Рестикционизм на «Айвазе»

На машиностроительной заводе «Айваз» в Петро­граде А. Гастев работал в 1913г., находясь на нелегаль­ном положении. «Айваз» был построен по последнему слову науки и техники и в этом смысле не уступал евро­пейским заводам. Он принадлежал к числу тех немно­гих предприятий России, где впервые была внедрена система Тейлора. Именно здесь А-Гастев наблюдал рес-трикционизм.

«Айваз» являлся частной собственностью, и это об­стоятельство надо подчеркнуть особо. Дело в том, что с петровских времен и до 1910 г. тон в промышленности задавали государственные заводы. Их было больше, они были крупнее и, подобно доисторическим динозаврам поражали воображение своей неподвижностью и око­стенелостью. Однако с 1910 г. в Петрограде, а стало быть и в России, ибо Петроград представлял собой ви­зитную карточку российской промышленности, ее ин­дустриальное сердце, тон начинает задавать частная промышленность, расположенная на Выборгской сто­роне. Из кварталов, находившихся за Невской, Нарвской и Московской заставами, квалифицированная рабочая сила потянулась в частный сектор. Ее привле­кала высокая зарплата, лучшая организация и условия труда. Производство и технология на новых заводах отвечали последним достижениям науки.

На «Айвазе» в 1913 г. произошла неудачная забастов­ка, после чего рабочие прибегли к рестрикционизму. Гас­тев писал: «Как сейчас помню: внизу завода, где выработ­ка шла на однообразной работе, приблизительно до 80 штук в день (рабочий день при 3-сменной работе был 7,5 часов), после неудачной забастовки мы задумали сделать нарочное понижение нормы сдачи, и как тогда мы обнаружили в своей среде поразительный факт. Оказалось, что даже при свободном сговоре и при всей той сравнительной свободе, которой мы располагали в цехе, невозможно было добить­ся, чтобы все сдавали строго установленную между собой норму. Мы сначала условились сдавать по 25 штук, и через день мы провалились и оскандалили друг друга тем, что не могли выдержать того замедления производства, которое сами решили сделать» [12, с.11].

Итак, на «Айвазе» официальная норма выработки составляла 80 деталей в день. Рабочие же установили негласную норму в 25 штук, что составляет примерно треть от дневной выработки. Тейлор, участвовавший в аналогичных опытах в Мидвельской компании, сообща­ет о том, что рабочие выполняли не треть, а две трети официального задания. Почему же у Тейлора РСП полу­чилась, а у Гастева нет? По всей видимости, скрыто про­вести маневр по снижению производительности труда в 3 раза гораздо сложнее, чем в 1,5.

В знаменитых Хорторнских экспериментах, послу­живших началом движению «человеческие отношения», Э.Мэйо и его гарвардские коллеги столкнулись пример­но с такой же пропорцией, что и Тейлор. Вместо научно обоснованной (с помощью хронометража) нормы в 7312 операций, признанной администрацией «Вестерн элек­трик Компани», рабочие выполняли в день 6000—6600. Не было сомнений, что они спокойно могли делать боль­ше, но прекращали работу еще до окончания смены. Несложно подсчитать, что неофициальная норма выра­ботки составляла 82—90% от официальной. Но никак не 30%, описанных Гастевым. фактически такое резкое снижение выработки больше похоже на забастовку, иначе говоря, открытое сопротивление. Вряд ли можно надеяться, что подобный маневр пройдет безнаказанно.

Вернемся к воспоминаниям Гастева. Итак, в ре­зультате неудачного «эксперимента» рабочие «Айваза» оскандалились. Важно знать почему. «Появились выскочки, которые срывали этот замедленный тон, а, с другой стороны, были люди с определенной рабочей инерцией, которая не могла выдержать замедленный темп работы. Мы тогда повысили норму и решили сда­вать по 50 штук. Но дальнейшая практика нас убедила, что нужно было сдавать по 60 штук» [12, с. 13]. Таким образом, Гастев и его товарищи вынуждены были повы­сить минимум РСП и приблизиться к той величине, о которой писали Тейлор и Мэйо, а именно 75%. Рабочие методом проб и ошибок нашли правильный вариант.

Обратим внимание вот на какую деталь. В группе недовольных были как рекордсмены, превышавшие нео­фициальную норму в 25 деталей, так и отстающие, не спо­собные выполнить столь низкое задание. Казалось бы, рабочая солидарность должна вынудить опустить планку еще ниже и поддержать отстающих. Однако произошло все наоборот. Неофициальную норму резко (в 2 раза) под­няли и за бортом осталось еще больше «инертных» ра­ботников. Спрашивается, почему заговорщики пошли навстречу администрации, а не своим товарищам?

С одной стороны, низкие нормы рабочим нужны как воздух. Они, по словам Гастева, гарантируют их от физи­ческого истощения (12, с. 14]. Надрываясь на работе, мно­гие не успевали восстанавливать силы дома. С другой — низкие нормы им были невыгодны, ибо при сдельной оп­лате это означало серьезное сокращение заработка.

Были и другие причины. Приблизительно с 1910г. на частных заводах Семенова, Барановского, «Айваз», «Вулкан» и одном казенном (Орудийном) начинает при­меняться новая форма организации труда. Речь идет о тейлоризме. И первое, с чего начали его внедрять, был хронометраж — точный учет времени и движений, зат­рачиваемых на каждую операцию. Пользуясь подобным нововведением, администрация легко могла раскусить происки рабочих. Однако искусство настоящего рестрикционизма в том и заключается, что его невозможно разоблачить никакими техническими ухищрениями. Если разоблачение происходит, то говорить о рестрик-ционизме как модели экономического поведения рабо­чих, которая практикуется изо дня в день и передается из поколения в поколение, нельзя.

Рестрикционизм — особая форма коллективного поведения. Групповое давление — только часть этого сложного искусства классовой защиты своих интересов. Поэтому ставить знак равенства между рестрикционизмом, с одной стороны, и групповым либо коллективным давлением — с другой, неправильно. С помощью груп­пового давления ограничивались формы поведения, но его содержание состояло в другом —добровольном осоз­нании всеми участниками группового сговора того, что они, как наемные работники, стоят по одну сторону бар­рикад, а предприниматели в качестве собственников — по другую, и между ними не может быть достигнут клас­совый мир.

Рестрикционизм заключался не в том, что рабочий что-то скрывал, халтурил или маскировал. Высшее искусство рестрикционизма состоит в том, что человек не от­казывается выполнять задание, не бегает от мастера, не прячет что-то под верстаком. Рабочий настолько ловко и искусно чуть-чуть не дотягивает до нормы, что у админи­страции даже не закрадываются подозрения, будто он сознательно лодырничает. Только опытные мастера, про­работавшие многие годы бок о бок с рабочими, способны были заподозрить неладное. Постороннему человеку та­кое и в голову не могло прийти. Дело в том, что уровень интенсивности труда американских и английских рабо­чих и до, и после революции намного превышал российс­кий. Поэтому некоторое замедление темпа труда прохо­дило почти незаметно.

Совсем другое дело, когда нормы выработки зада­ются низкие и впридачу к ним рабочий трудится спустя рукава. Тогда получается как на советских стройках: один чего-то там делает, а трое стоят рядом и смотрят.

Рестрикционизм выступает формой экономическо­го поведения потому, что количество сделанных деталей рабочий мысленно соизмеряет с количеством получен­ных денег и устанавливает цену своего труда. Если он считает, что ему платят меньше, чем он стоит, то ника­кая сила не заставит его поднять производительность. Точно также ведет себя и работодатель: он наблюдает за работой наемного работника и говорит ему о том, к примеру, что рабочий вырабатывает меньше, чем стоит (т. е. меньше, чем работодатель заплатил, нанимая его). И самое интересное, что тот и другой стараются стихий­но привести оба показателя в равновесие: работник стре­мится не перетрудиться, а предприниматель — не пере­платить.

Если рабочий перешел меру равновесия и срывает задание на две трети или на три четверти, то это уже не РСП, а саботаж. Возможно, Гастев не проводил четко­го разграничения между двумя явлениями, так как у него всегда слова «саботаж» и «работа с прохладцей» употребляются как синонимы.

Существует еще одна немаловажная причина, поче­му на «Айвазе» не снизили, а повысили норму выработ­ки в 2,5 раза. Низкие нормы выработки, по мнению Гастева, разрушают культуру труда и не способствуют профессиональному росту рабочих. В Петроградском со­юзе металлистов считали: пролетариат должен отстаивать высокую, а не низкую норму выработки, если ему будет гарантирована соответствующая зарплата. Тем самым рабочий класс доказывал, что он «является борцом за высшее производство» и высокую организацию труда [ 12, с.16—17]. Союз металлистов представлял собой передо­вую часть российского пролетариата и прекрасно пони­мал, что при высокой выработке можно добиться от пред­принимателей гораздо больших уступок, чем при низких. Интенсивность труда в России была намного ниже, чем на Западе. Ниже было материальное положение рабочих, их заработки, культура труда и квалификация. Соответ­ственно хуже были развиты и договорные отношения.

Одним словом, в отличие от западных на российс­ких предприятиях доминировала дешевая рабочая сила и принудительный труд. Ни о каких договорных нача­лах в отношениях между рабочими и предпринимателя­ми речи не шло. Необходимо было сломать старую сис­тему трудовых отношений, поставить их на законную основу. Но для этого надо ввести систему тарифов и нор­мирование труда, от дешевого труда перейти к дорого­му, повысить общественную ценность квалифицирован­ного труда.

На рынок труда, как и на любой рынок, надо выхо­дить с хорошим товаром, знать точную цену на него и заключить взаимовыгодный договор о его продаже. В обмен на высокую квалификацию рабочий должен тре­бовать высокую зарплату, а она достижима только при высокой норме выработки. Но как установить эквива­ленты и уравнять шансы на рынке? Только через право­вую систему и точное измерение нормы выработки, т. е. хронометраж. А в упорядочении трудовых отношений самой заинтересованной стороной часто оказываются профсоюзы.

Поиск по сайту: