Шпиллер Леонид Иосифович

Артиллеристы (2я мировая война)

Первый день войны я вообще вспоминаю как сплошной кошмар...

Благодаря учебе в артспецшколе и дальнейшей своей кадровой армейской службе, я хорошо знал артсистемы 45-мм и 76-мм, топографию, связь, мог быстро в уме, не прибегая к таблицам, подготовить данные для стрельбы из орудий, хорошо владел стрелковым оружием, был физически крепким и выносливым, но... Все эти индивидуальные качества не могли помочь кому-либо еще, кроме меня, в первые, самые страшные дни и месяцы войны. Все решили разгром и хаос, растерянность и слабая подготовка командиров, отсутствие связи и взаимодействия между частями.

В июне сорок первого очередная «порция» артиллеристов 331-го ГАП РГК прибыла на границу, и я, как связист, был придан расчету 203-мм гаубицы. Расположились в палатках, у бойцов расчета были карабины (до финской войны артиллеристы полка были вооружены обычными винтовками), орудия прибыли на границу с НЗ боевых снарядов. Немцы находились рядом, через реку, постоянно что-то нам весело орали, смеялись. За нашим палаточным городком виднелись двухэтажные кирпичные здания: казармы пограничников и дома для семей комсостава. В двух километрах от нас находился аэродром истребителей, и с нашего места было прекрасно видно все, что происходило на летном поле... Двадцать второго июня мы проснулись на рассвете от взрывов бомб. Бомбили все, что находилось на нашем участке приграничной полосы, потом стала бить немецкая артиллерия. Горело поле, на котором стояли самолеты полка истребителей, горели дома семей комсостава, откуда бежали с криком женщины, держа на руках плачущих детей. Кругом разрывы бомб и снарядов, свист осколков, трупы, раненые. Запах крови... Бомбы падали прямо на наши палатки...

Мы побежали в лес, к нашим тракторам, но в горящем лесу вся техника уже стояла покореженной и разбитой. Мы метались в дыму, пытаясь среди сотен других, потрясенных, блуждающих в прострации по лесу, найти своих командиров и других красноармейцев из 331-го артполка. Со стороны границы уже раздавалась плотная ружейно-пулеметная пальба, обстрел не прекращался ни на минуту. Лейтенант, командир взвода, увидев, что произошло с тракторами и правильно оценив обстановку, на свой страх и риск принял решение — откатить казенную часть орудия в сторону и подорвать. Забили внутрь порох и подорвали шнуром. Стрельба шла со всех сторон, мы дальше двинулись в лес и увидели группу комсостава, командиры что-то обсуждали. Нам приказали двигаться в сторону от границы, оказывается, для солдат нашего ГАПа была уже назначена точка сбора. Опять началась бомбежка, и когда наступила передышка, то на поляне собралось свыше двухсот артиллеристов нашего полка, но без орудий и тракторов. Вся техника осталась в лесу... Мы были ошеломлены происходящим.

Я смотрел на распластанные на земле трупы в красноармейской форме, на стонущих раненых и не мог полностью осмыслить все, что произошло в это утро.

Те из нас, у кого не было личного оружия, подбирали винтовки в лесу, лежавшие рядом с убитыми. Потом лейтенант передал приказ — погрузиться на машины, — где-то уже стояли «чужие», а не наши полковые полуторки, мы залезли в кузова и поехали в сторону от горящей границы, отдаляясь от канонады. Нам объявили новый приказ о том, что мы обязаны вернуться в расположение своего полка в Житомир, а это больше трехсот километров от новой границы. Добирались попутками, кто как мог, никто нас не останавливал, никаких заслонов или заградотрядов я на дорогах в первые дни войны не видел. Передвигались по проселкам, большие дороги все время бомбила немецкая авиация. В Гуйвинский гарнизон наша группа прибыла на третьи сутки, ночью, полк еще находился там, получал новые 152-мм орудия. На нас смотрели, как на пришельцев, никто не хотел верить нашим рассказам, слишком нереальным казалось то, что произошло с «летним полковым лагерем» и с «частями прикрытия», стоявшими рядом с нами на границе. Комполка Казаков распорядился заново распределить прибывших по дивизионам и, через несколько дней, 331-й ГАП, уже имея 152-мм орудия и автомобильную тягу, группами с трех направлений выдвинулся к «старой границе», к Новоград-Волынскому. Перебросить полк по железной дороге уже не было возможности, все на ж/д было разбито. Здесь я принимал участие в оборонительных боях в качестве связиста-телефониста полкового взвода управления, был свидетелем, как наши 152-мм гаубицы били прямой наводкой по танкам, пришлось увидеть и многое другое, страшное и незабываемое... Горькое лето, кровавое... Мы все время задавали себе вопрос: «Где наша авиация?», — но «сталинские соколы» так в небе и не показались, небо было немецким, и это вело к страшным потерям в наших рядах из-за непрерывных бомбежек.

В середине сентября, когда всем стало ясно, что мы находимся в «мешке», по распоряжению Казакова капитан Семак приказал дивизионам уничтожить технику, подорвать орудия, а личному составу ГАПа разбиться на четыре группы и выходить из окружения в направлении Ахтырки. Всем выдали сухой паек, запас патронов. В каждой группе было человек по двести, командиры имели на руках карты, компасы и маршруты движения. Я оказался в группе Семака, примерно 180 красноармейцев и сержантов и где-то двадцать командиров. С собой несли тюки со штабной документацией, но я не помню, чтобы именно наша группа выносила полковое знамя из окружения, и даже сейчас не знаю, а вынесли ли знамя 331-го ГАПа вообще, но уже после войны я узнал, что артполк РГК с таким же номером воевал под Сталинградом.

Наш выход из «котла» занял почти три недели. Из двухсот человек вышло к своим cемнадцать человек. Почему так мало, спрашиваете?

Мы шли скрытно по ночам, продвигались лесами или по полям с высокой кукурузой, старались не заходить в большие села. В серьезные стычки с немцами почти не вступали, ощутимых боевых потерь не несли. Обычно, перерезали найденный нами телефонный провод и ждали, когда появятся устранять порыв немецкие связисты, которых брали в плен из засады. Несколько раз нападали на немецких «обозников». Пленных, обычно это были 2-3 связиста, после допроса расстреливали. У нас быстро закончились сухие пайки, надо было доставать продовольствие, и Семак посылал меня, переодетого в гражданскую одежду, на разведку в ближайшие села. Если немцев не было, то мы заходили в такую деревню, крестьяне нас кормили, давали продукты с собой на дорогу, и мы шли дальше. На таких «привалах», некоторые преднамеренно отставали, предпочитая остаться «в примаках», чем рисковать быть убитым при прорыве из окружения или в стычке с немцами во вражеском тылу. Как ни крути, и не пытайся оправдать подобные поступки, но это было малодушие, если не сказать иначе — измена воинской присяге, но в те дни, в окружении, каждый решал сам свою дальнейшую судьбу.

Идем ночью по полю, кукуруза высокая, соседа не видно, а на край поля выходят не все, те, кто хотел отколоться, специально отставали от отряда. Немецкие листовки повсюду — «Красная Армия разбита... Москва взята...», голод, неизвестность, смертельная опасность — и многие психологически ломались, деморализация...

В итоге к последнему рубежу из нашей группы вышло семнадцать человек, мы материли тех, кто смалодушничал и «откололся от отряда», но потом, уже в фильтрационном лагере, выяснилось, что немало людей из нашей группы — «потерявшиеся по дороге», также вышли к своим, кто-то шел в составе малых групп из 3-5 человек, кто-то из артиллеристов 331-го ГАПа примкнул к другим окруженцам, но все же вырвался к своим... В одном из лесов мы столкнулись с местным партизанским отрядом, который еще до захвата немцами данного района, уже вышел в лес на подготовленную базу.

Среди местных партизан мы видели немало окруженцев, которые влились в этот отряд.

У партизан было радио, мы услышали сводку Информбюро, узнали, что Москва наша, а армия продолжает сражаться на всех фронтах. Партизаны дали нам немного продуктов и помогли уточнить дальнейший маршрут нашего следования, указали, где находится кирпичное здание ГЭС на одном из притоков реки Псел, и посоветовали здесь, через речку, перейти линию фронта, двигаясь по разрушенной дамбе. Мы удачно прошли линию фронта, там не было сплошной передовой. За рекой стоял заслон из войск НКВД. Нас встретили сурово, сразу обезоружили, арестовали и под конвоем на грузовике отвезли на сборный пункт «окруженцев» в Ахтырке.

Мы увидели перед собой огромный лагерь, разделенный колючей проволокой на загоны — сюда свозили на проверку вышедших из «киевского котла», и когда мы посмотрели, сколько же здесь собрали народа, то даже обрадовались, значит многие смогли выйти из окружения, не все пропали без вести в немецком тылу. Проверку мы прошли быстро — выходили группой, вместе с командирами, свои и штабные документы сохранили, присяге остались верны. Каждый день из Ахтырского проверочного лагеря отправляли маршевые роты — группы по несколько сотен человек на сборный пункт в Харьков, а уже оттуда на фронт. В Харьков мы ехали на открытых железнодорожных платформах, и, по прибытии в город, я отправился на свою квартиру, где узнал от соседей, что мои родители уже эвакуировались на Восток, но куда именно — никто не знал. Переночевал в своем доме и вернулся на сборный пункт. На следующий день из Харькова в направлении железнодорожной станции Себряково двинулась в путь огромная колонна войск с автомашинами и полевыми кухнями. Тысячи людей, бывшие «киевские окруженцы», снова шли навстречу своей фронтовой судьбе. Шли долго и утомительно. В Себряково нас распределяли по воинским специальностям и железнодорожным составам, но часть людей оставили на месте и отправили на пополнение передовых частей, а других — посадили в эшелоны и повезли куда-то в северном направлении.

Поиск по сайту: