Анна Комнина о норманнах и крестоносцах

Границы империи претерпевали значительные изменения.

Особенности географического и геополитического положения Византии — это, в первую очередь, многообразие рельефа и климата и многократное преобладание морских границ над сухопутными.

«Ни одно другое крупное европейское и ближневосточное средневековое государство того времени не имело непосредственных контактов мирных и враждебных, с таким количеством стран и народов, как Византия. Практически по периметру её границ не было ни одной стороны, надёжно защищённой природой, на которую империя в случае нужды могла бы «опереться спиной», чтобы встретить врага лицом к лицу, не боясь нападения с тыла»[6].

Византия тратила огромные средства на строительство флота — упадок империи совпадал с упадком флота.

Огромная протяжённость морских границ предполагала ограниченность сухопутных, т.е. можно было концентрировать войска на узких участках. Часто враги сосредоточивались для нападения за крупными реками, которые были доступны для преодоления.

В VII – XII вв. Византийская империя отличалась пассивностью. Купцы старались торговать в основном на своих рынках, а императоры чаще принимали посольства, нежели отправляли. От внешних врагов предпочитали обороняться. Отчасти это объяснялось идеологическими причинами (религиозными заповедями); но, по мнению Г.Г. Литаврина, «…главной причиной миролюбия являлась, по-видимому, прозаическая реальность: империи было не до наступательных войн с целью возвращения своих былых владений (для этого у неё не хватало ни войск, ни средств). Чаще всего её усилия были направлены на выживание, на сохранение хотя бы того, что она ещё имела…»[7]

Империя постоянно находилась в состоянии войны, часто одновременно с несколькими врагами. Военные расходы составляли от 50 до 70% годового бюджета Византии. Поэтому инициатива войн в большинстве случае исходила не от неё.

Со странами Запада Византия не имела столкновений со времён Юстиниана. Однако постепенно усиливалось настороженное отношение к латинянам. В IX в. у византийцев появилась поговорка: «Имей франка другом, но не имей его соседом»[8].

Всех «людей с Запада» византийские авторы именовали «кельтами», либо «латинянами». Восприятие византийцами «варварского» мира было так же превратно, как и взгляды «варваров» на Византию[9].

Основные источники — византийские памятники. Авторы, воспитанные на наследии античной цивилизации, смотрели на «варваров» под углом превосходства над ними жителей империи (особенно в культурной сфере). Однако культуры «варваров» и византийцев несопоставимы, т.к. они складывались в разных исторических условиях.

Византийские писатели обобщённо характеризовали разные этносы и, согласно старой античной традиции, делили «варваров» на «диких охотников», «кочевников-скотоводов» и «осёдлых земледельцев»[10]. Кроме того, чаще всего это делается с чувством презрения. Поэтому сообщения тенденциозны; многие авторы исходили из византийских критериев и стандартов (уровень агротехники и ремесла, формы городской жизни и пр.).

«Держава «ромеев», по заявлению Феофилакта Симокатты, не знает себе подобных: у неё и сила, и помощь подвластных ей народов, и подлинное благочестие; никто не может столь упорно сражаться за свободу и отечество, как ромеи. Они не боятся, пишет Агафий Миринейский, численного превосходства «варваров», потому что обладают непревзойдённым воинским искусством»[11].

При соотнесении общественно-культурных форм жизни и имперских институтов сравнение не в пользу «варваров». Отсюда в источниках их звероподобие, жажда наживы, алчность. Византийцы же — избранный народ, которому свыше предопределено предводительство другими народами.

Византийцы болезненно реагировали, когда их называли греками. По мнению Г.Г. Литаврина, «…нет сомнений в том, что, называя византийского императора «императором греков», империю «греческой», а её жителей «греками», политические деятели Запада сознательно стремились тем самым подчеркнуть отсутствие прав у «василевска греков» на титул «римского», на римский престиж и римское наследство. Особенно ясно это видно из рассказа кремонского епископа Лиутпранда, бывшего послом Оттона I в 968 г. в Константинополе и ведшего там острые споры по этому вопросу с государственными деятелями империи и с самим императором Никифором II Фокой»[12].

Латиняне проявляли недобрый интерес к империи и подвергали сомнению высший авторитет византийского («римского») императора. Правители западных государств, где находился Первый Рим, считали именно себя настоящими преемниками власти римского императора и считали василевса всего лишь «константинопольским императором». «…Универсальность доктрины, её конфессиональное обоснование, тезис о равноправии христиан перед Богом и светским законом, независимо от их социального статуса и этнического происхождения, неконституционность права наследования престола и, напротив, признаваемая конституционной санкция на воцарение со стороны синклита (сената), народа и войска, сближавшая власть повелителя империи с магистратом, — всё это обеспечивало в принципе возможность и другим государям христианской ойкумены претендовать на «харизму» римского императора»[13].

Война с норманнами 1081–1085 гг. — первое вооружённое столкновение с силами Запада. «…Впервые от вызывающих негодование при константинопольском дворе, но мирных акций отрицания исключительных прав византийского императора на роль гегемона христианской ойкумены (коронации в Риме Карла I в 800 г. и Оттона I в 962 г.) один из государей стран Запада (Роберт Гвискар) перешёл к опирающимся на силу посягательствам на трон императора ромеев»[14].

Анна пишет о Роберте, что он принадлежал к незнатному роду, обладал властолюбивым характером и мерзкой душой. Он не терпел никакого порабощения и не желал кому бы то ни было подчиняться.

«Роберт постоянно стремился дать или получить повод к ссоре. Он непрерывно замышлял козни, из-за которых возникали распри и войны…» Притворившись дружелюбным, он мог заманить своего врага в ловушку и затем жестоко расправиться, как с Маскавелом.

«…С каждым днём увеличивалось его могущество, росло властолюбие. Роберт присоединял к уже завоёванным городам новые города, а к имеющимся богатствам новые богатства…», постепенно замыслил стать ромейским самодержцем и искал подходящего повода для войны[15].

В 1081 г. к нему явился «наглый выдумщик всевозможных каверз» Ректор, выдававший себя за свергнутого императора Михаил и рассказавший о несправедливостях, которые он претерпел (дочь Роберта была невестой сына настоящего Михаила).

«Этими речами возбудил он гнев варвара и сподвиг его на войну с ромеями…»

Норманны переправились через Адриатическое море и осадили Диррахий. Жители города со стен кричали, что не признают в лже-Михаиле самодержца, отказываясь открыть ворота.

Из Константинополя выдвинулось наспех собранное войско во главе с Алексеем Комнином, провозглашённым 4 апреля императором. Чтобы заплатить наёмникам, пришлось конфисковать церковную утварь. В битве при Диррахии 18 октября варяжская конница вынудила неприятеля отойти к морю, но наложница Роберта, Гаита, взяв копьё, остановила бегущих норманнов. Варяги частью погибли, частью были оттеснены к храму и погибли, когда его подожгли. Император чудом избежал плена.

Осаждённый Диррахий капитулировал. Затем норманнам удалось занять Северную Грецию, пересечь Эпир и Фессалию и осадить Лариссу.

Алексей, искавший союзников, подписал договор с Венецией, в котором в обмен на помощь в борьбе с норманнами обещал щедрые дары и торговые привилегии.

Роберт Гвискар вынужден был вернуться в Италию из-за междоусобиц. Норманнская эскадра была разбита венецианцами у Бутрота; сдался гарнизон Кастории; сын Роберта Боэмунд потерпел поражение у Лариссы. Роберт Гвискар в 1085 г. умер от чумы.

К 1095 г. империя смогла отразить натиск печенегов и сельджуков.

Анна в очередной раз воспевает деяния отца:

«Могут заметить, что я зачерпнула лишь малую каплю из Адриатического моря и скорее бегло упомянула, чем рассказала о деяниях императора, который боролся тогда со всеми ветрами и всеми бурями, пока попутный ветер не вывел корабль империи в спокойную гавань. Но кто бы мог достойно воспеть его дела — сильный глас Демосфена, или стремительный Полемон, или все музы Гомера? Я бы сказала, что ни сам Платон, ни вся Стоя и Академия вместе не смогли бы создать что-либо достойное его души…»[16]

Следующим крупным столкновением стал Первый крестовый поход, когда «…весь Запад, все племена варваров, сколько и есть по ту сторону Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселяться в Азию, они двинулись в путь целыми семьями и прошли через всю Европу…»

Главные сведения о крестовых походах содержат западноевропейские хроники и исторические произведения латинского Востока XI–XIII вв.

Первые хронисты, постаравшиеся изложить историю крестовых походов, были служителями церкви. Они изображали события, что естественно, под церковным углом зрения. В понимании крестовых походов современниками не было существенной разницы между авторами-церковниками и авторами-мирянами.

Хронисты уверяли читателей в том, что их цель состояла в объективном и беспристрастном изложении событий и увековечении их.

Описывая Первый крестовый поход в «Иерусалимской истории», французский клирик Фульшер Шартрский подчёркивает достоверность своего произведения:

«Всё это, — пишет он в начале своей хроники, подчёркивая, что был прямым свидетелем описываемых событий, — я, Фульшер Шартрский, отправившийся с остальными пилигримами тщательно и точно собрал позже, как я видел своими глазами, чтобы передать памяти потомков». …Свою краткость при описании захвата Антиохии крестоносцами в 1098 г. он прямо оправдывает тем, что «в рассказе о божественном надо крайне остерегаться неправды, (а потому), чтобы не ошибиться в чём-либо, я многое изложу вкратце»[17].

Вместе с тем многие западные сочинения направлены на то, чтобы прославлять священную войну и воспеть её знаменитых героев. Тот же Фульшер Шартрский писал о том, что «счёл достойным изложить по порядку (оставить в памяти) деяния франков, дабы те, кто живут на свете, услышав о благочестивых намерениях (устремлениях, деяниях) верных своих предшественников, воодушевились ревностью и любовью к богу ещё более пламенно»[18].

Исследовавший западные источники советский историк М.А. Заборов приходит к выводу о том, что западные хронисты ставили перед собой в первую очередь цель прославления войн с иноверцами, что, по его мнению, должно было способствовать пропаганде новых крестовых походов.

Появление многочисленных толп крестоносцев было неожиданным для Алексея.

Первые отряды, в основном из плохо вооружённых крестьян, подошли к царственному городу в июле 1096 г. Алексей советовал Петру дождаться остальных графов: «Не переправляйтесь через Босфор до прибытия главных сил крестоносного войска, ведь вы слишком малочисленны, чтобы одолеть турок»[19].

Но Пётр не послушал, переправился и разбил лагерь у Еленополя (по другим сведениям — у Кивота). Здесь войско разделилось на норманнов и германцев во главе с Рено де Бреем и франком (Пётр Пустынник). (Но, повествуя об этих событиях, Анна всех западных людей называет норманнами.)

Жестокость и разнузданность. Анна в ярких красках описывает зверства, творимые крестоносцами в Никее:

«…Даже грудных детей они резали на куски или нанизывали на вертела и жарили в огне, а людей пожилых подвергали всем видам мучений»[20].

Султан Никеи Килич-Арслан отправил против них значительные силы; 29 сентября 1096 г. осаждённый Ксеригорд сдался. Хитростью («зная жадность кельтов») султан заманил крестоносцев в засаду и устроил им страшное побоище — в живых остались немногие во главе с Петром, который с заносчивостью латинянина (так это называет Анна) объяснил, что в разгроме виноват отряд Рено («разбойники и грабители»).

Говоря о жадности и хитрости латинян, Анна усматривает в этом также и причины начала крестового похода:

«Латиняне, подобные Боэмунду и его единомышленникам, давно жаждавшие завладеть Ромейской империей, подчинить её себе, подчинить её себе, нашли, как я уже сказала, в призывах Боэмунда хороший предлог и возбудили всё это движение; они обманывали простодушных людей, прикидываясь, что отправляются против турок мстить за гроб господень, и продавали свои земли»[21].

Гуго Вермандуа через посланцев передал Алексею:

«Знай, — сказал он, — император, что я — царь царей и самый великий из живущих под небом. Поэтому, когда я прибуду, ты должен встретить меня с подобающей торжественностью и оказать приём, достойный моего происхождения»[22].

Алексей принял брата франкского короля с почётом, дал денег и убедил его стать вассалом.

Вскоре стали прибывать другие вожди похода. 23 декабря 1096 г. к Константинополю подошёл Готфрид IV Бульонский, который ждал Боэмунда. По глубокому убеждению Анны, «…все остальные графы и особенно Боэмунд, питая старинную вражду к самодержцу, искали только удобного случая отомстить ему за те блестящую победу, которую он одержал над Боэмундом, сразившись с ним под Лариссой; их объединяла одна цель, и им во сне снилось, как они захватывают… лишь для вида они все отправились к Иерусалиму, на деле же хотели лишить самодержца власти и овладеть столицей»[23].

Император же приказал своим воинам быть начеку. В то же время он послал к Готфриду убедить дать ему клятву. Латиняне, решив, что графов взяли в заложники, вступили в бой с византийцами («…полагаясь на свою многочисленность, они настолько обнаглели, что дерзнули поджечь ворота, находящиеся под императорским дворцом, недалеко от храма, сооружённого некогда одним из императоров в честь великого святителя Николая»). Зная о приближении Боэмунда, Алексей решил поскорее переправить войско Готфрида в Малую Азию. Вскоре Готфрид дал Алексею клятву о том, что все в будущем захваченные земли передаст наместникам самодержца.

Прибывающих крестоносцев, по описанию Анны, было несметное множество, «…смешанное по составу, собранное почти из всех кельтских земель, во главе с предводителями — королями, герцогами, графами и даже епископами» (правда, насчёт королей Анна несколько преувеличивает). Об отношении к ним Анны говорит её фраза о том, что вид их наполняет отвращением[24].

Все графы дали клятву.

Давний враг Алексея Боэмунд со своим «коварным и обманчивым нравом» при встрече сказал: «Раньше я действительно был твоим врагом и противником, теперь же я пришёл к тебе как друг твоей царственности».

«Коварный Боэмунд не только не отведал кушаний, но даже не захотел дотронуться до них кончиками пальцев…» Он боялся отравления. Анна продолжает: «…Никогда я не видела дурного человека, который бы не удалялся от правильного поведения во всём, что бы он ни говорил и ни делал. Ибо тот, кто отошёл от середины, навсегда останется далёк от добродетели, к какой бы крайности он ни отклонился»[25].

Боэмунд, не принадлежавший к знатным родам, не имевший средств и большого войска, с готовностью принёс клятву императору.

Алексей тайно намеревался сам захватить Никею, не дожидаясь, пока это сделают кельты.

Весной 1097 г. объединённые войска разгромили Килич-Арслана и подошли к Никее, которая была возвращена империей.

Поиск по сайту: