Павлов Василий Владимирович

В августе сорок третьего мы вошли в прорыв на Миус-фронте в районе Амросиевки Донецкой области. Пехота пробила брешь в обороне немцев, а мы через нее проскочили на оперативный простор и пошли на юг к Азовскому морю с задачей блокировать с тыла Таганрог и не дать возможность немцам отступить. Наш полк оторвался от остальных частей дивизии и в полном окружении вел бои под Таганрогом с немецкой пехотной дивизией.

Где-то на второй день мы выскочили на огневые позиции немцев. Получилось так, что нас с утра несколько раз бомбили немцы, а затем еще наши налетели и по нам отбомбились. Тогда такой, как сейчас связи, не было, тем более в полку. Может в штабе дивизии или корпусе была возможность связаться с авиацией, мы же так делать не могли. И вот где-то во второй половине дня немцы пошли в психическую атаку. Им обязательно нужно было прорваться. С востока их наш фронт выдавливает, а в тылу мы стоим, не даем отступить. Мы расположились на оставленных немцами оборудованных позициях. А нужно сказать, что по тем окопам можно было до Ворошиловграда добраться, ни разу не вылезая оттуда. Немцы два года здесь оборону готовили. И вот немцы идут в атаку, нашу полковую батарею ставят на прямую наводку, за нами расположилась минометная батарея, затем зенитчики, еще дальше — пулеметчики. Вся сила артиллерии была сосредоточена на наступающих, и все приданные нашему полку части тоже стали на прямую наводку. Обычно минометы ведут огонь с закрытых огневых позиций, а в этом случае минометчики могли видеть, куда они стреляют. Немцы идут, а они по ним шпокают.

Часа два мы по ним били. Немцы наступают лавиной, с засученными рукавами, расстегнутыми воротничками, без головных уборов, кричат, гранаты бросают, ужас наводят, а когда мы взяли пленных, оказалось, что они пьяные были. Всю ночь пили шнапс, а потом пошли в атаку. Выбора у них не было — или погибнуть, или прорваться. Поле перед нами стало серым от их мундиров. И тут где-то в четвертом часу появились танки, и один из них идет прямо на мое орудие. Танк этот я подбил, а другие расчеты — еще четыре. Атака захлебнулась. Немногим удалось просочиться в сторону Мариуполя, но основная часть была разгромлена в Таганроге.

Командир немецкой пехотной дивизии узнал, что перед ним сильная кавалерийская часть. Мы — 138-й кавалерийский полк, а на Кавказе эта немецкая часть встречалась в боях с 38-й казачьей дивизией, а это часть даже не из нашего корпуса. Но немцы почему то решили, что перед ними та же дивизия, с которой они встречались на Кавказе, где они сильно друг друга пощипали. Командир нашего полка, узнав об этом, дал им телеграмму: «Прошу сдаваться в плен. Командир казачьей дивизии Минаков». На следующий день с утра от немцев к нам прибыли два офицера и где-то в середине дня подъехал командир дивизии вместе с офицерами штаба и сдался в плен. Но когда он узнал, что сдался в плен кавалерийскому полку, он чуть с ума не сошел.

За этот первый бой и подбитый танк я был награжден медалью «За отвагу». Я ведь молодой совсем тогда был и думал, что на этом для меня война окончилась, немцев мы разбили, генерала в плен взяли, я могу идти домой. В свою школу зайду, расскажу ребятам, как я воевал, как танк подбил, приеду на вороном коне, родителям расскажу о своих боевых подвигах, а получилось все наоборот. Мы снялись с позиций и через пару ночных переходов были уже под Мариуполем и опять в бой.

Вот когда мы под Ростовым были, старшина нам пригоршнями выдавал гнилые семена подсолнечника, там еще были в семечках сухие соцветия. И это нам давали на сутки. Так мы не то что их лузгали, а прямо тут, не отходя от старшины, съедали. Было тогда очень голодно. Чем мы, кавалеристы, питались? В основном трофеями. Мы же на тылы нападали. Брали склады с боеприпасами, с горючим, с продовольствием. Вот помню, в той же Раздельной мы перехватили поезд, который должен был идти на Румынию в Тирасполь. А там были овцы, крупный рогатый скот, шоколад и прочее продовольствие — вагоны были им забиты, а в некоторых вагонах были наши люди, которых мы освободили. Так тогда мы кроме продовольствия эшелоны с танками и артиллерией перехватили. Мы тогда на лафет пушки положили мешок сахара, несколько банок консервов. Хлеба не было, но мы ели так — ложку сахара, ложку консервов. Без хлеба, но сытно и хорошо. Но особенно я любил порошки какие-то немецкие. Наберешь воды в котелок, хлюпнешь туда порошка — ситро получается. Для меня тогда это был лучший напиток, я так его любил.

А потом нас стали кормить нормально. Когда старшина находил что-нибудь, когда мы сами искали или получали продукты, наше мирное население помогало. В своей стране как никак.

Что касается того времени, когда мы были заграницей, то тогда был приказ Сталина о том, что мы должны питаться за счет той страны, где находимся. Вот там у нас, в основном, проблем с питанием не было. Венгры жили хорошо. В любой дом зайди — чего только нет. В кладовых висели окорока, лежали консервы, фрукты. В Чехословакии люди тоже не бедствовали, но жили немного похуже венгров. А румыны были очень бедные. Побирались, как цыгане. Увидят нашу кухню и бегут за ней, просят, чтоб покормили. А поляки жадные были. Помню, зашли в один двор, спросили где уборная, а она: «Панэ, нету, все Герман забрал и уборную забрал!». Самые лучшие из иностранцев, с которыми приходилось сталкиваться, это чехословаки. Из всех — самый замечательный народ.

Поиск по сайту: