Жертва всесожжения 14 страница

Я закричала – это был долгий прерывистый визг, крик за криком, я только успевала набирать воздух. Я ощутила, как ползет ко мне Ричард, руки и ноги его скребут по земле, мышцы его тела превратили это ползанье в чувственный акт, во что-то, исподволь подкрадывающееся. И он оказался надо мной – только его лицо, глядящее сверху вниз. Длинные волосы упали занавесом. Кровь поблескивала в углу его рта, я чувствовала, что он хочет слизнуть ее, но сдерживается, и, связанная с ним так близко, я знала, почему он сдерживается. Из-за меня. Боится, что я сочту его монстром.

Его сила все еще искала выхода из моего тела. И еще она хотела крови. Я хотела слизать кровь с лица Ричарда и ощутить ее вкус у него во рту. Завернуться в тепло его тела и стать с ним единым целым. Его сила, как обманутый в своих ожиданиях любовник, кричала из него, требовала раскрыть ей свои объятия, тело, разум, принять ее целиком. Ричард дал ей отдельное от своего имя, он назвал ее своим зверем, но она не была от него отдельной. В этот миг я поняла, почему Ричард так долго и упорно бежал от силы. Она и была им. Мохнатая форма Ричарда формировалась из материи его человеческой плоти так же, как и ярость, разрушение – из самой его человеческой души. Его зверь возникал из той части мозга, которую мы прячем, и она выходит на свет только в худших наших кошмарах. Не в тех, где за нами охотятся чудовища, а в тех, где чудовища – это мы сами. Где мы вздымаем к небесам окровавленные руки и орем не от страха, а от радости – чистой радости убийства. В этот момент катарсиса, когда мы погружаем руки в горячую кровь врага и ни одна цивилизованная мысль не может помешать нам плясать на его могиле.

Сила полыхала во мне как рука, которая гладит меня изнутри и порывается к склоненному надо мной Ричарду. Страх заполнял его глаза, и это был страх не передо мной или за меня. А страх, что его зверь – реальность и все его моральные принципы, все, чем он был сейчас или когда-то, – сплошная ложь. Я глядела на него снизу вверх.

– Ричард! – шепнула я. – Все мы – создания света и тьмы. Прими свою тьму, и ты не убьешь свет. Добро сильнее этого.

Он рухнул вниз, на землю, опираясь на локти. Волосы его упали мне на лицо, закрыв его с обеих сторон, и я подавила желание потереться об них. На этом расстоянии я чуяла запах его кожи, лосьона после бритья, но под этим запахом был он, Ричард. От аромата его тела исходило тепло, которого я хотела коснуться, охватить его губами и удержать навеки. Я хотела Ричарда. Сила запылала от этой мысли ярче, ее возбуждали примитивные чувства, вырывались из-под контроля.

Он зашептал, все еще капая кровью изо рта:

– Как ты можешь говорить, что добро сильнее? Мне хочется слизывать кровь с собственного тела. Хочется прижаться к твоим губам окровавленным ртом. Хочется пить кровь из собственной раны. Это зло, а не добро.

Я тронула его лицо, чуть-чуть, кончиками пальцев, и даже такое легкое прикосновение дало разряд силы между нами.

– Это не зло, Ричард. Это просто не слишком цивилизованно.

Кровь собралась на его лице в единственную повисшую каплю. Она упала на меня, и она жгла. Пламя силы Ричарда взметнулось вверх, унося меня с собой. Она хотела – нет, это я хотела – слизать кровь с лица Ричарда. Какая-то часть моего сознания еще сопротивлялась, когда я подняла голову и провела губами, языком и зубами чуть-чуть по его лицу. Я легла обратно с солоноватым вкусом Ричарда во рту, и мне хотелось большего. И это большее пугало меня. И так же пугала меня эта часть Ричарда, меня самой, как она пугала его. Вот почему я убежала от него в ту ночь полнолуния. Не потому, что он ел Маркуса (хотя это тоже не облегчило жизнь), и не потому, что он так плохо все это проделал. Пугало меня воспоминание о миге, когда меня уносила с собой сила стаи и на секунду мне захотелось упасть на колени и жрать с ними. Я боялась, что зверь Ричарда отберет все, что осталось от моей человеческой сути. Я боялась по той же причине, что и сам Ричард. Но я сказала правду. Это не было зло, просто это не слишком было по-человечески.

Он приложил свои губы к моим в дрожащем поцелуе. В его глотке родился звук, и вдруг он прижался ко мне ртом, и мне надо было открыть рот, иначе губы треснули бы. Я открыла рот, и его язык ворвался в меня, губы его пили мои губы. Порез у него во рту наполнил мой рот его вкусом, солоноватым, сладким. Я держала в руках его лицо, искала его губами, и этого было мало. Изо рта у меня прямо ему в рот вырвался стонущий звук. Звук нужды, неудовлетворенности, желания, нецивилизованного и никогда не бывшего цивилизованным. Мы изображали из себя Оззи и Гарриет, но хотели мы того, что под стать «Хастлеру» и «Пентхаусу».

Мы поднялись на колени, не отрывая своих губ. Руки мои скользнули по груди Ричарда, обняли его спину, и что-то глубоко у меня внутри щелкнуло и отпустило. Как я вообще могла быть от него так близко и не коснуться?

Его сила попыталась вылиться наружу, но я установила ее. Удержала, как умела держать собственную магию, давая ей нарастать, пока она не вырывалась сама.

Руки Ричарда скользнули по моим ногам, к кружевному верху черных трусиков. Пальцы его погладили мою голую спину, и я пропала.

Сила пролилась вверх, наружу, наполняя нас обоих. Она пылала над нами бушующей волной света и жара, и у меня перед глазами все поплыло, и оба мы крикнули единым голосом. Сила выползала из меня, будто тянули большую толстую струну; она вползала в Ричарда, сворачиваясь в его теле. Я думала, что последняя капля ее прольется между нами, как высыхает последняя капля вина в чаше, но эта капля осталась.

Где-то в этом наплыве силы я почувствовала, как Ричард овладел своим зверем и послал это пульсирующее тепло Джемилю. Я не знала, как это делается, но Ричард знал. Я почувствовала в громе силовой волны, как исцеляется Джемиль.

Ричард стоял на коленях, держа меня на руках, лицо мое прижалось к его груди. Сердце его билось у самой моей щеки. Бисер пота выступил на его теле. Я лизнула этот пот на груди и подняла глаза на Ричарда.

Его глаза были полуоткрыты под нависшими тяжелыми веками. Казалось, он спит. Но Ричард взял мое лицо в ладони. Рана у него во рту зажила. Ее залечил прилив силы, его зверь. Ричард склонился над моими губами и чуть коснулся их.

– Что мы будем делать?

Я ощущала его руки на своем лице.

– То, зачем мы сюда пришли.

– А потом?

Я помотала головой, потерлись об его руки.

– Сначала надо выбраться живыми, Ричард. Нюансы потом.

Тут ужас мелькнул в его глазах.

– Джемиль! Я его мог убить!

– Чуть не убил, но ты же его и вылечил.

Выражение страха на лице Ричарда смягчилось, но все же он встал и подошел к своему лежащему силовику. Надо было по крайней мере извиниться, с этим я не могла спорить.

Я осталась на коленях, не уверенная, что смогу стоять – по разным причинам.

– Не совсем так, как сделали бы мы с Гидеоном, – заметал Томас, – но на крайний случай сойдет.

Я почувствовала, как мне в лицо бросилась краска.

– Извините.

– Извиняться не за что, – произнес рычащий голос Гидеона. – Представление было прекрасное.

Он подполз к нам, прижимая руку к груди. С плеча и руки капала кровь, ярко горя на белой рубашке. У меня не было абсолютно никакого желания слизывать кровь с его тела. И на том спасибо.

– Это работа Ричарда? – спросила я.

– Он начал менять форму, когда ты его позвала. Ты впитала в себя его зверя, и он успокоился.

Гидеон сидел, покосившись набок, кровь уже накапала лужицей на пол, но он не просил о помощи – ни словом, ни взглядом. Тем не менее Томас протянул к нему руку, нейтральным, почти братским жестом тронул его за плечо. Сила хлынула потоком, от которого у меня пошли мурашки по коже, но если бы я ее не ощутила, то ничего бы и не заметила.

– Это европейская сдержанность, – спросила я, – или мы с Ричардом вели себя просто непозволительно?

Томас улыбнулся, но ответил Гидеон.

– Вы ничего непозволительного не сделали. Я даже чувствую себя обманутым. – Он потрепал Томаса поруке и улыбнулся, блеснув клыками. – Есть способы поделиться силой более спокойные и менее... зрелищные. Но сейчас вы сделали то, что надо было сделать. Отчаянная ситуация требовала отчаянных мер.

Я не стала вдаваться в тему. Не стала объяснять, насколько часто присутствие Ричарда приводило к таким «отчаянным мерам». Зейн развязал обоих леопардов и подвел Вивиан к Грегори. Склонившись над ним, Вивиан вцепилась руками в Зейна и разрыдалась.

Я сумела встать, и оказалось, что идти я тоже могу. Отлично. Ричард очутился у леопардов раньше меня. Осторожно отведя волосы с лица Грегори, он заглянул ему в глаза.

– Надо выправить ноги.

Грегори кивнул, сжав губы в тонкую нить, как недавно Черри.

– Для этого нужна больница, – сказала я.

Ричард посмотрел на меня.

– Анита, у него ноги уже начали срастаться в таком виде. Каждая секунда, когда кости сопоставлены неверно, ухудшает шансы на выздоровление.

Я поглядела на ноги Грегори. Он был абсолютно гол, но раны были такие страшные, что не оставляли места стыдливости – только жалости. Ноги в коленях были вывернуты в обратную сторону. Мне пришлось закрыть глаза и отвернуться. На труп я смогла бы смотреть, но раны Грегори еще кровоточили, еще болели. Почему-то это было хуже.

Я заставила себя смотреть.

– Ты хочешь сказать, что ноги так и срастутся?

– Да.

Я поглядела в перепуганные глаза Грегори. Синева в них такая же поразительно васильковая, как у Стивена. Они даже казались синее от покрывающей лицо крови. Я попыталась найти какие-то слова, но первым заговорил Грегори, и голос у него был тонкий, напряженный и охрипший от криков боли.

– Когда ты ушла без меня, я подумал, что ты меня им оставляешь.

Я присела возле него:

– Ты не вещь, чтобы тебя оставлять. Ты личность и заслуживаешь, чтобы с тобой обращались...

Сказать «лучше, чем подобным образом» – слишком очевидно, так что я промолчала. Попыталась взять его за руку, как успокаивают ребенка, но у него были сломаны два пальца, и я даже не знала, как до него дотронуться.

Первой заговорила Вивиан.

– Он мертв? – спросила она хрипло, с придыханием, голосом то ли перепуганной девочки, то ли соблазнительницы. По телефону такой голос звучал бы потрясающе. Но выражение ее глаз было не детским и не соблазняющим, а страшным. Она смотрела туда, где лежал Фернандо, и ненависть ее просто жгла.

Что ж, ее можно понять. Я пошла посмотреть, как там этот юный насильник. Гидеон и Томас приблизились к нему первыми, хотя я заметила, что они не двинулись к нему, пока не пошла я. Поэтому я решила, что они любят его не больше, чем мы. Фернандо умеет настроить против себя кого угодно. Кажется, это его единственный талант.

Обнаженный живот крысенка представлял собой кровавое месиво там, где Ричард пытался выпустить ему кишки, но рана уже затягивалась, как в замедленно снятом кино. Тело его прямо на глазах восстанавливалось.

– Будет жить, – сказала я и сама услышала в своем голосе разочарование.

– Да, – сказал Томас, и в его голосе тоже прозвучало разочарование. Он встряхнулся и повернул ко мне свои печальные карие глаза. – Если бы он умер, Падма не оставил бы от города камня на камне, разыскивая вас. Поймите, Анита, Падма не просто любит своего сына – это – его единственный сын. Единственный шанс оставить наследника.

– Я не знала, что вампира это может волновать, – сказала я.

– В его родном времени и культуре сын – вещь невероятно важная. Сколько бы мы ни жили и кем бы ни стали, все мы когда-то были людьми, и до конца это никогда не уходит. Наша человеческая суть преследует нас столетиями.

– Но вы же человек?

Он усмехнулся и покачал головой:

– Был когда-то.

Я хотела еще что-то спросить, но он поднял руку:

– Если представится случай, мы с Гидеоном были бы рады поговорить с вами и с Ричардом о том, что такое триумвират и чем он может быть, но сейчас вам надо уйти, пока Фернандо не очнулся. В дневное время он нами командует.

Я широко открыла глаза, уставившись на Гидеона:

– Но ведь он не настолько альфа, чтобы подчинить себе Гидеона?

– Падма – мастер суровый, Анита. Тем, кто его ослушается, приходится плохо.

– И вот поэтому, – добавил Гидеон, – вам следует уйти как можно быстрее. Что прикажет сделать с вами этот petit bastard^[6], когда проснется, лучше не говорить.

Он был прав. Тут Грегори вскрикнул – высоким жалобным воплем, который перешел в скулеж. Ричард говорил, что ноги у него начинают срастаться с вывернутыми коленями. Вдруг я поняла, что это значит.

– Если ноги срастутся в таком виде, Грегори останется калекой?

– Да, – ответил Гидеон. – Такое наказание придумал Падма.

Фернандо застонал с закрытыми глазами. Пора было убираться.

– Верните мне оружие, – попросила я.

Они не стали спорить, просто отдали. То ли доверяли мне, то ли решили, что я не стану убивать Фернандо, пока он без сознания. Они были правы, хотя этот крысенок вполне заслужил того. Я убивала и за меньшую провинность. За гораздо меньшую.

Грегори, на его счастье, отключился. Ричард держал его на руках как можно осторожнее. Где-то ребята нашли деревяшки и рубашкой Ричарда привязали их к ногам Грегори, как импровизированные шины. Вивиан тяжело повисла на Зейне, будто ноги ее не слушались. Еще она пыталась прикрыть руками низ живота. Так сильно изувеченная, еле может ходить, но все равно стесняется собственной наготы. А у нас не было одежды, чтобы ей предложить. Мое пальто осталось снаружи, за шатром.

Положение спас Томас, отдав ей свой шикарный пиджак. Он был достаточно длинен и прикрывал все, что надо.

Выйти из шатра в коридор – уже было некоторое облегчение. Я подобрала пальто и сунула пистолеты по карманам. Автомат висел у меня на груди.

Томас придержал для нас дверь. Я вышла последней.

– Спасибо, – сказала я, и мы оба знали, что я имела в виду не дверь.

– Для вас – всегда пожалуйста. – Он закрыл за нами дверь, и я услышала щелчок замка.

Я стояла на жарком солнце и купалась в его тепле. Как хорошо оказаться на улице, при свете дня! Но еще будет ночь, и я не знала, какую цену пришлось пообещать Жан-Клоду за Вивиан и Грегори, однако мысль об изувеченном теле Грегори, о Вивиан, передаваемой из рук в руки, как подстилка, заставила меня порадоваться заключенной сделке. Я не сказала бы, что за это можно заплатить любую цену, но примерно около того. Жан-Клод говорил – без изнасилований, без фактического сношения, без увечий, без сдирания кожи заживо. Час назад этот список казался мне достаточно полным и надежным.

Мы подъехали к дому, который я снимала. С собой у нас имелись два раненых леопарда-оборотня, два невредимых, весьма туманные перспективы и сумка с инструментами, чтобы Ричард мог соорудить у меня в спальне лубки для вытяжения. Грегори должен был пролежать на вытяжении не меньше суток по рекомендации доктора Лилиан. Госпиталь пришлось эвакуировать. Если днем командует Фернандо, то эвакуация – не предосторожность, а необходимость. Крысенок не хотел отпускать Рафаэля и наверняка хочет отомстить Ричарду за то, что тот ему навалял, значит, опасность грозит и вервольфам, и крысолюдам. О том, что он сделает с Грегори и Вивиан, если они попадутся ему в лапы, даже и думать не хотелось. Лучшее, что мы могли сделать, – держать их при себе и постараться не оказаться ни в одном месте, о котором Фернандо может догадаться.

Я наполовину надеялась, что Томас и Гидеон удержат крысенка от слишком усердных поисков. Вообще-то я не так легко верю с первого знакомства, но я слышала, как Гидеон назвал Фернандо petit bastard – маленьким ублюдком. Да, они любят его не больше нашего. Трудно себе представить, но скорее всего правда.

К тому же куда нам было податься? В гостиницу не сунешься – это значило бы подвергнуть опасности всех ее постояльцев. Я, когда искала себе жилье, прежде всего смотрела, чтобы оно было изолировано. Вообще-то я, честно говоря, люблю городское окружение, но в последнее время моя жизнь превратилась в тир. Так что не годилась ни квартира, ни кондоминиум, ни близкое соседство. Нужна была большая территория и никаких соседей, которых могут случайно подстрелить. И я нашла то, что хотела. Хотя из всего, что мне было нужно, я получила только изоляцию.

Дом был слишком велик для меня одной. Такой дом был просто создан для семьи, которая ходит на прогулку в лес, а собака прыгает вокруг детей. Ричард его никогда не видел. Мне было бы куда приятнее, чтобы Ричард его увидел до того, как мы стали выяснять... то есть создавать отношения. Дело в том, что, пока не вмешался Жан-Клод, мы с Ричардом были помолвлены. Мы планировали такое будущее, для которого и существуют подобные дома. Не знаю, просыпается ли Ричард утром на запах кофе с кровью, а я просыпаюсь. Будущее, включающее штакетную изгородь и двух с половиной детишек, мне просто никогда в картах не выпадает. Думаю, что и Ричарду тоже, но тыкать ему это в глаза я не хотела, по крайней мере пока он меня не стал бы в это затягивать. Если бы стал... тут у нас и возникли бы проблемы.

Перед домом располагалась прямоугольная клумба, почти весь день освещенная солнцем. Здесь был розовый сад, но прежние владельцы попытались выкопать розы и увезти с собой, и осталась только клумба, похожая на обратную сторону луны, утыканную кратерами. Клумба казалась такой голой, что я как-то целые выходные потратила на то, чтобы ее чем-то засадить. Розовый мох по краям, потому что мне нравятся эти яркие цветочки. Циннии посередине, потому что так получается перекличка цвета. Бунт цвета и резкий контраст, без плавных переходов. Яркость привлекала бабочек и колибри. За цинниями я посадила мальвы, высокие, раскидистые и при этом перепутанные, с бледными красивыми цветками, которые любят бабочки, а колибри к ним равнодушны. Цвет мальв несколько бледен по сравнению с остальной гаммой, но знаете – получилось. Осенью у них будут коробочки с семенами для щеглов.

Возня с клумбой была с моей стороны косвенным признанием, что я здесь могу пробыть долго. Не скоро вернусь в какую-нибудь квартиру или кондоминиум. Жизнь не позволит мне роскоши близкого соседства.

– Приятные цветы, – заметил Ричард, подъезжая.

– Я как-то не могла оставлять пустую клумбу.

Он издал какой-то ни к чему не обязывающий звук. После почти трехмесячной разлуки, и даже без меток, он достаточно хорошо меня знал и понимал, когда следует промолчать. Меня как-то доставало, что я не смогла оставить клумбу пустой и вскопанной. Мне самой не нравилось то, что вынуждало меня ее прибрать. Нет, женская сторона моей натуры не приводит меня в восторг.

Ричард и Джемиль вынесли Грегори на носилках, которые нам ссудил госпиталь. Лилиан так накачала леопарда наркотиками, что он спал, не ощущая боли. Спасибо ей за это. Когда он был в сознании, то скулил и вопил.

Странно, но Черри оказалась медицинской сестрой. Кинув только один взгляд на Грегори, она тут же превратилась в профессионала. Появились вдруг решительность и сноровка. Теперь это был просто другой человек. Как только Грегори позволил ей до себя дотронуться, не отверг ее помощь, Черри стала спокойной. Хотя, честно говоря, я ей поверила, только когда увидела, что ей верит доктор Лилиан. А

Лилиан была уверена, что Черри поможет нам положить Грегори на вытяжение, не причинив новых травм. Мнению Лилиан я доверяла, я только до сих пор сомневалась в Черри. Пусть я не одобряю, что Ричард ее вздул, но все равно считаю: тот, кто бросил другого подыхать, доверия не стоит. Нет ничего стыдного в том, чтобы быть слабым, но я бы не доверила ей прикрывать свою спину.

Вивиан не позволила Зейну занести ее в дом, хотя было видно, что идти ей больно. Обеими своими ручками она вцепилась в мой локоть. Ну, вообще-то ручки у нее были не меньше моих, но она почему-то казалась хрупкой. Дело вовсе не в ее росте и не в недавнем изнасиловании – что-то такое было в ней самой. Даже в чужом красном пиджаке и грубом синем халате, который одолжила ей Лилиан, Вивиан казалась изящной, женственной, какой-то даже эфирной. Очень трудно выглядеть эфирной, когда половина лица распухла от побоев, но у нее получалось.

Она споткнулась на ведущей к дому дорожке. Я ее подхватила, но у нее подкосились колени, и я чуть не уронила ее на камни.

Зейн попытался мне помочь, но Вивиан тихо пискнула и ткнулась лицом мне в плечо. С той минуты, как мы сели в машину, она ни одному мужчине не позволяла до себя дотронуться. Развязывал ее Зейн, но, кажется, меня она считала своим спасителем. Может быть, из всех спасителей только я была женщиной, а женщин она сейчас не боялась.

Я вздохнула и кивнула ему. Зейн отступил. Будь я в кроссовках или хотя бы туфлях без каблуков, я бы ее просто внесла в дом. Но в туфлях на трехдюймовых каблуках мне было не пронести женщину моего веса. А если сбросить туфли, то я наступлю на подол платья. Черт, до чего же мне надоел этот наряд!

– Вивиан! – Она не ответила. – Вивиан?

Но она все сползала на землю. Я расставила ноги пошире, насколько могла в этих чертовых туфлях, и успела подхватить ее, когда колени у нее отказали окончательно. Может быть, перекинув через плечо, я бы втащила ее в дом, несмотря на каблуки, но я видела ее тело, видела глубокие кровоподтеки на животе. Перебросить ее через плечо – значит сделать ей больно. Пока что я удерживала ее руками, но понимала, что идти в таком виде и пытаться не стоит.

– Позови Черри, – сказала я.

Зейн кивнул и пошел в дом.

Я стояла, держа в руках Вивиан и ожидая помощи. Июльское солнце палило мне спину через черное пальто, по позвоночнику стекал пот. Цикады заполнили цокотом жаркий воздух. Небольшая армия бабочек паслась на цветах. Не поверите, но я каждое утро выпивала не меньше чашки кофе, глядя на эти глупости. Все это и сейчас было очень живописно, но я уже теряла терпение. Сколько нужно Зейну времени, чтобы попросить Черри вытащить свою задницу на крыльцо? Да, конечно, сейчас она может быть возле Грегори, возиться с его страшными ранами. Если так, то придется подождать. Не то чтобы мне трудно было стоять и держать Вивиан, просто какая-то глупая ситуация: из-за высоких каблуков я не могу отнести ее в дом. Ощущала себя женщиной в самом худшем смысле.

Чтобы скоротать время, я стала считать, сколько тут разных видов бабочек. Тигровый парусник, перечный парусник, какой-то еще парусник чуть побольше, черный парусник, гигантская желтушка, пурпурная пестрая, божья коровка. Три миниатюрных синих мотылька вертелись в воздухе, как блистающие кусочки неба. Красиво, но куда же, к чертям, подевалась Черри? Ладно, хватит.

Я очень осторожно двинулась вперед, и тут у меня подвернулась лодыжка и пришлось упасть назад, чтобы не уронить Вивиан на камни. Так я и села задницей прямо на цветочную клумбу, раздавив бордюр из розового мха и несколько цинний. Мальвы нависали надо мной, некоторые высотой шесть футов.

Вивиан тихо застонала, открыв здоровый глаз.

– Все в порядке, – тихо сказала я, – все хорошо.

Так я и сидела, держа ее на руках, укачивая, задницей в цветах, ноги наружу. Я устояла в обществе вампиров, оборотней, людей-слуг и поджигателей, но пара высоких каблуков – и я села на задницу. Тщеславие, имя тебе – женщина. Хотя тот, кто это написал, никогда не видал обложек глянцевых журналов.

Тигровый парусник величиной почти с мою ладонь запорхал у меня перед глазами. Он был бледно-желтый с резкими коричневыми полосами на крыльях. Полетав над Вивиан, он сел на мою руку. Бабочки иногда слизывают пот с кожи, поглощая соль, но обычно для этого надо сидеть тихо. Стоит пошевелиться – и они улетают. Но это насекомое было настроено решительно. Хоботок этой бабочки немногим толще обычной булавки, длинная изогнутая трубка, но ощущается как щекочущая ниточка.

Третий, быть может, раз в жизни у меня на коже паслась бабочка. Я не пыталась ее прогнать – она была прохладной. Она медленно шевелила крылышками, слизывая соль, и крошечными ножками переступала по моей руке.

Черри вышла из дому и вытаращила глаза, увидев меня.

– Ты ранена?

Я покачала головой, осторожно, чтобы не спугнуть бабочку.

– Просто нет опоры, чтобы встать.

Черри присела возле нас с Вивиан, и бабочка порхнула прочь. Черри посмотрела ей вслед.

– Никогда не видела, чтобы бабочки так делали.

– Она слизывала соль с моей кожи. Бабочки и на собачьем дерьме, и на гнилых фруктах тоже пасутся.

Черри состроила гримасу:

– Спасибо за разоблачение идиллии.

Она встала на колено, взяла Вивиан из моих рук и поднялась. Вивиан застонала, когда Черри покачнулась, ища равновесие. Подъем тяжестей – это не только сила, это еще и балансировка, а бесчувственное тело – не лучший балансир.

– Руку тебе дать?

Я покачала головой и встала на колени.

Черри поверила мне и пошла к дому. Она оказалась умнее, чем я сперва подумала. Конечно, если бы я провела целую ночь на нежном попечении Падмы, я бы тоже могла не произвести хорошего впечатления с первого взгляда.

Я пыталась распрямить примятые цветы, когда бабочка вернулась. Она запорхала у моего лица, и я ощутила щекотание силы. Было бы сейчас темно, я бы сказала «вампир», но был яркий день.

Поднявшись, я вытащила из кармана пальто браунинг. Яркое полосатое насекомое плескало возле моего лица тонкими, как бумага, крылышками. То, что секунду назад было забавным, стало зловещим. Впервые в жизни я отогнала бабочку, будто это была какая-то мерзость. Может, и была на самом деле.

Я не хочу сказать, что эта бабочка была вампиром в буквальном смысле. Вампиры не умеют перекидываться – насколько мне известно. Да, но и появляться при дневном свете они тоже не умеют. А эти, из совета – знаю ли я, на что они на самом деле способны?

Бабочка полетела к лесу на дальнем конце дорожки. Вернулась и стала летать туда и обратно, будто ждала меня. Я встряхнула головой. Чувствовала я себя по-дурацки, держа пистолет в присутствии одной только бабочки. Но там же и еще что-то есть? Я стояла посреди летней жары, солнце припекало голову. Ничего мне здесь не должно угрожать – от вампиров по крайней мере. Если они правила поменяли, это нечестно.

Я готова была бежать в дом и звать на помощь, когда заметила кого-то. Кто-то высокий, в плаще с капюшоном. И даже в этом плаще я поняла, что это мужчина. Такой рост, такие широкие плечи – я даже поняла, что это Уоррик. Только это не мог быть он. У него и близко не было такой силы, чтобы гулять днем.

Я уставилась на эту высокую фигуру в переливающемся белом плаще. Он стоял неподвижно, как мраморный. Даже мистер Оливер, самый старый вампир, которого я в жизни видела, прямого солнечного света избегал. А этот Уоррик тут стоит, будто призрак, который освоил хождение при свете. Конечно, он сейчас не шел. Он стоял в покачивающихся тенях деревьев. На открытый солнечный свет на поляне он не пытался выйти. Может быть, если бы не эта полоска тени, он бы вспыхнул синим пламенем. Может быть.

Я пошла к нему, напрягая все чувства, но никакой посторонней силы, кроме исходящей от него, не ощутила. Конечно, это могла быть засада, западня, но я так не думала. На всякий случай я остановилась на приличном расстоянии. Если замечу какое-то движение, смогу заорать, позвать на помощь и помчаться к дому. Даже пару выстрелов успею сделать.

Уоррик стоял, склонив голову так низко, что лицо его было полностью скрыто капюшоном. Он был неподвижен, будто бы и не знал, что я здесь. Только ветерок еле шевелил складки белого плаща. Рыцарь был похож на статую, закрытую чехлом.

Чем дольше он так стоял, тем более жутким мне это казалось. Я не выдержала первой.

– Чего ты хочешь, Уоррик?

По закрытой плащом фигуре прошла дрожь, и Уоррик медленно поднял голову. По мужественному, сильному лицу распространилось гниение. Кожа была черно-зеленой, будто этот тонкий слой тканей выдерживался в столетиях смерти. Даже синие глаза потускнели, как бельма, как у рыбы, которая так давно уснула, что уже не годится для еды.

У меня отвисла челюсть. Можно было бы подумать, что я уже ничему не поражусь после того, что Иветта с ним сделала, но это оказалось не так. Есть зрелища, к которым привыкнуть трудно.

– Это Иветта тебя наказывает?

– Нет, нет, моя бледная госпожа спит во гробе. Она ничего не знает о том, что я здесь.

Только голос его остался «нормальным» – сильным и твердым. Совсем не подходящим к тому, что сталось с телом.

– Что с тобой происходит, Уоррик?

– Когда солнце взошло, я не умер. Я решил, что это знак от Бога. Что Он дает мне позволение окончить это нечистое существование. Что Он позволил мне последний раз ходить в свете. Я вошел в свет восходящего солнца, и я не сгорел, но случилось вот что.

Он выпростал руки из плаща, показав сереющую кожу. Ногти у него почернели, и кончики пальцев съежились.

– Это заживет? – спросила я.

Он улыбнулся, и даже при его страшном виде это была улыбка надежды. Разложившееся лицо излучало свет, ничего общего не имеющий с вампирской силой. Над ним порхала бабочка.

– Скоро Господь призовет меня к себе. Я же все-таки мертвец.

С этим я спорить не могла.

– Зачем ты пришел сюда, Уоррик?

Вторая бабочка подлетела к первой, к ним присоединилась третья, и они закружились каруселью над головой мертвого рыцаря. Уоррик улыбнулся им.

– Я пришел предупредить тебя. Падма боится Жан-Клода и вашего триумвирата. Он будет добиваться вашей смерти.

– Это не новость.

– Наш Мастер, Морт д'Амур, приказал Иветте уничтожить вас всех.

Поиск по сайту: