|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Глава четвертая. Было так жарко, что казалось, он горит изнутри и снаружи
Было так жарко, что казалось, он горит изнутри и снаружи. От жары он не мог дышать и только ловил ртом воздух. Далеко на фоне неба смутно прорисовывались очертания гор, а прямо через пустыню, приплясывая и подпрыгивая в удушливом мареве, бежала железнодорожная колея. Кажется, он и Хоуви работали тогда на укладке путей. Это было довольно забавно. Черт, опять в голове все путается... Все это он уже видел прежде. Так бывает — придешь впервые в какую-нибудь аптеку, усядешься у стойки и наперед знаешь, что, подойдя к тебе, скажет хозяин... Но неужели он и Хоуви и вправду работали на строительстве железной дороги, да еще в такую жарищу? Ну, конечно, работали. Наверняка. Все правильно. Значит, он в здравом уме и твердой памяти... Он и Хоуви работали под палящим солнцем, прокладывали магистраль прямо чёрез пустыню Юинта. А пекло было такое, что хоть концы отдавай. И он думал — если бы хоть чуточку передохнуть, тогда, пожалуй, станет попрохладнее. Но в том-то и беда: когда работаешь с отрядом, передышек не положено. И никакого тебе смеха, никаких шуточек. Никто и полсловечка не оборонит. Знай себе вкалывают. Со стороны всегда кажется, будто путеукладчики работают медленно. И так оно и есть — поневоле приходится медленно работать, потому что останавливаться нельзя и надо рассчитывать силы. Работаешь без роздыха, потому что боишься. Не десятника, нет — тот ни к кому не придирается. Просто боишься потерять работу, боишься, как бы другие не сделали больше. Поэтому он и Хоуви работали медленно и упорно, стараясь не отставать от мексиканцев.. В висках стучало, он слышал, как сердце бьется прямо о ребра, даже в икрах ощущал сильное биение пульса. И все-таки не решался Остановиться ни на минуту. Дыхание делалось все короче, и казалось, легкие не могут вместить весь воздух, необходимый, чтоб не сдохнуть тут же на месте. Было сто двадцать пять градусов по Фаренгейту в тени, но никакой тени не было, и он словно задыхался под белым жарким одеялом и думал только об одном: остановиться — передохнуть, остановиться — передохнуть... Объявили перерыв на обед. Это был первый день их работы в отряде, и они думали, что всем им привезут обед на дрезине. Но никакого обеда не привезли. Когда десятник увидел, что ему с напарником нечего есть, он что-то сказал двум мексиканцам. Те подошли с котелками, в которых оказались сандвичи с яичницей, густо посыпанные красным перцем, и предложили им закусить. И он и Хоуви пробурчали что-то вроде «спасибо, не надо» и, обессиленные, повалились на спину. Вскоре пришлось лечь на живот — солнце шпарило так, что, похоже, выжгло бы им глаза даже сквозь сомкнутые веки. А мексиканцы преспокойно сидели рядом, жевали свои сандвичи с яичницей и глазели на них. Вдруг послышался шум -мексиканцы вскочили, и тогда он и Хоуви повернулись на бок, чтобы посмотреть в чем дело. Весь отряд медленно затрусил по шпалам. Десятник остался на месте и глядел им вслед. Они спросили, куда это все вдруг побежали. И десятник сказал, что ребята решили искупаться. Искупаться, поплавать — какой соблазн! Не раздумывая, оба помчались за остальными. Им казалось — вода должна быть где-то совсем рядом. Но пришлось пробежать добрых две мили, прежде чем они очутились на берегу мутного оросительного канала шириной футов в десять, плотно заросшего с обеих сторон кустами перекати-поля. Мексиканцы начали сбрасывать с себя одежду. Он и Хоуви недоумевали — как это они продерутся к воде через колючки? Видимо, где-то неподалеку проложена тропка сквозь заросли, иначе к воде не пройдешь. Но пока они раздевались, те уже плескались в канале, гогоча я смеясь. Никаких тропок в колючем кустарнике не было. Им стало стыдно без толку стоять нагишом, да еще такими белокожими в сравнении с другими. Потому они вприпрыжку ринулись через кустарник и тоже плюхнулись в воду. Вода была теплая, она была как апрельский дождик и с каким-то щелочным запахом, но это никому не мешало. Он вспомнил плавательный бассейн в Шейл-Сити, принадлежащий местному отделению Христианской ассоциации молодых людей. Он подумал, что эти ребята, наверное, и в бассейне-то никогда не бывали. Ведут себя так, точно попали в самую шикарную купальню на свете. Он стоял на топком дне канавы, по щиколотку в иле. Мексиканцы выбрались на берег и стали одеватся. Купание окончилось. Пока Джо и Хоуви добрались до своей одежды, их ноги сплошь покрылись колючками. Мексиканцев колючки ничуть не беспокоили, они их даже не вытаскивали. Иные из них уже заторопились обратно, и поэтому они с Хоуви, кое-как смахнув колючки с ног, быстро натянули брюки. Пока они протрусили две мили, обеденный перерыв окончился и пора было опять приниматься за работу. Снова потянулись нескончаемые часы, и он и Хоуви начали спотыкаться, а потом и вовсе падать. При каждом их падении ни десятник, ни мексиканцы ничего не говорили. Мексиканцы лишь ненадолго отрывались от работы и, глядя на них с ребяческим любопытством, ждали, когда они встанут. Они с трудом поднимались на ноги и снова принимались тащить рельсы. Болел каждый мускул, но бросить работу было нельзя. Кожа на ладонях полопалась, и всякий раз, хватая горячие клещи, они испытывали такую боль в ободранных руках, что она отдавалась даже во рту. Казалось, с каждым шагом колючки все глубже впиваются в мясо. Ранки начинают гноиться, но все равно — вытаскивать колючки некогда. Однако боль, кровоподтеки и страшная усталость — все это было еще далеко не самым худшим. Каким-то чудом он еще держался на ногах, но внутри все было напряжено и ревело от боли. Легкие ссохлись до того, что при каждом вдохе прямо-таки свистели. Сердце набухло — оно не привыкло качать с такой силой. Он даже малость запаниковал, ибо знал, что не выдержит, и в то же время знал, что должен выдержать. Пусть хоть смерть, подумал он, только бы это кончилось. Земля под ногами стала то подниматься, то опускаться, все вокруг окрасилось в необычный цвет, а мексиканец, стоявший рядом с ним, был теперь за много миль от него и плавал там в красноватом тумане. Не осталось ничего, кроме боли. Так и тянулись эти послеобеденные часы; то и дело он спотыкался и падал на колени, глотая пыльный, раскаленный воздух; он чувствовал, как набухает и напрягается желудок. Он пытался думать о Диане, вспомнить, как она выглядит, пытался найти ее здесь, в пустыне, что-бы хоть за что-то уцепиться. Но ее лицо ускользало. Он даже не мог себе ее представить. И вдруг решил — ах, Диана, не стоишь ты того! Не можешь ты того стоить. Никто на свете, кроме разве матери, не стоит таких страданий. И все-таки, надрываясь и исходя болью, он старался придумать для Дианы оправданье. Может, она и не хотела обмануть его? Может, назначила свидание Глену Хогэну, потому что не знала, как ей иначе от него отделаться. Если это правда, — а хотелось верить, что это правда, — то какого же черта было ему забираться сюда, в пустыню, к этим мексиканцам? Зачем было рвать со всем, если он вполне мог бы остаться в Шейл-Сити, сидеть где-нибудь в тени, наслаждаться летними каникулами и думать: а вдруг сегодня вечером я встречусь с Дианой? Связываться с девушкой — опасная штука, подумал он, это уж точно. Может, и правда, что все они изменяют ребятам и вообще стараются облапошить их, а коли так, значит, надо быть к этому готовым и научиться их прощать. Иначе что же получится? Такие парни, как он, срываются с места и мчатся в самое пекло пустыни, чтобы закопаться там на все три месяца летних каникул. Но кому от этого плохо, если не им самим? А девушка, оставленная тобою там, в Шейл-Сити, конечно же, будет гулять с Гленом Хогэном сколько ей вздумается. Пошатываясь и задыхаясь, он продолжал тащить рельсу, и вдруг жуткое чувство охватило его. Он спросил себя: «Джо Бонхэм, неужели же ты свалял дурака?» Кто-то зычным голосом возвестил окончание работы, и все поплыло у него перед глазами. Когда предметы снова обрели свои очертания, он понял, что лежит на животе, а голова его свисает с борта дрезины. И Хоуви рядом. Запомнилось, что он смотрел вниз, на землю, кoторая текла под ним, точно вода, и слышал пение мексиканцев. Они по очереди качали рычаги дрезины, чтобы поскорее добраться до бараков. Джо лежал неподвижно и, задыхаясь, слушал, как поют мексиканцы. Пол в бараке был земляной. Барак, крытый жестью, походил на сарай. Там стояла такая жара, что хотелось высунуться наружу, загрести руками побольше воздуха и набить им легкие. Деревянные нары располагались двумя ярусами. Он и Хоуви доплелись до двух нар, находившихся рядом. Они даже не расстелили постель, а сразу плюхнулись на доски и замерли. Подошел десятник и показал им, где можно получить ужин, но они не откликнулись. Просто вытянулись на койках и закрыли глаза. С ним происходило нечто забавное. Такого он не испытывал еще никогда. Одна и та же боль пронизывала каждую частицу тела. Собственно, боль уже не чувствовалась, остались лишь оцепенение и сонливость. Он опять подумал о Диане. Мысль была мимолетной, последней перед провалом в темноту. Он вспомнил Диану, такую маленькую и хорошенькую, вспомнил, как она испугалась, когда он впервые поцеловал ее. О Диана, думал он, как же ты могла это сделать? Как ты могла?.. Потом он почувствовал, что его трясут. Возможно, его трясли уже час или два, как знать. Он открыл глаза. Все тот же барак. Темнота. Воздух полон вздохов. Запах дыма: мексиканцы стряпали ужин над костром, разложенным посреди барака. В жестяной крыше зияла дыра для вытяжки дыма. Сквозь нее он видел звезды, мигавшие словно пляшущие искорки. В воздухе запах еды и дыма. Он едва не задохнулся. Как это все-таки похоже на мексиканца — провести весь день в адском пекле, да еще и на ужин стряпать горячее. Хоуви тормошил его. «Вставай! Десять часов». Он не понимал — ночь это или у него выжжены глаза, и он не может отличить свет от мрака. «Утра или вечера?» «Вечера». «Это сегодняшний вечер или вчершний?» «Вчерашний, по-моему... Погляди-ка, что у меня. Только принесли из конторы диспетчера». Хоуви поднес к его лицу какую-то бумажку и осветил карманным фонариком. Фонарь они прихватили с собой, а вот о перчатках даже не подумали. Это была телеграмма, окровавленная израненными пальцами Хоуви. Она гласила: «Дорогой Хоуви, почему ты так поторопился точка я в отчаянии от твоего поступка точка пожалуйста прости меня и сразу возвращайся в Шейл-Сити точка ненавижу Глена Хогэна точка люблю твоя Онни». Даже в сумраке барака он разглядел, что Хоуви сияет от счастья. Значит, вот оно что: Онни ненавидит Глена Хогэна! Все ясно. Уж он-то, Джонни, понимает почему. А если Хоуви не понимает, так он просто дурак. Онни возненавидела Глена Хогэна только потому, что тот бросил ее ради Дианы. Задумавшись на минуту, он представил себе, насколько Диана красивее этой самой Онни, просто и не сравнить. Что же, у Глена губа не дура, подумал он. Потом он заметил, что Хоуви ждет какого-нибудь слова от него. Он попытался заговорить, но оказалось, что голоса нет — один шепот. «Какого черта ты будишь человека и показываешь ему эту ерунду! Мне нужно выспаться!» «Потому что я уже все обдумал». «Ну, говори!» «Значит, вот что, — возбужденно произнес Хоуви. — Таким ребятам, как мы с тобой, не пристало гробить свои лучшие годы в этом дурацком стройотряде. Это все равно, что какие-нибудь шикарные девчонки вроде Онни или Дианы вдруг, ни с того ни с сего, заделались бы прачками». Джо ничего не ответил. Он лежал и думал. Но он все отлично понял. Диана в роли прачки! Он представил себе эту нелепую картину и тут же закрыл глаза. «Понимаешь, Онни, должно быть, очень тяжело, не знаю, как бы мне ей помочь», — продолжал шептать Хоуви. Он лежал с закрытыми глазами и ничего не говорил. «Для меня это не просто повод вернуться. Я обязан сделать это», — не унимался Хоуви. Он лежал неподвижно, но слушал внимательно. «Диспетчер сказал, что ночью в сторону Шеил-Сити пройдет эшелон с гравием». Он все еще молчал, все еще слушал. Он едва заметно шевельнул ногой, чтобы показать, что не спит. «Эшелон будет здесь через десять минут». Он соскочил с нар, одним движением свернул одеяло и простыни и перекинул скатку через плечо. Хоуви удивленно уставился на него. «Ты что?» — спросил Хоуви. Он посмотрел на товарища с таким видом, будто возлагал на него ответственность за все дальнейшее. «Если ты так рвешься домой и решил нарушить наш уговор, что же я могу сделать? А если мы действительно хотим попасть на этот товарняк с гравием, так давай поскорее!» По пути в Шеил-Сити его все время занимали мысли о Билле Харпере. Ведь только вчера вечером я ударил Билла, подумал он. Билл Харпер, мой лучший друг, сказал мне правду, а я ударил его... Он лежал на гравии, подложив руки под голову, и глядел на звезды. Он вспоминал, как они недавно вдвоем сидели в аптеке, как Билл мялся и запинался, все ходил вокруг да около, а в конце концов взял да и выложил суть дела. Как же он вскипел, когда Билл сказал, что в этот вечер Диана назначила свидание Глену Хогэну. Наверное, так оно и было, иначе чего ради Билл стал бы говорить такое. Но он вскочил на ноги, закричал, что это вранье, ударом кулака сбил друга с ног и вышел вон из аптеки. По дороге домой он увидел Диану и Глена, как раз когда они подкатили в двухместном автомобиле к театру «Элизиум». Тут он окончательно понял, что Билл не соврал и что Диана обманывает его. Дойдя до конца квартала, он встретил Хоуви. Тот поругался с Онни из-за того же Глена Хогэна, и оба они тогда решили бросить все к чертям, поехать в пустыню, поработать как следует и забыть про эти дела. И не потому, что он и Хоуви были два сапога пара. Отнюдь. Хоуви вообще никогда не мог удержать около себя девушку. Ему даже неприятно было очутиться с Хоуви вроде в одной упряжке. Но так хотелось уехать, что он, не раздумывая, принял предложение Хоуви и сам настоял на том, чтобы сняться с якоря прямо на следующий день. Он лежал на гравии и вспоминал, как часто они вместе с Биллом Харпером выезжали на природу, как здорово проводили время. Вспомнил, как они впервые взяли с собой девушек. Решили поехать вчетвером — парочками побоялись. Вспомнил, как однажды попала под грузовик его любимая собачонка Мэйджор и как Билл заехал за ним на отцовской машине, до полуночи катал его по дальним загородным дорогам и за все время не проронил ни слова — понимал, как тяжело он переживает гибель пса. Он вспомнил многое другое и подумал — еще не родилась девушка, ради которой стоит терять такого хорошего друга, как Билл Харпер. Даже Диана того не стоит, и завтра же он скажет ему об этом. Давай, мол, Билл, забудем, давай дружить, такое больше никогда не повторится... А потом, по мере приближения эшелона к Шейл-Сити, он снова стал думать о Диане. Теперь, в прохладной ночи, ему удалось мысленно увидеть ее лицо. Там, в пустыне, оно все никак не появлялось. Теперь это лицо плыло перед ним и улыбалось. Вот Хоуви, тот считает, что потерял Онни, а ведь это вовсе не так: девчонка признала свою неправоту и попросила его вернуться. А Диана... Диана совсем другое дело. Только бы она не гуляла с Гленом Хогэном. Пусть с кем угодно, но только не с Гленом. У Глена красивая машина — наверное, поэтому он и решил, что может позволить себе все с такой замечательной девушкой, с девушкой, о которой другие парни даже и помыслить не смеют. Диана и Глен Хогэн! Страшно подумать! В конце концов, это его долг — встретиться с Дианой, поговорить с ней как брат с сестрой, сказать ей все, что он думает о Глене Хогэне. Он знал, как стыдно станет Диане, когда она поймет, что за тип Глен, он должен избавить ее от необходимости разбираться в этом деле. Он должен сделать это даже в ущерб своей гордости... Они соскочили с поезда перед самой станцией — не хотели никому попадаться на глаза в таком неприглядном виде. Прошли два квартала пешком. Хоуви остановился. «Ну вот, здесь я с тобой расстанусь». «Куда же ты?» «Думаю заглянуть к Онни». Хоуви проговорил это мечтательно и немного насмешливо, ибо знал, что для Джонни единственный путь — это путь домой. И это сказал Хоуви, неказистый Хоуви, с которым ни одна девушка подолгу не гуляла. Ну и ну! Хоуви скрылся во мраке. Он остался один-одинешенек и побрел домой. В этот вечер Шейл-Сити казался ему красивейшим городом в мире. На бледно-голубом небе сверкал миллион звезд — наверняка не меньше. В черно-зеленых деревьях тихо резвился прохладный ветерок. И вдруг ему показалось, будто ни пустыни, ни железнодорожного строительного отряда на свете нет и не было. Он страшно устал, но никто не следил за ним, и он мог останавливаться и отдыхать где вздумается, и мало-помалу к нему пришло второе дыхание, и он больше не замечал тяжести постельной скатки. Он как бы медленно дрейфовал среди этой прохлады. Было одиннадцать с минутами. И вдруг он понял, почему чувствует себя так хорошо, когда, в общем-то, должен чувствовать себя прескверно: он шел по улице, на которой жила Диана. Он сюда и не собирался — чтобы пройти этой улицей, надо было сделать крюк в несколько кварталов, а он едва волочил ноги. Но что-то властно потянуло его сюда, и он был рад поддаться этому чувству. И как всегда, подходя к ее дому, он испытал волнение, и робость, и стеснение в груди. Но тут же он подумал — нет, я грязный, мои руки в крови. Вдруг она меня увидит. Он перешел на другую сторону и зашагал на цыпочках, словно самый звук его шагов мог разбудить и испугать ее. А внутренний голос все время твердил: завтра ты ее увидишь, завтра увидишь ее, завтра, завтра... Прямо напротив ее дома он остановился и замер. Диана стояла на ступеньках крыльца и с кем-то обнималась. Они целовались. Он ничем себя не выдал. Просто стоял за деревом и смотрел. Он не хотел смотреть и в то же время ни за что на свете не согласился бы уйти. Было стыдно подглядывать, но он не мог сдвинуться с места ни на дюйм. И он стоял и глядел на них. Вскоре парень, которого она целовала, отпустил ее, и, как всегда забавно подпрыгивая, она взбежала по ступенькам и около двери обернулась, чтобы улыбнуться. Он, конечно, не мог разглядеть ее лица, но знал — она улыбается. Еще несколько секунд, и тот, кого она целовала, повернулся и пошел по тротуару. Он насвистывал. Он тихонько насвистывал и чуть пошатывался — видимо, охмелев от ее поцелуев. Когда парень миновал деревья, его лицо осветили звезды. Это был Билл Харпер. Он все еще стоял на месте. Билл Харпер прошел с десяток шагов и свернул за угол. В гостиной Дианы вспыхнул и тут же погас свет. Потом осветилось окно ее спальни. Дважды он увидел ее тень, промелькнувшую за занавеской. Вскоре свет погас. А он все стоял и шевелил губами: прощай, Диана, прощай... Наконец он двинулся домой. Каждый мускул болел. Руки, живот, голова ныли и горели. Казалось, скатка оттягивает плечи, казалось, она весит добрых сто фунтов. Но не скатка причиняла ему боль. «Ничего-то ты не стоишь, Джонни, — говорил он себе. — Прямо-таки ни черта!» Люди станут спрашивать, почему, мол, ты больше не показываешься с Дианой? А ответить ему будет нечего. Люди станут спрашивать, что, мол, произошло у тебя с Биллом Харпером, почему вас больше не видать вдвоем? И опять ему нечего будет ответить. Отец спросит, почему ты нанялся в строительный отряд и проработал в нем только один день? И на это сказать ему будет нечего. Все кончено. И это необъяснимо. Да и никто не поймет. Он потерял единственного друга, которому мог бы все рассказать. Он понимал — между ним и Биллом прежнего уже никогда не будет. Можно, конечно, пожать друг другу руки, сказать, дескать, забудем про это дело, старик, и снова начать шататься где-нибудь вдвоем, но все это уже будет не то. И оба будут это знать. Оба будут знать, что между ними встала Диана. И будут знать, что хотя самой Диане это, пожалуй, не так уж важно, но для них обоих уже ничто не изменится, и даже самим себе они, наверно, не смогут объяснить, в чем тут суть. Но еще больше он думал о Диане. Никогда больше не встретиться и не посмеяться с ней, не обнять, не подурачиться... Да ведь это все равно что умереть. И виноватым-то оказался не Глен Хогэн. Уж его-то он бы как-нибудь простил. Да, простил бы и примирился. Самое ужасное заключалось в полной невозможности простить ее, Диану, простить то, что она сделала, как бы он этого ни хотел. А он очень хотел ее простить. Просто жутко хотел. Но знал — не сможет никогда. Укладываясь в постель, он думал: зачем все эти мучения? Почему бы не покончить с собой, пока ты еще похож на человека? Он думал — у всех есть друзья. Даже у арестантов — и то, вероятно, есть. А у меня вот нет. Он думал — даже у Хоуви есть девушка. Даже мексиканцев, распевающих песни в пустыне, должно быть, ждут какие-то девушки. А вот меня никто не ждет. Он думал — в каждом существе есть хотя бы крупица самоуважения. Даже убийца, или вор, или пес, или муравей наделены чем-то таким, что позволяет им высоко держать голову и двигаться вперед. А у меня этого нет. В ту ночь он впервые в жизни плакал из-за девушки. Уткнулся в подушку и ревел, как мальчишка. Руки были в крови, ноги в колючках, глаза полны слез, а в сердце нестерпимая боль. Он долго не мог уснуть. Все это было так ощутимо в те дни, так реально. А теперь — точно этого и не было вовсе. Что ж, с тех пор прошло немало времени. Это было в Шейл-Сити, до его приезда в Лос-Анджелес. Тогда он еще был старшеклассником. Господи, сколько воды утекло с той поры! Может, и сейчас, где-нибудь в Колорадо, Глен Хогэн и Хоуви все еще гуляют и веселятся. Как-то он получил известие, что Билл Харпер погиб в одном из боев в Беллоском лесу (Беллоский лес — часть французского департамента Эн, место кровопролитных сражений осенью 1914 и летом 1918 гг. (Примеч. перев.)) Билл Харпер все-таки оказался счастливчиком: сперва заполучил Диану, а уж потом пал смертью храбрых. О господи, опять все смешалось в голове! Он не понимал, где он и что с ним. Но теперь он немного поостыл. Жар прошел. Голова кружилась, в ней была сумятица, какая-то сплошная кутерьма. Но зато стало прохладнее. Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.01 сек.) |