И. А. Гончаров: художественное мировоззрение и творческий метод

Выдающийся романист. М. Е. Салтыков-Щедрин воплотил в своем творчестве основные идеи и принципы натуральной школы. Она требовала социальности — и он был социален; она настаивала на внимании к политическим, экономическим проблемам, на практическом «вмешательстве» литературы в общественную жизнь — и он стремился к тому же. Замечательный русский прозаик «щедринского» поколения Иван Александрович Гончаров тоже был связан с натуральной школой. Он всегда объяснял характер героя влиянием «среды», увязывал его судьбу с экономической, социальной подоплекой. Ho чем дальше, тем меньше совпадал с этими жесткими требованиями, создавал все более объемную картину жизни, основы которой невозможно свести к воздействию «внешних» обстоятельств. Именно поэтому, в отличие от сатирика-очеркиста Салтыкова-Щедрина, он был прежде всего романистом, использовал огромные возможности этого объемного синтетического жанра.

Первый роман Гончарова «Обыкновенная история», после которого автор был увенчан лаврами самого талантливого русского романиста, появился в «Современнике» еще в 1847 году. Читатели и критики, воодушевленные беспримерным успехом «Обыкновенной истории», с нетерпением ждали очередных творений новоявленного мэтра, но... тщетно. Гончаров хранил молчание; лишь в 1849 году он опубликовал один (правда, довольно обширный) фрагмент будущего романа под названием «Сон Обломова». И снова продолжительное безмолвие, длившееся до 1855 года: именно тогда Гончаров возвратился из трехлетнего кругосветного путешествия на борту фрегата «Паллада» и поделился с публикой своими путевыми впечатлениями (книга «Фрегат «Паллада»). Когда же в 1859 году роман «Обломов» наконец-то вышел в свет, на первые роли в русской прозе претендовали Тургенев, Достоевский, Толстой. А популярность Гончарова медленно, но верно шла на убыль. Последний его крупный роман «Обрыв» увидел свет еще в 1869 году и был принят критикой и читателями более чем прохладно.

Между тем без Гончарова, который написал всего три романа (начинающиеся на «о»: «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв»), иначе сложилась бы судьба этого жанра. А значит, и всей русской литературы XIX века.

Как же так случилось, что романист-триумфатор на протяжении долгого времени даже не пытался развить свой литературный успех? На это были свои причины — как психологические, так и творческие.

«То, что не выросло и не созрело во мне самом, чего я не видел, не наблюдал, чем не жил, — то недоступно моему перу!» — так на склоне лет писал Гончаров. Родился он в 1812 году в приволжском губернском городе Симбирске в семье купца третьей гильдии. Отец умер, когда мальчику было семь лет. Противостояние патриархального, неторопливого провинциального существования и невыносимо-стремительного пульсирования петербургской жизни-службы — одна из универсальных тем творчества Гончарова. Все крупные романы писателя так или иначе связаны с Поволжьем, помещичьим жизненным укладом, который столь явно отличался от повседневного быта и стиля поведения жителей Петербурга, куда Гончаров переселяется в 1835 году совсем еще молодым человеком.

В столицу Российской империи будущий прозаик приехал из Москвы, где провел десять безрадостных лет в стенах Коммерческого училища (уволен согласно прошению матери в 1831 году без окончания курса), а затем окончил словесное отделение Московского университета (1831—1834). Стать «настоящим» петербуржцем по самоощущению и типу общественного темперамента Гончарову так и не привелось. Его характер, круг общения, повседневные занятия — все отмечено печатью двойственности.

С обликом прилежного чиновника, годами тянущего лямку государственной службы, никак не вязалось поприще романиста, свободного художника. Во второй половине XIX столетия литератор-непрофессионал, занимающийся своим трудом лишь урывками, во время отпусков и заграничных поездок, воспринимается уже как живой анахронизм, человек эпохи, давно ушедшей в прошлое. Гончаров постоянно находился меж двух огней, ему было очень нелегко осознать свое истинное общественное положение и призвание. Служба отнимала почти все время и силы: вернувшись из плавания на фрегате «Паллада», Гончаров сменил место переводчика в Министерстве финансов (1835—1852) на нелегкую и весьма не престижную в глазах собратьев-литераторов должность цензора (1856—1862). Потом недолгое время он редактировал правительственную газету «Северная почта»...

Целиком отдаваясь служебной рутине, Гончаров словно бы сознательно исключал себя из петербургской литературной жизни, почти не участвовал в литературных чтениях, чествованиях знаменитых писателей. Он не собирал домашнюю библиотеку, редко выступал в роли литературного критика. (Одно из немногих и ярких исключений — «критический этюд» о грибоедовской комедии «Горе от ума», названный «Мильон терзаний», 1872.)

Конечно, многие «странности» литературной биографии Гончарова объяснялись особенностями его характера. Писал Иван Александрович исключительно тяжело, всякий раз преодолевал мучительные сомнения в своих творческих силах, годами копил клочки бумаги с «программами» и набросками будущих романов. Да и общая инертность, приступы равнодушия давали себя знать; недаром в молодости писателя в шутку называли маркиз де Лень. Еще в студенческие годы Гончаров сторонился общества однокашников, ни один из которых не обмолвился в мемуарах о своем общении с будущим романистом. А ведь в начале 1830-х годов в университете кипела жизнь, собирались на дружеские сходки кружки Николая Станкевича и Герцена с Огаревым; одновременно с Гончаровым в университете учились Лермонтов, Белинский, старший из братьев Аксаковых Константин...

Однако обособленная позиция Гончарова в литературном сообществе была предопределена также собственно творческими причинами.

Романная трилогия Гончарова как художественное целое. Лишь под конец жизни автор знаменитых романов разъяснил читателям собственные творческие принципы. He будучи удовлетворен критическими истолкованиями своих произведений (в особенности последнего романа — «Обрыв»), Гончаров сам выступил в роли интерпретатора. В статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879), а также в ряде других, при жизни не опубликованных статей и заметок, он подробно изложил свое творческое кредо.

Писатель настаивает на том, что его романы необходимо воспринимать как единое целое, как трилогию. Каждый из них посвящен ключевым общественным конфликтам одной из трех великих эпох русской жизни.

В 40-е годы в центре всеобщего внимания находилось противостояние романтического идеализма и нарождающейся практичности и деловитости. Этот конфликт отражен во взаимоотношениях главных героев романа «Обыкновенная история» — столичного промышленника Петра Адуева и его племянника, провинциального мечтателя Александра.

Во второй половине 50-х годов конфликт этот приобрел несколько иной характер. Либерализация общественной жизни в начале царствования императора Александра II, всеобщий энтузиазм накануне великих реформ придали деловитым практическим деятелям новые силы. Многим казалось, что личная практичность обрела наконец общественное измерение, что активные граждане теперь могут работать не только в собственных интересах, но и на благо России. Так ли обстояло дело — современники могли выяснить, заглянув в роман «Обломов» (1859), где энтузиасту Андрею Штольцу противостоит вечно сомневающийся в целесообразности каких бы то ни было действий лежебока Илья Обломов.

Наконец, в 60-е годы в центре полемических схваток оказались так называемые нигилисты, один из которых — Базаров — был впервые выведен Тургеневым в романе «Отцы и дети» (1862). Литераторы, критики, читатели резко разделились на убежденных сторонников радикальных «преобразователей» жизни и столь же убежденных их противников. Романы 60-х годов нередко утрачивали черты произведений искусства, превращались в прямолинейные публицистические трактаты, написанные либо в защиту «новых людей» («Что делать?» Н. Г. Чернышевского, 1863), либо развенчивающие их как заговорщиков, которые угрожают нормальной жизни сограждан («Некуда» Н. С. Лескова, 1864).

Может ли в этих условиях существовать истинно художественная литература, искусство? Это и хотел выяснить Гончаров, изображая в своем последнем романе «Обрыв» (1869) романтического художника-дилетанта Бориса Райского и рядом с ним нигилиста Марка Волохова.

Основное противоречие творческого метода Гончарова. Итак, Гончаров определил свою главную художественную задачу с предельной ясностью: создавать злободневные романы, отражающие ключевые общественные проблемы целых эпох русской жизни. Однако понятия «эпоха» и «злободневность» далеко не всегда совместимы. Во многих статьях и заметках (и особенно в письмах) Гончаров подчеркивает синтетичность своего излюбленного романного жанра. По его мнению, истинный писатель обязан изображать жизнь в масштабных («эпохальных»!), формах, видеть в повседневном мелькании незначительных событий эпический размах. Главное его внимание должно быть сосредоточено не столько на процессе формирования новых явлений и устоев жизни, сколько на результатах этого процесса.

Ho возможно ли усмотреть эпические, «эпохальные» явления в пределах одного-двух десятилетий отечественной истории? И можно ли вообще применить эпический масштаб изображения к стремительно меняющимся формам российской жизни XIX века? Эти-то вопросы и пытался мучительно разрешить Гончаров на всем протяжении своей литературной деятельности. Потому и писал свои книги столь тяжело и долго — например, замысел «Обрыва» отделяет от публикации окончательного варианта романа целых два десятилетия! Гончарову необходима была временная дистанция, чтобы верно распознать истинное значение тех или иных событий. Он следовал правилу: большое видится на расстоянии. А многие его современники страдали социальной близорукостью.

Да и течение исторического времени в тогдашней России было отнюдь не эпическим: оно неслось вскачь. И пока обдумывался и писался очередной роман, на смену одной эпохе уже приходила другая, являлись новые герои, случались невиданные прежде события. Гончаров чувствовал себя вечно отставшим, не поспевающим за жизнью. Актуальность тем и проблем плохо уживались с изображением эпических и масштабных событий, которым чужда изменчивость и динамичность.

Белинский о романе «Обыкновенная история». В. Г. Белинский, давший «Обыкновенной истории» «путевку в жизнь», прежде всего усмотрел в романе никому не ведомого автора «страшный удар по романтизму».

Действительно, в романе речь идет о том, как приехавший в Петербург пылкий провинциальный идеалист Александр Адуев мечтает обрести в столице поэтическое призвание и признание, вечную страстную любовь. Однако под влиянием суховатого, но вполне доброжелательного дяди Петра Ивановича, целиком погруженного в практические проблемы столичной жизни, Александр постепенно избавляется от романтических иллюзий. Что ж, все это как нельзя лучше соответствовало тогдашним воззрениям идеологов натуральной школы: век романтизма позади, настало время практических дел и развенчания наивного идеализма.

Однако в том-то и дело, что первый роман Гончарова вовсе не исчерпывался жесткими схемами физиологического очерка. В финале романа дядя и племянник, в сущности, меняются ролями. Петр Иванович разочаровывается в своих жизненных принципах: погруженный в многолетние деловые заботы, он и не заметил ухудшения здоровья любимой жены, которой петербургский климат был явно противопоказан. А юный Александр, постепенно переняв все правила современной столичной жизни, оставил поэтические мечты, готов жениться по расчету и заняться приумножением своего благосостояния.

«Эластична жизнь!» — вот одна из ключевых формул первого гончаровского романа; в человеческом быте и бытии существуют несколько «правд», каждая из которых имеет право на существование.

Выбор между «идеализмом» и «практичностью», по Гончарову, попросту невозможен. Что прогрессивно, что реакционно? — заранее ответить нельзя. Почему так? Да хотя бы потому, что младший Адуев, утратив юношескую мечтательность, приходит к некоему цинизму, к упрощению воззрений на жизнь. А значит, в каком-то смысле к вырождению личности. Наоборот, «неприятный» дядя Петр Иванович, расставшийся с многолетними привычками делового человека, обратившийся к ощущениям и эмоциям своей юности, словно бы прозревает и в конце концов вызывает у читателя симпатию.

Недаром Белинский был недоволен финалом «Обыкновенной истории». Ему казалось более логичным, чтобы юный провинциальный идеалист Александр Адуев в ходе взросления остался бы идеалистом, но на столичный лад, т. е. превратился бы... в славянофила. Несмотря на комичные попытки рассуждать о более «правильном» финале «Обыкновенной истории», критик сумел все же оценить художественную правоту автора романа, сказав о Гончарове, что он «художник и больше ничего». Иными словами, выбор верной тенденции не является для него главной задачей.

Художественный мир Гончарова: универсальные принципы. Главная особенность гончаровской поэтики выявилась с самого начала. Эта особенность — постоянное столкновение полярных, противоположных образов, идей, чувств и отказ делать окончательный и бесповоротный выбор между ними.

Гончаров в одно и то же время — писатель «тенденциозный», актуальный, злободневный и — поэтичный, неспешный, любящий, по его собственному выражению, «рисовать» буквально все, что попадает в поле зрения художника. Причем с равной степенью спокойной наблюдательности. Вспомним и о том, что в романах Гончарова неизменно сталкиваются два темпа и способа жизни: столичный и провинциальный. Именно петербургская жизнь обычно изображается «тенденциозно», со всем возможным вниманием к насущным общественным проблемам. А «чистая поэзия» зримо присутствует в описаниях размеренного быта провинциальных русских усадеб. В «Обыкновенной истории» — это Грачи, откуда и приезжает в Петербург Александр Адуев. В «Обломове» — родовое гнездо Ильи Ильича Обломовка. Наконец, в «Обрыве» эпически неторопливое течение жизни сосредоточено в повседневной жизни обитателей Малиновки, усадьбы, где царит бабушка главного героя — художника Бориса Райского — Татьяна Марковна Бережкова.

Так же устроен и мир героев романной прозы Гончарова. Они полярны, часто являются друзьями-антиподами; во всех трех его романах пересекаются противоположные характеры, жизненные установки. Так, в «Обломове» современный мир общественно актуальных проблем и поступков представляет Андрей Штольц. С обликом же его друга-оппонента Ильи Ильича Обломова неразрывно сопряжена «чистая поэзия», самоценная описательность. Достаточно вспомнить, как живописует автор неторопливый быт обитателей Обломовки, поместья, в котором вырос Илья Ильич.

Проблема национального характера. Гончаров и Марк Твен. Способность сохранить в себе детский взгляд на жизнь, незамутненный суетой и нуждами «взрослого» существования, — ключевая черта главных героев поздних романов Гончарова. Именно эта способность порождает в личности Обломова наряду с пресловутыми ленью и бездействием доброту, смирение и чистоту помыслов. Так же и Райский — не только дилетант, неспособный к систематическому творческому труду, но еще и искренний романтический художник-максималист, не желающий делать уступки принятым в современном искусстве условностям и идеологическим схемам. «Детское» стремление воспринимать жизнь в ее первозданной полноте и «взрослое» умение допускать компромиссы, добиваться практических результатов — эти правды тоже существуют в художественном мире Гончарова на равных правах. «Детскость», искренность для него — неотъемлемые черты русского национального характера, а изображение национального характера — одна из главных задач писателя-реалиста. Недаром лучшим произведением Гончарова стал роман «Обломов», в котором запечатлены черты национального русского характера, со всеми его достоинствами и недостатками, со всей его душевностью и бесхозяйственностью, с его неприятием любой активной деятельности, если она не связана с духовной целью, и неумением самостоятельно поставить перед собой такую цель.

В этом стремлении уловить и литературно зафиксировать главные черты национального характера Гончаров был не одинок. He только русская, не только европейская, но и американская литература второй половины XIX века решала схожие задачи. Завершилась эпоха романтизма, повсеместно торжествовала реалистическая, жизнеподобная, бытописательная манера повествования, но романтическая устремленность к национальным корням не исчезла. Просто художественное исследование основ национальной жизни приняло совсем другие формы. He возвышенные, абстрактные и философские, а конкретные, бытовые, а подчас даже юмористические.

В 1876 году, спустя 17 лет после «Обломова» и через 7 лет после выхода в свет последнего гончаровского романа «Обрыв», в Америке был опубликован первый роман молодого тогда писателя Марка Твена (настоящее имя Сэмюэл Ленгхорн Клеменс, 1835—1910) «Приключения Тома Сойера». По странному стечению обстоятельств, действие американского романа тоже разворачивалось... в Санкт-Петербурге. Только это был не тот грандиозный Санкт-Петербург, столица великой Российской империи, где живет и страдает Илья Ильич Обломов, а маленький захолустный городок Санкт-Петербург на реке Миссисипи, скорее похожий на Обломовку, чем на город святого Петра. Как многие произведения мировой классики, ставшие в конце концов детским чтением, роман Твена был изначально адресован взрослому читателю. И неудивительно — ведь герой Том Сойер соединил в себе все ключевые ценности молодой американской цивилизации, в нем тоже был олицетворен национальный американский характер.

Перечитайте эпизод из второй главы романа. Том Сойер, наказанный тетей Полли за прогул школьных занятий, должен покрасить забор. Вокруг — радость, весна, солнце. Ho Том взглянул на длинный забор — и «всякая радость отлетела от него, а дух погрузился в глубочайшую тоску... Жизнь показалась ему пустой, а существование — тяжким бременем». Читателю, который пробует «пропустить» эту сцену сквозь призму гончаровского романа, может показаться, что жизненные идеалы Тома Сойера противоположны принципам Штольца, что труд для него не благо, а наказание: «Вздыхая, он окунул кисть в ведро и провел ею по верхней доске забора, повторил эту операцию, проделал ее снова, сравнил ничтожную выбеленную полоску с необозримым материком некрашеного забора и уселся на загородку под дерево в полном унынии...»

Труд — наказание; он отвлекает от истинной цели жизни. Что же это за цель? И может быть, она роднит Тома с Ильей Ильичом Обломовым, которого мы видим не только в зрелом возрасте, но и ребенком («Сон Обломова»)? Ничего подобного, Илюша Обломов — созерцатель, он наслаждается покоем и цельностью идиллического существования. А Том Сойер все время хочет что-то изменить, совершить, на худой конец сломать. Цель его жизни — приключение, главная доблесть — ловкость и смелость, основное средство — хитрость. Лишь бы все эти качества соединялись с добротой и сердечной открытостью. Авантюрность Тома не оборачивается и не может обернуться коварным авантюризмом, ведь он честный и добрый малый, как любой настоящий американец.

Тем более что вскоре выясняется: Тому Сойеру чужд не всякий труд, а только статичный, не ставший игрой. «Носить воду из городского колодца раньше казалось Тому скучным делом, но сейчас он посмотрел на это иначе. Он вспомнил, что у колодца всегда собирается общество... Том сказал: «Слушай, Джим, я схожу за водой, а ты побели тут немножко». Настоящий враг Тома Сойера — однообразие, обязательность, отсутствие активности. И тут мальчик находит замечательный (и очень американский) выход из положения. Он изображает удовольствие от процесса покраски забора, завлекает других мальчиков и продает им право выполнить порученную ему тетей Полли работу: «Бен перестал жевать яблоко. Том осторожно водил кистью взад и вперед, останавливаясь время от времени, чтобы полюбоваться результатом, добавлял мазок, другой, опять любовался результатом, а Бен следил за каждым его движением, проявляя все больше и больше интереса к делу...» В конце концов яблоко Бена перекочевало к Тому, и пока первый «трудился в поте лица на солнцепеке», «удалившийся от дел художник, сидя в тени на бочонке, болтал ногами, жевал яблоко и обдумывал дальнейший план избиения младенцев. За ними дело не стало».

Финал второй главы изображает торжество героя: «К середине дня из бедного мальчика, близкого к нищете, Том стал богачом и буквально утопал в роскоши. Кроме уже перечисленных богатств, у него имелось: двенадцать шариков, сломанная губная гармоника, осколок синего бутылочного стекла, чтобы глядеть сквозь него, пустая катушка, ключ, который ничего не отпирал, кусок мела, хрустальная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котенок, медная дверная ручка, собачий ошейник без собаки, черенок от ножа, четыре куска апельсинной корки и старая оконная рама. Том отлично провел все это время, ничего не делая и веселясь, а забор был покрыт известкой в три слоя!»

Такая сцена не могла появиться в описании детских лет Обломова или Штольца. Потому что, в отличие от Илюши, Том Сойер не знает покоя и лени. А в отличие от Андрея, не приемлет труд ради труда. Он тоже предприимчив, но его предприимчивость совсем иного рода. Это предприимчивость игрока, умеющего извлекать доход из воздуха. Как поясняет (чуть насмешливо) повествователь, Том «открыл великий закон, управляющий человеческими действиями, а именно: работа — это то, что человек обязан делать, а игра — то, чего он делать не обязан». И это отношение к жизни нельзя оценить однозначно, как нельзя однозначно осудить или оправдать обломовскую лень, как нельзя однозначно восславить или обличить штольцевскую самодостаточную целеустремленность. Такова ключевая черта американского национального характера, и хороша она или плоха, а без нее он непредставим.

Место путевых очерков в прозе Гончарова. Кроме трех обширных романов, еще одна книга Гончарова пользовалась огромной популярностью у читателей. Речь идет о двухтомнике, озаглавленном «Фрегат «Паллада» (1858). Книгу эту составили многочисленные очерки, написанные Гончаровым во время кругосветного путешествия в составе экспедиции адмирала Е. В. Путятина. Фрегаты «Паллада» и «Диана» в течение трех лет (1852—1855) бороздили моря и океаны между Санкт-Петербургом и берегами Японии. Цель экспедиции была политической — переговоры и заключение договора с Японией. Однако для писателя Ивана Гончарова участие в плавании стало удивительной возможностью посетить Британские острова, а также экзотические страны и острова Африки, Азии и Океании.

Что вызывает у Гончарова наибольший интерес: промышленные достижения англичан, первобытная экзотика Африки и Океании, тайны Японии? Ни то, ни другое, ни третье, взятое в отдельности! Гончаров бесконечно далек от миссионерского пафоса, он всячески избегает снисходительного тона при изображении «отсталости» туземных народов, ясно осознает, что с приходом цивилизации их жизнь утратит многие черты нетронутой естественности и силы.

Таким образом, писатель настаивает на том, что развитие культур подчиняется естественным законам. А значит, необузданная первобытная мощь молодых народов столь же самобытна и прекрасна, как умудренная трезвость народов «цивилизованных». Так художественные принципы автора знаменитых романов проявляются в очерковом жанре, имевшем огромное значение для развития русской словесности.

В 1870-е годы Гончаров замышлял четвертый роман, который охватил бы еще одну эпоху российской жизни. Замыслу не суждено было осуществиться. И потому, что писатель по-прежнему мучительно трудно работал над своими сочинениями. И потому, что Гончаров болезненно переживал шквальную критику «Обрыва» не только со стороны разночинных публицистов, но и со стороны коллег-литераторов. (К хору критических голосов присоединился и Салтыков-Щедрин.)

Ho его литературная деятельность не прекратилась в одночасье. Как вы уже знаете, в 1872 году Гончаров написал гениальную статью о грибоедовской комедии «Горе от ума» — «Мильон терзаний». В этой статье он впервые сказал о том, что Чацкий страдает «от оскорбленного чувства» не меньше, если не больше, чем от гордого ума.

«Мильоном терзаний» заплатил и сам Гончаров за право разговаривать с читателями других поколений как живой с живыми.

загрузка...

62. Система образов в романе И.А.Гончарова «Обломов».

Система образов. В соответствии с идейно-тематическим содер­жанием строится система образов романа, в центре которой оказыва­ется главный герой — Обломов. Он получил крайне противоречивые толкования и оценки в критике. Добролюбовская критическая оцен­ка Обломова, увидевшего в нем символ краха всей крепостнической системы, отражение комплекса «лишнего человека», доведенного до логического конца, за которым возможны только распад и гибель, оспаривалась критиком А.В. Дружининым. Он в статье «Обломов», роман И.А. Гончарова» сходится с Добролюбовым в том, что в образе Обломова отражены существенные стороны русской жизни. Но при этом критик утверждает: плоха «обломовщина», «истоки которой — гнилось и растление»; другое дело — если это «незрелость общества и колебания чистых душою людей перед практицизмом», что бывает в молодых странах, как Россия. Вывод Дружинина: Обломов достоин не презрения, а любви. Критик даже находил в Обломове черты бы­линного героя, подобного спящему до времени Илье Муромцу, а в Обломовке — утраченный патриархальный рай. В дальнейшем мнения критиков и читателей Склонялись либо к добролюбовской — критической — оценке, либо к точке зрения, близкой Дружинину, при которой характер Обломова расценивал­ся как положительный. Так, например, русский философ и поэт «серебряного века» B.C. Соловьев назвал Обломова «всероссийским типом», «равного которому по широте мы не находим ни у одного из русских писателей». Поэт и критик той же поры И.Ф. Анненский, не идеализируя Обломова, утверждает, что герой не лишен эгоизма и мягкотелости, однако «в нем нет самодовольства, этого главного признака пошлости». В работе крупнейшего философа середины XX века Н.О. Лосского подчеркивается, что объяснение лености Обломова развращающим влиянием крепостного права верно лишь отчасти, во многом она связана с особенностями национального ха­рактера. Эта позиция наиболее близка авторской. Писатель дает разностороннюю характеристику своему герою с помощью различ­ных художественных средств, одним из которых является сопостав­ление Обломова с другими героями. Для выявления в нем черт «обломовщины» Гончаров использует «двойников». Это ряд второстепенных образов романа: Захар, слуга Обломова, являющийся его карикатурным отражением; Алексеев, «человек без поступков»; Тарантьев — «мастер говорить», но не де­лать. В то же время каждый из этих образов имеет и самостоятель­ное значение и функцию в романе. Другая группа — внесюжетные персонажи: это посетители, ко­торые приходят к Обломову в его квартиру на Гороховой улице. Они призваны показать среду, в которой живет герой, и в то же время представляют собой персонификацию той деятельности, ко­торая захватывает людей этого круга. Франт Волков — это светский успех, чиновник Судьбинский — карьера, беллетрист Пенкин — «игра в обличительство». Такая «деятельность» не способна напол­нить жизнь Обломова, не может «пробудить» его. Гораздо более значимо сопоставление Обломов — Штольц, постро­енное по принципу антитезы. Штольц — антипод Обломова. По за­мыслу автора, в нем должны были соединиться разные национально­культурные и общественно-исторические элементы. Недаром его мать — русская дворянка с нежным сердцем и поэтической душой — передала Андрею свою духовность, а отец — немец, прививший сыну навыки самостоятельного и упорного труда, умение полагаться на соб­ственные силы. Такое соединение, по мысли писателя, должно было создать характер гармоничный, чуждый всякой крайности. Но реализация замысла внесла свои коррективы, обнаружив опре­деленную ограниченность такой личности. Действительно, апатии и бездеятельности Обломова противопоставлены энергия и динамизм Штольца, но авторские симпатии все же не на его стороне, так как ра­циональность и практицизм приводит этого героя к потере человечно­сти, а идеал писателя — «ум и сердце вместе». Недаром, начиная с Доб­ролюбова, критики относились к Штольцу в основном негативно. Героя упрекали в рассудочности, сухости, эгоизме, да и сам автор с сомнени­ем относился к такому качеству, как практицизм, который с середины XIX века выделяется как отличительная черта русских деловых лю­дей, волевых, предприимчивых, но часто излишне рационалистичных или нравственно неустойчивых. Ведь для писателя, как и для Обломо­ва, важна не просто деятельность сама по себе, а то, к чему она ведет. Идеал же Штольца слишком прозаичен и приземлен. «Мы не Титаны с тобой, — говорит он своей жене Ольге, — склоним головы и смирен­но переживем трудную минуту». Такова логика человека, видящего практическую сторону дела и готового сосредоточиться на частных вопросах, не разрешая главного. Но иное дело — натуры, подобные Обломову, мучимые «общечеловеческим недугом», а потому не удов­летворенные решением частных проблем. Именно они обладают не­постижимой силой воздействия на женские сердца. Особую роль в романе играют женские образы. Главные из них — Ольга Ильинская и Агафья Пшеницына — также представлены на основе антитезы. Ольга Ильинская, по мысли автора, близка той гармоничной человеческой норме, о которой мечтал писатель. Ее нравственное формирование было свободно от влияния сословно­ограниченной среды. В ней соединяется душевная чистота и устрем­ленность к идеалу, красота и естественность, артистичность натуры и здравый ум. Ольга — характер в такой же мере чаемый автором, как и реальный, отсюда его некоторая неопределенность. Ей удается на какое-то время пробудить Обломова ото сна, но изменить сущно­сти его характера она не в состоянии, а потому их любовь заканчива­ется разрывом. Ольга признается: «Я любила будущего Обломова». Таким, каков он есть, его принимает другая героиня — Агафья Матвеевна Пшеницына. Она — антипод Ольги во всем. Даже их портретная характеристика резко контрастна. Подчеркнуто духов­ному облику Ильинской, в чертах которой отражалось «присутствие говорящей мысли», богатство внутренней жизни, противопоставлен портрет Пшеницыной с ее «полными, округлыми локтями», «про­стотой» душевных движений. Тем удивительнее то, что именно Агафье Матвеевне удалось просто и естественно, не задумываясь, воплотить ту самоотверженность в любви, которая оказалась непо­сильной для Ольги в ее любви к Обломову.

63. Романная трилогия И.А Гончарова как художественное целое.

64. Романная трилогия Гончарова как художественное целое. Лишь под конец жизни автор знаменитых романов разъяснил читателям собственные творческие принципы. He будучи удовлетворен критическими истолкованиями своих произведений (в особенности последнего романа — «Обрыв»), Гончаров сам выступил в роли интерпретатора. В статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879), а также в ряде других, при жизни не опубликованных статей и заметок, он подробно изложил свое творческое кредо.

Писатель настаивает на том, что его романы необходимо воспринимать как единое целое, как трилогию. Каждый из них посвящен ключевым общественным конфликтам одной из трех великих эпох русской жизни.

В 40-е годы в центре всеобщего внимания находилось противостояние романтического идеализма и нарождающейся практичности и деловитости. Этот конфликт отражен во взаимоотношениях главных героев романа «Обыкновенная история» — столичного промышленника Петра Адуева и его племянника, провинциального мечтателя Александра.

Во второй половине 50-х годов конфликт этот приобрел несколько иной характер. Либерализация общественной жизни в начале царствования императора Александра II, всеобщий энтузиазм накануне великих реформ придали деловитым практическим деятелям новые силы. Многим казалось, что личная практичность обрела наконец общественное измерение, что активные граждане теперь могут работать не только в собственных интересах, но и на благо России. Так ли обстояло дело — современники могли выяснить, заглянув в роман «Обломов» (1859), где энтузиасту Андрею Штольцу противостоит вечно сомневающийся в целесообразности каких бы то ни было действий лежебока Илья Обломов.

Наконец, в 60-е годы в центре полемических схваток оказались так называемые нигилисты, один из которых — Базаров — был впервые выведен Тургеневым в романе «Отцы и дети» (1862). Литераторы, критики, читатели резко разделились на убежденных сторонников радикальных «преобразователей» жизни и столь же убежденных их противников. Романы 60-х годов нередко утрачивали черты произведений искусства, превращались в прямолинейные публицистические трактаты, написанные либо в защиту «новых людей» («Что делать?» Н. Г. Чернышевского, 1863), либо развенчивающие их как заговорщиков, которые угрожают нормальной жизни сограждан («Некуда» Н. С. Лескова, 1864).

Может ли в этих условиях существовать истинно художественная литература, искусство? Это и хотел выяснить Гончаров, изображая в своем последнем романе «Обрыв» (1869) романтического художника-дилетанта Бориса Райского и рядом с ним нигилиста Марка Волохова.

64. Роман И.А.Гончарова «Обломов» в русской критике.

Роман И.А. Гончарова «Обломов» был написан в 1859 году. Почти сразу же он вызвал бурную дискуссию и полемику как в литературоведческих кругах, так и среди широкой общественности. Самые известные критики того времени обращались к разбору этого произведения. Но и спустя века оно вызывает живейший интерес.
Знаменитая статья Н. А. Добролюбова «Что такое обломовщина?» (1859) появилась сразу же вслед за романом и в сознании многих читателей с ним как бы срослась. Илья Ильич, утверждал Добролюбов, — жертва той общей для дворянских интеллигентов неспособности к активной деятельности, единству слова и дела, которые порождены их «внешним положением» помещиков, живущих за счет подневольного труда. «Ясно, — писал критик, — что Обломов не тупая, апатическая натура, без стремлений и чувств, а человек чего-то ищущий, о чем-то думающий. Но гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других, — развила в нем апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного рабства».
Основная причина поражения героя «Обломова», по мнению Добролюбова, заключалась не в нем самом и не в трагических закономерностях любви, но в «обломовщине» как нравственно-психологическом следствии крепостного права, обрекающего дворянского героя на дряблость и отступничество при попытке воплотить свои идеалы в жизнь. Вместе с опубликованной годом ранее статьей Н. Г. Чернышевского «Русский человек на rendez-vous» (1858) выступление Добролюбова было призвано вскрыть несостоятельность дворянского либерализма перед задачей решительного, революционного преобразования русского общества. «Нет, Обломовка есть наша прямая родина, ее владельцы - наши воспитатели, ее триста Захаров всегда готовы к нашим услугам,- заключает Добролюбов.- В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и еще рано писать нам надгробное слово… Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человечества и о необходимости развития личности, - я уже с первых слов его знаю, что это Обломов. Если встречаю чиновника, жалующегося на запутанность и обременительность делопроизводства, он - Обломов… Если слышу от офицера жалобы на утомительность парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого шага и т. п., я не сомневаюсь, что он – Обломов… Когда я читаю в журналах либеральные выходки против злоупотреблений и радость о том, что наконец сделано то, чего мы давно надеялись и желали,- я думаю, что это все пишут из Обломовки… Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочувствующих нуждам человечества и в течение многих лет с неуменьшающимся жаром рассказывающих все те же самые (а иногда и новые) анекдоты о взяточниках, о притеснениях, о беззакониях всякого рода,- я невольно чувствую, что я перенесен в старую Обломовку»,- пишет Добролюбов.
А.В. Дружинин тоже полагает, что характер Ильи Ильича отражает существенные стороны русской жизни, что «Обломова» изучил и узнал целый народ, по преимуществу богатый обломовщиною». Но, по мнению Дружинина, «напрасно многие люди с чересчур практическими стремлениями усиливаются презирать Обломова и даже звать его улиткою: весь этот строгий суд над героем показывает одну поверхностную и быстропреходящую придирчивость. Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви».
Кроме того, Дружинин замечал: «… нехорошо той земле, где нет добрых и неспособных на зло чудаков в роде Обломова». В чем же видит Дружинин преимущества Обломова и обломовщины? «Обломовщина гадка, ежели она происходит от гнилости, безнадежности, растления и злого упорства, но ежели корень ее таится просто в незрелости общества и скептическом колебании чистых душою людей перед практической безурядицей, что бывает во всех молодых странах, то злиться на нее значит то же, что злиться на ребенка, у которого слипаются глазки посреди вечерней крикливой беседы людей взрослых...».
Дружининский подход к осмыслению Обломова и обломовщины не стал популярным в XIX веке. С энтузиазмом большинством была принята добролюбовская трактовка романа. Однако, по мере того как восприятие «Обломова» углублялось, открывая читателю новые и новые грани своего содержания, дружининская статья стала привлекать внимание. Уже в советское время М. М. Пришвин записал в дневнике: «Обломов». В этом романе внутренне прославляется русская лень и внешне она же порицается изображением мертво-деятельных людей (Ольга и Штольц). Никакая «положительная» деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя. Это своего рода толстовское «неделание». Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, направленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, и только деятельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противопоставлено обломовскому покою».
Прочтение «Обломова» с позиций революционной демократии приносило, тем не менее, лишь частичный успех. Не учитывалось глубокое своеобразие миропонимания Гончарова, его отличие от добролюбовского. Многое в романе при этом подходе становилось непонятным. Почему бездеятельный Илья Ильич вызывает больше симпатий, чем хлопочущие с утра до ночи Судьбинский, Волков, Пенкин? Как мог Обломов заслужить сердечную привязанность Пшеницыной, глубокое чувство Ольги Ильинской? Чем вызваны теплые слова Штольца в конце произведения о «честном, верном сердце» Обломова, которое он «невредимо пронес... сквозь жизнь», о его «хрустальной, прозрачной душе», делающей его «перлом в толпе»? Как объяснить заметное авторское участие в судьбе героя?
Критика 60-х годов отнеслась к «штольцевщине» в целом отрицательно. Революционер Добролюбов находил, что «Штольц не дорос еще до идеала общественного русского деятеля», в выступлениях «эстетической критики» говорилось о рассудочности, сухости и эгоизме героя.
Бурную полемику вызывала любовная тема в романе. В частности писатель своим произведением спорил с позицией Чернышевского и Салтыкова-Щедрина. В своей диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» Чернышевский выступил против обыкновения многих авторов «выставлять на первом плане любовь, когда дело идет... вовсе не о ней, а о других сторонах жизни». «Правду сказать, — отвечал автор «Обломова», — я не понимаю этой тенденции «новых людей» лишать роман и вообще всякое художественное произведение чувства любви и заменять его другими чувствами и страстями, когда и в самой жизни это чувство занимает так много места, что служит то мотивом, то содержанием, то целью почти всякого стремления, всякой деятельности...»
Любовной коллизией определена и форма гончаровского романа. Она выполняет в нем роль структурного центра, объединяющего и освещающего все иные компоненты.
В «трилогии» Гончаров заявил себя даровитейшим и вдохновенным исследователем и певцом любви. Его мастерство в этой области не уступает тургеневскому и было признано уже современниками. При этом подчеркивалась редкая даже для прозы 50-х годов обстоятельность и скрупулезность гончаровских любовных историй и сцен. «Она, — говорил об Ольге Ильинской критик Н. Д. Ахшарумов, — проходит с ним целую школу любви, по всем правилам и законам, со всеми малейшими фазами этого чувства: тревогами, недоразумениями, признаниями, сомнениями, объяснениями, письмами, ссорами, примирениями, поцелуями и т. д. Давно никто не писал у нас об этом предмете так отчетливо и не вводил в такие микроскопические наблюдения над сердцем женщины, каким полна эта часть «Обломова»...»
Таким образом, роман И.А. Гончарова «Обломов» - произведение интересное как для критиков-литературоведов, так и для общественных деятелей. Это говорит о том, что это произведение затронуло многие общественно значимые проблемы, а также внесло значительный вклад в разработку «вечных» проблем: проблему любви, счастья, смысла жизни, русской души. «Обломов» Гончарова интересен и актуален и сейчас.

65. А.Н. Островский и развитие русского театра.

Александр Николаевич Островский родился 31 марта (12 апреля) 1823 года в Москве. Его отец, выпускник Московской духовной семинарии, служил в Московском городском суде. Он занимался частной судебной практикой по имущественным и коммерческим делам. Мать из семьи духовного сословия, дочь пономаря и просвирни, умерла, когда будущему драматургу было восемь лет.

Детство и раннюю юность Островский проводит в Замоскворечье - особом уголке Москвы с его устоявшимся купеческо - мещанским бытом. Ему легче легкого было исполнить совет Пушкина: "Не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком". Бабушка Наталья Ивановна жила в семье Островских и служила просвирней в приходе. Нянюшка Авдотья Ивановна Кутузова славилась как большая мастерица сказывать сказки. Его крестный отец - титулярный советник, его крестная мать - надворная советница. От них и от бывавших в доме сослуживцев отца будущий автор "Доходного места" мог вдоволь понаслышаться чиновничьих разговоров. А с тех пор как отец оставляет службу и становиться частным поверенным по делам торговых фирм, в доме не переводятся купцы.

Александр еще в детстве пристрастился к чтению, получает хорошее домашнее образование, знает греческий, латинский, французский, немецкий, впоследствии – английский, итальянский, испанский языки. Когда Александру минуло тринадцать лет, отец женился второй раз на дочери обрусевшего шведского барона, которая не слишком занималась воспитанием детей от первого брака своего мужа. С ее приходом заметно меняется домашний уклад, чиновный быт перекраивается на дворянский манер, изменяется окружение, в доме раздаются новые речи. К этому времени будущим драматургом перечитана чуть ли не вся отцовская библиотека.

Здесь можно найти первые издания "Руслана и Людмилы", "Цыган", "Горе от ума" и многих других образцовых произведений отечественной литературы.

С 1835-1840 гг. – Островский учится в Первой Московской гимназии. В 1840 году по окончании гимназии был зачислен на юридический факультет Московского университета. В университете студенту юридического факультета Островскому посчастливилось слушать лекции таких знатоков истории, юриспруденции и литературы, как Т.Н. Грановский, Н.И. Крылов, М.П. Погодин. Здесь будущему автору "Минина" и "Воеводы" впервые открываются богатства русских летописей, язык предстает перед ним в исторической перспективе. Но в 1843 году Островский уходит из университета, не пожелав пересдавать экзамен. Тогда же поступил в канцелярию московского Совестного суда, позднее служил в Коммерческом суде (1845-1851). Этот опыт сыграл значительную роль в творчестве Островского.

Второй университет - Малый театр. Пристрастившись к сцене еще в гимназические годы, Островский становится завсегдатаем старейшего русского театра.
1847 – в "Московском городском листке" Островский публикует первый набросок будущей комедии "Свои люди – сочтёмся" под названием "Несостоятельный должник", затем комедию "Картина семейного счастья" (впоследствии "Семейная картина") и очерк в прозе "Записки замоскворецкого жителя".

"Самый памятный для меня день в моей жизни, - вспоминал Островский, - 14 февраля 1847 года...С этого дня я стал считать себя русским писателем и уже без сомнений и колебаний поверил в свое призвание".
Признание Островскому приносит комедия "Свои люди – сочтёмся" (первоначальное название – "Банкрут", закончена в конце 1849г.). Ещё до публикации она стала популярной (в чтении автора и П.М. Садовского), вызвала одобрительные отклики H.В. Гоголя, И.А. Гончарова, Т.H. Грановского и др.
"Он начал необыкновенно..." - свидетельствует И.С. Тургенев. Его первая же большая пьеса "Свои люди - сочтемся" произвела громадное впечатление. Ее называли русским "Тартюфом", "Бригадиром" XIX столетия, купеческим "Горем от ума", сравнивали с "Ревизором"; вчера еще никому неведомое имя Островского ставилось рядом с именами величайших комедиаграфов - Мольера, Фонвизина, Грибоедова, Гоголя.

В правительственных сферах комедия эта вызвала переполох. Драматической цензурой она была сразу же запрещена к представлению на сцене. "Все действующие лица...отъявленные мерзавцы, - писал цензор. Разговоры грязны; вся пьеса обида для русского купечества". И все же, по недосмотру московской цензуры, пьеса была напечатана в мартовской книжке журнала "Московитянин" за 1850 год. Вот тогда - то и посыпались жалобы на молодого драматурга от оскорбленного купечества, вот тогда - то и занялись его комедией высокопоставленные сановники и даже сам государь император. Царь перечитал донесение, помедлил несколько и начертал своим мелким почерком в углу: "Совершенно справедливо, напрасно напечатано...". Еще помедлил и добавил: "...играть же запретить". И размашисто расписался: "Николай".

За "неблагонадежным" автором было установлено секретное полицейское наблюдение. Гениальная комедия была поставлена на сцене в 1861 году, через двенадцать лет после ее написания.
После комедии "Свои люди – сочтёмся" Островский каждый год выпускает по одной, а иногда по две-три пьесы, написав, таким образом, 47 пьес различных жанров – от трагедии до драматических эпизодов. Кроме того, есть ещё пьесы, написанные совместно с другими драматургами – С.А. Гедеоновым, Н.Я. Соловьёвым, П.М. Невежиным, а также свыше 20 переводных пьес (К. Гольдони, Н. Маккиавели, М. Сервантес, Теренций и т.д.). В 1859 году Островский перевел "Гециру" древнеримского драматурга Теренция, в которой важна тема невестки и свекрови (сравните с пьесой "Гроза").

Обладая незаурядным общественным темпераментом, Островский всю жизнь деятельно боролся за создание реалистического театра нового типа, за подлинно художественный национальный репертуар, за новую этику актёра. Он создал в 1865 году Московский артистический кружок, основал и возглавил общество русских драматических писателей (1870 г.), писал в различные ведомства многочисленные "Записки", "Проекты", "Соображения", предлагая принять срочные меры, чтобы остановить упадок театрального искусства. Творчество Островского оказало решающее влияние на развитие русской драматургии и русского театра. Как драматург и режиссёр Островский содействовал формированию новой школы реалистической игры, выдвижению плеяды актёров (особенно в московском Малом театре: семья Садовских, С.В. Васильев, Л.П. Косицкая, позднее - Г.Н. Федотова, М.Н. Ермолова и др.).

Театральная биография Островского вообще не совпадала с его литературной биографией. Зрители знакомились с его пьесами совсем не в том порядке, в каком они были написаны и напечатаны. Только через шесть лет после того, как Островский начал печататься, 14 января 1853 года поднялся занавес на первом представлении комедии "Не в свои сани не садись" в Малом театре. Пьеса, показанная зрителям первой, была шестой законченной пьесой Островского.

В это же время драматург вступил в гражданский брак с девицей Агафьей Ивановной Ивановой (у которой от него было четверо детей), что привело к разрыву отношений с отцом. По рассказам очевидцев, это была добрая, сердечная женщина, которой Островский во многом был обязан знанием московского быта.

В 1869 году, после смерти Агафьи Ивановны от туберкулеза, Островский вступил в новый брак с актрисой Малого театра Марией Васильевой. От второго брака у писателя родилось пятеро детей.

Член-корреспондент Императорской Санкт - Петербургской Академии Наук (1863 г.)

Литературные взгляды Островского сложились под влиянием эстетики В.Г. Белинского. Для Островского, как и для других писателей, начинавших в 40-е годы, художник – это своего рода исследователь- "физиолог", который подвергает специальному изучению различные части общественного организма, открывая для современников ещё не исследованные области жизни. В открытой области эти тенденции нашли выражение в жанре так называемого "физиологического очерка", широко распространённого в литературе 40-50-х гг. Островский был одним из наиболее убеждённых выразителей этой тенденции. Многие его ранние сочинения написаны в манере "физиологического очерка" (зарисовки замоскворецкого быта; драматические этюды и "картины": "Семейная картина", "Утро молодого человека", "Неожиданный случай"; позднее, в 1857году, - "Не сошлись характерами").

В более сложном преломлении черты этого стиля сказались и в большинстве других произведений Островского: он изучал жизнь своей эпохи, наблюдая её словно под микроскопом, как внимательный исследователь - экспериментатор. Наглядно это показывают дневники его поездок по России и особенно материалы многомесячной поездки (1865 г.) по верхней Волге с целью всестороннего обследования края.

Опубликованный отчёт Островского об этой поездке и черновые записи представляют своего рода энциклопедию сведений по экономике, составу населения, обычаям, нравам этого края. При этом Островский не перестаёт быть художником – после этой поездки волжский ландшафт как поэтический лейтмотив входит во многие его пьесы, начиная с "Грозы" и заканчивая "Бесприданницей" и "Воеводой (Сон на Волге)". Кроме того, возникает замысел цикла пьес под названием "Ночи на Волге" (осуществлён частично).

"Без вины виноватые" - последний из шедевров Островского. В августе 1883 года, как раз в пору работы над этой пьесой, драматург писал своему брату: "Забота писательская: есть много начатого, есть хорошие сюжеты, но...они неудобны, нужно выбирать что - нибудь помельче. Я уж доживаю свой век; когда же я успею высказаться? Так и сойти в могилу, не сделав всего, что бы я мог сделать?"

В конце жизни Островский, наконец - то, достиг материального достатка (он получал пожизненную пенсию 3 тыс. рублей), а также в 1884 году занял должность заведующего репертуарной частью московских театров (драматург всю жизнь мечтал служить театру). Но здоровье его было подорвано, силы истощены.

Островский не только учил, он и учился. Многочисленные опыты Островского в области перевода античной, английской, испанской, итальянской и французской драматической литературы не только свидетельствовали о его прекрасном знакомстве с драматической литературой всех времен и народов, но и по справедливости рассматривались исследователями его творчества как своеобразная школа драматургического мастерства, которую Островский проходил всю свою жизнь (он начал в 1850 году с перевода шекспировской комедии "Укрощение строптивой").

Смерть застала его за переводом шекспировской трагедии "Антоний и Клеопатра") 2(14) июня 1886 года в имении Щелыково, Костромской области, от наследственной болезни — стенокардии. Он сошел в могилу, не сделав всего, что он мог сделать, но сделал он чрезвычайно много.

После смерти писателя, Московская дума устроила в Москве читальню имени А.Н. Островского. 27 мая 1929 года, в Москве, на Театральной площади перед зданием Малого театра, где осуществлялись постановки его пьес, был открыт памятник Островскому (скульптор Н.А. Андреев, архитектор И.П. Машков).

А.Н. Островский занесен в российскую Книгу рекордов "Диво" как "самый плодовитый драматург" (1993).
Творчество Островского можно разделить на три периода: 1-й – (1847- 1860), 2-й – (1850-1875), 3-й – (1875-1886).

--------------------------------------------------------------------------------

ПЕРВЫЙ ПЕРИОД
(1847- 1860)
К нему относятся пьесы, отражающие жизнь дореформенной России. В начале этого периода Островский активно сотрудничает как редактор и как критик с журналом "Москвитянин", публикует в нем свои пьесы. Начиная как продолжатель гоголевской обличительной традиции ("Свои люди – сочтёмся", "Бедная невеста", "Не сошлись характерами"), затем, отчасти под влиянием главного идеолога журнала "Москвитянин" А.А. Григорьева, в пьесах Островского начинают звучать мотивы идеализации русской патриархальности, обычаев старины ("Не в свои сани не садись" (1852), "Бедность не порок" (1853), "Не так живи, как хочется" (1854). Эти настроения приглушают критический пафос Островского.

С 1856 года Островский – постоянный сотрудник журнала "Современник" – сближается с деятелями демократической русской журналистики. В годы общественного подъёма перед крестьянской реформой 1861 года вновь усиливается социальная критика в его творчестве, острее становится драматизм конфликтов ("В чужом пиру похмелье" (1855), "Доходное место" (1856), "Гроза", (1859).

--------------------------------------------------------------------------------

ВТОРОЙ ПЕРИОД
(1860-1875)
К нему относятся пьесы, отражающие жизнь России после реформы. Островский продолжает писать бытовые комедии и драмы ("Тяжёлые дни", 1863 г., "Шутники", 1864 г., "Пучина", 1865 г.), по - прежнему высокоталантливые, но скорее закреплявшие уже найденные мотивы, чем осваивавшие новые. В это время Островский обращается также к проблемам отечественной истории, к патриотической теме. На основе изучения широкого круга источников он создаёт цикл исторических пьес: "Козьма Захарьич Минин - Сухорук" (1861 г.; 2-я редакция 1866), "Воевода" (1864 г.; 2-я редакция 1885), "Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский" (1866 г.), "Тушино" (1866 г.). Кроме того, создаётся цикл сатирических комедий ("На всякого мудреца довольно простоты" (1868), "Горячее сердце" (1868 г.), "Бешеные деньги" (1869 г.), "Лес" (1870), "Волки и овцы" (1875 г.). Особняком среди пьес второго периода стоит драматическая поэма в стихах "Снегурочка" (1873 г.) – "весенняя сказка", по определению автора, созданная на основе народных сказок, поверий, обычаев.

--------------------------------------------------------------------------------

ТРЕТИЙ ПЕРИОД
(1875 - 1886)
Почти все драматические сочинения Островского 70-х и начала 80-х гг. печатаются в журнале "Отечественные записки". В этот период Островский создает значительные социально-психологические драмы и комедии о трагических судьбах богато одарённых, тонко чувствующих женщин в мире цинизма и корысти ("Бесприданница", 1878 г., "Последняя жертва", 1878 г., "Таланты и поклонники", 1882 г., и др.). Здесь писатель разрабатывает и новые формы сценической выразительности, в некоторых отношениях предвосхищающие пьесы А.П. Чехова: сохраняя характерные черты своей драматургии, Островский стремится воплотить "внутреннюю борьбу" в "интеллигентной, тонкой комедии" (см. "А.Н. Островский в воспоминаниях современников", 1966, с. 294).
Драматург остался в истории русской литературы не просто "Колумбом Замоскворечья", как назвала его литературная критика, но создателем русского демократического театра, к театральной практике применившим достижения русской психологической прозы 19 века. Островский являет собой редчайший пример сценического долголетия, его пьесы не сходят со сцены — это примета истинно народного писателя.
В драматургии Островского вместилась вся Россия - ее быт, ее нравы, ее история, ее сказки, ее поэзия. Нам даже трудно представить себе, насколько беднее было бы наше представление о России, о русском человеке, о русской природе и даже о самих себе, если бы не существовало для нас мира созданий Островского.

Не с холодным любопытством, но с жалостью и гневом взираем мы на жизнь, воплощенную в пьесах Островского. Сочувствие к обездоленным и негодование против "темного царства" - вот чувства, которые драматург испытывал и которые он неизменно вызывает в нас. Но особенно близка нам надежда и вера, которые всегда жили в этом замечательном художнике. И мы знаем - эта надежда на нас, это вера в нас.
Детство и юность
Александр Николаевич Островский родился в старинном купеческом и чиновничьем районе - Замоскворечье. В Москве, на Малой Ордынке до сих пор сохранился двухэтажный дом, в котором 12 апреля (31 марта) 1823 года появился на свет будущий великий драматург. Здесь же, в Замоскворечье, - на Малой Ордынке, Пятницкой, Житной улицах - прошли его детство и юность.
Отец писателя, Николай Федорович Островский, был сыном священника, но по окончании духовной академии избрал светскую профессию - стал судейским чиновником. Из среды духовенства вышла и мать будущего писателя, Любовь Ивановна. Она умерла, когда мальчику было 8 лет. Через 5 лет отец женился вторично, на этот раз на дворянке. Успешно продвигаясь по службе, Николай Федорович в 1839 году получил дворянское звание, а в 1842 году вышел в отставку и стал заниматься частной юридической практикой. На доходы от клиентов - преимущественно богатых купцов - он приобрел несколько имений и в 1848 году, удалившись от дел, переехал в сельцо Щелыково Костромской губернии и стал помещиком.
В 1835 году Александр Николаевич поступил в 1-ю московскую гимназию, окончил ее в 1840 г. Еще в гимназические годы Островского привлекали литература и театр. По воле отца юноша поступил на юридический факультет Московского университета, но Малый театр, в котором играли великие русские актеры Щепкин и Мочалов, притягивает его к себе, как магнит. Это не было пустым влечением богатого шалопая, видящего в театре приятное развлечение: для Островского сцена стала жизнью. Эти интересы заставили его весной 1843 года оставить университет. "Я с молодости бросил все и весь отдался искусству", - вспоминал он впоследствии.
Отец его все еще надеялся, что сын станет чиновником, и определил его писцом в Московский совестный суд, в котором рассматривались главным образом семейные имущественные споры. В 1845 году Александр Николаевич перевелся в канцелярию Московского коммерческого суда чиновником по "словесному столу", т.е. по приему от просителей устных просьб.
Адвокатская практика отца, жизнь в Замоскворечье и служба в суде, продолжавшаяся почти восемь лет, дали Островскому немало сюжетов для его произведений.
1847-1851 гг. – ранний период
Островский начал писать еще в студенческие годы. Его литературные взгляды сложились под влиянием Белинского и Гоголя: молодой человек с самого начала литературного пути объявил себя приверженцем реалистической школы. В гоголевской манере были написаны первые очерки и драматические этюды Островского.
В 1847 году в газете "Московский городской листок" были напечатаны две сцены из комедии "Несостоятельный должник" - первого варианта комедии "Свои люди - сочтемся!", - комедия "Картина семейного счастья" и очерк "Записки Замоскворецкого жителя".
В 1849 году Островский закончил работу над первой большой комедией "Свои люди - сочтемся!".
В комедии высмеян грубый и жадный купец-самодур Самсон Силыч Большов. Его самодурство не знает никаких границ, пока он чувствует под собой твердую почву - богатство. Но жадность губит его. Желая разбогатеть еще больше, Большов по совету ловкого и хитрого приказчика Подхалюзина, переводит на его имя все свое имущество и объявляет себя несостоятельным должником. Подхалюзин, женившись на дочери Большова, присваивает себе имущество тестя и, отказываясь заплатить даже небольшую часть долгов, оставляет Большова в долговой тюрьме. Никакой жалости к отцу не чувствует и Липочка, дочь Большова, ставшая женой Подхалюзина.
В пьесе "Свои люди - сочтемся" уже проявились основные черты драматургии Островского: умение через семейно-бытовой конфликт показать важные общерусские проблемы, создать яркие и узнаваемые характеры не только главных, но и второстепенных персонажей. В его пьесах звучит сочная, живая, народная речь. И у каждой из них - непростой, заставляющий задуматься конец. Потом ничто из найденного в первых опытах не исчезнет, а только будут "прирастать" новые черты.
Пьеса была опубликована в журнале "Москвитянин" и имела большой успех. Но постановка ее и повторные издания были запрещены цензурным комитетом.
Положение "неблагонадежного" писателя осложняло и без того тяжелые условия жизни Островского. Летом 1849 года он, вопреки воле отца и без венчания в церкви, женился на простой мещанке Агафье Ивановне. Разгневанный отец отказал сыну в дальнейшей материальной поддержке. Молодая семья испытывала тяжелую нужду. Несмотря н необеспеченное положение, Островский в январе 1851 года отказывается от службы и целиком отдается литературной деятельности.
1852-1855 гг. – «Москвитянский период»
Первыми пьесами, разрешенными к постановке на сцене, были "Не в свои сани не садись" и "Бедность не порок". Их появление явилось началом переворота во всем театральном искусстве. Впервые на сцене зритель увидел простую будничную жизнь. Это потребовало и нового стиля актерской игры: жизненная правда стала вытеснять напыщенную декламацию и "театральность" жестов.
В 1850 году Островский становится членом так называемой "молодой редакции" славянофильского журнала "Москвитянин". Но отношения с главным редактором Погодиным складываются непросто. Несмотря на выполняемую огромную работу Островский все время оставался в долгу перед журналом. Погодин платил скупо.

66. Комедия “Свои люди — сочтемся” А.Н. Островского.

Поиск по сайту: