Кафедра медицинской биофизики и информатики. Или же можно принять в качестве изображения сё тю раи символику инь и ян:

Или же можно принять в качестве изображения сё тю раи символику инь и ян:

Раи в сё тю очень существенно. Движение здесь обозначено через си в четвертом шаге – кэн тю си (кen chū shi). Раи – это „происходить из”, а си означает „процесс достижения предназначения” или „движение к цели”.

Логическая абстракция, Логос, покидает теперь свою темницу и, воплощенный, персонифицированный, вступает во множественный мир как „златогривый лев”. Этот „златогривый лев” – суть Я, которое одновременно и конечно, и бесконечно, подвижно и постоянно, ограниченно, и свободно, абсолютно и относительно.

Некоторые философы и теологи говорят о восточном „молчании” в противоположность западному „слову”, которое стало „плотью”. Однако они не понимают, что на Востоке реально обозначает „молчание”, поскольку оно не противостоит „слову”, оно само суть слово. Это „громовое молчание”, а не тонущее в глубинах не-сущностного и не поглощенное вечным безразличием смерти. Восточное молчание подобно эпицентру урагана, это – покоящийся центр яростного шторма, без которого невозможно движение. Извлечь это средоточие неподвижности из того, что его окружает – значит придать ему форму абстракции и, тем самым, разрушить. Именно эпицентр делает ураган возможным. Эпицентр и сам ураган совместно конституируют тотальность бытия. Утка, тихо плывущая по поверхности озера, не должна быть отделена от своих деятельно работающих под – водой лапок, хотя бы их и не было видно. Дуалисты обыкновенно упускают целое в его упорядоченной, конкретной тотальности.

Те, кто мыслит дуалистически, склонны односторонне подчеркивать аспект подвижности или визуальный, чувственный аспект реальности, игнорируя все остальное и придавая этому моменту исключительную важность. Например, балет – характерный атрибут Запада. Ритмическое движение тела и конечностей происходит здесь достаточно резко при всей его сложной гармонии. Сравните это с японским танцем „ пō ”. Какой разительный контраст! Балет есть само движение, когда ноги едва касаются земли. Движение целиком воздушно, а покой почти неощутим. В театре „ пō ” на сцене происходит совсем иное действие. Спокойно, торжественно, как если бы представление было религиозным ритуалом, твердо стоя на земле и сохраняя центр тяжести в брюшной полости, актер выходит из ханамити (hanamichi) навстречу пристальным взглядам публики. Он движется, как бы не двигаясь. Он воплощает идею Лао-Цзы о действии недеяния.

Подобным же образом и адепт Дзэн ненавязчив, всегда держится в тени и совсем непритязателен. В то время как он провозглашает себя „единственной драгоценностью”, ничто в его внешнем облике не выражает внутреннего мира. Он – неподвижный двигатель. Именно здесь и возникает истинное Я, не то, которое мы обычно утверждаем, а Я, обнаруживающее себя sub specie eternitatis, в средоточии бесконечности. Такое Я есть самое надежное основание нашего бытия, которое коренится в нашем собственном существе и на которое мы можем смело опираться без чувства страха и мучительных колебаний. Это Я неуловимо почти до несуществования, поскольку оно никогда громко не заявляет о себе, добиваясь суетного признания. Дуалисты упускают этот момент; они превозносят танцоров балета, но изгоняют мастеров „ пō ”.

Рассматривая идею тревоги, я пришел к выводу о том, что тревога может быть двух родов: невротической и экзистенциальной, причем последняя является базовой. В дальнейшем, когда глубинная экзистенциальная тревога будет изжита, – невротическая тревога исчезнет сама собой. Все виды тревоги проистекают из факта, что где-то в нашем сознании присутствует ощущение неполноты знания о ситуации, и именно эта недостаточность знания приводит к чувству неуверенности, а затем и к чувству тревоги. Я всегда в центре любых ситуаций, с которыми мы сталкиваемся. Но когда Я до конца неизвестно, нас не перестанут мучить следующие мысли и вопросы:

„Есть ли смысл жизни?”

„Действительно ли все „суета сует?”

„Если да, что есть ли какой-нибудь смысл держаться за то, что не имеет смысла?"

„Я заброшен в водоворот жизненных обстоятельств, ограниченных, абсолютно неизменяемых и т.д. Я беспомощен, я – игрушка в руках судьбы. Но все же я стремлюсь к свободе; я хочу быть хозяином самому себе. Я не могу сделать правильного выбора, однако решение, то или другое, властно будет диктовать мне логику поведения. Я не знаю, что предпринять. Но что есть Я, которое реально стоит за всеми этими загадочными и мучительными вопросами?”

„Где найти твердое основание, на котором я мог бы стоять, не чувствуя страха? Или, что есть Я? Может быть оно и заключает в себе такое основание? Возможно оно – как раз та истина, которую не нужно далеко искать? Я должно быть найдено. И все будет в порядке!”

Сё тю раи уже дал ответ на все эти вопросы, но когда мы приближаемся к четвертому шагу, кэн тю си, мы должны знать больше о Я в его напряженной активности, которая также и не-активность. Это, я надеюсь, станет понятным, когда мы придем к пятому и последнему шагу, на котором адепт Дзэн достигает конечной цели. Он обнаруживает себя там сидящим в состоянии невинности, покрытом золой и тленом.

(4) Давайте с учетом этих примечаний перейдем к четвертому шагу. В действительности, третий и четвертый шаги тесно взаимосвязаны и не могут рассматриваться отдельно.

Коль скоро последователь Дзэн мыслит логически и абстрактно, он продолжает осознавать сё и хэн и может ощущать их противоречивое единство. Но поскольку он вступает в кэн тю си, то уходит из эпицентра и погружается в стихию шторма. Как сё, так и хэн унесены четырьмя ветрами. Теперь человек суть сам шторм.

Кэн означает „оба” и отражает дуализм черного и белого, тьмы и света, любви и ненависти, доброго и злого, которые и есть проявления мира, где человек, приобщенный к Дзэн, проводит свою жизнь. Тогда как сё тю рай все еще напоминает нам о предшествующих двух шагах, кэн тю си уже оставил их позади, потому что он есть сама жизнь, преодолевшая интеллектуальные парадоксы или, что вернее, без разбора, тотально включившая в себя все, что есть в мире интеллектуального, аффективного или волевого. Это как раз мир, как он есть со всеми его „грубыми фактами” (по выражению некоторых философов), которые мы не в силах устранить. С этого момента адепт Дзэн именно в него „погружает свои ноги (си) ”. Подлинная жизнь начинается отсюда. Это и есть значение кэн тю си: „Он вступил теперь в сердцевину противоположностей (кэн) ”. Воистину, здесь начинается для последователя Дзэн жизнь, напоенная любовью (каруна).

Дзёсю Дзюсин жил в обители в горах, известных своим естественным каменным мостом. Однажды Дзёсю посетил монах и сказал: „О, Учитель, ваш каменный мост знаменит на всю империю, но я вижу, что это всего лишь хрупкий бревенчатый мост”. Дзёсю ответил: „Да, ты видишь хрупкий мост, а не можешь разглядеть настоящий каменный”.

Монах спросил: „Что такое каменный мост?” Дзёсю ответил: „По нему проходят лошади, по нему проходят ослы”.

Мост Дзёсю схож с песками Ганга, загрязненными и истоптанными животными, и все же пески веками не жалуются. Следы всех существ запечатлены вне времени, что же касается нечистот, то пески бесследно поглотили их, оставшись столь же чистыми, как были от века. Вот и каменный мост Дзёсю: и лошадь, и ослы, а теперь и автомобили, и поезда проходят по нему, а мост полон извечной готовности услужить им. Даже плохое обращение с ним не нарушает его благодушия. Адепт Дзэн на „четвертой ступени” уже сам подобен этому мосту. Если его ударили по левой щеке, он не подставит правую, но он будет молча трудиться во имя ближних.

Однажды старая женщина спросила Дзёсю: „Я женщина, а жизнь женщины очень тяжела. В детстве она всецело во власти родителей. Став взрослой, она выходит замуж и должна подчиняться мужу. В старости ею командуют дети. Ее жизнь – сплошное подчинение. Почему она должна так жить, не имея независимости и свободы? Почему она не как другие, которые зачастую лишены чувства ответственности? Меня возмущает старый уклад жизни в Китае”.

Дзёсю сказал: „Другие могут иметь все, что они хотят. Что касается меня, я упорно иду с тем, что принадлежит мне”. Совет Дзесю, возразят иные, предлагает не более, чем жизнь в полной зависимости, не отвечающую современным духовным запросам. Его совет слишком консервативен, негативен и самоуничижителен. Здесь нет чувства индивидуальности. Но разве это не типично буддийское учение ксанти (ksānti) о пассивности и ничто?

Кто-то спросил Дзёсю: „Ты святой человек. Где же ты будешь после смерти?”

Дзёсю, как истинный учитель Дзэн, ответил: „Я отправлюсь в ад впереди вас всех”.

Спросивший был ошеломлен: „Как же так?”

Учитель не колебался: „Если я не спущусь в ад, кто же будет ждать там, чтобы спасти таких, как ты?”

Это сильное утверждение и с точки зрения проникновения в суть Дзэн – совершенно справедливое. У Дзёсю нет никаких личных мотивов. Все его существование посвящено сотворению добра для других. В противном случае он не сумел бы дать столь обескураживающе искренний ответ. Христос провозглашал: „Я есть Путь”. Он призывает других спастись через него. Дух Дзёсю есть дух Христа. В обоих нет высокомерного эгоцентризма. Они просто, искренне, всем сердцем выражают один и тот же дух любви.

Кто-то спросил Дзёсю: „Будда является просветленным и одновременно учителем. Он, воистину, полностью свободен от всех страстей клеша (klesha), не правда ли?”

Дзёсю сказал: „Нет, он единственный, кто взращивает самую большую страсть среди всех мыслимых страстей”.

„Как это возможно?”

„Его величайшая страсть – спасение всех существ”, – ответствовал Дзёсю.

Один из величайших учителей Дзен описал жизнь приобщенного к учению следующим образом.

Боддхисаттва вращает колесо тождества противоположностей пли противоречий: черного и белого, тьмы и света, сходства и различия, любви и ненависти, дружбы и вражды и т.д. Будучи между облаками и прахом, бесконечно разнообразный Боддхисаттва работает головой и лицом, покрытыми грязью и пеплом. Там, где в неописуемой ярости бушует море страстей, Боддхисаттва живет своей жизнью со всеми ее превратностями. Боддхисаттва – как цветок лотоса в огне, чей цвет становится ярче и ярче, проходя через испытание пламенем.

Следующие слова составляют описание „Человека без имени” у Ринзая:

Он тот, кто находится в доме и, вместе с тем, на дороге; он тот, кто в дороге, но вместе с тем и дома. Обыкновенный ли он человек или большой мудрец? Никто не может сказать. Даже дьявол не знает, как определить его местоположение. Даже Будда потерпит неудачу, если вздумает руководить им. Когда мы пытаемся указать на него, его уже нет: он по другую сторону горы.

В „ Сутре Лотоса ” мы читаем: „До тех пор, пока в мире есть хоть одна несчастная душа, я буду возвращаться в мир, чтобы помочь ему”. В той же сутре Будда говорит: „Боддхисаттва никогда не вступит в конечную нирвану. Он будет находиться среди живых существ – сарвасаттва (sarvasattva) и трудиться, чтобы просветлять их. Он должен заботиться и о том, чтобы не избегать страданий, если через них лежит путь к всеобщему благоденствию”.

В Махаяне есть сутра, называемая „Юйма кё (Yuima-Kyō) – Вималакиртисутра (Vimalakĩrtisūtra) ”, где основной собеседник – светский последователь Будды и великий философ. Однажды пришла весть, что он болен. Будда попросил кого-нибудь из учеников пойти и узнать о его здоровье. Никто поначалу не откликнулся, так как Юйма был столь непревзойденным спорщиком, что никто из современников не мог победить его. Наконец Монзю (Манджушри) выразил желание исполнить поручение Будды.

Когда Монзю спросил Юйму, как он себя чувствует, тот ответил: „Я болен, потому что все люди больны. Моя болезнь может быть вылечена только, если все они излечатся. Люди одержимы Алчностью, Злобой и Безрассудством”.

Любовь и сострадание, как мы видим, являются сутью бытия Будды и боддхисаттв. Эти „страсти” заставляют их оставаться с людьми до тех пор, пока хотя бы один из них непросветлен. Это означает, что посещение нашего мира Буддой и боддхисаттвами будет продолжаться и впредь, покуда мир полон нестерпимых страданий. Их любовь не знает границ.

Огромным вкладом китайцев в буддизм была идея труда. Первая сознательная попытка утвердить труд в качестве буддийской ценности, была предпринята Хуа Ку Жо около тысячи лет назад. Он был основателем монастырской системы Дзэн в отличие от других буддийских учреждений. До Хуа Ку Жо буддийские монахи посвящали себя в основном учению, медитации и соблюдению заповедей – виная (vinaya). Хуа Ку Жо не удовлетворился этим. Он вдохновился примером Эно, шестого патриарха, который был фермером в южном Китае и зарабатывал на жизнь рубкой дров и продажей топлива. Когда Эно разрешили присоединиться к общине, ему было поручено сеять рис на заднем дворике обители, быть истопником и выполнять всякую другую вспомогательную работу. Когда Хуа Ку Жо организовал новый монастырь исключительно для монахов Дзэн, одним из его правил стало требование трудиться; каждый монах, включая и самого настоятеля, были заняты какой-нибудь физической работой. Даже когда Хуа Ку Жо состарился, он отказался оставить свою работу по саду. Его ученики беспокоились о его здоровье и старались припрятать его садовый инвентарь, чтобы он не мог столь же усердно трудиться, как и раньше. Но Хуа Ку Жо воскликнул: „Если я не буду работать, то не буду и есть!” В связи с этим наблюдается одна характерная черта в храмах и монастырях Дзэн как в Китае, так и в Японии. Они содержатся в чистоте и порядке, а монахи готовы взяться за любую физическую работу, какой бы грязной и неприглядной она ни была.

Такой дух трудолюбия глубоко укоренился в сознании китайцев с древнейших времен, что я уже отмечал в первой главе, когда писал о крестьянине Чжуан-Цзы, который отказался от технических приспособлений и не возражал против любой работы, лишь бы она была ему по душе. Это не соответствует западной и, в конечном счете, общей современной идее, будто изобретения облегчают всякий труд. Когда современные люди избавляют себя от работы и обретают массу свободного времени для удовольствий или других праздных занятий, то начинают жаловаться на неудовлетворенность жизнью или изобретают оружие, которое способно уничтожить тысячи человеческих жизней путем простого нажатия кнопки. Послушайте, что они говорят: „Это способ сохранения мира”. Не пора ли понять, что когда злые силы, скрывающиеся в глубинах человеческой натуры, не разрушены и когда только голый интеллект получает свободу действовать так, как ему заблагорассудится, тогда он находит простейший и скорейший путь стереть себя самого с лица земли? Когда крестьянин Чжуан-Цзы отказался механизировать свой труд, не провидел ли он всех зол, которые явились спустя двадцать один или двадцать два века после него? Конфуций говорил: „Когда у ничтожного человека много свободного времени, он наверняка начнет делать дурные дела”.

В заключении позвольте предложить вашему вниманию то, что можно назвать самыми высокими добродетелями боддхисаттвы или последователя Дзэн. Они известны под названием шесть парамит (paramitās):

I. Дьяна (dāna) – милосердие

II. Шила (śĩla) – наставление

III. Ксанти (ksānti) – смирение

IV. Вирья (vĩrya) – мужество

V. Дхьяна (dhyāna) – медитация

VI. Праджня (prajñā) – мудрость

I. Милосердие или дарение обращено на пользу и благоденствие всех существ – сарвасаттва (sarvasattva). Даруется все, что может быть подарено: не только материальные вещи, но также и знание, религиозное или духовное. Все боддхисаттвы всегда были готовы отдать свои жизни во имя других.

История японского буддизма дает один показательный пример самопожертвования со стороны учителя Дзэн. Это было в период, известный как Эра Войны, когда Япония в XVI в. распалась на ряд независимых княжеств под властью военной элиты. Ода Набунага был один из самых могущественных среди них. Когда он нанес поражение соседнему клану Такеда, то один из них нашел прибежище в монастыре Дзэн. Войска Ода потребовали его выдачи, но настоятель отказал, сказав: „Теперь он находится под моим покровительством, как последователь Будды, я не могу выдать его”. Предводитель осаждавших пригрозил сжечь весь монастырь вместе с обитателями. Так как настоятель упорствовал, то весь монастырский комплекс, включавший несколько строений, был предан огню. Настоятель с несколькими монахами поднялись на второй этаж башни, где все они сели, скрестив ноги. Настоятель посоветовал им всем делиться возникающими мыслями, поскольку пришла пора приготовиться к смертному часу. Каждый из его верных сподвижников сказал свое слово. Когда дошла очередь до настоятеля, он тихо прочитал по памяти следующие строки, которым не суждено было сгореть:

Для практикующего медитацию

Нет необходимости уединяться на горе.

Имей ум, очищенный от страстей.

И тогда даже пламя покажется тебе прохладным.

II. Шила (śĩla) есть изучение наставлений, данных Буддой, которые призывают к праведной жизни. Для бездомных наставления означают призыв к воссоединению в братской общине – сангхья (sangha). Сангхья – модель идеального общества, где ведут мирную и гармоничную жизнь.

III. Ксанти (ksānti) обычно понимается как „смирение”, но на самом деле это означает „терпеливо, даже хладнокровно, следовать по пути унижений”. Или, как говорил Конфуций: „высший человек должен развить в себе невосприимчивость к боли, даже если его работа или заслуги не находят признания у окружающих”. Последователи Будды также не должны чувствовать себя униженными, когда они непоняты или даже если их несправедливо преследуют. Они должны невозмутимо следовать своим путем при любых неблагоприятных обстоятельствах.

IV. Вирья (vĩrya) этимологически означает „мужество”. Оно всегда должно быть направлено на достижение того, что соответствует Дхарме.

V. Дхьяна (dhyāna) – сохранение спокойного состояния ума в любых обстоятельствах, как благоприятных, так и в неблагоприятных; это способность не впадать в удручение или подавленность, даже если одна неприятность следует за другой. Здесь нужна серьезная тренировка.

VI. Праджня (prajñā). Для этого понятия не существует эквивалента. Праджня – особое переживание человека, когда он чувствует в глубинах своего существа бесконечную тотальность вещей. Говоря языком психологии, это переживание конечного эго, разрывающего свою тягостную оболочку и обращающегося к бесконечному, которое порождает все конечное, ограниченное и потому преходящее. Мы можем рассматривать подобный опыт как целостную интуицию того, что выходит за пределы любого нашего частного, специфического опыта.

(5) Теперь мы пришли к последнему шагу, кэн тю тё (ken chū tō). Разница между ним и четвертым шагом – в употреблении тё вместо ти. Ти и тё означает, в сущности, одно и то же действие: „прибытие”, „достижение”. Но, согласно традиционной интерпретации, ти еще не завершило акта достижения, путник еще на пути к цели, тогда как тё выражает завершение действия. Приобщенный к Дзэн постигает здесь свой объект, поскольку достиг понимания своего предназначения. Он работает столь же усердно, как и всегда; он продолжает оставаться в мире среди других живых существ. Его повседневная деятельность не изменилась, изменился он сам. Хакуин так говорит об этом:

Наняв этого безумного мудреца,

Давайте вместе работать,

чтобы наполнить колодец снегом.

После всего вышесказанного мало что можно добавить к жизнеописанию последователя Дзэн; поскольку его внешнее поведение значит немного, он погружен во внутреннюю жизнь духа. В миру он может быть в лохмотьях и работать на положении малозначительного работника. В феодальной Японии малоизвестные адепты Дзэн часто оказывались даже среди нищих. Приведу еще один пример на эту тему. Когда один из таких людей умер, его чашу для риса, с которой он странствовал в поисках еды, случайно осмотрели и нашли надпись на классическом китайском, в которой выражался его взгляд на жизнь и его понимание Дзэн. Банкей сам был в компании нищих, прежде чем стал известным и согласился учить одного феодала.

Перед тем, как закончить, приведу еще пару mondō, характерных для Дзэн.

Жила одна старая женщина, которая содержала чайную у подножия Горы Тайшань, где был расположен известный на весь Китай монастырь Дзэн. Однажды странствующий монах спросил ее, как пройти в монастырь, и она ответила: „Иди прямо вперед”. Когда монах пошел в указанном направлении, она заметила: „Есть еще один, кто идет этой дорогой”. Монах не понял, как толковать ее замечание.

Наконец, оно стало известным Дзёсю и он сказал: „Что же, надо пойти и посмотреть, что это за женщина”. Он тронулся в путь и, дойдя до чайной, спросил старую женщину, какая дорога ведет к монастырю у Горы Тайшань. Она уверенно сказала, что ему следует идти прямо, и Дзёсю поступил также, как поступали прежде все монахи. Женщина заметила ему вслед: „Добрый монах, он следует той же дорогой, что и другие”. Когда Дзёсю вернулся в свою общину, то сообщил: „Сегодня я понял ее до конца!”

Мы вправе спросить: „Что нашел учитель в старой женщине, если его поведение ничем не отличалось от поведения других монахов?” Это тот вопрос, который каждый из нас должен разрешить самостоятельно.

Подведем итоги. Дзэн предлагает нам следующее: стремиться к Просветлению самому и помогать другим в его достижении. Есть в Дзэн и то, что может быть названо молитвами, правда они сильно отличаются от христианских. Четыре из них пронумерованы, причем две последние в каком-то смысле являются расширенным толкованием двух первых:

I. Как бы ни были бесчисленны живые существа, Я молюсь, чтобы они спаслись.

II. Как бы ни были неисчерпаемы страсти, Я молюсь, чтобы все они были вырваны с корнем.

III. Как бы ни было безмерно разнообразие Дхармы, Я молюсь, чтобы ей можно было научиться.

IV. Сколь бы высоким ни был путь Будды, Я молюсь, чтобы пройти его.

Дзэн, возможно, предстает слишком загадочным, сокровенным и полным противоречий, но, вместе с тем, он есть исключительно ясное учение, призывающее:

Делать добро,

Избегать зла,

Просветлять сердце:

Таков Путь Будды.

Разве это не применимо ко всем человеческим ситуациям, древним и современным, на Западе и на Востоке?

Кафедра медицинской биофизики и информатики

МЕТОДИЧЕСКИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ ДЛЯ ПРАКТИЧЕСКИХ ЗАНЯТИЙ

ТЕМА: «Управление базами данных Access». Лабораторные работы.

Дисциплина: ООDОO5 Inf 1105 ИНФОРМАТИКА

Специальность: 5В130100 «Общая медицина»

Курс: первый

Составитель: Маркова М.П

Караганда, 2010

Обсуждены и утверждены

на заседании кафедры.

Поиск по сайту: