Духовно ли осознание?

Если найти значение слова “spirit” (дух) в словаре, то узнаешь, что происходит оно от латинского spirare, что означает “дышать”. Вдох — вдохновение — выдох — отдохновение. Отсюда идут все ассоциации духа с дыханием жизни, жизненной энергией, сознанием, душой, часто представляющимися нам в виде божественных даров, а следовательно, в аспекте святости, божественности, невыразимости. В глубочайшем смысле само дыхание воистину подобно сошествию духа. Но, как мы уже убедились, глубина и диапазон его достоинств могут так и остаться непознанными, если внимание наше поглощено другими вещами. Труд углубления осознания будит наши жизненные силы каждый миг существования. Бдение вдохновляет. Ничто не избежит воздействия духа.

По возможности я стараюсь не употреблять слово “духовный”. В моей больничной работе, сопряженной с привнесением осознанности в традиционную медицину и здравоохранение, оно и бесполезно, и не нужно, и неуместно. Впрочем, как и в любой другой обстановке, где мне приходится работать: многонациональном внутригородском центре снятия стресса, тюрьмах, учебных заведениях, профессиональных и спортивных организациях. И потом, я не считаю, что слово “духовный” как-то характеризует тот метод, которого я придерживаюсь в совершенствовании и расширении собственной медитационной практики.

Этим я вовсе не отрицаю возможность расценивать медитацию как практику сугубо “духовную”. Просто я не приемлю неточной, неполной, часто ошибочной коннотации этого слова. Медитация может стать прочной основой для саморазвития, совершенствования восприятия, видения, сознания. Но, с моей точки зрения, терминология, отражающая духовный аспект, на деле скорее создает проблемы, чем решает их.

Кое-кто называет медитацию “тренировкой самосознания”. Эту формулировку я предпочитаю “духовной практике”, потому что слово “духовный” рождает слишком различные значения, в которые неизбежно вплетаются и система верований, и неосознанные надежды, а многие не хотят их исследовать, и они с легкостью могут не только приостановить наше развитие, но и не позволить нам осознать, что личностный рост возможен.

Временами ко мне в больницу приходят люди и говорят, что время, проведенное ими в клинике по снятию стресса, было самым духовным опытом в их жизни. Я счастлив, что они так думают: эти ощущения напрямую проистекают из их опыта медитации, а не из теории, идеологии или системы верований. Обычно я понимаю, что они имеют в виду, но мне известно и то, что они пытаются найти слова для описания духовного опыта, к которому не прикрепить ярлыков. По глубочайшему моему убеждению, каковы бы ни были их ощущения или откровения, они не прекратятся — пустят корни, будут расти и развиваться. Надеюсь, эти люди поймут, что занятия вовсе не означают стремление чего-то достичь, в том числе ощущений глубокого удовлетворения или высшей духовности. Осознание лежит за пределами мышления — эгоистичного, нет ли. Именно на подмостках “здесь и сейчас” непрерывно разворачивается действие.

Понятие духовности скорее ограничивает наше мышление, чем расширяет его. Сплошь и рядом одно считают духовным, а другое — нет. Духовны ли научные исследования? Духовны ли материнство и отцовство? Присуща ли духовность собакам? Имеется ли она в нашем теле? А в разуме? Духовно ли рождение детей? Потребление пищи? Рисование, музыка, прогулка и созерцание цветка? А дыхание, восхождение на гору? Очевидно, все зависит от твоей точки зрения, от степени осознания.

Осознание заставляет все вокруг ярко сиять истинной “духовностью”. Эйнштейн говорил “о том космическом религиозном чувстве”, которое он испытал, созерцая подлежащий порядок физиче­ского аспекта Вселенной. Величайший генетик Барбара Мак-Клинток, чьи исследования долгие годы презирали и игнорировали коллеги-мужчины, но в итоге признали, присудив восьмидесятилетней женщине-ученому Нобелевскую премию, говорила о “сочувствии живому организму”, пытаясь разгадать и понять генетику злаковых. Может быть, в глубине духовное означает просто непосредственность ощущения целостности, взаимосвязанности и видения; индивидуальность и всеобщность переплетены, и ничто не изолировано и не посторонне. Если ты видишь мир в таком свете, все вокруг обретет духовность в глубочайшем своем смысле. Научные исследования духовны. И мытье посуды — тоже. В зачет идет только внутренний опыт. А для него необходимо твое постоянное присутствие “здесь и сейчас”. Все прочее — лишь умопостроения.

В то же время следует постоянно быть начеку, не допуская склонности к самообману, заблуждениям разума, раздуванию чувства собственной важности, собственного величия и стремлений подавлять и проявлять жестокость по отношению к другим существам. Много зла несли с собой люди во все века, будучи привязанными к одной лишь точке зрения на духовность “истины”. Еще больше — те, которые под покровом духовности причиняли зло другим, стремясь лишь насытить свои аппетиты.

Более того, в нашем понимании духовности натренированное ухо часто слышит оттенок показного благочестия. Ограниченное, буквалистское понимание духа зачастую ставит его выше “грубого”, “нечистого”, “заблудшего” в сфере духовной, физической и сущностной. Люди, попавшие под влияние этого виґдения, пользуются понятиями духовного, дабы бежать от жизни.

В плане мифологии понятие духа обладает качеством направленности вверх, как указывали Джон Хиллман и другие защитники психологии архетипа. Сила духа есть воплощение подъема, вознесения над земными качествами этого мира в мир нематериальности, наполненный сиянием и светом, в мир, не приемлющий противоположностей, где все слито во всеобщности, нирване, небесах, космическом единении. И хотя единение весьма редко переживается человеком, свет клином на нем не сошелся. К тому же частенько здесь на девять десятых, может, и благих, но все же рассуждений, и только на одну десятую непосредственных ощущений. Поиск духовного единения, особенно в юные годы, часто объясняется наивностью незрелых стремлений преодолеть боль, страдание и такие неизбежности этого мира единства и конкретности, как, например, сырость и мрак.

В самом понятии преодоления часто скрыта возможность бегства, высокооктановое топливо для заблуждений. Вот почему в буддизме, и особенно в дзэн, особо подчеркивается важность свершения полного круга, возврата к обыденному и повседневному — “легко и свободно ощущать себя в повседневности”. Это значит быть всюду на месте, в любых обстоятельствах, ни выше, ни ниже их, просто присутствовать, но присутствовать всецело. И у приверженцев дзэн есть абсолютно непочтительный и чрезвычайно вызывающий афоризм: “Если встретишь Будду, убей его”. Это значит, что всякие концептуальные привязанности к Будде или просвещению не по существу.

Образ горы, который мы используем в медитации на гору, — это не одна лишь вершина, высоко вознесшаяся над “приземленностью” повседневного существования. Это и устойчивая подошва, что коренится глубоко в земной коре, это и готовность сидеть, свидетельствуя каким бы то ни было обстоятельствам: туману, дождю, снегу и холоду, а уж если мы говорим о разуме, то депрессии, смятенности, боли и страданиям.

Камень, поправят нас исследователи человечьих душ, скорее символизирует душу, но не дух. Его характеристика — приземленность, странствия души как символическое сошествие в глубины земли. Вода — тоже символ души, ибо и ей присущ элемент направленности вниз: при медитации на воду лучше лежать, вода стекает в низины, застывает в объятиях камня, она темна и таинственна, приветна, но подчас холодна и туманна.

Чувство души коренится не в целостности, а скорее в многообразии, держится сложности и двусмысленности, неповторимости и конкретности. Истории о душе — это рассказы об исканиях с риском для жизни, о блуждании впотьмах и встречах с призраками, о подземном или подводном погребении, об утрате пути и о порывах отчаяния, — об упорных поисках. Вырвавшись из тьмы и топкого мрака ужасающих и неизбежных подземных лабиринтов, познает упорный собственные добродетели. Они от века ему присущи, только их нужно обрести вновь, для чего необходимо спуститься в бездну мрака и тоски. Человек нераздельно владеет ими, незримо для других, и сам не ведает о том.

Сказки всех народов мира в большинстве своем — истории о душах, но не о духе. Карлик — аспект души, как мы увидели в “Живой воде”. Сказка о Золушке — тоже история души. Архетипичен здесь пепел, как подчеркнул в “Железном Джоне” Роберт Блай. Ты (а истории эти — всегда только о тебе) низ вергнут, растоптан в прах. Очаг — самое место для пепла, если бы не тоска! Достоинства твоей души таятся невидимые и невостребованные. Но в то же время в тайниках души растет и зреет что-то новое — метаморфоза, возмужание. Они взорвутся рождением всесторонне развитой человеческой личности во всей ее блистательной красе, личности умудренной житейским опытом, не желающей в пассивности оставаться игрушкой в чужих руках. Всестороннее развитие личности воплощает слияние духа и души, горнего и дольнего, телесного и невещественного.

Занятия медитацией, как зеркало, сами отражают это странствие в поисках роста и развития. Она швыряет нас вниз и возносит вверх, требует познать и даже породниться с болью, тьмой, но и дает изведать свет и радость. Напоминает, что все вокруг нас и в нас самих служит толчком к познанию, открытости, росту сил и мудрости, обретению собственного пути.

Для меня слова “душа” и “дух” — попытка описать степень духовной зрелости людей в стремлении познать себя и отыскать свое законное место в этом чуждом мире. Ни один воистину духовный труд не окажется бездушным, порывы истинной души не будут бездуховны. Демоны и драконы, карлики, ведьмы и людоеды, принцы, принцессы, королевы и короли, гибельные ущелья и граали, наши тюрьмы и галеры — вот они, здесь и сейчас обступают нас. Но мы примем их вызов, сразимся с ними, ведомые духом героических странствий, которым нет конца, и сами, быть может, не ведая, вплетем их нити в ткань земной юдоли и тогда действительно станем людьми. И высшая наша духовность обернется приветностью взора, познавшего целостность, откликнется добрым и честным поступком.

…их очи, древние как мир, сияют радостью.

У. Б. Йитс. Ляпис-лазурь

Поиск по сайту: