покоящийся на беспросветно черном сукне, и стал вглядываться в него. Вскоре стекло затуманилось и стало белым, как молоко. В тумане появился разрыв, и белые облака разошлись, словно занавес, открывая свет зари. Теперь я и видел, и слышал. Дальние гималайские вершины, укрытые снежными мантиями. Неожиданно острое ощущение падения, настолько реальное, что я почувствовал, как во мне поднимаются все внутренности. Обзор становится все шире, и вот, наконец, Пещера, Новый Дом Знания. Я увидел Престарелого Патриарха, воистину древнего старца, сидящего на сложенном коврике из шерсти яка. Несмотря на ранг Верховного Настоя­теля, на нем было простое выцветшее ветхое платье, казалось, такое же старое, как и он сам. Высоколобая голова блестела, как старый пергамент, кожа старческих сморщенных рук туго обтягивала удерживающие ее кос­ти. Это был глубоко почитаемый человек с сильной аурой власти, отличав­шийся той невыразимой безмятежностью, какую дает истинное знание. По окружности, центром которой был он, сидели семеро лам высокого ранга. Сидели они в позе медитации, распрямив ладони, с пальцами, за­мершими в древнем символическом сплетении. Их слегка склоненные головы были повернуты ко мне. В кристалле все это было видно так, словно я находился вместе с ними в подземном вулканическом зале, словно я стоял перед ними. И беседовали мы так, словно между нами был физический контакт.

— Ты сильно постарел, — сказал один.

— Твои книги многим принесли радость и свет. Не дай обескуражить себя немногим завистникам и злопыхателям, — сказал другой.

— Железная руда может думать, что подвергается в печи бессмыслен­ным пыткам, но когда закаленный клинок из прекрасной стали оглядыва­ется назад, он уже думает иначе, — сказал третий.

— Мы теряем время и энергию, — сказал Престарелый Патриарх. — У него больное сердце, и он стоит в тени Иного Мира. Нам не следует чрезмерно истощать его силы и здоровье, ибо перед ним поставлена чет­кая задача.

Снова наступила тишина. Но теперь это была исцеляющая тишина, ибо в это время Ламы - Телепаты вливали в меня животворную энергию, ту самую энергию, которой мне так часто не хватало после второго приступа коронарной недостаточности. Образ перед моими глазами, образ, частью которого, казалось, был я сам, становился все ярче, чуть ли не ярче моего реального окружения. Затем Старец поднял на меня глаза и заговорил.

— Брат мой, — сказал он, что было великой честью, хотя и сам я был полноправным настоятелем. — Брат мой, мы должны донести до ведома многих истину о том, что одна «личность» может добровольно покинуть свое тело и позволить другой «личности» занять и оживить это покинутое тело. Твоя задача состоит в том, чтобы поделиться с людьми этим знанием.

Вот это был удар. Моя задача? Я никогда не хотел предавать такие сведения огласке, предпочитая помалкивать даже тогда, когда предостав­ление подобной информации сулило мне материальную выгоду. Я пола­гал, что большинству людей слепого в эзотерическом отношении Запада лучше ничего не знать об оккультных мирах. Мне встречалось великое множество «оккультистов», познания которых были на деле ничтожно малы, а малые познания очень опасны. Мое самонаблюдение было прерва­но Настоятелем.

— Как тебе хорошо известно, мы находимся на пороге Нового Века, Века, в котором Человеку предназначено очиститься от суетности и жить в мире с другими и самим собой. Народонаселение во всех странах стаби­лизируется, не сокращаясь и не увеличиваясь, уйдут в прошлое всякие воинственные намерения, поскольку страна с растущим населением неиз­бежно прибегает к военным действиям, чтобы обеспечить себе большее жизненное пространство. Мы дали бы людям знания о том, что тело может быть отброшено, подобно старой одежде, ставшей ненужной ее носителю, и передано другому для какой-либо определенной цели.

Я невольно вздрогнул. Да, мне было известно все это, но я никак не ожидал, что мне доведется об этом писать. Меня пугала даже сама эта мысль.

Старый Настоятель коротко усмехнулся и сказал:

— Я вижу, Брат мой, что эта идея, эта задача тебе не по душе. Однако даже на Западе, в том, что именуется христианской верой, отмечено мно­жество случаев «одержимости». То, что большинство подобных случаев рассматривается как проявление сил зла или черной магии, достойно со­жаления и отражает всего лишь точку зрения тех, кто мало знает об этом предмете. Твоей задачей будет написать так, чтобы имеющие глаза увиде­ли, а те, кто к этому готов, — узнали.

— Самоубийства, — подумал я. — Люди бросятся сводить счеты с жизнью, чтобы бежать от долгов и неприятностей, либо предоставляя кому-то другому свое тело ради оказания услуги.

— Нет, нет, Брат мой, — сказал Старый Настоятель. — Ты заблужда­ешься. Никто не может скрыться от своих долгов, покончив с собой, и никто не может покинуть свое тело и перебраться в другое, если отсутству­ют особые условия, гарантирующие такой переход. Мы должны дождаться полного прихода Нового Века, и никто не вправе покинуть свое тело, пока не истечет отведенный ему жизненный срок. До сей поры совершить такое можно лишь с разрешения Высших Сил.

Я смотрел на сидящих передо мной людей, наблюдая за игрой золото­го сияния над их головами, за яркой синевой мудрости в их аурах, за переливами света от их Серебряных Нитей. Сверкающий живыми краска­ми образ мудрых и чистых людей, суровых аскетов, отрешенных от мира, хладнокровных и уверенных в себе.

— Им-то хорошо, — пробормотал я. — Им не приходится испыты­вать на себе беспощадную сумятицу жизни на Западе.

С другого берега грязной реки Детройт волнами накатывал рев улич­ного движения. Под моими окнами в рейс по Великим озерам прошел утренний пароход, кроша и ломая речной лед. Западная жизнь? Грохот. Лязг. Орущие радиоприемники с их назойливыми воплями о сомнитель­ных преимуществах одного торговца автомашинами перед другим. В Но­вом Доме царил покой, покой для работы, покой для размышлений, где нет нужды загадывать, как здесь, кому следующему всадят нож в спину ради нескольких долларов.

— Брат мой, — сказал Старец, — Мы живем в «беспощадной сумяти­це» оккупированной страны, где сопротивление угнетателям означает смерть после долгих пыток. Нашу пищу приходится доставлять пешком более чем за сотню миль по предательским горным тропам, где один неверный шаг или шаткий камень могут отправить человека кувырком в лапы смерти на дне тысячефутовой пропасти. Мы живем на одной чашке тсампы в день. Пьем мы воду из горных ручьев. Чай для нас — это из­лишняя роскошь, без которой мы научились обходиться, ибо удоволь­ствие ценою смертельного риска для других людей есть настоящее зло. Вглядись пристальнее в свой кристалл, Брат мой, и мы попытаемся пока­зать тебе сегодняшнюю Лхасу.

Я поднялся со своего сиденья у окна и убедился, что все три двери в мою комнату надежно заперты. Не было, однако, никакой возможности заглушить неумолчный рев уличного транспорта и отдаленный пульсиру­ющий гул Детройта здесь, на канадском берегу. Между мною и рекой ближе ко мне пролегала автомагистраль и шестирядная железная дорога. Шум? Да ему никогда не было конца! Бросив последний взгляд на стреми­тельный современный пейзаж, я закрыл жалюзи и снова сел спиной к окну.

Кристалл передо мной пульсировал голубым свечением, которое зак­лубилось и стало меняться у меня на глазах. Когда я взял его в руки и ненадолго приложил к голове, чтобы восстановить «связь», пальцы ощу­тили тепло, верный знак того, что из внешнего источника на него направ­лена мощная энергия.

На меня ласково взглянул Старый Настоятель, и по лицу его пробежа­ла мимолетная улыбка, а потом все словно взорвалось. Изображение раз­билось в мозаику из мириада разрозненных цветовых пятен и завихрений. Внезапно передо мной словно распахнули дверь, дверь в небо, и я очутился на ее пороге. Исчезло всякое ощущение того, что я «смотрю в кристалл». Я был там!

Внизу мягко светилась в лучах заходящего солнца моя родина, моя Лхаса. Она уютно устроилась под защитой могучих горных хребтов, по зеленой долине стремительно неслась Счастливая Река. Новой болью отоз­валась во мне тоска по родине. Вся ненависть к западному образу жизни с ее тяготами и лишениями вскипела во мне так, что сердце, казалось, вот-вот разорвется. Радости и печали суровой школы, которую я там прошел, сам образ моей родной земли пробудил во мне сильнейшее отвращение к жестокосердному бесчувствию жителей Запада.

Однако я оказался там не ради собственного удовольствия! Казалось, я медленно опускался с небес, словно снижаясь на воздушном шаре. В нескольких тысячах футов над землей я потрясенно вскрикнул. Аэродром! На окраинах Лхасы были аэродромы! Многое выглядело незнакомым, и, оглядевшись, я увидел, что через горные хребты проложены две новые дороги, уходящие куда-то в сторону Индии. По ним сновал транспорт, колесный транспорт. Под контролем тех, кто доставил меня сюда, я спус­тился ниже. Еще ниже, и я увидел котлованы, в которых рабы закладывали фундаменты под присмотром вооруженных китайцев. О ужас! По всем уголкам великолепного храма Потала расползлись мерзкие трущобы с сетью грунтовых дорог. Между домами беспорядочно тянулись провода, придавая местности неопрятный, неухоженный вид. Я поднял взгляд на Поталу и — клянусь Священным Зубом Будды! — Дворец был осквернен китайскими коммунистическими лозунгами! И зарыдав в горьком смя­тении, я отвернулся.

По дороге пронесся грузовик, промчался сквозь меня — ибо я нахо­дился в астральном теле, призрачном и нематериальном, — и, проехав несколько ярдов, рывком остановился. Из большого кузова гурьбой посы­пались орущие китайские солдаты в мешковатой форме, таща за собой пятерых монахов. На каждом углу взревели громкоговорители, и под гру­бый лай команд площадь, на которой я стоял, быстро заполнилась людь­ми. Быстро, потому что китайские надсмотрщики штыками и кнутами подгоняли отстающих. Толпа тибетцев и китайских колонистов поневоле выглядела подавленной и истощенной. Они нервно переминались с ноги на ногу, поднимая облака пыли, уносимые прочь вечерним ветром.

Пятерых монахов, исхудавших и окровавленных, грубо швырнули на колени. Один из них, у которого выбитый глаз висел на щеке, был хорошо мне знаком, он был мальчиком-послушником, когда я уже был ламой. Помрачневшая толпа смолкла и замерла, когда от здания с вывеской «Уп­равление Тибетской Администрации» подкатил джип русского производ­ства. Объехав толпу, джип остановился футах в двадцати позади грузови­ка, и воцарилась напряженная тишина.

Охранники вытянулись по стойке смирно, и из машины надменно вышел диктаторского вида китаец. Ему навстречу заспешил солдат, разма­тывая на ходу длинный провод. Дойдя до начальника, солдат отдал честь и протянул ему микрофон. Губернатор, или Администратор, или как он себя еще величал, окинул презрительным взглядом толпу, прежде чем загово­рить в микрофон.

— Вас здесь собрали, — сказал он, — чтобы вы стали свидетелями казни этих пятерых монахов, реакционеров, провопивших подрывную деятельность. Никто не должен стоять на пути великого китайского наро­да во главе с его мудрым руководителем товарищем Мао.

— Он отвернулся, и громкоговорители на крыше грузовика, щелкнув, умолкли. Губернатор дал знак солдату с длинным изогнутым мечом. Тот подошел к первому коленопреклоненному пленнику и немного постоял, широко расставив ноги и пробуя пальцем лезвие меча. Убедившись, что все в порядке, он встал в стойку и слегка коснулся мечом склоненной шеи жертвы. Затем поднял меч высоко над головой, поймав лезвием отблеск заходящего солнца, и с размаху опустил его вниз. Раздался какой-то хлю­пающий звук, за которым сразу же последовал сухой треск, и голова чело­века скатилась с плеч, а из тела хлынул алый фонтан крови, толчками хлеставший до тех пор, пока не превратился в тонкую струйку. На пыльной земле лежало скрюченное обезглавленное тело. Губернатор плюнул на него и крикнул:

— Так подохнут все враги коммуны!

Монах с висящим на щеке глазом гордо поднял голову и громким голосом воскликнул:

— Да здравствует Тибет! Клянусь славой Будды, он еще восстанет из пепла!

Один из солдат уже готов был проткнуть его штыком, но Губернатор поспешно его остановил. С лицом, искаженным от ярости, он взвизгнул:

— Ты оскорбил великий китайский народ? За это ты умрешь мед­ленно!

Он повернулся к солдатам, выкрикивая команды. Началась всеобщая суета. Двое побежали в соседнее здание и так же бегом вернулись с троса­ми. Другие рассекли веревки, связывавшие монаха, раня попутно его руки и ноги. Губернатор метался из угла в угол, требуя, чтобы согнали побольше тибетцев посмотреть на сцену казни. Громкоговорители ревели, не умол­кая, а грузовики, полные солдат, пригнали мужчин, женщин и детей, что­бы те «видели справедливость китайских товарищей». Один из солдат ударил монаха по лицу прикладом, раздавив висящий глаз и разбив ему нос. Не зная пока, куда себя деть, Губернатор покосился на все еще стоя­щих на коленях в грязи остальных трех монахов.

— Пристрелите их, — сказал он. — Стреляйте им в затылок, и пусть их тела валяются здесь.

Один из солдат шагнул вперед и достал револьвер. Приставив его к уху монаха, он нажал курок. Человек замертво свалился ничком, мозг его брызгами разлетелся по земле. Без малейшего волнения солдат подошел ко второму монаху и быстро расправился и с ним. Когда он направился к третьему, к нему обратился молодой солдат:

— Позволь мне, товарищ, а то я еще ни разу не убивал.

Кивнув в знак согласия, палач отошел в сторону, позволив дрожаще­му от нетерпения молодому солдату занять его место. Взведя курок, тот направил револьвер на третьего монаха, зажмурился и выстрелил. Пуля прошла сквозь обе щеки жертвы, и попала в ногу одного из смотревших на все это тибетцев.

— Давай еще раз, — сказал первый палач, — и держи глаза откры­тыми.

Теперь рука у него так дрожала от страха и стыда, что он и вовсе промахнулся, увидев, как осуждающе смотрит на него Губернатор.

— Приставь дуло к его уху, тогда стреляй, — сказал Губернатор.

Молодой солдат еще раз подошел к обреченному монаху, грубо сунул дуло револьвера ему в ухо и нажал курок. Убитый монах упал ничком рядом со своими товарищами.

Толпа за это время выросла, и оглянувшись, я увидел, что знакомого монаха привязали к джипу за левую руку и ногу. Его правая рука и нога были привязаны к грузовику. Ухмыляющийся китайский солдат забрался в джип и запустил мотор. Медленно, так медленно, как только мог, он включил передачу и тронулся с места. Рука монаха сильно вытянулась, напрягшись, как железный прут, потом раздался хруст, и она оторвалась от плеча. Джип двигался дальше. С громким треском сломалась кость и правая нога оторвалась от тела. Джип остановился, в него сел Губернатор, и машина поехала, волоча за собой по каменистой дороге истекающее кровью тело полумертвого монаха. Солдаты забрались в грузовик и тоже уехали прочь, таща окровавленную руку и ногу.

Отвернувшись в приступе дурноты, я услышал где-то за домом женс­кий вскрик и следом грубый хохот. Потом китайское ругательство, когда женщина, по-видимому, укусила насильника, и захлебнувшийся вопль после ответного удара ножом.

А надо мной была глубокая синева ночного неба, щедро усеянная крохотными светящимися точками, где были иные миры. Многие из них, как я знал, населены. Сколько же еще на свете миров, думал я, таких же варварских, как Земля? Меня окружали трупы. Не погребенные трупы. Трупы, сохраняющиеся в морозном воздухе Тибета, пока их не сожрут стервятники или еще какие-нибудь дикие звери. Не осталось собак, кото­рые могли бы в этом помочь, потому что китайцы перебили их себе в пищу. И кошки не охраняли более храмов Лхасы, потому что всех их тоже перебили. Смерть? Жизнь тибетца имела для коммунистических интер­вентов не большую ценность, чем сорванная травинка.

Передо мной возникли неясные очертания храма Потала. Теперь, в слабом свете звезд, грубые лозунги китайцев растворились в темноте и стали не видны. Прожектор, установленный над Священными Гробница­ми, злобным взглядом окинул долину Лхасы. Монастырь Чакпори, моя Школа Медицины, выглядел пустынным и заброшенным. С его башни донеслись обрывки непотребной китайской песни.

Некоторое время я пребывал в глубоком созерцании. Неожиданно Голос произнес:

— Брат мой, теперь ты должен удалиться, ибо ты долго отсутствовал. Поднимаясь, оглянись хорошенько вокруг.

Я начал медленно подниматься, раскачиваясь, словно пушинка на своевольном ветру. Взошла луна, заливая долину и горные вершины проз­рачным серебристым светом. Я с ужасом увидел древние монастыри, раз­бомбленные и обезлюдевшие, где повсюду были разбросаны никому боль­ше не нужные убогие пожитки. Сваленные в беспорядочные кучи не погребенные трупы хранил от разложения вечный холод. Одни сжимали в руках молитвенные колеса, с других была содрана одежда, а тела изорваны в кровавые клочья взрывом бомбы или осколками металла. Я увидел уце­левшее Священное Изваяние, чей взгляд, казалось, был полон сострадания к впавшему в кровопролитное безумие человечеству.

На скалистых утесах, где отшельничьи пещеры прижимались в неж­ных объятиях к горным склонам, я видел одно убежище за другим, разо­ренные завоевателями. Отшельники, годами пребывавшие во мраке уеди­нения в стремлении к духовному совершенству, мгновенно ослепли, когда солнечный свет вторгся в их кельи. Почти у каждого разрушенного убежи­ща лежал мертвый отшельник и рядом с ним его преданный друг и слуга.

Больше у меня не было сил смотреть. Резня? Бессмысленное убийство ни в чем не повинных, беззащитных монахов? Какая от этого польза? Я отвернулся и попросил тех, кто меня направлял, удалить меня с этого кладбища.

Задача моей жизни, как я это знал с самого начала, была связана с человеческой аурой, тем излучением, которое полностью окружает тело человека. Переливы ее цветов указывают Адепту (Посвященному), честен человек или нет. По цветам ауры можно определить характер недуга боль­ного человека. Все, должно быть, замечали в туманный вечер сияние вок­руг уличного фонаря. Кому-то, возможно, даже приходилось изредка ви­деть «коронные разряды» вокруг проводов высокого напряжения. Так вот, человеческая аура в какой-то мере на это похожа. Она показывает жизнен­ную силу человека. В старину художники изображали сияние или нимб над головами святых. Почему? Потому что они видели ауру этих людей. С момента публикации моих первых двух книг, мне начали писать люди со всего света, и кое-кто из этих людей тоже видит ауру.

Многие годы назад некий доктор Килнер, проводивший исследова­ния в Лондонском госпитале, обнаружил, что при определенных условиях может видеть ауру. Он написал об этом книгу. Медицинская наука не была готова к такому открытию, и все, что было им обнаружено, подверглось замалчиванию. Я тоже на свой лад провожу исследования и зримо предс­тавляю себе инструмент, который поможет любому медику или ученому видеть ауру другого человека и вылечить «неизлечимые» недуги с по­мощью ультразвуковых колебаний. Деньги, деньги, в этом все дело. Иссле­дования всегда требовали больших расходов!

А теперь, размышлял я, они хотят, чтобы я взялся за еще одну задачу! За смену телесной оболочки!

У меня за окном раздался оглушительный треск, потрясший весь дом до основания. О, — подумал я, — железнодорожники опять переводят стрелки. Теперь тишины еще долго не будет. На реке, словно корова, потерявшая теленка, скорбно прогудел грузовой пароход, уходящий в рейс по Великим озерам, а издалека эхом донесся ответный гудок другого парохода.

— Брат мой!

— Голос пришел ко мне снова, и я поспешно сосредоточился на кристал­ле. Старцы по-прежнему сидели вокруг Престарелого Патриарха. Теперь они выглядели усталыми, точнее даже было бы назвать их состояние край­ним измождением, ибо они отдали много энергии, чтобы сделать возмож­ным это импровизированное путешествие.

— Брат мой, ты ясно видел, в каком состоянии находится наша стра­на. Ты видел тяжкую десницу угнетателей. Перед тобой поставлена четкая задача, даже две задачи, и к славе нашего Ордена ты можешь преуспеть в обеих.

Усталый старец казался озабоченным. Он знал, как знал это и я, что я без урона для собственной чести могу отказаться от этой задачи. В свое время я был весьма превратно понят из-за лживых россказней некоей враждебно настроенной ко мне группы. Тем не менее я был очень сильным ясновидцем и телепатом. Астральные путешествия для меня были легче, чем прогулки пешком. Писать? Ну да, люди могли читать написанное мною, и даже если не все могли в это поверить, то поверили бы те, кто в достаточной мере развит, и познали бы таким образом истину.

— Брат мой, — тихо произнес Старец, — даже если неразвитые, непросвещенные люди сочтут твои труды вымыслом, все равно достаточ­ная доля Истины проникнет в их подсознание и — как знать? — малое зернышко истины, возможно, прорастет в их нынешней или будущей жизни. Как сказал сам Великий Будда в притче о Трех Колесницах, цель оправдывает средства.

Притча о Трех Колесницах! Какие живые воспоминания пробудила она во мне! Как хорошо я помню уроки моего любимого Наставника и друга Ламы Мингьяра Дондупа в монастыре Чакпори...

Старый монах-врач старался рассеять страхи тяжело больной женщи­ны с помощью безобидной «белой лжи». Я, тогда еще молодой и неопыт­ный, со школярской самоуверенностью выразил возмущенное удивление тем, что монах говорит неправду даже перед лицом смерти. Мой Настав­ник подошел ко мне со словами:

— Пойдем в мою комнату, Лобсанг. Нам полезно будет заглянуть лишний раз в Писание.

Он улыбнулся мне с теплой, доброжелательной аурой удовлетворен­ности, повернулся и повел меня в свою комнату высоко наверху, откуда видна была вся Потала.

— Чай и индийские закуски, да, нам надо подкрепиться, Лобсанг, ибо с едой ты сможешь переварить информацию.

Монах-слуга, встретивший нас у входа, вскоре появился без вызова с моими излюбленными лакомствами, которые я получал благодаря распо­ложению моего Наставника.

Некоторое время мы сидели, ведя неспешную беседу, вернее, говорил я, не отрываясь от еды. Затем, когда я покончил с едой, уважаемый Лама сказал:

— У каждого правила есть свои исключения, Лобсанг, и всякая монета или жребий имеет две стороны. Будда много беседовал со своими друзь­ями и учениками, и многое из сказанного им было записано и сохранено. Есть одна история, которая очень подходит к нашему случаю. Я тебе ее расскажу.

Он устроился поудобнее, прокашлялся и продолжал:

— Это история о Трех Колесницах. Названа она так потому, что в те времена колесницы пользовались у мальчиков большой популярностью, так же как в наши дни популярны ходули и индийское печенье. Будда беседовал с одним своим учеником по имени Шарипутра. Сидя в тени огромного индийского дерева, они беседовали о правде и лжи и о том, как иногда достоинства первой перевешиваются благими целями последней.

И Будда сказал: «А теперь, Шарипутра, рассмотрим случай с очень богатым человеком, настолько богатым, что он мог позволить себе удов­летворить любой каприз своей семьи. Это старик, живущий в большом доме и имеющий много сыновей. С самого их рождения он делал все, чтобы уберечь их от опасности. Им была неведома опасность, и они никогда не испытыва­ли боли. Однажды этот человек покинул свой дом и поместье и отправился по делам в соседнюю деревню. Возвращаясь, он увидел в небе клубы дыма. Он прибавил шагу и, приблизившись, у видел свой дом в огне. Полыхали все четы­ре стены, горела крыша. А сыновья его все еще играли в доме, ибо не осозна­вали опасности. Они вполне могли бы выбраться наружу, но им была неведо­ма боль, ибо их от всего оберегали; они не понимали, что огонь опасен, потому что прежде видели огонь только на кухне.

Человек этот сильно встревожился, не зная, как он один сможет про­никнуть в дом и спасти всех сыновей. Даже войдя в дом, он, возможно, успеет вынести одного, но остальные подумают, что все это игра и не тронутся с места. Среди них были совсем еще малыши; бродя по дому, они могли зайти прямо в огонь, которого не были приучены бояться. Отец подошел к двери и позвал их, говоря: — Мальчики, мальчики, выходите. Выходите сейчас же.

Но мальчики не желали повиноваться отцу, они хотели играть и пред­почли сгрудиться в глубине дома, подальше от нарастающего жара, при­чины которого не понимали. Тогда отец подумал: «Я хорошо знаю моих сыновей, знаю до мелочей все различия их характеров, все тонкости их нрава; я знаю, что они выйдут лишь тогда, когда подумают, что здесь их ожидает какая-нибудь выгода или новая игрушка». И он снова подошел к двери и громко позвал: «Мальчики, мальчики, выходите, выходите сейчас же. У меня за дверью для вас припрятаны игрушки. Колесницы с воловьей упряжкой, с козьей упряжкой и одна колесница быстрая, как ветер, ибо в нее запряжен олень. Выходите скорее, иначе вы их не получите».

И мальчики, не страшась огня, не страшась полыхающих стен и кры­ши, а боясь только остаться без игрушек, гурьбой бросились наружу. Они примчались наперегонки, пыхтя и толкаясь, каждый стремился первым добраться до игрушек, чтобы выбрать себе лучшую. И как только послед­ний выбежал из дома, горящая крыша рухнула в туче искр и обломков.

Но мальчики, не обратив никакого внимания на опасность, которой только что избежали, подняли громкий крик: «Отец, отец, где же игрушки, которые ты нам обещал? Где эти три колесницы! Мы так спешили, а их нет. Ты же обещал, отец».

И отец, богатый человек, для которого потеря дома не была слишком тяжким ударом, увидев своих сыновей в безопасности, поспешил купить им игрушки, те самые колесницы, зная, что его хитрость спасла жизнь сыновьям».

Будда обратился к Шарипутре и сказал: Итак, Шарипутра, разве не была оправданной эта хитрость? Разве невинную уловку отца не оправдал конечный результат? Не знай он так хорошо своих сыновей, их поглотило бы пламя.

И Шарипутра обратился к Будде и сказал:

— Да, о Учитель, цель вполне оправдала средства и принесла лишь добро».

Лама Мингьяр Дондуп улыбнулся и сказал:

— Ты три дня просидел у ворот Чакпори, ты думал, что тебе отказано в приеме, а мы тебя испытывали, и это средство в конечном счете себя оправдало, ибо ты делаешь успехи в науках.

Я тоже применяю «средство, которое в конечном счете оправдает себя». Я пишу вот это, мою правдивую историю, — хотя и Третий глаз, и Доктор из Лхасы тоже абсолютно правдивы — с тем, чтобы в дальнейшем я мог продолжить свой труд по ауре. Такое множество людей задавало мне в письмах вопрос, почему я пишу, что я решил объяснить: я пишу правду для того, чтобы люди на Западе узнали, что Душа человека есть нечто большее, чем все эти спутники или падающие при запуске ракеты. Рано или поздно Человек отправится к другим планетам с помощью астральных путешествий, как это делал я! Но Человек Запада никогда не будет на это способен, пока думает лишь о собственной выгоде, собственной карьере, не обращая внимания на права других людей. Я пишу правду с тем, чтобы впоследствии иметь возможность выдвинуть идею человеческой ауры. Вы только подумайте (а это непременно сбудется): входит пациент в кабинет врача. Не считая необходимым вдаваться в расспросы, доктор достает специальный фотоаппарат и делает снимок ауры пациента. Спустя минуту заурядный практикующий врач, отнюдь не ясновидец, держит в руках цветную фотографию ауры больного. Он изучает расположение полос, оттенки цветов подобно тому, как психиатр изучает запись колебаний головного мозга душевнобольного человека.

Сравнив цветной снимок с эталонными таблицами здорового челове­ка, врач прописывает курсы лечения ультразвуком и в цветовом спектре, которые должны исправить отклонения в ауре больного. Рак? Он будет излечен. Туберкулез? И на него найдется управа. Смешно? Но ведь еще совсем недавно смешно было подумать о передаче радиоволн через Атлан­тику. «Смешно» было представить себе полет со скоростью более сотни миль в час. Утверждалось, что человеческое тело не выдержит такого напряжения. «Смешно» было думать о полетах в космос. А обезьяны уже летали. Так и эта моя «смешная идея. Я видел ее в действии!

Снаружи в мою комнату прорвался шум, возвращая меня к настояще­му. Шум? Грохочущие на стрелках поезда, рев пронесшейся мимо пожар­ной машины и громкая болтовня людей, стекающихся к ярким огням местного увеселительного заведения. «Позже, — сказал я себе, — когда стихнет весь этот жуткий грохот, я воспользуюсь кристаллом и скажу Им, что сделаю, как Они просят».

Растущее внутри меня «ощущение тепла» подсказывает, что «Они» уже знают и рады этому.

Итак, вот она, правда, как мне и было указано, «История Рампы».

Глава 2 МОЙ ПУТЬ

На рубеже XX столетия Тибет оказался зажатым в тисках многочис­ленных проблем. Британия на весь свет голосила, что у Тибета слиш­ком дружественные отношения с Россией в ущерб интересам британского империализма. В просторных залах своего московского дворца царь всея Руси закатывался в визгливых жалобах на то, что Тибет все больше сбли­жается с Британией. В императорском дворе Китая раздавались яростные обвинения в адрес Тибета за его чрезмерное сближение с Британией и Россией и, само собой, недостаточно дружественное отношение к Китаю.

По Лхасе толпами бродили шпионы разных стран, неумело переоде­тые нищенствующими монахами, паломниками, миссионерами, словом, кем угодно, лишь бы это служило достаточным оправданием для пребыва­ния в Тибете. Вся эта разномастная публика сходилась под сомнительным покровом темноты, чтобы окольными путями выведать, какую выгоду может им принести напряженная международная обстановка. Великий Тринадцатый, Тринадцатая Инкарнация Далай-Ламы, и по праву великий государственный деятель проявлял самообладание, сохранял мир и поря­док и уверенно вел Тибет к выходу из смуты. Вежливые послания глав крупнейших мировых держав с уверениями в вечной дружбе и неискрен­ними предложениями о «защите» то и дело доставлялись в Лхасу через хребты Священных Гималаев.

Вот в такой атмосфере тревоги и беспокойства я и появился на свет. Права была бабушка Рампа, говоря, что я родился для жизни, полной тревог, ибо всю жизнь я не знал покоя, причем едва ли по собственной вине! Ясновидцы и прорицатели не жалели похвал прирожденному дару «этого мальчика к ясновидению и телепатии. «Возвышенная личность», — говорил один. «Ему суждено оставить свое имя в истории», — говорил другой. «Великий Светоч нашего Дела», — говорил третий. И я, тогда совсем еще в нежном возрасте, громогласно и энергично протестовал по поводу такой глупости, как мое очередное появление на свет. Мои родс­твенники, как только я начал понимать их речи, при каждом удобном случае напоминали, какой рев я тогда закатил; они радостно утверждали, что мои вопли были самыми пронзительными и неблагозвучными, какие им доводилось слышать.

Мой отец был одним из высших сановников Тибета. Будучи знатным аристократом, он оказывал значительное влияние на дела нашего государ­ства. Мать тоже, по линии своей семьи, пользовалась большим авторите­том в делах политики. Сейчас, оглядываясь с расстояния в многие годы, я склонен думать, что мать почти всегда верно оценивала их значимость, и одно это делало ее личностью незаурядной.

Мое раннее детство прошло в нашем доме прямо напротив храма Потала, на другом берегу реки Калинг Чу, или Счастливой Реки. «Счастли­вой» потому, что она давала жизнь Лхасе, принимая в себя множество смешливых ручейков и затейливыми извивами пробегая через весь город. Наш дом хорошо снабжался дровами, имел порядочный штат прислуги, и мои родители жили с поистине княжеской роскошью. Ну, а моим уделом была суровая дисциплина и жизнь, полная лишений. Отец очень тяжело пережил китайское вторжение в первом десятилетии нашего века, и, по-видимому, именно с тех пор в нем зародилась необъяснимая неприязнь ко мне. Мать, подобно многим светским дамам во всем мире, не имела вре­мени для детей, считая их чем-то таким, что следовало как можно быстрее сбыть с рук, поручив заботам какого-нибудь наемного воспитателя.

Мой брат Пальджор пробыл с нами недолго; не дожив до семи лет, он покинул нас и отправился в «Небесные Поля» и Покой. Мне тогда было четыре года, и с той поры отцовская неприязнь ко мне, казалось, начала расти с каждым днем. Моей сестре Ясодхаре было шесть лет, когда умер мой брат, и оба мы оплакивали не столько его потерю, сколько ужесточе­ние дисциплины, начавшееся после его ухода.

Вся моя семья погибла от рук китайских коммунистов. Мою сестру убили за то, что она противилась грубым приставаниям оккупантов. Роди­телей — за то, что они были землевладельцами. Дом, из окон которого я во все глаза любовался великолепными парками, превратили в казарму для подневольных рабочих. В одном крыле дома были помещены женщины, в другом — мужчины. Все это супружеские пары, и если муж и жена хорошо себя ведут и выполняют норму, раз в неделю им разрешают увидеться на полчаса, после чего их подвергают медицинскому осмотру.

Однако в далекие дни моего детства все это было еще в будущем, было чем-то таким, о чем было известно, что оно произойдет, но что, подобно смерти в конце жизненного пути, не слишком мешало жить. Астрологи, правда, предсказывали все эти события, но мы жили повседневными забо­тами, счастливо не задумываясь о будущем.

Как раз накануне моего семилетия, того самого возраста, в котором мой брат покинул жизнь, был устроен грандиозный церемониальный при­ем, на котором Государственные Астрологи, изучив свои таблицы, опреде­лили, каким должно быть мое будущее. На прием явились все сколько-ни­будь значительные персоны в государстве. Многие пришли без приглаше­ния, подкупив слуг, чтобы те их впустили. Скопление народу было таким, что в нашей просторной усадьбе яблоку негде было упасть.

Священники, как это у них заведено, что-то долго и путано бормотали и, прежде чем объявить основные пункты моей грядущей карьеры, устроили целое представление. Справедливости ради должен заявить, что в предсказании ожидавших меня несчастий они оказались абсолютно пра­вы. Затем они сказали моим родителям, что я должен вступить в монас­тырь Чакпори и получить там образование монаха-врача.

Я впал в глубокую печаль, потому что полагал, что ни к чему хороше­му это не приведет. Никто меня, однако, не слушал, и вскоре, проходя первое испытание, я три дня и три ночи просидел у ворот монастыря, чтобы стало ясно, достаточно ли у меня выдержки, чтобы стать монахом-врачом. Это испытание я выдержал скорее из-за страха перед отцом, чем благодаря физической выносливости. Поступление в Чакпори было еще самой легкой ступенью. Наши дни были долгими, да и в самом деле не­просто было начинать день в полночь, когда от нас требовалось денно и нощно лишь с небольшими перерывами присутствовать на богослужени­ях. Нас обучали и обычным академическим предметам, и религиозным обязанностям, вводили в мир метафизики и медицинской премудрости, ибо мы должны были стать монахами-врачами. Наши восточные методы были таковы, что медицинская мысль Запада по сей день не может их понять. Тем не менее западные фармацевтические фирмы прилагают зна­чительные усилия, чтобы синтезировать сильнодействующие вещества, которые содержатся в применяемых нами травах. В случае успеха древнее восточное лекарство, теперь уже искусственно созданное в лаборатории, получает звучное название и превозносится как выдающееся достижение Запада. Но таков уж прогресс.

В восьмилетнем возрасте я подвергся операции, открывшей у меня «Третий Глаз», особый орган ясновидения, который у большинства людей пребывает в спячке, ибо они отрицают само его существование. С по­мощью этого прозревшего «глаза» я.смог видеть человеческие ауры и разгадывать истинные намерения окружающих меня людей. Мне было — и остается по-прежнему — очень забавно слушать пустые слова тех, кто ради собственной выгоды распинался в заверениях дружбы, вынашивая в сердце черные замыслы убийства. Аура может рассказать все и о состоянии здоровья человека. Определив, чего недостает в этой ауре, и восполнив эту нехватку с помощью особого излучения, можно добиться полного излечения больного.

Поскольку я обладал необычайно сильным даром ясновидения, меня очень часто призывал Наимудрейший, Великая Тринадцатая Инкарнация Далай-Ламы, чтобы приглядеться к аурам тех, кто наносил Ему «дружест­венные» визиты. Мой любимый Наставник, Лама Мингьяр Дондуп, сам весьма одаренный ясновидец, дал мне хорошую школу. Он преподал мне также важнейшие секреты астральных путешествий, ставших теперь для меня не труднее пешей прогулки. Почти каждый человек, независимо от того, как именуется его религия, верит в существование души или «иного тела». В действительности существует несколько «тел», или «оболочек», но точное их количество не должно нас сейчас занимать. Мы верим — скорее знаем! — что можно покинуть свое обычное физическое тело (то, на котором держится одежда!) и совершать в астральной форме путешествия повсюду, даже вне пределов Земли.

Каждый из нас совершает астральные путешествия, даже те, кто счи­тает все это «сплошной чепухой»! Они столь же естественны, как дыхание. В большинстве своем люди совершают их во время сна и потому ничего о них не знают, пока не будут к этому подготовлены. Сколь многие воскли­цают по утрам: «О, какой чудесный сон приснился мне сегодня ночью! Мне снилось, что я был с такой-то. Мы были очень счастливы вместе, и она сказала, что пишет письмо. Теперь, конечно, все это уже так смутно!» А потом, как правило, несколько дней спустя это письмо действительно приходит. Объяснение заключается в том, что один человек совершил астральное путешествие к другому, но поскольку оба не были к этому готовы, оно превратилось в сон. Путешествовать в астрале может почти любой. Сколько было и есть достоверных случаев, когда умершие люди приходили во сне к тем, кого любили, чтобы сказать последнее «прости». И это тоже астральное путешествие. Умирающий человек, чья связь с миром ослабевает, уходя, с легкостью посещает своих друзей.

Человек подготовленный может лечь, расслабиться и затем сбросить оковы, удерживающие его «я», или тело-компаньон, или душу, — назы­вайте как хотите, все равно это одно и то же. Затем, когда единственной связью остается «Серебряная Нить», второе тело уплывает, словно воз­душный шар на ниточке. Теперь вы можете отправиться куда вам взбредет в голову, полностью сохраняя сознание и здравый рассудок, — если обла­даете должной подготовкой. Состояние сна — это такое, в котором астрал человека путешествует, не ведая об этом, и приносит с собой смутные бессвязные впечатления. Если должная подготовка отсутствует, то по этой «Серебряной Нити» принимается великое множество впечатлений, кото­рые все больше и больше запутывают «сновидца». В астрале вы можете отправиться куда угодно, даже за пределы Земли, ибо астральному телу не нужны ни воздух, ни пища. Все необходимое оно получает по «Серебряной Нити», которая в течение всей жизни постоянно связывает его с физичес­ким телом.

«Серебряная Нить» упоминается в Библии христиан: «Пока не пор­вется Серебряная Нить, пока не разобьется Золотой Сосуд». «Золотой Сосуд» — это гало или нимб вокруг головы духовно развитой личности. У тех же, кто не развит духовно, гало совершенно иного цвета! Художники древних времен изображали золотое гало над головами святых, ибо на самом деле видели его, иначе они просто не стали бы его изображать.

Гало — это всего лишь малая часть человеческой ауры, но увидеть его легче, ибо обычно оно гораздо ярче.

Если бы ученые занялись исследованиями астральных путешествий и ауры вместо того, чтобы возиться с ракетами, вечно падающими, не успев выйти на орбиту, они получили бы в руки ключ к космическим путешест­виям. Совершив астральный бросок, они посетили бы какой-нибудь иной мир и определили, какой тип корабля понадобится для физического поле­та; ибо у астрального путешествия есть один недостаток — ни одного материального предмета нельзя ни взять с собой, ни принести обратно. Принести можно лишь знание. Поэтому ученым понадобится корабль, чтобы доставить образцы и фотоснимки и убедить тем самым недоверчи­вый мир. Ибо люди не в состоянии поверить в существование какой-либо вещи, пока не разорвут ее на кусочки, чтобы доказать, что нечто такое действительно могло бы существовать.

Особенно вспоминается одно предпринятое мною путешествие в кос­мос. Все это истинная правда, и те, кто достаточно развит, воспримут ее как таковую. Что касается всех остальных, то они постигнут это, когда взойдут на более высокую ступень духовной зрелости.

Все это мне довелось пережить давным-давно, когда я еще в Тибете проходил обучение в монастыре Чакпори. Хотя с тех пор прошло много лет, воспоминания так свежи, словно это было вчера.

Мой Наставник, Лама Мингьяр Дондуп, мой соученик, а фактически близкий друг, лама Джигме, и я находились на крыше Чакпори на вершине Железной горы в Лхасе. Стояла по-настоящему морозная ночь — градусов сорок ниже нуля. Воющий ветер, свободно гулявший над плоской кры­шей, облеплял одеждой наши продрогшие тела. С подветренной стороны наше платье трепетало на ветру, словно молитвенные флажки, выстужи­вая нас до самых костей и грозя стащить вниз по обрывистому горному склону.

Низко кланяясь ветру, чтобы устоять на ногах, и окидывая взглядом окрестности, мы видели вдалеке тусклые огоньки Лхасы. Справа от нас огни монастыря Потала придавали всей картине некий мистический отте­нок. Казалось, во всех окнах светились масляные лампы, их огни, несмотря на защиту мощных стен, покорно метались и плясали под порывами ветра. В слабом свете звезд золотые крыши Поталы сверкали и поблескивали так, словно сама Луна спустилась с небес и затеяла свою игру среди шпилей и гробниц над этой величественной громадой.

А мы дрожали от лютой стужи, дрожали и мечтали очутиться в тепле наполненного ароматами воздуха храма под нашими ногами. На крыше мы находились с особой целью, как это загадочно сформулировал Лама Мингьяр Дондуп. Сейчас он твердо, как скала, стоял между нами обоими и указывал вверх, на бесконечно далекую звезду — мир в красном свете — и говорил:

— Братья мои, это звезда Зоро, древняя-древняя планета, одна из старейших в этой системе. Теперь ее долгий жизненный путь близится к концу.

Он повернулся к нам, встав спиной к пронизывающему ветру, и ска­зал:

— Вы много занимались наукой астральных путешествий. Теперь же мы все вместе отправимся в астрале на эту планету. Мы оставим тела здесь, на открытой всем ветрам крыше, и вознесемся за пределы атмосферы и даже за пределы Времени.

С этими словами он повел нас к тому месту на крыше, где выступаю­щие купола давали хоть какую-то защиту от ветра. Там он лег и велел нам лечь рядом. Мы поплотнее закутались в мантии и взялись за руки. Над нами возвышался темный пурпур Небесного свода, усеянный слабыми разноцветными искорками, ибо у каждой звезды свой цвет, если глядеть на них сквозь прозрачный воздух ночного Тибета. Ветер с воем кружил над нами, но наше воспитание всегда отличалось суровостью, и пребывание на крыше было для нас сущим пустяком. Мы знали, что это будет не обычное путешествие в астрал, ибо не так уж часто мы оставляли тела под откры­тым небом в такую суровую погоду. Когда тело испытывает неудобство, его «я» путешествует быстрее, дальше и лучше запоминает все детали. Лишь на время коротких межзвездных путешествий человек расслабляет­ся и оставляет тело в удобном положении.

Мой Наставник сказал:

— Теперь крепко возьмемся за руки и отправимся все вместе за пре­делы Земли. Не отставайте от меня, и этой ночью мы улетим далеко и испытаем много необычайного.

Мы легли навзничь и стали дышать по общепринятой системе для выхода в астрал. Я слышал вой ветра в шнурах молитвенных флажков, бешено трепыхавшихся над нами. Затем внезапный рывок — и я перестал ощущать ледяные пальцы ветра. Я почувствовал, что парю как бы в ином времени над собственным телом, а вокруг меня царит полное спокойствие. Лама Мингьяр Дондуп уже стоял во весь рост в своей астральной форме, а взглянув вниз, я увидел, как мой друг Джигме тоже покидает свое тело. Мы с ним встали и образовали звено, связующее нас с нашим Наставником Ламой Мингьяром Дондупом. Такое звено, именуемое эктоплазмой, обра­зуется мыслью из астрального тела. Это тот самый материал, из которого медиумы создают духовные проявления.

Сформировав эту связь, мы взмыли вверх, в ночное небо, я со своим извечным любопытством взглянул вниз. Под нами светились тонкие струйки наших Серебряных Нитей, тех самых бесконечных нитей, которые соединяют физическое и астральное тело человека в течение всей жизни. Мы взлетали все выше и выше. Земля отступила куда-то вниз. Мы видели солнечную корону над дальним ее краем, где находится Западный мир, тот самый Западный мир, куда мы так много и часто путешествовали в астрале. Еще выше — и мы увидели очертания океанов и континентов на освещенном Солнцем полушарии Земли. С нашей высоты она стала похо­жа на полумесяц со вспышками северного сияния над полюсами.

Мы неслись все дальше и все быстрее, пока не превзошли скорость света, ибо мы были бестелесными духами, вечно устремленными вперед, почти приближаясь к скорости мысли. Взглянув прямо перед собой, я увидел планету, огромную, грозную, красную. Мы стали падать к ней с невообразимой скоростью. Хотя у меня уже был довольно большой опыт астральных путешествий, я почувствовал острые коготки тревоги. Лама Мингьяр Дондуп в астральной форме телепатически усмехнулся и сказал:

— О Лобсанг, если бы даже мы врезались в эту планету, ни нам, ни им это не принесло бы никакого вреда. Мы просто беспрепятственно проле­тели бы ее насквозь.

Наконец мы зависли над красным пустынным миром; красные скалы, красный песок в красном море без волн. Спустившись ближе к поверхнос­ти, мы увидели странных, похожих на крабов существ, сонно ползающих у кромки воды. Мы опустились на этот красный скалистый берег и посмот­рели на воду, мертвенно-неподвижную с плавающей на поверхности крас­ной вонючей пеной. У нас на глазах мутная вода раз-другой как бы неохот­но подернулась рябью, и на поверхности показалось странное неземное существо, тоже красное, покрытое тяжелым панцирем, с внушительными суставчатыми конечностями. Оно издало стон как бы усталости и отчая­ния и, выбравшись на красный песок, рухнуло у самого края застывшей в неподвижности воды. Над нашими головами мрачным огнем полыхало красное солнце, отбрасывая жуткие кроваво-красные тени, резкие и кри­чащие. Кругом не видно было ни движения, ни малейшего признака жиз­ни, за исключением этих странных, покрытых панцирями существ, замер­тво валявшихся на земле. При виде этого меня даже в астральном теле пробрала дрожь. Красное море с клочьями красной пены, красные скалы, красный песок, существа с красными панцирями, а над всем этим красное солнце, словно угасающие угли костра, костра, который вот-вот рассыплется в ничто.

Лама Мингьяр Дондуп сказал:

— Это умирающий мир. Здесь нет больше круговращения. Этот мир дрейфует в космическом море, словно покинутый командой корабль. Это спутник умирающего солнца, которое вскоре погаснет и превратится в звезду - карлик без жизни, без света. Когда-нибудь она, возможно, столк­нется с другой звездой, дав таким образом жизнь другому миру. Я привел вас сюда, ибо в этом мире есть все же жизнь высшего порядка, имеющая своей целью изучение и исследование явлений подобного рода. Огляни­тесь вокруг.

Он обернулся, указал правой рукой вдаль, и мы увидели три огромные башни, уходящие высоко в красное небо. На вершинах этих башен горели и пульсировали ярким желтым светом, словно живые, три блестящих хрустальных шара.

Пока мы стояли в раздумьях, свечение одного из шаров изменилось, став ярко-синим. Лама Мингьяр Дондуп сказал:

— Идемте, они приветствуют нас. Спустимся в толщу земли, где они живут в подземных помещениях.

Все вместе мы переместились к основанию башни и, оказавшись под ее конструкцией, увидели вход, закрытый мощной плитой из неведомого металла, который своим блеском, как шрам, выделялся на красной бес­плодной земле. Мы проникли сквозь него, ибо ни металл, ни камень, ни что-либо иное не является преградой для тех, кто пребывает в астрале. Мы неслись вдоль одних и пересекали другие длинные красные коридоры из мертвого камня, пока наконец не оказались в просторном зале, в окру­жении карт, таблиц, неведомых машин и приборов. В центре зала находил­ся длинный стол, за которым сидели девять мужчин весьма преклонного возраста, но сильно отличавшихся друг от друга внешне. Один был высок и худ с остроконечной головой в форме конуса. Другой — низкорослый коренастый крепыш. Каждый чем-то отличался от остальных. Нам стало ясно, что все они были родом с разных планет и принадлежали к разным расам. К человеческим ли? Скорее их можно было бы назвать гуманоидами. Все они были человеческими существами, но у одних человеческих черт было больше, у других — меньше.

Мы почувствовали, что все девять неотрывно смотрят в нашу сто­рону.

— А, — телепатически сказал один, — к нам гости издалека. Мы видели, как вы приземлялись здесь, у нашей исследовательской станции. Добро пожаловать.

— Досточтимые Отцы, — сказал лама Мингьяр Дондуп. — Я привел к вам двух прилежных учеников, только что вступивших на стезю ламаис­тского священничества и стремящихся к знаниям.

— Тем более мы рады их видеть, — сказал высокий человек, по-види­мому, главный среди них. — Мы окажем вам всяческую помощь, как помогали и прежде.

Для меня это была настоящая новость, поскольку я и не подозревал, что мой Наставник совершает такие дальние астральные путешествия в космических просторах.

Коротышка смотрел на меня и улыбался. Потом сказал на универсаль­ном телепатическом языке:

— Я вижу, юноша, что тебя чрезвычайно заинтриговало несходство нашего внешнего облика.

— Досточтимый Отец, — ответил я, несколько ошеломленный той легкостью, с какой он проник в мои мысли, в мысли, которые я так старался скрыть. — Так и есть. Меня изумляют различия в вашем внешнем облике, и мне пришло в голову, что вы все не можете быть людьми с Земли.

— Твоя догадка верна, — сказал коротышка. — Все мы относимся к роду человеческому, но из-за внешних условий мы изменили свой облик и в какой-то мере рост. Но разве не замечаешь ты того же самого на своей планете, где на земле Тибета для охранной службы отбираются монахи семи футов ростом. А в другой стране того же мира живут люди вдвое ниже, и вы называете их пигмеями. И те, и другие люди; и те, и другие способны давать потомство друг с другом, несмотря на разницу в росте, ибо все мы люди со структурой, основанной на молекулах углерода. Здесь, в данной Вселенной, все зависит от базовых молекул углерода и водорода, поскольку из этих кирпичиков состоит вся структура вашей Вселенной. Мы же, путешествуя по иным Вселенным далеко за пределами этого ответ­вления нашей туманности, знаем, что иные Вселенные построены из иных кирпичиков. В одних это кремний, в других — кальций, в третьих — еще что-то, но населяющие их существа совсем не похожи на людей из этой Вселенной, и, к нашему глубокому сожалению, между нашими и их мыс­лями не всегда можно найти сходство.

Лама Мингьяр Дондуп сказал:

— Я привел сюда этих двух молодых лам с тем, чтобы они увидели стадии упадка и гибели планеты, истощившей свою атмосферу, где атмос­ферный кислород, вступив в реакцию с металлами, сжег их и превратил все в мельчайшую пыль.

— Так и есть, — сказал высокий человек. — Мы хотели бы особо указать этим юношам, что все, что рождается, должно умереть. Всякое существо живет отведенный ему срок, и этот отведенный срок исчисляется в единицах жизни. Единица жизни всякого живого существа — это один удар его сердца. Жизнь планеты составляет 2700 000 000 сердечных сокра­щений, после чего планета умирает, но из смерти одной планеты зарожда­ются другие. Срок человеческой жизни тоже равен 2700 000 000 сердечным сокращениям, впрочем, как и любого насекомого. У насекомого, живуще­го всего одни сутки, происходит за это время 2700 000 000 сердечных сокращений. У планеты — разумеется, с известными отклонениями — одно сердечное сокращение может происходить один раз в 27000 лет, после чего весь мир сотрясается в конвульсиях, пока планета не станет готовой к следующему удару сердца. Стало быть, всякая жизнь, — продолжал он, — имеет один и тот же срок, но разные существа живут с разной скоростью. Земным существам — слону, черепахе, муравью и собаке — всем им отмерено одинаковое число сердечных сокращений, но сердца у них бьются с разной скоростью, потому и кажется, что одни живут боль­ше, другие меньше.

Для нас с Джигме все это было захватывающе интересно, поскольку объясняло многое из того, о чем мы догадывались у себя на родине, в Тибете. В Потале нам доводилось слышать о черепахе, живущей многие годы, и о насекомых, чья жизнь измеряется одним летним вечером. Теперь нам стало ясно, что их чувства так же ускоряются, чтобы не отставать от стремительно бьющихся сердец.

Коротышка, казалось смотревший на нас с явным одобрением, ска­зал:

— Да, и не только это. Многие животные представляют собой различ­ные функции тела. Корова, к примеру, как всякому ясно, является просто ходячей молочной железой, жираф — это шея, собака — ну, всем извест­но, что у собаки всегда на уме — принюхаться, какие новости принесет ветер, — зрение у нее слабовато, так что собаку можно считать носом. Другие животные точно так же соответствуют различным частям организ­ма. Скажем, южноамериканский муравьед может рассматриваться как язык.

Поиск по сайту: