Лана Баррингтон. Утром мы спускаемся вниз на потрясающий завтрак «шведский стол»

Утром мы спускаемся вниз на потрясающий завтрак «шведский стол». Такое изобилие еды, откровенно говоря является шоком для меня — огромный выбор местных блюд, омлеты на заказ, рисовая каша, тосты, торты, пирожные, нарезанные фрукты, различные виды хлопьев. Блейк берет бекон с яйцами, я — блинчики с кленовым сиропом и фруктами. Сораб вгрызается в фрукт.

Блейк предлагает занять Сорабом в течение дня, пока я пойду по магазинам с Билли.

— Я хочу, чтобы ты купила очень короткое белое обтягивающее платье, если здесь такое есть.

— Зачем?

— Вечером узнаешь.

— Ладно, — соглашаюсь я еле заметно улыбнувшись. — Чем вы займетесь?

— Мы еще не решили. Мы выбираем между тиграми и Кидзанией (Третий по величине на планете, проект мирового бренда Kidzania в Бангкоке, ставший популярным у малышей и их родителей со всего света).

— Не ходите смотреть тигров без меня, — останавливаю я.

— Вот и решили. Тогда мы отправимся в Кидзанию.

— Спасибо, — говорю я и громко чмокаю Сораба в нос, он тут же вытирает его.

Мы выходим вместе из ресторана после завтрака и разделяемся у лифтов. Сораб посылал воздушные поцелуи, пока не закрываются двери лифта. Я направляюсь по пустому коридору и стучу в дверь Билли. Она открывает с сонными полузакрытыми глазами, и шлепает обратно по полу, падая в кровать.

— Доброе утро, — приветливо говорю я.

— Сколько времени? — сипит она из-под подушки.

— Начало одиннадцатого.

Она скатывается с кровати и еле волоча ноги идет в ванную. Я открываю шторы, чтобы впустить солнечный свет, льющийся из окон от пола до потолка, и рассматриваю Бангкок, распростершийся внизу, Билли выходит в халате, предоставленным отелем, с умытым лицом, с мокрыми волосами, завернутыми в полотенце.

— Ты что-нибудь ела? — интересуется она.

— Да. У них прекрасный шведский стол внизу. Хочешь сходить?

— Ты что, шутишь? Я не ем это дерьмо.

Она заказывает завтрак в номер по телефону: миску с вареньем и стакан ананасового сока. Я качаю головой, и она вопросительно поднимает устало, даже не могу назвать это бровями, положив трубку телефона, садиться на кровать.

— Ладно, расскажи мне о прошлой ночи, — нетерпеливо прошу я.

Билли зажигает сигарету, медленно выдыхает полными легкими, только потом говорит:

— Я встретилась с Брайаном на Бангла Стрит, и была так возбуждена от волнения, что увижу шоу настоящих кисок, но улица была забита спекулянтами, продающими это пинг-понг шоу. Их торговля была слишком агрессивной. Они хватали за руки, и если ты стряхивал ее, то уже другой хватал тебя за руку, завлекая на шоу. При этом все они показывали большие заламинированные портфолио девушек от своих клубов, которые могли проделать разные вещи своими кисками. Большинство из них отвечали слишком расплывчато, когда Брайан спрашивал о цене, они почему-то все заявляли, что будет решено в самом клубе. Из всего этого бардака, единственный парень назвал конкретную цену Брайану, и мы последовали за ним.

Раздается стук в дверь, Билли открывает. Обслуживающий персонал отеля приносит в номер поднос, на котором стоит миска варенья, рядом чайная ложка и стакан сока для Билли. Она подписывает ему счет, дает чаевые, и когда он уходит, прикрывает за собой дверь. Билли с наслаждением потягивает сок, присев напротив миски с вареньем.

— Господи, я умираю с голоду, — говорит она. Она тушит свою сигарету и, снимает полотенце с головы, бросая его на стул. Билли начинает поглощать варенье, направляясь к кровати. Она не перестает меня удивлять, сколько бы раз я не наблюдала за этим, Билли поглощающую миску варенья на завтрак. Я даже не могу себе предположить, что человек способен продержаться на варенье, шоколаде и пицце.

— Было примерно двадцать пять совершенно разных вещей, которые могли проделать девочки в этом клубе. Они творили чудеса своими кисками, стреляя шариками для пинг-понга, словно автоматной очередью, работая мышцами настолько сильно, что превращали воду в содовую и открывали крышки у пивных бутылок.

— Открывали крышки у пивных бутылок? — спрашиваю я, пребывая в полном изумлении, даже не обращая внимания на выражение своего лица.

Билли кивает с умным видом.

— Я бы не поверила, если бы не видела своими собственными глазами. Парень привел нас в это место — маленькое и прокуренное, освещенное огнями, как ночной клуб, но очень сомнительное. Столики стояли вокруг сцены. У нас был столик, который находился так близко к сцене, что я могла положить свои ноги на деревянный край сцены. Среди других людей были пожилая пара европейцев, одинокий мужчина с огромным пивным животом, наверное, немец, и китайская или японская парочка, прижимавшаяся друг к другу, и наблюдающая за всем с большим недоумением.

— Несмотря ни на что, мы заказали выпить. Очевидно, что шоу уже началось до того, как мы пришли, потому что застали только последнюю сцену, когда девушка засунула в свое влагалище шарики для пинг-понга, а потом с силой выстреливала их в зал. Самое смешное, что пожилой паре она угодила несколько раз прямо в грудь и в голову, но они даже не поморщились, словно утки, в которую ударили пули. Никто даже не захлопал, когда закончилось шоу, все это было очень странно.

Билли выскабливает ложкой миску, облизывая ложку и оглядываясь вокруг.

— Она была прямой с длинными волосами, милой маленькой задницей и тату вокруг пупка, которое мне очень понравилась, но, поверь мне, единственная вещь, которую она пыталась донести до нас — тоска. Я вообще не могу вспомнить, когда в последний раз видела кого-то, кто мог бы выглядеть так тоскливо. Но в какой-то момент вошла группа шумных австралийский серфингистов. Как только они заняли свои места, мужчина внес торт, который дарят на день рождения на сцену. Девочка села сзади него, вставила трубочку в свою задницу и задула шесть свечей, автралийцы аплодировали ей со свистом.

Билли вытаскивает сигарету из пачки, зажигает и затягивается полной грудью.

— Потом она ушла, и другая девочка вышла на сцену. Эта почему-то очень был похожа на первую, станцевала и повращалась несколько секунд вокруг металлического шеста, а затем вдруг подошла к переднему краю сцены, раздвинула ноги, и черт меня побери, выплюнула из себя живую песчанку (Песчанки, или Песчанковые (лат. Gerbillinae) — подсемейство хомяков из отряда грызуны). Австралийцы были в восторге, они кричали и выли, но я была в полном ужасе.

Она вздрагивает от воспоминаний.

— Ты же знаешь, как я сильно люблю песчанок. Это не мыслемая жестокость. Бедняжка был весь мокрый и испуганный, и попытался убежать, но мужчина, принесший торт, вышел из-за занавески, взял хомяка за хвост и ушел вместе с ним. Это было последней каплей для меня.

Пока она рассказывала мне про песчанку моя рука автоматически подлетела ко рту, видно от шока. Какое-то странное хихиканье вырвалось из меня.

— Что произошло?

— Затем она повторила многие вещи своей киской, которая я должна признать, была чертовски впечатляющей. Она открыла бутылку пива, словно от нечего делать — просто присела на корточки над ней, и в секунду с хлопком открыла. Потом превратила воду в газировку, австралийцы так завелись, что просто стали выкрикивать разные сальности, одинокий мужчина-немец в ожидании подался вперед, а у меня появилось какое-то сожаление, что я решила приехать в это место, потому что мне было очень жалко этих девушек.

Она стряхивает пепел с конца сигареты и чешет ногу, где накануне вечером укусил ее комар.

— Это гораздо хуже, чем даже быть проституткой. По крайней мере, проститутки испытывают и переживают свое унижение где-то в глубине души. Но эти бедные девушки... у всех у них было одинаковое бессмысленное, пустое выражение лица. Я уверена, что каждая из них отключалась от того, что делала и витала где-то в другом месте.

— Я тайком взглянула на Брайана, у которого на лице застыло выражение полного сочувствия, поэтому мы рушили уйти. Но у нас вышел крупный спор об оплате счета с большой уродливой женщиной-занудой и ее помощником с лицом моржа. Они насчитали нам счет примерно в десять раз больше, чем он должен был быть. Брайан отказался платить, сказав, что вызывает полицию. Они тут же сдались.

Я смотрю на Билли, не зная, что и сказать.

— Я думала, что это будет весело и круто, но я не видела, чтобы они выполняли свои трюки ради забавы. Сейчас я просто сожалею, что вообще пошла. Я стараюсь не думать об этом, но у меня было такое чувство, будто я украла часть их жалкой души. Позже, в такси Брайан сказал мне, что большинство из них продают себя фактически за бесплатно, и некоторые получают во время представления серьезные травмы.

— Пока такое не увидишь, до конца не поймешь, как нам повезло и насколько прекрасно мы живет, по сравнению с другими.

— Я просто представляла это шоу в виде какого-то цирка, но оказалось, что это далеко не так.

Я подхожу к ней и беру за руку.

— Мне жаль, что ты переживаешь за это, Билли, и я рада, что тебе не понравилось. Каждый день мы узнаем что-то новое об окружающем нас мире и себе.

— Ах, теперь возможно самое удачное время, чтобы сообщить тебе, что я отказываюсь от идеи открывать бизнес производства детской одежды, — объявляет она.

— Почему? — с удивлением спрашиваю я.

Она пожимает плечами.

— Мне казалось тебе нравилось придумывать одежду. И у тебя так здорово получалось.

Она вздыхает.

— Ну, я говорила тебе, что Блейк отправил меня к своему эксперту-экономисту, и тот обрисовал мне две стратегии, по которым может развиваться мой бизнес. А: я произвожу одежду в Англии и продаю ее, как эксклюзивную дизайнерскую одежду в магазинах для богатых, или В: я снижаю качество производства, поэтому она становится доступна массовому потребителю за счет производства одежды в странах третьего мира, используя дешевую рабочую силу. Для меня оба варианта почти одинаково омерзительны.

— Так чем же ты хотела бы заняться, тогда?

— Я хочу работать с тобой и заниматься твоей благотворительностью. Оплачивается ли?

— Да, оплачивается, — с радостью вскрикиваю я. — Я бы очень хотела, чтобы ты работала со мной.

— Великолепно. Так, когда я могу начать?

Я не могу перестать улыбаться.

— Как только мы вернемся. Я пока еще жду, когда закончится проработка всех юридических вопросов, и как только все будет решено, первое, что мы сделаем поставим чистую, бесплатную воду в наиболее нуждающиеся бедные страны.

— Чистая, бесплатная вода. Мы что-то приобретаем?

Я не решаюсь.

— Ну, нет.

— Так...

— Билли, ты собираешься начать работать? Мы собираемся помочь детям, которые вынуждены идти несколько часов, чтобы принести ведро зараженной воды из реки?

— Теперь, когда ты так ставишь вопрос.

Глядя на нее, я качаю головой.

— Иногда...

— Думаю, что сейчас самое время сказать тебе, что я решила сделать себе сиськи.

— Что? — восклицаю я, удивляясь внезапной смене темы и вообще самой теме. — Ты меня сегодня полностью огорошиваешь.

Она хитро улыбается.

— Я всегда хотела иметь большую и красивую грудь. И вчера я поняла, что если я не могу быть маленькой и нежной, как тайские девушки, то я хочу потрясающие превосходные откровенно сексуальные две дыни на своей груди. Мне кажется, что мне нравится сама идея — мужчина будет смотреть на мою ложбинку, а не мне в глаза, пока мы будем разговаривать.

— Ты странная девушка, Билли.

Она ставит пустую миску вместе с ложкой на поднос, зажигает следующую сигарету, и томно говорит:

— Знаю, — мечтательно выдыхает она.

Оставшееся время до полудня мы тратим на покупки в «Siam Paragon». Мне удается найти короткое белое обтягивающее платье согласно пожеланию Блейка.

— Очень пикантное, — комментирует Билли.

Билли покупает себе очень короткие золотые шорты, которые она видела у одной уличной проститутки вчера вечером и голубую майку с блестками с Сандрингем (Сандрингемский дворец — частная усадьба Виндзорской династии, расположенная в Норфолке среди 20 тыс. акров охотничьих угодий).

— Не волнуйся. Вместе я их носить не буду, — уверяет она.

После ланча мы возвращаемся в отель и договариваемся встретиться у бассейна через полчаса, проплыв несколько кругов в полуденной жаре я чувствую себя полностью утомленной. Билли забирает няню и Сораба с собой, а Блейк и я возвращаемся в наш номер. Блейк возвращается к каким-то своим делам по работе, а я поднимаюсь по черной деревянной лестнице, направляясь в душ.

Уже почти три часа, когда я вылезаю из ванны. Я слышу, как Блейк разговаривает внизу по телефону. Включаю фен. Влажность или жара заставляют мои волосы распушиться, поэтому в конечном итоге, я распределяю их с боков на два хвоста и закрепляю, наношу немного блеска для губ, чуть-чуть туши, встаю перед шести платьями, в полной нерешительности не зная какое выбрать.

Я примеряю их все, потом отбрасываю, и возвращаюсь к первому, с коротким рукавом, и довольно смелому, на мой взгляд, с крупными яркими цветами. Оно скользит вниз через голову по моему телу, подобно жидкости. Я поправляю его на бедрах и осматриваю себя критическим взглядом. Наверное, простое обычное синее платье будет более лучшим выбором, перевожу взгляд на него. Может, оно слишком короткое. Я радостно улыбаюсь своему отражению, а потом принимаю серьезный вид. Какого черта! Я пойду в этом.

Я снимаю заколки и завязываю волосы красной лентой, добавив немного еле уловимый запах духов. Когда я спускаюсь по лестнице, Блейк сидит за обеденным столом работает. Он поднимает глаза и издает свист, это хороший знак, потому что, если ему нравится, то вероятно Хелене понравится тоже.

Он ставит локти на стол, рядом с бокалом с зеленым напитком из кокоса, и улыбается ангельской улыбкой. Солнце светит через большие стеклянные окна позади него, и он выглядит так, что его хочется съесть.

— Иди сюда, — мурлычет он.

Ох, этот мужчина может очаровать даже птиц на деревьях.

— Нет, — отвечаю я одними губами.

— Ты серьезно собираешься ослушаться меня, миссис Баррингтон?

Я киваю.

Непонятный смешок вырывается из его рта Он приподнимает брови.

— Ты уверена? — спрашивает он.

Я кошусь на дверь, которая находится от меня в десяти шагах, а он по крайней мере в тридцати. И он сидит. У меня наверняка есть шанс. Поэтому нахально ухмыляясь ему в ответ, я несусь к двери.

Я бегу, словно от рогатого черта в аду, который несется за мной. Тяжело дыша и смеясь, я хватаюсь за дверную ручку. Железные сильные объятья хватают меня сзади, все еще продолжая смеяться и задыхаясь так же, как и я, прижимая к большой мужской груди. Я поднимаю свой взгляд вверх и сталкиваюсь с его. В его глазах искрятся смешинки и озорство, они потрясающие. Приятное озорство. И порочное, порочная искра страсти. Его запах словно сладкая легкая дымка окутывает меня. Горячие пальцы поглаживают мой затылок, другая рука приподнимает мою юбку.

— Не смей, — предупреждаю я, затаив дыхание, мой голос, словно шепот, на самом деле не способен убедить никого.

— Ни одна женщина не должна встречаться со своей свекровью без облизывания.

У меня вырывается непроизвольный стон.

— Нет, — я стараются вывернуться из его объятий.

— Да, ты почувствуешь себя намного лучше.

Я перестаю извиваться.

— Это плохая идея. Ты помнешь все мое платье, — ругаюсь я, уже ужасно желаю ощутить его язык на своей киске.

Он смеется глубоко, и от него исходит запах кокоса.

— Это самая лучшая идея, которая возникла у меня за целый год. Никто никогда не узнает, — мурлычет он, обволакивая словно шелком.

Моя юбка продолжает пониматься. Черт с ним. Он все равно не отступит. Я знаю его. Я понимаю его пристрастие. Я чувствую, как его кровь ускоряется по венам... и моя тоже.

— Я не могу позволить несчастной киске дрожать в холодном люксе с кондиционером, работающим на полную катушку. Бедняжка, совсем одна, и едва прикрытая одеждой.

Я улыбаюсь и прислоняюсь спиной к двери.

— Отличная работа, Баррингтон, буксовать меня, упирающуюся руками и ногами, именно тогда, куда я не хочу пойти.

Его блуждающие руки уже находятся на внутренней стороне ног. Теплая ладонь ложится на мою обнаженную кожу. Он опускается передо мной на колени, и ныряет под мою собранную юбку. Я откидываю голову назад и смеюсь, но не долго. Оттянув трусики в сторону, открыв мою киску пальцами, я чувствую, как его теплый рот погружается в нее, посасывая и лаская, словно я превратилась в устрицу, которую хотят высосать.

О, да.

Видите? Я же сказала, что не смогу долго смеяться.

Удивительное тепло превращается в сильный жар между моих ног. Я закрываю глаза и желаю, чтобы это никогда не прекращалось, никогда не исчезало мерцающее магическое действие. Он не филонит, и я быстро поднимаюсь на гребень оргазма.

Блэйк слизывает соки, прикрывает трусиками мою киску, и поднимается во весь рост, губы мокрые и улыбающиеся. Замечательно разгоряченный и светящийся, я томно вздыхаю, и смотрю на него затуманенным взором с растянутой улыбкой на лице.

— Вот сейчас девушку можно отправить на встречу к свекрови.

— Блейк?

— Что?

— Что, если она меня не полюбит?

Он беспечно пожимает плечами.

— И что с того? В конце концов, ты не жената на ней.

— Я не нравлюсь ей, правда?

— А зачем тебе ей нравиться?

— Я не знаю. Просто подумала, что это приятно. Никто не захочет, чтобы свекровь возненавидела тебя.

— Ну, дорогая, вспомни, что я говорил тебе. Чем меньше ты будешь пытаться задобрить ее, тем больше у тебя будет шансов быть ее «любимой».

— Ты думаешь, это платье делает меня похожей на муниципальную клумбу?

Он улыбается.

— Ты похожа на выигранный приз — перемешанные пакеты семян, цветущие летом.

— Это комплимент?

— Конечно, — отвечает он, открыв дверь и осторожно подталкивая меня в коридор.

9.

Я стучу в дверь ее номера, и женщина в мужеподобном костюме расторопно и моментально открывает дверь. Она приглашает меня войти в люкс с профессиональной улыбкой и представляется, как Энн Риверс, личный ассистент Хелены. Установленная температура на кондиционере настолько низкая, что я начинаю слегка дрожать. Она проводит меня в столовую. Тайская официантка ожидает у буфета в поклоне с ладонями прижатыми друг к другу, как будто в молитве.

Я также складываю руки и слегка наклоняю голову, потом оглядываюсь на сервированный стол, который накрыт едой, словно для девятерых. На столе лежат всевозможные виды столовых приборов и всевозможные виды еды, многую из которой я даже никогда не видела. На серванте также стоит блюда, накрытые нержавеющими крышками, видно сохраняющими тепло. В испуге я прикусываю губу.

Что такое Хелена могла выбрать из еды, мне кажется это настолько пугающим. Я стою в середине гостиной, она выходит с противоположной стороны. Она появилась вовремя, и выглядит просто блестяще, наверно, поэтому я смотрю на нее с каким-то благоговением. В этой красивой женщине есть что-то командное. Как говорила моя мама — звезда высшего пилотажа. Стоит ей только появится в комнате, как она совершенно четко занимает все пространство, господствуя в нем, словно полная луна господствует на всем ночном небе.

Она одета в классическую черную кожу, черный костюм с потертостями поверх черной водолазки, ее волосы и лицо безупречны. В этом климате ее выбор водолазки и костюма меня немного удивляют. Она тепло улыбается мне, я улыбаюсь в ответ. Может быть, все будет не плохо. Энн ненавязчиво делает несколько шагов назад.

— Садитесь, — приглашает она, указывая на стул в другом конце стола. Стол настолько большой, что за него можно усадить шестерых. Хелена занимает свое место во главе стола.

Официантка тайка подставляет мне стул, пока я сажусь, разворачивает взбивая салфетку, мастерски укладывая ее поперек коленей.

Те же манипуляции официантка проделывает с Хеленой, я нервно оглядываюсь на тарелки, стоящие на столе. С какой стати я полагала, что это должен быть чай, какие-то сэндвичи, теплые лепешки и несколько кусочков торта?

— Ну, это мило, — говорю я, хотя мой голос звучит чуть-чуть выше, чем обычно.

— Да, вполне. Я подумала, что нам следует познакомиться друг с другом, — отвечает Хелена. Ее голос звучит более мягче и дружелюбней, гораздо более дружелюбней, чем вчера. — Я хочу узнать о тебе все, и как ты познакомилась с Блейком.

О, нет. Я думаю нет, но при этом вежливо улыбаюсь.

— Мы познакомились через одного общего знакомого.

— Ах, как обычно. И кто он?

— Руперт Лотиан.

Она пытается хмурить лоб, но ей мешает ботокс.

— Никогда не слышала о нем. Кто он?

— Я... эм... работала у него.

Она смотрит на меня.

— Мило, — у нее в глазах появляется такое выражение, которое заставляет меня подозревать, что она знает, кто такой Руперт, мало того, она знает, как я познакомилась с Блейком.

Она берет в руки маленький белый кувшинчик, который находится под ее правой рукой. Я замечаю, что у меня стоит такой же, в нем кажется налито молоко. Я вижу, как она выливает молоко в миску, которая мне кажется пиалой для мытья рук. Она наполняет ее на треть и смотрит на меня с насмешливым выражением лица. Улыбается так, как будто не может понять, почему я не делаю то же самое.

Я улыбаюсь в ответ, и быстро выливаю молоко, копируя ее движения. Я даже не могу себе представить, как это молоко может быть использовано. Но мне кажется, что мы будем что-то в него окунать.

Когда я смотрю на нее снова, она по-прежнему улыбается мне, но ее улыбка превратилась в холодную и жестокую. Ты не одна из нас, и неважно, что ты делаешь, и что носишь, и все в том же духе — мы все равно чуем тебя, говорят мне ее глаза. Она наклоняется и ставит миску с молоком на пол. Выпрямляется и встречается со мной взглядом, ее глаза сверкают злобой, она кричит:

— Констебль, иди сюда, мальчик. Молоко.

У меня на шеи и щеках разливается румянец. Долю секунды я чувствую себя замороженной на ужасный подвох, который она сознательно устроила мне, и понимаю, что Блейк был прав — мне не нужно уподобляться ей, чтобы она приняла меня в свое общество. Я распрямляю плечи и улыбаюсь, мне кажется, что такой улыбки я никогда не смогу повторить. Холодная уравновешенная, соответствующая ее улыбке, и что-то меняется в ее глазах, потому что она быстро понимает, что перед ней находится достойный противник.

Констебль оказывается маленькой белой ручной собачкой, которая с шумом начинает хлебать молоко. Какое-то время слышится только его чавканье и низкий гул кондиционеров.

Я тянусь за крохотным кусочком еды, выглядевшим круглым и синим. Я не знаю, что это такое, но мне пофиг. Я подношу палец ко рту и облизываю его. Первое впечатление, которое остается у меня на языке — теплое и мягкое со сладкой начинкой, больше я ничего не чувствую. Я пережевываю, но поднимаю глаза и встречаю взгляд Хелены, которая выглядит немного удивленной и слегка шокированной моими неотесанными манерами. Ох, я еще не закончила, Хелена. Я поворачиваюсь к официантке в накрахмаленной униформе, стоящей у буфета.

— Ох, привет, — говорю я бодро. — Как тебя зовут?

Ее темные миндалевидные глаза расширяются от удивления, возможно, даже немного от тревоги. Однозначно, ее научили, чтобы она была типа африканской рабыней, чтобы даже в ее присутствии, номер все равно казался бы пустым, словно ее нет.

— Меня зовут Сомчай, — говорит она, почтительно склонив голову, ее голос похож на шелест.

— Присаживайся и попробуй это, Сомчай. Мне хочется, чтобы ты попробовала и сказала мне, что находится внутри, — с чувством приглашаю я.

Она выглядит испутанной и бросает на Хелену обеспокоенный взгляд.

— Ах! Не волнуйся о Хелене. Она не будет возражать, — выдыхаю я. – Мне кажется, что ей самой будет интересно узнать, что она ест.

Сомчай несмело направляется к столу.

— Мне нужно попробовать. Одно могу сказать, все блюда настолько разные.

— Это прекрасно. Действуй, пожалуйста.

— То, что вы только что съели — кокосовое горячее печенье. Оно как мини-блины с различными сладкими начинками. — Она не тычет указательным пальцем на тарелку, а зажимает руку в маленький кулак, и показывает большим пальцем, торчащего в виде вежливого указателя. — Это жареные креветки с клейким рисом, следующее — корень таро, смешанный с мукой, превратившийся в шарики, его так же называют золотыми нитями. Это палочки из яичного желтка, которые быстро варятся в сахарном сиропе. Рядом с ним травяное желе. Здесь денежные мешки: хрустящие, обжаренное во фритюре тесто, начиненное фаршем свинины, сушеных креветок и кукурузы, завернутые в листья ча флу.

Я киваю, словно очарованная ее познаниями, пока она описывает блюда на всем столе, и переходит к прикрытым тарелкам на буфете. На рисе крабовые котлетки, поданные с салатом из зеленой папайи, говяжья солонина, пельмени, начиненные свининой с имбирем, крошечные банановые листья, в виде чашечек наполненные муравьями и куриные яйца, жареные каракатицы с начинкой джек фрут, и еще кое-что... жареные куколки шелкопряда.

— Вау! Настоящий праздник, — восклицаю я, мой голос звучит слишком громко и оживленно. — Мне кажется для двоих здесь слишком много всего. Не хотела бы ты присоединиться к нам, Сомчай? — и не дав ей шанса ответить, добродушно добавляю. — Давай, подтягивай стул и садись рядом со мной.

Хелена начинает задыхаться, и от этого мое сердце радуется, но бедная Сомчай смотрит на меня глазами, наполненными ужасом. Она напоминает мне маленькое животное, которое может быть затоптано посередине поля в результате разборки двух боевых слонов.

Она слегка качает головой.

— Большое спасибо. Слишком любезно с вашей стороны, но я уже ела.

Мне ее становится жалко.

— Ах, какая досада. Не беспокойся об этом, возможно в следующий раз.

Сомчай быстро бросает еще один нервный взгляд на Хелену.

И Хелена использует эту возможность, чтобы взять в свои руки контроль над ситуацией.

— Это все. Вы можете быть свободны на сегодня, — холодно говорит она.

Я поворачиваюсь к ней, чтобы посмотреть на нее. Ее рот превратился в тонкую неодобрительную линию.

Сомчай наклоняет голову и бросает взгляд сначала в направлении Хелены, а затем меня. Затем исчезает с такой скоростью, словно тут же испаряется, явно испытывая от этого полное освобождение. Как только дверь закрывается, Хелена в упор смотрит на меня.

— Ты закончила? — потихоньку начинает закипать она.

— Собственно говоря, да, — отвечаю я, каждое мое движение царственно.

— Садись, Лана, — скрежещет Хелена. — Ты показала свою позицию. Бессмысленно соперничать с этим ребячеством.

Я решила, что она начала первая, но я молча подчиняюсь. Она права. Нужно объявить что-то подобие перемирия.

— Ты не хочешь выпить чаю?

В данный момент, когда Сомчай удалили из комнаты, я прекрасно понимаю, что нам самим придется себя обслужить, если мы предполагаем есть иди пить. Я встаю, и подхватив чайник, направляюсь к ней. Я аккуратно наполняю ее чашку чаем, она упорно продолжает наблюдать за моими действиями, пока я наливаю ее чашку. Стоя рядом, я чувствую запах ее лака для волос.

— Благодарю, — говорит она, и я перестаю наливать.

— Сахар?

Она отрицательно качает головой.

— Молоко? — невинно спрашиваю я.

Она долю секунды смотрит на меня, ее глаза колючие, хитрые, как у крокодила.

— Спасибо.

Я бросаю взгляд на пустой кувшин, стоящий рядом с ее рукой, унизанной кольцами и замечаю, как ее рука сжимается в кулак. Направляюсь на свою половину стола, наливаю в свою чашку чай, молча кладу две ложки сахара. Затем переливаю молоко из пиалы обратно в кувшинчик, и иду к ней назад, наливая ей молоко в чай. Она поднимает руку, чтобы в нужный момент остановить меня. Я сажусь на свое место и наливаю немного молока к себе в чашку, молча размешиваю сахар.

— У меня есть проблема, связанная с тобой.

Я поднимаю бровь.

— Я не в восторге от того существа, которое заботиться о моем внуке.

Мой рот автоматически отвисает от удивления. Я заставляю закрыть мою отвисшую челюсть, и становлюсь вне себя от ярости. Сейчас она затронула тему, которую ей определенно не стоило касаться.

— Это существо — моя лучшая подруга, и я буду вам очень признательна, если вы не будете так о ней выражаться в моем присутствии.

— Та женщина с шеей, которая выглядит, как стена в общественном туалете, твоя лучшая подруга?

Ее высокомерие и снобизм просто зашкаливают. Я делаю глубокий очищающий вдох и, прокручиваю в голове ей ответ.

— Она что-то сделала, что заставило вас поверить, что она не подходит, чтобы заботиться о вашем внуке?

Ее глаза вспыхивают надменно. Она нарочно завела этот разговор, чтобы спровоцировать меня. Белые прекрасно ухоженные руки изящно покоятся на столе. Кондиционер гудит, словно ленивое насекомое. В этой комнате на самом деле холодно, моя кожа начинает покрываться мурашками. Я не удивлюсь, если она специально дала указание установить такую температуру, при этом заранее одевшись в водолазку и пиджак.

Я прихожу к выводу, что эта одна из вещей, которые я ненавижу и глубоко возмущает меня находится здесь в морозильном номере отеля с моей свекровью.

— Ну, — говорю я тихо, — я бы предпочла скорее ее, чем родственников снобов.

Она цинично улыбается.

— Ты уверена? Похоже, ты сделала все, что в твоих силах... чтобы поймать родственника сноба в свои сети.

— Волею судьбы я замужем за одним из них, но я спокойно могу вас заверить, что не хочу быть одним из вас.

— Ты, кажется не совсем понимаешь. Наш род восходит к глубокой древности, еще до того, когда началась история письменности. Мы, тринадцатое подлинное семейство, стоящее у власти с незапамятных времен. Мы рождены, чтобы руководить. Это конструкция текущей парадигмы. Наш род — это огромная привилегия. Ты не сможешь присоединиться к семье по любому, ты должна родиться в ней. Другого пути нет, поэтому ты никогда не сможешь быть одной из нас.

Она останавливается и делает маленький глоток чая, смотря с присущим высокомерием типичной женщины.

— И просто ты должна отдавать себе отчет, что размножение определяется в каждом конкретном случае, в зависимости от возлагаемой роли. Нет «неодобренных» союзов. Наши семьи всегда роднились между собой домами. За все время моего пребывания на этой земле, я никогда не видела и не слышала, чтобы кто-то из членов семьи ломал этот код.

— Но ваш сын недавно именно это и сделал.

Она ведет себя так, словно я ничего не сказала.

— В редких случаях ребенок рождается в... ну... сложных обстоятельствах, но он все равно будет воспитываться в соответствии с правилами семьи, подальше от его родителей. Служить семье.

Мое сердце начинает усиленно биться в груди.

— Именно это вы запланировали для Сораба?

Ее слова вызывают у меня озноб, который пробирает меня до костей.

— Все служат семье, так или иначе.

— Ну, Сораб не будет. Он мой сын, и я скорее умру, но не отдам его в «семью».

Светящаяся тщеславием, она сидит за отличным столом и понимающе улыбается, но я знаю, как подколоть ее.

— Вы знаете, что ваш муж делал с вашим сыном?

Она не притворяется, что не понимает, о чем речь. Ее глаза сверкают от гнева.

— Ты, должно быть, очень гордишься собой. Поднявшись вверх с низшей ступени общества, заарканив такого мужчину, как мой сын и сейчас сидишь здесь, осуждая меня. Сколько тебе лет?

— Двадцать один.

— И ты думаешь, что знаешь, как все устроено и работает, не так ли?

Как она умна. Я опять попала под ее атаку.

— Я знаю, что отцы не должны совершать насилия по отношению к своим сыновьям, — отвечаю я.

Она хмурится и в глазах вспыхивает ярость.

— Насилие? Как ты смеешь? Кто сказал тебе о насилии?

На секунду я словно опешила от ее неподдельного гнева, и мне начинает казаться, будто она на самом деле не знала, и я ошибочно ее обвинила, у меня в голове инстинктивно начинают крутиться слова извинения, но следующая ее фраза сообщает мне, что она не сердится за мое личное обвинение, наоборот, она разозлилась из-за того, что я посмела усомниться в отношении ее драгоценной родословной.

Ее голос резкий и чрезвычайно тихий.

— Есть племя в Азии, не испорченное западным влиянием, — она делает паузу, саркастически улыбаясь. — Кто-то вроде тебя, без сомнения, будет выступать защитником. Обычай этого племени заключается в том, когда муж приходит домой после тяжелого дня охоты, он снимает свои охотничью одежду, поднимается на крыльцо деревянного дома, и зовет свою дочь, как правило она очень молоденькая, меньше десяти, возможно, даже пять или меньше лет. Когда он зовет ее, она уже знает, что он хочет от нее, поэтому идет и ложиться в главный зал, где каждый может увидеть их. Он разводит свои маленькие ножки, и прямо на глазах своей жены и всех его детей, он опускает свой рот между ее ног и начинает сосать.

Она замолкает, чтобы насладиться моим нескрываемым ужасом.

— Часто, он пьет из ее невинной киски, а она в этот момент пьет молоко из груди своей матери.

Я смотрю на нее в полном шоке. Она говорит правду?

— Ты не веришь мне? — с вызовом спрашивает она. — Так пойди и посмотри на это. — Ее лицо превращается в жесткую холодную маску. — И имей в виду, только отец может иметь такую привилегию. Этот закон там нерушим, хотя при твоем образовании и понимании, он может показаться неправильным, но на самом деле он не несет собой никакого сексуального подтекста вообще. Это делается для укрепления мужчины, чтобы он был более сильным. Как только девочка вырастает и превращается в женщину, то так перестают практиковать с ней. Но у девушки останутся теплые воспоминания о тех временах, когда она «помогала» своему отцу. Ведь у нее должно быть была довольно приятная служба.

Она замолкает, берет палочки для еды, и мастерски захватывает жареные креветки с кукурузой, завернутые в листья ча флу.

— Хватит ли у тебя мужества поехать туда и сообщить этому племени, что то, что они делают постыдно и варварски?

Я с трудом сглатываю, совсем лишившись слов.

— Нет? И все же ты с удовольствием сидишь здесь и читаешь мне лекции по поводу варварского характера наших ритуалов.

Эта женщина действительно настоящий мастер по интеллектуальным играм. Каждый раз, когда мне кажется, что я ее загнала в угол, в результате там оказываюсь я.

— Возможно, у этих девушек остались приятные воспоминания, по сравнению с тем, что случилось с Блейком? Он до сих пор страдает от ужасных кошмаров.

— Я удивляюсь на тебя. Какая женщина поощряет своего мужа на нерешительность?

У меня вырывается саркастический смешок.

— Нерешительность? — повторяю я.

— Детям снятся кошмары, по поводу визита к стоматологу. Ты можешь не водить их к стоматологу?

Я с раздражением вскидываю руки вверх, у меня такое чувство, будто я попала в «сумеречную зону», похоже эта женщина просто сошла с ума. Я поднимаюсь из-за стола.

— Я ухожу. Спасибо за чай.

Она остается сидеть.

— Я уезжаю завтра, но я увижу тебя в Бельгии на июльском балу. Это наше самое важное собрание. Блейк захочет «представить тебя», я уверена в этом.

Я смотрю ей прямо в глаза.

— Я не пойду.

И впервые я замечаю, что поставила ее в тупик. Она не ожидала такого. Ей даже никогда не могло прийти в голову, что кто-то может отказаться от такого важного приглашения. Я беру кувшин с молоком и опять наполняю пиалу, опустив ее на пол.

— Иду сюда, Констебль. Вот, мальчик, — зову я его. Маленькая собачка тут же подпрыгивает и бежит к миске. Я выпрямляюсь, Хелена не отводит от меня глаз, ее губы плотно сжаты, превратившись в тонкую линию.

— До свидания, Хелена. Не думаю, что мы когда-нибудь встретимся снова.

— Не думаю, что ты сможешь удержать Блейка от собрания.

— Блейк, если захочет, то может пойти, это будет зависеть от его решения.

— Ты совершаешь ошибку, большую ошибку.

— Я так не думаю, — тихо отвечаю я, и ухожу из номера. Я возвращаюсь в наш номер, чувствуя себя очень странно, очень маленькой. Меня ожидает Блейк, тут же заключая в свои объятия.

— Как все прошло?

— Именно так, как ты и говорил.

— Я сожалею. Я знаю, что ты хотела, чтобы все было хорошо.

— С моей стороны было глупо предполагать, что она сделает что-то другое. Я самая худшая для тебя женщина, на которой ты мог бы жениться, не так ли?

Он усмехается.

— Было бы еще хуже, если бы я женился на Билли.

Его ответ заставляет меня захихикать.

— Ты знаешь, она сказала, что шея Билли выглядит, как стена общественного туалета?

Уголки его губ поднимаются, его сердце замирает, он опускает глаза.

— Это она сказала специально тебе.

— Шутки шутками, но она действительно ненавидит меня?

— Она не ненавидит тебя, а завидует тебе. Она бы отдала все свои деньги и привилегии, чтобы быть тобой.

— Мной?

— Все, что ты воспринимаешь как должное, словно любимое дитя, упругость щек, гибкость твоего тела, свет в своих глазах служит причиной зависти тех, кто давно был молодым.

— Грустно, что мы все состаримся когда-нибудь.

Он смотрит в мои глаза.

— Я заказал для тебя чай.

Я хмурюсь.

— Ты?

— Хм..., — он берет меня за руку и проводит в гостиную. Стол накрыт — английский чай, сэндвичи, булочки, сливки, малиновое варенье, пирожные.

Я перевожу взгляд на него и стараюсь не разрыдаться.

— Ты знал, что она не собирается устраивать чаепитие.

— Я не знал, но догадывался. Но я должен был дать тебе возможность понять самой.

— Ах, дорогой, — шепотом говорю я. — Я так тебя люблю, что никто даже не сможет предположить насколько сильно, потому что это невозможно передать словами, насколько сильно я люблю тебя.

— Отлично, — соглашается он с широкой улыбкой.

10.

Поиск по сайту: