Пашков Иван Федорович

Я родился 24 июля 1919 года в деревне Здоровец Ливенского района Орловской области. В нашей крестьянской семье было трое детей, две сестры и я. Отец работал забойщиком на разных шахтах Ростовской области, высылал маме деньги, а в 1925 году мы все переехали к нему на шахту «им. Горького». Там я закончил в школе 8 классов и поступил в областное политпросветучилище. За отличную учебу я получал повышенную стипендию 270 рублей. В 1939 меня призвали в армию, я попал в артполк в г. Смоленск, и мне очень понравилось служить артиллеристом. Но в том же 1939 году Смоленское артиллерийское училище осуществляло дополнительный набор, к нам в часть пришли его представители, и я, успешно сдав экзамены, стал курсантом этого училища. Причем наш набор стал первым, срок обучения которого составлял два года, вместо обычных трех. Вначале нас, правда, отправили в Ленинградское артиллерийское училище, но там нам сказали: «Что же Вы приехали, если у Вас в Смоленске училище лучше нашего?», — и через три дня мы уехали обратно.

Подготовили нас отлично. Правда, и график был у нас очень напряженный, восемь часов занятий плюс два часа самоподготовки ежедневно, но мне лично учеба давалась легко, да и от других курсантов я жалоб не слышал. Училище располагалось в районе Чернушки, в его составе было четыре дивизиона, т.е. двенадцать учебных батарей, и оно готовило артиллеристов для 122-мм и 152-мм гаубиц. Причем училище начало свою работу, кажется, еще в 1934 году, но курсантскую форму впервые выдали лишь в январе 1940 года, а до этого курсанты ходили в обычной форме красноармейцев. И когда курсанты в этой новой форме впервые появились в городе, то горожане очень удивились, откуда мол такие появились? Условия в училище были хорошие, например, даже койки у нас были не двухъярусные, и запомнилось то, что забора вокруг училища вообще не было, но несмотря на это в самоволки мы не ходили, и вообще дисциплина была «железная». В училище учились люди самых разных национальностей, много, например, было татар и удмуртов, был даже один еврей — Яша Гринштейн, но основу составляли славяне. Несмотря на весьма пестрый национальный состав, коллектив у нас был очень дружный. Основной упор, конечно, уделялся артиллерийско-стрелковой подготовке, тактике, изучению материальной части. Много внимания уделялось и физической подготовке, мы много занимались на разных гимнастических снарядах, регулярно выезжали на полевые сборы на Дорогобужский полигон. Правда, участвовать в боевых стрельбах доверяли только тем, кто хорошо учился. Стипендия была 70 рублей, и один раз круглым отличникам, всего нас было пять человек на все училище, за отличную учебу от командующего округа Павлова выдали премию – по 100 рублей. Кормили нас отлично и в увольнительные отпускали регулярно.

Изучения боевого опыта на основе войны с японцами, финнами я не помню, но командир батареи к нам пришел с финской войны, он меня звал сынок и кое-что нам рассказывал. С ним у меня, кстати, был интересный эпизод: уже в 1944 году на реке Прут мы с ним встретились, причем он меня узнал первым. Приятная была встреча, тогда он уже был командующим артиллерии 48-го корпуса, полковник Глазырин.

В апреле 1941 были проведены госэкзамены, собрали из лучших курсантов отдельную батарею, и мы сдали за весь курс боевую стрельбу. Я был круглым отличником, поэтому был в составе этой сводной батареи. Первого мая 1941 наша сводная батарея участвовала в праздничном параде в Смоленске, и спустя всего несколько дней лучших выпускников, и меня в том числе, отправили в Горьковское артиллерийское училище для переподготовки на офицеров-зенитчиков. Я не особо хотел становиться зенитчиком, т.к. уже отлично изучил гаубицы, и мне казалось, что поддерживать пехоту – это более «боевая» работа, чем стрелять по самолетам, но нашего желания никто и не спрашивал. К сожалению, связь с однокашниками по Смоленскому училищу у меня оборвалась, и как сложилась их дальнейшая судьба, сколько человек пережило войну, я не знаю.

Переучиваться на зенитчика мне было несложно, т.к. отличия были только в том, что орудия и приборы другие. Запомнилось, например, что мы изучали новый японский прибор для наведения зенитных орудий, который обслуживали четырнадцать человек.

22 июня мы находились в Гороховецких лагерях на тактических занятиях. Нас всех срочно отозвали в училище, где и объявили, что началась война. Не помню, чтобы я тогда задумывался, долго ли продлится эта война, но шапкозакидательского настроения у нас не было.

Где-то, наверное, в июле нас, восемнадцать отличников, отправили в Москву для направления в части. Там нам присвоили звания лейтенантов, и десять человек, в том числе и меня, отправили в Орел. Запомнилось еще, что когда выезжали из Москвы, вдруг начали сильно стрелять зенитки, прожекторы освещали небо, а уже утром мы узнали, что это был первый налет немецкой авиации на Москву. Из Орла нас четверых направили в 294 стрелковую дивизию, которая находилась в Липецке. Меня назначили командиром взвода управления в 370-м (кажется) отдельном зенитном дивизионе. Где-то в начале августа нашу дивизию перебросили под Ленинград, получили орудия, и почти сразу мы вступили в бои, но в этих первых тяжелых боях я непосредственного участия не принимал. Ярко запомнилось, когда первый раз оказался под обстрелом при артналете, и хотя у нас никто не пострадал, но было, конечно, страшновато. Затем меня назначили командиром автовзвода, и нашей основной задачей было перевозить пехоту, а я потихоньку привыкал к боевой обстановке. Меня заметили, и предложили стать помошником начальника оперативного отдела дивизии. Я подумал и согласился. А в штабе меня вдруг подозвал начальник артиллерии полковник Синонин и начал распекать: «У нас командовать батареями некому, а он тут на пехотную должность нацелился». И все это с матами, вдоль и поперек он меня тогда «причесал»…. Я пытался возразить, что меня, как артиллериста все равно не используют, но куда там. Так в декабре 1941 года я оказался командиром взвода в артполку, чему был очень рад, но почти сразу меня назначили командиром 1-й батареи 76-мм полковых пушек 1-го дивизиона 849-го артполка, которой я командовал вплоть до второго ранения 30 сентября 1942 года.

А в 1945-м возле Бреслау мы потеряли самоходки по дурости командования дивизии. Эти гавнюки: замполит дивизии Смирнов и командир дивизии Препелица житья мне не давали, жаловались на меня даже в управление БТ и МВ штаба армии. Танков не было, и они мне дают приказ поддержать наступление только самоходками. «Вы что!» — говорю, — «мы же пожжем их только зря. Кто же в наступление пускает самоходки без танков?» Но они уперлись: «Не выполнишь приказ, мы тебя расстреляем»… Что оставалось делать, я же подчинялся командованию дивизии. Пошли в атаку и три самоходки сожгли… А потом Препелица разослал по частям дивизии приказ: «Пехота не поднялась в атаку, и самоходчики понесли потери», и в конце приписка: «После прочтения сжечь». Думаю, ладно, вот тут я тебя и куплю, и отослал этот приказ в штаб армии. А потом уже, при выходе к Одеру, 861-й СП занял какой-то городок, кажется Гросс-Вельгельсдорф, но ночью немцы внезапно контратаковали, и пехота разбежалась. Командира полка Куликова ранило, но я отправил за ним свой «Опель», и его вывезли. Оставшиеся две мои самоходки тоже отошли, но недалеко, а четыре штуки у меня еще раньше забрали охранять КП дивизии, и даже в такой критический момент боя мне их не разрешили задействовать… Из пехоты не было ни единого человека, только «трофейная команда», человек пятнадцать. Они пришли заниматься своим делом, но у них командиром был Кузнецов, который раньше служил у меня, и я им приказал вместе с самоходками атаковать, и вернуть утраченные позиции. Правда, очень хорошо нам помогли два артиллерийских дивизиона. Мы их «наводили», а уж они как «лупанут», так там буквально все «перемешивали»… И к 12 часам дня линию обороны почти удалось восстановить. И тут ко мне на НП приехала целая делегация: начальник оперативного отдела корпуса, командующий БТ и МВ, замполит корпуса и началось:

- Где пехота?
- Кроме трофейщиков никого нет.
- Где командир полка?
- Ранен.
- Где остальные самоходки?
- На КП дивизии.
- В такой момент? Ладно...

И уехали.

За то, что мы удержали оборону фактически двумя самоходками, наш дивизион наградили орденом «Богдана Хмельницкого», а лично меня орденом «Боевого Красного Знамени». Командира дивизии Препелицу после этого сняли, зато Смирнов все равно остался на своей должности…

А последние четыре самоходки мы потеряли уже в апреле, и тогда пришлось посадить людей на захваченную немецкую технику.

Поиск по сайту: