Дело Романовых

Главным событием царствования Бориса Годунова, оказавшим трагическое влияние на развитие Смуты, стала опала на бояр Романовых. Как в свое время опричнина переломила на две части время правления Ивана Грозного, так и романовское дело уничтожило иллюзии относительно новой династии. Царь Борис Федорович рассчитался с боярами Романовыми прежде всего за их действия во время царского избрания в 1598 году. Сохранились только приведенные выше слухи о том, как царский жезл едва не попал в руки старшего из братьев Романовых. Но у этих слухов, как и у подозрений царя Бориса Годунова, были все основания. Два клана — Годуновых и Романовых, даже несмотря на их многолетнюю дружбу, подтвержденную клятвами и родственными браками, навсегда разошлись во время выбора царя в 1598 году. Опала оформляла уже совершившийся раскол, делая невозможным последующее примирение.

Надо прямо сказать, что Борис Годунов брал этот грех надушу ради династических интересов сына, царевича Федора Борисовича. Возможно, что какая-то связь существовала между романовским делом и начавшимися болезнями царя: Борис Годунов испугался, что не успеет укрепить свое царство настолько, чтобы власть спокойно перешла к сыну Федору. Упоминавшаяся посылка за самым лучшим «дохтором Яганом» в Любек 24 октября 1600 года точно совпадает по времени с возможным началом дела Романовых! Во всяком случае, внезапное изменение в настроении царя Бориса и начавшаяся подозрительность в отношении подданных выглядят труднообъяснимыми. Хотя, может быть, мы и переоцениваем степень такой внезапности, и причина все-таки в уже появившейся «молве» о спасении царевича Дмитрия.

«Дело Романовых» началось с доноса «казначея» Второго Бартенева, служившего во дворе у боярина Александра Никитича Романова. Виною всему оказались мешки с «корением», найденные в боярском доме (или, по версии бояр Романовых, подложенные Бартеневым в «казну»). Известно, что расправа над всем романовским родом была тяжелой. Но попробуем выступить в защиту Бориса Годунова и рассмотрим события отдельно от очевидных, но не доказуемых сегодня, обвинений царя в умысле на Романовых. Причем для защиты придется использовать не официальный акт о наказании Романовых, а то, что мы знаем из «Нового летописца» и других враждебных царю Борису Годунову источников. Комплекс документов, известных после публикации в «Актах исторических» в 1841 году как «Дело о ссылке Романовых»[591], относится, по правовой терминологии, к исполнению наказания. Самый ранний документ в этом деле датируется 30 июня 1601 года.

Второй Бартенев действовал по указке небезызвестного Семена Годунова, которого якобы направлял царь Борис. Но как видно из дела датского королевича Иоганна, малосимпатичные качества Семена Годунова могли быть намеренно перенесены на его царствующего родственника. Когда началось следствие, на двор к Романовым был послан окольничий Михаил Салтыков. Это, конечно, не отец будущих фаворитов начала царствования Михаила Федоровича Романова братьев Бориса и Михаила Салтыковых (они происходили из той ветви рода Салтыковых, которая состояла в родстве с женой боярина Федора Никитича и матерью Михаила). Послан был другой окольничий, Михаил Глебович Салтыков, чья служба, видимо, не будет забыта: уже в 1601 году он получит боярство. Но, как и в случае с делом царевича Дмитрия, когда главой следственной комиссии был назначен член разгромленного боярского клана князь Василий Иванович Шуйский, формально можно говорить о стремлении царя Бориса соблюсти беспристрастность расследования. Насколько известно, приезд окольничего Михаила Глебовича Салтыкова на романовский двор на Варварку и выемка им мешков с «корением» не будут поставлены ему в вину через десять лет, когда он будет действовать в одной партии с Романовыми.

Дело бояр Романовых, связанное с неким «волшебством», подлежало не царской, а духовной юрисдикции[592]. Поэтому, как и положено, следствие велось патриархом Иовом: «…и привезоша те мешки на двор к патриарху Иеву и повеле собрати всех людей и то корение из мешков повеле выкласти на стол, что будто то корение вынято у Олександра Никитича и тово довотчика Фторово поставиша ту в свидетели». Публичное разбирательство дела вызвано не только чрезвычайным поводом: подозрение падало на одну из первых боярских семей в государстве. На двор к патриарху «приведоша» всех братьев Романовых, начиная со старшего Федора Никитича, который и должен был ответить за весь род. Боярская дума приняла самое активное участие на стороне обвинения, и Романовы ничем не могли оправдаться: «Бояре же многие на них аки зверие пыхаху и кричаху. Они же им не можаху что отвещевати от такова многонародного шума». Вряд ли Федор и Александр Никитичи молчали из-за того, что не могли перекричать толпу. Для них, очевидцев и участников многих опальных дел, видимо, не оставалось сомнений, что пришел их черед.

За полвека доминирования в Боярской думе род Романовых имел устойчивые позиции, обеспеченные их родством с первой женой царя Ивана Грозного Анастасией Романовной. Ее брат и царский шурин Никита Романович при других обстоятельствах мог быть таким же правителем, как и Борис Годунов. Первенствующее положение в Думе Никиты Романовича было неоспоримо, что и подтвердилось его включением в регентский совет после смерти Ивана Грозного. Сыновей Никиты Романовича, Федора, Александра, Василия, Михаила и Ивана, в Москве любили как наследников заслуженного рода и детей известного боярина, оставившего по себе память даже в исторических песнях. У Бориса Годунова, как мы помним, был «завещательный союз дружбы» с Никитой Романовичем, умершим в самом начале царствования Федора Ивановича, и Борис, пока был правителем Московского государства, выполнял условия этого завещания. Федор Никитич Романов был пожалован боярством еще при жизни отца и заседал в Думе с 1585 года[593]. Александр Никитич попал в Боярскую думу сразу же по воцарении Бориса Годунова. Теперь же царь отказывался от «завещательного союза» и обрушивал свой гнев даже не на одних старших братьев Романовых, с которыми он при послушной Думе мог справиться и раньше, а на весь романовский род вместе с ближайшими родственниками.

«Новый летописец» рассказывал о начавшемся следствии: «Федора же Никитича з братьею подаваша за приставы и повелеша их крепити; сродников же их: князь Федора Шерстунова и Сицких молодых и Карповых роздаша за приставы ж. По князя Ивана же Васильевича Сицкова послаша в Острохань и повелеша его привести и с княгинею и з сыном к Москве сковав. Людей же их, кои за них стояху, поимаша. Федора ж Никитича з братьею и с племянником, со князь Иваном Борисовичем Черкаским, приводиша их не одиново к пытке. Людей же, раб и рабынь, пытаху розными пытками и научаху, чтоб они что на государей своих молвили. Они же отнюдь не помышляюще зла ничего и помираху многие на пытках, государей своих не оклеветаху. Царь же Борис, видя их неповинную крове, державше их на Москве за приставы многое время; и, умысля на конешное их житие, с Москвы посылаше по городом и монастырем»[594]. Как видно, следствие затронуло весь разветвленный клан Романовых, в том числе и их родственников по женской линии — князей Сицких, Черкасских и других. Доказательств, кроме «корениев», никаких получено не было, но и их было достаточно, так как это прямо нарушало крестоцеловальную запись Борису Годунову.

Расследование дела затянулось надолго. Р. Г. Скрынников установил, что арест Романовых состоялся еще осенью, в ноябре 1600 года, и следствие продолжалось более полугода[595]. Тронуть Романовых без того, чтобы нарушить иерархию многочисленных боярских и княжеских родов, было невозможно. Тогда существовало правило, что за действия одного родственника отвечал весь род. Еще до того как случилась романовская катастрофа, у нее были грозные предвестники. Царь Борис Годунов действовал по веками проверенному принципу «разделяй и властвуй». В 1600 году Федор Никитич Романов проиграл местнический спор князю Федору Андреевичу Ноготкову-Оболенскому. Решение Годунова полностью удовлетворяло амбиции князя Федора Андреевича и ставило его «местами больше» не только Федора Никитича Романова, но и его деда — отца царицы Анастасии Романовны. А. П. Павлов, обративший внимание на этот случай, писал: «Этим самым как бы перечеркивалось правительственное значение рода Романовых, основанное на родстве с прежней династией»[596]. Следовательно, при желании царь Борис Годунов мог бы организовать преследование рода Романовых, полностью уничтожив их местническое значение и без пролития крови. Не меньше, если не больше, жаждали изгнания Романовых из Думы другие бояре, пылавшие гневом на них, «аки зверие», что и проявилось в деталях расследования дела.

За время следствия царь Борис Годунов, видимо, убедился в справедливости обвинений в умысле на его жизнь, поэтому в итоге прямым гонениям подверглись все Романовы — братья Федор, Александр, Василий, Михаил, Иван Никитичи и дочери Никиты Романовича княжна Евфимия Никитична Сицкая и княжна Марфа Никитична Черкасская со своими семьями[597]. Старшего боярина Федора Никитича заставили принять постриг и разлучили с женой Ксенией Ивановной Шестовой и детьми, сослав на Двину в Антониев-Сийский монастырь. «Виновника» общих бед Александра Никитича царь Борис Годунов «сосла к Стюденому морю к Усолью, рекомая Луда», где тот и погиб. Так же в ссылке умерли братья Михаил и Василий Никитичи, которых, по словам летописца, «удавиша» в Ныробе и Пелыме. Оставшегося брата Ивана Никитича, выдержавшего ссылку в Пелыме, сначала «моряху гладом», но потом помиловали, разрешив ему в 1602 году воссоединиться с остатками романовской семьи в их вотчине в селе Клины Юрьев-Польского уезда. Умер в ссылке на Белоозере князь Борис Канбулатович Черкасский, но его жене и детям Борис Годунов уже не мстил, и они тоже оказались в Клинах. (Все послабления Романовым и их ссыльным родственникам были сделаны царем Борисом Годуновым в начале сентября 1602 года, накануне приезда в Москву датского королевича Иоганна — жениха царевны Ксении Годуновой.) Другие близкие родственному кругу Романовых князья Сицкие, князья Шестуновы, Шереметевы, Долматовы-Карповы, которых затронуло следствие, были наказаны не так сурово ссылкой в «понизовые города» и на дальние воеводства. Из этого ряда несколько выделяется тяжелая опала князя Александра Андреевича Репнина, о чьих дружеских отношениях с боярином Федором Никитичем Романовым хорошо известно.

У Романовых были основания считать, что царь Борис Годунов этими ссылками «похотя их царское последнее сродствие известь» (как сказано в «Новом летописце»). Однако никаких прямых указов о казни погибших в ссылке братьев Александра, Василия и Михаила Никитичей никто не отдавал. Как заметил А. В. Лаврентьев, «судьба семейства Романовых не была уникальной, и во всех случаях просматривается желание Годунова вывести из политической жизни старшего в роде, обезглавив семью, но не пресекая род под корень, как во времена опричного террора»[598]. Действительно, годуновский «почерк» очень заметен. Формальный повод для последовавшей опалы на Романовых все-таки существовал. Но цель репрессий состояла не только в восстановлении справедливости, наказание преследовало еще и защиту династических интересов Бориса Годунова. А для этого были все средства хороши.

Мог ли царь Борис Годунов предвидеть то, что приставы так жестоко начнут преследовать Романовых? Конечно, он знал, как в Московском государстве относятся к царским изменникам и как много желающих «грызть» государеву измену пуще царя. Капитан Жак Маржерет писал о царе Борисе: «Его считали очень милосердным государем, так как за время своего правления до прихода Дмитрия в Россию он не казнил публично и десяти человек, кроме каких-то воров, которых собралось числом до пятисот, и многие из них, взятые под стражу, были повешены. Но тайно множество людей были подвергнуты пытке, отправлены в ссылку, отравлены в дороге и бесконечное число утоплены…»[599]И все же доказать умысел Бориса Годунова, якобы приговорившего братьев Романовых к тайной смерти, невозможно. Напротив, документы дела о ссылке Романовых зафиксировали прямые распоряжения приставам, чтобы те не усердствовали в наказании ссыльных. Слишком уж глубоко должна была скрываться в душе Бориса Годунова ненависть к Романовым, чтобы сказать, что все случилось по его наущению. Но своей ближайшей цели он достиг — о ссыльных Романовых и их родственниках вплоть до конца его царствования мало что напоминало.

Следующая опала постигла окольничего Богдана Бельского. Царю Борису Федоровичу поступил донос от «немцев» о том, что окольничий ведет себя в новопостроенном городе Цареве-Борисове как удельный князь и даже дерзнул высказаться, «что он теперь царь в Борисграде, а Борис Федорович — царь в Москве»[600]. В Московском государстве никогда не прощали вольное обращение с царским именем и титулом. Если окольничий Богдан Бельский действительно высказался в таком ключе, то это могло стать законным основанием для начала политического расследования о «слове и деле государевом». Возможная неосторожность забывшегося в донских землях окольничего, действительно имевшего основания чувствовать себя на вершине местной власти в этом отдаленном пограничье, опять оказалась выгодной царю Борису Годунову. За Богданом Бельским — любимцем царя Ивана Грозного — водились давние грехи. Во время династического кризиса 1598 года он, по всей видимости, поддержал Романовых. Есть даже свидетельство о том, что его рассматривали в качестве возможного претендента на престол, но эта версия выглядит слишком уж фантастичной. Дарованный Богдану Бельскому чин окольничего, как оказалось, не отменил его честолюбивые мечты. Царь Борис Федорович продолжал с подозрением относиться к нему и отослал строить Царев-Борисов. В 1601 году пришел час расправы с тем, кто по справедливости ее заслужил. Опять было следствие, и опять, как и в деле Романовых, по обещанию царя Бориса Годунова, данному при вступлении на престол, не было смертной казни. Но некоторые детали все же выдают застарелую неприязнь. Годунову оказалось мало полагавшейся для обвиненных в государственных преступлениях конфискации имущества и ссылки. По словам Конрада Буссова, царь приказал служившему в его иноземной охране «шотландскому капитану по имени Габриель… вырвать у самозваного царя пригоршнями всю густую длинную бороду». О том, что Богдана Бельского унижали «многими позоры», сообщал и «Новый летописец»[601]. Бельский, как оказалось впоследствии, не забыл унижения. Мы увидим его в московской толпе, громящей Годуновых перед вступлением в Москву самозваного царевича Дмитрия Ивановича.

«Царево-Борисовское» дело имело эхом еще одно следствие — также по делу участников давних событий, случившихся после смерти царя Ивана Грозного в 1584 году. Тогда, как говорилось выше, рязанские дворяне Ляпуновы примкнули к восставшим московским посадским людям, выкатывавшим царь-пушку, чтобы разбомбить Фроловские (Спасские) ворота Кремля, если им не выдадут на расправу Богдана Бельского. Правитель Борис Годунов расправился с самоуправными провинциальными выскочками Ляпуновыми тотчас по смерти Грозного царя, но не оставил их «вниманием» и при своем царствовании.

После смены главного царево-борисовского воеводы возникло дело о провозе «заповедных товаров» на Дон. Само по себе дело было рядовым, но упоминание о нем вошло в разрядные книги. Причина заключалась в продолжении сыска о злоупотреблениях Богдана Бельского, и сыск этот снова затронул Ляпуновых. Рязанские дворяне находились на службе, когда строился Царев-Борисов, и обязаны были сообщить всё, что знали о недозволенной торговле с донскими казаками: «хто на Дон донским атаманом и казаком посылали вино и зелье, и серу, и селитру, и свинец, и пищали, и пансыри, и шеломы, и всякие запасы, заповедные товары в нынешнем году, и как стал Царев-Борисов город, и из ыных городов». Дворяне и дети боярские упоминали в «сказках» в феврале 1604 года о доходивших слухах о том, как «во ста первом на десять (1602/03. — В. К.) году… Захарей Ляпунов вино на Дон козакам продовал, и пансырь, и шапку железную продовал». Имена Ляпуновых и Богдана Бельского снова оказались рядом, так как рязанцев обязывали также доносить об известных им случаях запрещенной торговли с Доном и в более ранее время при строительстве Царева-Борисова города. Они же отговаривались: «…а в прошлом сто осмом году, как ставили Борисов город, а мы были с Богданом Бельским да с Семеном с Олферьевым, и мы, государь, в тех годах ничего не ведаем»[602]. В итоге на Захара Ляпунова была наложена опала, и по тем обыскным речам он был бит кнутом. В этом случае все логично укладывается в запретительную политику царя Бориса Годунова по отношению к вольному казачеству. Впоследствии о годах его царствования казакам припоминали, «какая неволя была им при прежних государях, царях московских, а последнее — при царе Борисе: невольно было вам не токмо к Москве приехать, — и в окраинные городы к родимцам своим приттить; и купити и продати везде заказано»[603]. Не приходится удивляться тому, что о Ляпуновых, как и о вольных казаках, мы еще не раз услышим в Смутное время.

«Меженина»

Случившийся вслед за делом Романовых великий голод в Московском государстве в 1601–1603 годах окончательно смутил подданных царя Бориса Годунова. Православные христиане, живущие с мыслью об ответственности царя за их земные дела, связали воедино два чрезвычайных события: расправу с родственниками Ивана Грозного и небывалое стихийное бедствие, приведшее к неурожаю, голоду и эпидемии. Практически любой летописец той эпохи упоминает о «меженине», «гладе», «морозобитии», обрушившихся на Русскую землю в 1601 году. Прямо говорили современники и о каре, последовавшей за деяния царя Бориса. Авраамий Палицын именно отсюда начинает отсчет Смуты в главе «О начале беды во всей Росии и о гладе велицем и о мору на люди». По словам его «Сказания», «и яко сих ради Никитичев, паче же всего мира за премногиа и тмочисленыя грехи нашя и безакониа и неправды вскоре того же лета 7109-го излиание гневобыстрое бысть от Бога»[604].

Что же случилось тогда? Сначала все лето шли дожди, а потом, когда пришло время сбора урожая, после «Успеньева дня» (15 августа 1601 года), ударили морозы. В некоторых местах на «Семен день» (1 сентября) выпал уже «снег великой». Эти неурочные холода «сожгли» прямо на корню не успевший вызреть из-за дождливого лета урожай. Осенью, как и положено, посеяли «озимый» хлеб, но весной грозные удары природы повторились и замороженное зерно не взошло. Тогда «зяблый хлеб» стали выкапывать из земли, чтобы прокормиться хотя бы им. Надеялись на следующее лето 1602 года, но удар стихии повторился, оставив беззащитными сотни тысяч земледельцев. На третий год Московское государство впало уже в глубочайший кризис. Страна была в хаосе, повсюду хозяйничали разбойники, объединившиеся под самой Москвой в целое войско под командой некого Хлопка.

Автор «Нового летописца» тоже считал голод 1601–1603 годов наказанием за грехи и описывал в статье «О меженине и на люди о мору з гладу», как все началось: «Быша дожди велии во все лето, хлебу же ростящу: и как уже хлебу наливающуся, а не зрелу стоящу, зелен аки трава, на празник же Успения Пречистыя Богородицы бысть мраз велий и поби весь хлеб, рожь и овес. И того году людие еще питахуся с нужею старым хлебом и новым, а рожью тою сеяху чаяху, что возрастет; а на весну сеяху овсом, того же чаяху. Тот же хлеб, рожь и овес, ничто не взошло: все погибе в земле. Бысть же в земле глад велий, яко и купити не добыть. Такая же бысть беда, что отцы детей своих метаху, а мужие жен своих метаху же, и мроша людие, яко и в прогневание Божие так не мроша, в поветрие моровое. Бысть же глад три годы»[605]. О том же пишет автор «Бельского летописца» в статье «О морозобитии» под 7109 (1601) годом: «Того же лета августа в 29 день во всем Московском государстве мороз побил весь яровой хлеб и рожь, и купили хлеб всякий — рожь, и ячмень, и пшеницу — по два рубли четверть. И был голод в Московском государстве велик зело 3 годы, и многие люди от глада померли»[606]. Другой современник оставил потомкам лаконичную, но емкую по смыслу запись: «7109 году и во 110-м и во 111 году глад был за злые годы на всю Рускую землю».

Все источники той эпохи полны ужаса; во всех приводятся тяжелые подробности о потрясениях людей, переживших голод. В. И. Корецкий, специально изучавший это время, нашел немало документальных свидетельств очевидцев о страшных следствиях хлебной дороговизны и голода: «Многие мертвые по путем лежали, и людие ядоша друг друга, траву, мертвечину, псину и кошки, и кору липовую, и сосновую… И видеша отца и матери чад пред очима мертвых лежаща; младенцы, средние и старии по улицам и по путем от зверей и от псов снедаемы». Иногда рассказы о голоде встречаются в самых неожиданных источниках. Например, в приходо-расходных книгах Иосифо-Волоцкого монастыря в 1602 году одним из монахов была сделана запись: «Того же 110-го году Божиим изволением был во всей Руской земле глад великой — ржи четверть купили в три рубли. А ерового хлеба не было никакова, ни овощю, ни меду, мертвых по улицам и по дорогам собаки не проедали»[607]. В свите датского королевича Иоганна, проезжавшего через новгородские и тверские земли в разгар голода в сентябре 1602 года, тоже замечали, что по пути встречаются дома, где не было ни домашней птицы, ни скотины, ни даже собак. Однако это приписывали бедности. Царь Борис Годунов сделал так, чтобы жених его дочери и датские дворяне ни в чем не нуждались — как в дороге, так и в Москве, где их угощали разными яствами и «романеей».

Мысль о «наказании» русских голодом и другими несчастьями была воспринята и служившим в то время в России шведом Петром Петреем. «Всемогущий Бог хотел наказать всю страну тремя несчастьями, — писал он, — а именно: голодом и дороговизной, чумой, гражданской войной и кровопролитием, которые следовали одно за другим. Ибо в стране в 1601-м, 1602-м и 1603 годах была такая дороговизна, голод и нужда, что несколько сотен тысяч людей умерло от голода. Многие в городах лежали мертвые на улицах, многие — на дорогах и тропинках с травой или соломой во рту. Многие ели кору, траву или корни и тем утоляли голод». Приводил Петрей сведения и о людоедстве[608].

Борис Годунов деятельно пытался уменьшить последствия голода. Разнообразие принятых им мер свидетельствует о ярком административном таланте и смелости царя. Пришло время узнать, искренен ли был он, когда клялся поделиться последней «срачицей» во время своей коронации 3 сентября 1598 года. Обращение к источникам показывает, что Борис Годунов подтвердил свою репутацию «нищелюба». Некоторые меры были приняты еще до наступления голода, когда в 1600 году Борис Годунов устроил в Москве первые богадельные дома. По сообщению «Пискаревского летописца», «того же году взяты изо Пскова к Москве из богадельны три старицы миряне устраивати богадельны по псковскому благочинию. И на Москве поставлены три богадельны: у Моисея пророка на Тверской улице богадельня, а в ней были нищие миряне; да богадельна против Пушечново двора, а в ней инокини; да богадельна на Кулишках, а в ней нищие, женской пол»[609]. Тем более царь был деятелен, когда разразилось бедствие голодных лет. Капитан немецкой пехоты Жак Маржерет, находившийся на русской службе, вспоминал, что «император Борис велел ежедневно раздавать милостыню всем бедным, сколько их будет, каждому по одной московке… так что, прослышав о щедрости императора, все бежали туда, хотя у некоторых из них еще было на что жить… Сумма, которую император Борис потратил на бедных, невероятна; не считая расходов, которые он понес в Москве, по всей России не было города, куда бы он не послал больше или меньше для прокормления сказанных нищих»[610]. Однако сам царь не мог стоять на раздаче денег, и все было поручено чиновникам, сумевшим даже самое богоугодное дело обратить себе на пользу. «Приказные, назначенные для раздачи милостыни, — констатировал Исаак Масса, — были воры, каковыми все они по большей части бывают в этой стране». Подданные Бориса Годунова обвиняли его в разных грехах, но и сами были не прочь сыграть на добрых чувствах царя. Те, кто знал, где будет раздаваться милостыня, посылали туда своих ряженых в рубища родственников и приближенных, а стрелецкая охрана допускала их к раздаче, разгоняя палками настоящих бедных и калек. Исаак Масса лично видел «богатых дьяков, приходивших за милостынею в нищенской одежде»[611].

Одним из источников царской милости было взятое в казну опальное имущество Романовых и других ссыльных бояр. Авраамий Палицын писал об этом в «Сказании»: «…домы великих боляр сосланных вся истощив и принесе в царскиа полаты и древняя царскаа сокровища вся им оскверни, от сего же милостыню творяще». Понять, в чем же тут вина царя Бориса, не так-то просто. Чтобы сильнее уязвить Бориса Годунова, автор сказания приводит изощренный богословский аргумент из пророка Исайи о каре на прибавляющих к своему имуществу «неправденые сребреницы». По существовавшим тогда представлениям, опальное имущество было «нечистым» и его следовало уничтожить, а не сохранять, и уж тем более не вносить в царский дворец и не использовать для благого дела[612]. Правда, Авраамий не заметил, как косвенно подтвердил обвинения в волшебстве, выдвинутые против Романовых, признав их конфискованные дома источником «скверны».

Царь Борис Федорович пытался чередовать раздачу милостыни с выработкой целой программы помощи голодающим, основанной на введении твердых цен на хлеб и общественных работах. Но каждый его шаг, все его самые разумные меры тонули в хоре голосов его критиков или, что еще хуже, использовались теми, кто умел извлекать выгоду из чужой беды. Уже осенью 1601 года, когда пропал выращенный урожай, цена на рожь, например, в Соли Вычегодской достигла целого рубля, и хлебная «инфляция» продолжала раскручиваться. Видя, что «у Строгановых самих… и у приезжих наших московских гостей, и у вологоцких, и пермьских, и у двинских, и у вяцких торговых прожиточных, и у иных у всяких у тутошних богатых людей прошлых лет старые пахоты… хлеба много», Годунов послал 3 ноября 1601 года указную грамоту старостам, целовальникам и судьям «всее Усолские и Вычегодские земли», в которой приписал наступившее расстройство хлебной торговли сговору корыстолюбивых купцов: «меж себя сговоряся для своей корысти, хотя хлебною дорогою ценою обогатети, тот весь хлеб у себя затворили, и затаили, и для своих прибылей вздорожали в хлебе великую цену». Последствия такой игры на рынке крупных оптовых торговцев зерном, отдававших хлеб только богатым перекупщикам по нескольку сот четвертей (мера веса) и прекративших торговать им «в рознь», по нескольку четвертей, сказались очень быстро. «И цена хлебу у Соли Вычегоцкой от часу прибывает и дорожает со дни на день болши прежнего, — говорилось в царской грамоте, — а посацким, и волостным людем делаетца многая нужа, что им по такове по болшой дорогой цене у скупщиков, и у хлебников, и у колачников хлеба купити неизможно». Мириться с таким положением дел царь не стал и вмешался в торговые операции оптовых торговцев хлеба. Меры против «скупщиков» были приняты повсюду, затронув и саму Москву и другие города, торговавшие со Строгановыми в Сольвычегодском крае: «велели есмя в нашем царьствующем граде Москве и в наших московских и во всех городах нашего царьского содержанья хлебных скупщиков и тех всех людей, которые цену в хлебе вздорожили, и на хлеб денги задатчили, и хлеб закупали, и затворили, и затаили, сыскивати». Хлеб предписывалось искать во всех дворах, житницах, амбарах и лавках. Завершалось все логичным для царя Бориса Федоровича указом продавать зерно по определенной цене и понемногу, чтобы хватило на всех. «И за таким нашим царским великим утверждением и за крепко учиненною заповедью, — грозили в указе, — велели есмя учинити у Соли хлебную цену одну, купити и продавати ржи четь по полтине, овса четь в полполтины, ячменя четь в четыре гривны. А купити есмя велели всяким людем понемногу про себя, а не в скуп чети по две, и по три, и по четыре человеку»[613]. Четверть в московскую или новгородскую меру равнялась от четырех до шести пудов зерна. Будь эта мера реализована, людям хватило бы хлеба, чтобы пережить голодное время и посеять зерно для нового урожая. Однако большинству не хотелось расставаться с барышами из-за любви к ближнему. Затворенными для голодных оказались даже монастырская и патриаршая хлебная «казна». И наоборот, все, кто мог, бросились скупать остававшийся хлеб, чтобы перепродать его подороже. Авраамий Палицын осуждал «сребролюбцев» и обвинял их в том, что именно они стали причиной «начала беды по всей России»: «Мнози тогда ко второму идолослужению обратишася, и вси имущеи сребро и злато и сосуды и одежда отдаяху на закупы, и собираху в житницы своя вся семяна всякого жита, и прибытков восприемаху десятирицею и вящши». Наживаемые мгновенно капиталы разделяли людей. Тогда и пригодились эти несимпатичные русские поговорки о том, что сытый голодного не разумеет и своя рубашка ближе к телу. Во всяком случае, именно в таком равнодушии к судьбам ближних обвиняет своих богатых современников троицкий монах Авраамий: «Мнози бо имущеи к разделению к братии не прекланяхуся, но зряще по стогнам града царьствующаго от глада умерших, и ни во что же вменяху».

Конечно, не все объяснялось хлебной спекуляцией; кто-то просто хотел сделать запасы на будущее, чтобы уберечь себя от угрозы голодной смерти. Так, несмотря на благие начинания царя Бориса Годунова, его подданные своими руками вымостили себе дорогу к тяжелым испытаниям Смутного времени. Пытаясь упорядочить хлебную торговлю, царь Борис успешно ее разрушил. Начавшиеся в стране процессы дают материал для классического пособия на тему «Как устроить гражданскую войну в России». Хлеба в стране оставалось еще достаточно. Как писал тот же Авраамий Палицын, потом еще четырнадцать лет «от смятения» им питались «во всей Русской земле». Борис Годунов отказался от закупок голландского зерна, услужливо привезенного иноземными купцами, прослышавшими про голод в России и возможность неплохо на этом заработать. Из объявленного 16 мая 1602 года в Нарве «продажного хлеба» ржи и других товаров на царский обиход, как и в прежнее время, были закуплены редкие вина[614]. Значит, царь считал, что может справиться с ситуацией собственными силами. Но, вмешавшись запретительными мерами в частный торг, Борис уничтожил коммерческую инициативу, и ее место быстро заняли неповиновение, всеобщий обман и подозрительность. Царь приказывал печь хлеб «определенного веса и по определенной цене» — а пекари, по свидетельству Исаака Массы, «для увеличения тяжести пекли его так, что в нем было наполовину воды, от чего стало хуже прежнего»[615]. В обстановке «доводов» сыпались обвинения даже в адрес патриарха и монастырей, где обычно скапливались запасы хлеба. Только житницы самого царя Бориса были широко раскрыты, как ворота, для всех бедных и голодных.

Узнав о выдаче милостыни, в Москву по всем дорогам бросились голодные люди. По известию «Нового летописца», царь «повеле делати каменное дело многое, чтобы людем питатися, и зделаша каменные полаты болшие на взрубе, где были царя Ивана хоромы». Слух о том, что в Москве можно прокормиться на перестройке двора Грозного царя, видимо, быстро разошелся, но привлек не только тех, кто был способен к черновым строительным работам, но и обычных разбойников. Благая мера грозила превратиться в кошмар и ужас на всех больших дорогах государства, особенно подмосковных, по которым сбирались в столицу будущие наемные рабочие.

Скученность голодающих, не имевших крова в Москве, очень быстро стала причиной «мора». Возникла новая тяжелая проблема: что делать с телами умерших, которых не успевали подбирать на улицах? И снова Борис Годунов нашел быстрый ответ: «повеле мертвых людей погребати в убогих домах и учреди к тому людей, кому те трупы сбирати»[616]. Кроме санитарных мер, в этом была другая, духовная сторона человеческого ухода без покаяния, с которой не могли не считаться люди той эпохи. Поэтому и понадобилось создавать три специальных кладбища — «скудельницы» — для людей, умерших скоропостижной смертью[617]. Авраамий Палицын привел в своем «Сказании» цифры погребенных: «И за два лета и четыри месяца счисляющу по повелению цареву погребошя в трех скудельницах 127 000, толико во единой Москве». И не удержался от возгласа, вспомнив о других неисчислимых жертвах голода: «Но что се? Тогда бысть в царствующем граде боле четырех сот церквей, у всех же тех неведомо колико погребше христолюбцы гладных. А еже во всех градех и селех никто же исповедати не может: несть бо сему постижениа»[618]. О более чем 120 тысячах умерших в Москве от голода писал также Жак Маржерет: «Они были похоронены в трех назначенных для этого местах за городом, о чем заботились по приказу и на средства императора, даже о саванах для погребений»[619]. Кстати, стоит подчеркнуть эту деталь — погребение умерших в Москве царь Борис Годунов брал на свой счет.

Меры по борьбе с голодом коснулись не одной Москвы, но всего государства. В 1602 году была достроена Смоленская крепость, и завершение ее строительства тоже укладывается в продуманную логику организации общественных работ. Царь Борис Годунов послал в Смоленск огромную сумму в 20 тысяч рублей. Но ни раздача милостыни, ни попытки занять людей работой и дать им твердый заработок не помогали. Еще летом 1603 года ганзейские послы, проехавшие от Смоленска до Москвы и от Москвы до Новгорода, запечатлели жуткую картину голода (притом что сами они довольствовались из казны весьма богато и разнообразно, и винами, и медом): «Здесь мы должны упомянуть с сердечным прискорбием, что как в самой Москве, так и по всем местам, где нам пришлось проезжать, царили сильнейшая, неслыханная дороговизна, голод и кручина, так что население целых деревень оказывалось вымершим с голоду в такой мере, что даже в Москве трупы погибших голодною смертью вывозили на 6, 8 и более возах ежедневно. И во время пути мы не раз видели, как бедные люди по деревням собирали барашки орешника или соскабливали с сосен кору, заменяя себе этим хлеб, так что в иных местах, вследствие обдирания коры, погибли целые сосновые леса. Иногда же эти несчастные люди пекли себе хлеб из соломы и молотого сена… Одним словом, во многих местах вследствие дороговизны и голода положение было в высшей степени плачевное»[620].

Многие были уверены тогда, что счастье навсегда отвернулось от жителей Московского государства; многие готовы уже были искать виноватых. Как ни велико было желание царя Бориса помочь всем нуждающимся, сделать это он все равно не мог. Люди оставались один на один со своими несчастьями, но важно понять, какой выбор они делали. В Житии муромской дворянки Ульянии Осорьиной, написанном ее сыном, рассказывается о бедствиях голодных лет времени царствования Бориса Годунова. В нем показано, как в течение немногих лет приходит в упадок хозяйство вдовы Ульянии, выбравшей путь выживания вместе со своими «рабами» и «челядью», то есть крестьянами и холопами: «В то же время бысть глад крепок во всей Русстей земле, яко многим от нужда скверных мяс и человеческих плотей вкушати, и множество человек неисчетно гладом изомроша». Ульянию, как и других, постигли неурожай и голод, но она пыталась накормить своих людей и удержать их от пагубного воровства, распродавая собственное имущество: «В дому же ея велика скудость пищи бысть и всех потребных, яко отнюдь не прорасте из земля всеяное жита ея. Коня же и скоты изомроша. Она же моляше дети и рабы своя, еже отнюдь ничему чужу и татьбе не коснутися, но елико оставляшася скоты, и ризы, и сосуды вся распрода на жито и от того челять кормяше и милостыню доволно дояше, и ни единаго от просящих не отпусти тщима рукама. Дойде же в последнюю нищету, яко ни единому зерну не остатися в дому ея». Видя, что уже не может прокормить своих крестьян, Ульяния Осорьина дала им вольную: «Она же распусти рабы на волю, да не изнурятся гладом»[621]. Немногие оставшиеся с нею люди собирали кору и лебеду и пекли «хлеб», который был сладок странникам и нищим, ибо испечен был «с молитвою». Сама же вдова Ульяния не возроптала, а все приняла со смирением.

В этом житийном повествовании отразилась еще одна важная деталь социальной истории той эпохи. Проблемы с тем, чтобы прокормить крестьян и дворовых людей, возникали прежде всего у небогатого мелкопоместного дворянства, жившего в уездах Московского государства. У приказчика крупной боярской вотчины всегда было больше возможностей собрать излишки хлеба, перераспределить его для нуждающихся или ссудить зерном крестьянина в счет будущего урожая. Но большинство поместий в Московском государстве были другими. В южных уездах случалось и так, что сын боярский одновременно нес службу и пахал землю. Городовые дворяне и дети боярские жили со своими крестьянами и холопами в одном сельце, а не в отдельных усадьбах, как в более позднее время. Дворянин мало чем отличался от подавляющей массы крестьянского населения страны и по костюму, и по своей образованности.

Поиск по сайту: