НАКАНУНЕ

Все знали, что этот день должен скоро наступить, о нем думали и говорили, его с нетерпением ждали, к нему основательно готовились.

Все, что делалось в зимние месяцы 1940—1941 годов на авиационном заводе, в конечном счете делалось для того, чтобы он скорее наступил. А когда это произошло, когда на завод приехали первые представители войсковой части и предъявили документы на получение первой партии ЛаГГ-3, некоторые заводские руководители растерялись: «Как, они уже здесь?»

Оказалось, что не все самолеты этой партии облетаны, выполнены не все доработки, не подготовлен комплект запасных частей и эксплуатационного инвентаря. Пришлось принимать экстренные меры.

Шел март 1941 года. Вслед за представителями войсковой части на завод прибыл генерал-инспектор Наркомата обороны генерал-майор авиации Иван Алексеевич Лакеев. Ему был поручен контроль за переучиванием строевых частей ВВС на новую технику. На завод он приехал, чтобы изучить самолет и самому вылететь на нем.

Он разыскал меня и передал записку от Воеводина. В ней Александр Сергеевич писал, что отныне моей главной задачей становится оказание всемерной помощи 24-му истребительному авиационному полку, которому поручалось первому в ВВС осваивать самолеты ЛаГГ-3. Мне предлагалось перейти в подчинение генерала Лакеева. Что же касается задачи, которую наша бригада выполняла на заводе, то начальник наш считал ее в основном выполненной и предлагал все незавершенные дела передать постоянному представителю заказчика на предприятии.

Прочитав записку, я вопросительно взглянул на генерала, ожидая его распоряжений.

— Все ясно? Так вот, мое первое задание: подготовь меня к вылету. Даю на это два дня.

— Есть подготовить вас за два дня, но это будет зависеть не только от меня.

— За мной дело не станет.

Он и в самом деле был неутомим. Переходил из цеха в цех, от одного производственного участка к другому, от готовых и полуготовых частей самолета к машине в целом. Генерал терпеливо выслушивал мои объяснения, садился в кабину, тренировался, старался безошибочно отвечать на контрольные вопросы.

Рабочие с большой симпатией провожали взглядами отнюдь не генеральскую фигуру молодого военачальника, который проворно сновал между самолетами, легко и привычно вскакивал на крыло, а с него в кабину. Высокое воинское звание, полученное им сравнительно недавно, после возвращения из Испании, и служба на ответственных должностях нисколько не мешали ему сохранить молодой задор и хватку летчика-истребителя.

В намеченный срок мы уложились. Через два дня он вылетел, после чего выполнил еще два тренировочных полета, а потом — на один из подмосковных аэродромов. Я последовал за Иваном Алексеевичем.

В полку все было готово к переучиванию. Здесь царило приподнятое настроение. Еще бы, совершался переход на новую технику! А это всегда считалось большим событием в жизни строевой части. В таких случаях делалось максимум возможного, чтобы все проходило быстро, организованно, без летных происшествий и без снижения боеготовности.

Для выполнения последнего условия в 24-м полку решили проводить переучивание по эскадрильям. Пока одна обучалась, две другие продолжали летать на старой технике и охранять московское небо.

Мне было интересно проводить занятия со столь благодарной аудиторией. Слушали меня внимательно и забрасывали множеством вопросов. В этом, однако, не было ничего удивительного: речь шла не просто об интересных вещах, а о том, что должно понадобиться в самые ближайшие дни.

С каждой категорией специалистов я занимался отдельно. Летчикам надо было знать лучше одно, техникам самолетов — другое, а младшим специалистам — третье.

После теоретических занятий слушатели шли на самолет (на тот самый, который перегнал Иван Алексеевич) и присутствовали там на практических занятиях по техническому обслуживанию, изучению кабины. В проведении их мне помогал техник-испытатель нашего института Петр Михайлович Стрелков.

После принятия зачетов начались полеты. Первыми вылетели командир полка, его заместитель и командиры эскадрилий. Выпуском в полет занимался Лакеев.

Он был великолепен в роли выпускающего и руководителя полетов. На старте, в створе посадочного Т, прямо на земле, еще не совсем освободившейся от снега, поставили стол, на котором находились телефон, ракетница, динамик и плановая таблица полетов. Иван Алексеевич у этого стола был в состоянии непрерывного движения: то удалялся от него, то приближался к нему, на ходу поворачивая голову в направлении летящего по кругу самолета. Кроме того, он поднимал и протягивал в том же направлении сжатую в кулак левую руку (в правой он держал микрофон) и угрожающе помахивал ею, как будто летчик мог увидеть и по достоинству оценить этот жест.

Вся его фигура выражала стремление дотянуться до самолета и немедленно вмешаться в действия летчика. А каковы были его команды по радио! Предельно короткие и четкие в относительно спокойные минуты полета, они мгновенно меняли свой характер и приобретали ярко выраженную эмоциональную окраску в другие, критические моменты. Его выразительные, хотя и не всегда «дипломатичные» по форме оценки действий летчика должны были сделать более доходчивыми команды, заставить летчика немедленно выполнять их.

Огромную ответственность берет на себя тот, кто выпускает летчика в первый полет, да еще в условиях отсутствия «спарки» (двухместного учебно-тренировочного варианта боевого самолета). Пытаясь компенсировать это, выпускающий тщательно изучает летчика по действиям на старой технике, проводит с ним длительные индивидуальные беседы об особенностях техники пилотирования нового самолета.

Иван Алексеевич не жалел времени на изучение и беседы перед выпуском в полет каждого летчика. И результат не замедлил сказаться. Переучивание проходило успешно. Из первого полета на самолете ЛаГГ-3 летчики возвращались возбужденные и радостные. А у тех, кто еще дожидался своей очереди, росла уверенность, что и они смогут сделать все не хуже.

Но вот поступило сообщение, что на станцию прибыл долгожданный эшелон с самолетами. Полеты прекратили, и все, кто был на аэродроме, отправились на разгрузку и перевозку драгоценного груза. Спустя два-три часа вся

партия машин, упакованная в громоздкие и тяжелые ящики, была снята с платформ и доставлена на аэродром.

За каждым экипажем закрепили по самолету и начали сборку. Работали дружно, с большим подъемом. Дел хватало всем, в том числе и мне со Стрелковым. Мы переходили от самолета к самолету, присматривались к тому, что и как делали на них наши старательные ученики, отвечали на их вопросы и там, где это было необходимо, поправляли их.

К концу второго дня сборочных работ все самолеты стояли на своих собственных «ногах», с пристыкованными консолями крыльев, со смонтированной и заправленной гидросмесью системой уборки и выпуска шасси. На следующий день предполагалось установить воздушные винты, а потом вывести самолеты из ангара и начать подготовку к опробованию моторов.

Однако утро следующего дня преподнесло сюрприз, который начисто опрокинул все наши расчеты. Произошел исключительный случай в практике технической эксплуатации самолетов. Когда ангар был вскрыт и мы вошли туда, то увидели, что половина оставленных на ночь самолетов лежала на полу со сложенными ногами шасси, другая половина находилась на разных стадиях их складывания.

Шоковое состояние, в которое привела нас картина поверженных самолетов, длилось недолго. Через минуту-другую мы уже принялись поднимать и ставить их на специальные, регулируемые по высоте подставки-подъемники. К счастью, повреждения у тех самолетов, которые лежали на полу, оказались едва заметными. Опускание происходило, видимо, медленно, без удара о пол ангара. Однако сам по себе факт массового самопроизвольного складывания ног шасси был беспрецедентным и подействовал на всех удручающе. Нетрудно было себе представить, к чему привел бы такой дефект, если бы он обнаружил себя не в ангаре, а на взлете или на посадке.

Стали разбираться. Кран шасси стоял в положении «на выпуск». Состояние всех его деталей не вызвало никаких подозрений. А вот в цилиндре-подъемнике, который непосредственно соединен с ногой шасси и приводит ее в движение, в его гидрозамке, который должен запирать рабочую жидкость — гидросмесь — пришли в негодность детали уплотнения. Будучи выполненными из материала на резиновой основе, они за время пребывания на заводе

и в пути по железной дороге (при низкой температуре наружного воздуха) потеряли свои первоначальные качества, перестали служить препятствием для перетекания гидросмеси.

Молча, с подавленным настроением рассматривали полковые товарищи разобранные агрегаты и дефектные детали. Я читал в их глазах недоумение и упрек: «Как могло такое случиться?! Куда смотрели вы, испытатели?»

Я не хотел оправдываться. Хотя можно было рассказать о том, как у нас еще в начале зимы возникли сомнения в надежности работы гидрозамков, как мы выдвинули предложение об установке более надежных, механических, получивших впоследствии название замков шарикового типа. Можно было рассказать и о том, почему нам не удалось настоять на принятии нашего предложения. Но я не стал этого делать. Летчиков, да и не только их, не интересовали трудности и особенности наших взаимоотношений с промышленностью. Их точка зрения была предельно ясной: на самолете с такими дефектами летать нельзя.

Что касается ответственности за их появление, то и в этом вопросе у них не было никаких сомнений: ответственным за все недостатки они считали, конечно, НИИ ВВС, так как в то время институт был единственной организацией в составе ВВС, которая имела дело с промышленностью и по своему положению обязана была отстаивать интересы частей ВВС.

Прихватив с собой образцы дефектных деталей, я зашагал к электричке, желая как можно быстрее добраться до института и доложить обо всем своему начальству.

Знакомая до мельчайших подробностей дорога показалась на этот раз невыносимо длинной. Все раздражало: и равномерное покачивание вагона, и частые остановки, и бесконечные подмосковные поселки, и даже ни в чем не повинные пассажиры, которые не так быстро, как мне хотелось, входили и выходили из вагонов.

Из головы не выходила картина распластанных на полу ангара самолетов, укоризненные взгляды летчиков, инженеров и техников полка. «Хорошо бы,— думалось,— успеть сегодня же вечером после доклада начальству выехать на завод, чтобы завтра утром появиться в кабинете главного конструктора и выложить на его полированный стол бракованные детали. Пусть полюбуется!»

Воображение уводило меня дальше: в кабинеты начальника производства, главного инженера и директора

завода. Я рассказываю, демонстрирую и предлагаю немедленно действовать. О, теперь им не удастся отделаться обещаниями! Они будут вынуждены внедрить в производство новые цилиндры-подъемники ног шасси с шариковыми замками, будут вынуждены объявить на заводе аврал: «Все на помощь 24-му полку!» От всех этих мыслей я то ли невольно заерзал на скамье, а может, что-то необычное появилось в выражении моего лица. Так или иначе, но соседи стали бросать на меня удивленные взгляды.

А. С. Воеводин одобрил мое намерение выехать к Лавочкину. Он посмотрел на часы и сказал, что до отхода вечернего поезда у меня есть время для подготовки письма с изложением официальной позиции, которую занимает институт. Это могло оказаться полезным в случае возникновения каких-либо трудностей.

Однако особых сложностей не было. Никого не пришлось уламывать, не с кем было вступать в «решительную борьбу». Перед лицом столь очевидной и серьезной неприятности все, с кем мне пришлось иметь дело на заводе, были на редкость единодушны. Немаловажную роль сыграло и то, что совсем недавно аналогичные дефекты были обнаружены и на нескольких самолетах, простоявших долгое время на заводском аэродроме. Это убедило главного конструктора взяться за реализацию нашего предложения.

Выслушав мой рассказ, Семен Алексеевич вызвал к себе конструктора, который занимался этим делом, и, узнав, что сделано еще мало, приказал в течение недели закончить проектирование и передать чертежи в производство.

Потом мы пошли к директору. В присутствии главного инженера, начальника производства и начальника одного из механических цехов было принято решение в десятидневный срок (с момента получения от ОКБ чертежей) провести наземные испытания, изготовить опытный комплект новых цилиндров-подъемников. Поставить его затем: на второй экземпляр опытного самолета и испытать в полете. Внедрение новых подъемников в серию решено было осуществить вслед за получением положительных результатов испытаний.

Это был самый короткий путь решения возникшей задачи. А чтобы выпущенные самолеты не простаивали, решили в качестве временной меры заменить отказавшие детали и агрегаты на те, что прошли тщательную допол-

нительную проверку в отделе технического контроля завода.

Через несколько дней я и несколько работников эксплуатационно-ремонтного отдела завода выехали в полк, прихватив с собой нужное количество тщательно проверенных агрегатов. Затем самолеты были введены в строй и переучивание возобновилось.

В течение месяца удалось обучить 26 летчиков. Их научили взлетать и садиться, летать по кругу над аэродромом, выполнять фигуры пилотажа, в известной мере грамотно эксплуатировать технику.

Это было немало, но далеко не все, что требовалось летчику-истребителю для ведения боевых действий на новом типе самолета. Предстояло научиться летать на всех высотах, вплоть до практического потолка, летать строем (хотя бы в составе звена), стрелять по воздушным и наземным целям, маневрировать в учебном воздушном бою. Но это уже были вопросы текущей учебно-боевой подготовки.

Когда летают на двух десятках самолетов, по три-четыре раза в день на каждом, то это уже массовая эксплуатация. В процессе ее вероятность вскрытия новых недостатков самолета намного увеличивается. В этом заключается особая ценность этапа внедрения самолета в массовую эксплуатацию для окончательной его доводки.

В течение первого месяца массовой эксплуатации самолетов ЛаГГ-3 было выявлено немало производственных и конструктивных дефектов. Почти ни один летный день не проходил без того, чтобы не был выявлен какой-нибудь недостаток или, что также представляло немалый интерес, не обнаружились какие-либо ошибки в эксплуатации самолета на земле и в воздухе.

Во время полетов я находился на старте или на стоянке, готовый немедленно мчаться к самолету, который в подозрительной позе застыл в конце послепосадочного пробега, ответить на вопросы летчика, только что вернувшегося из полета, техника или инженера, которые встречались с какими-то трудностями.

Мне помнится, что много забот доставило всем непроизвольное складывание костыльного колеса на пробеге, которое сопровождалось разрушением узла крепления костыльной установки к шпангоуту фюзеляжа, зачастую разрушением самого шпангоута. Много хлопот было и с отказами моторной гидравлической помпы, агрегатов тормозной системы...

Надо заметить, что устранение дефектов, выявленных на этапе внедрения самолета в массовую эксплуатацию, оказалось намного сложнее, чем на предшествующих этапах создания нового самолета. В этом случае речь шла не только о конструкторских разработках, но и о проведении доработок на десятках самолетов, находившихся на заводе на различных стадиях их готовности, на действующих машинах в частях ВВС, что гораздо сложнее, чем на заводах и в КБ.

...Архивные дела первой половины 1941 года содержат документы, относящиеся к поездкам военных испытателей в строевые части. В них говорится о том, как проходило переучивание, какие при этом встречались трудности, как они преодолевались. Читать эти строки без волнения нельзя. Из них видно, что огромные усилия нашего народа и его партии начали приносить плоды: перевооружение ВВС стало реальностью, оно расширялось.

Как известно, самолетов МиГ перед войной было построено и отправлено в части намного больше, чем других новых истребителей. А потому и поездок, связанных с внедрением в эксплуатацию этих машин, было намного больше

...Письма Петра Степановича Никитченко к Александру Сергеевичу Воеводину. Они отправлялись из Крым где на двух соседних аэродромах группа военных испытателей и бригада заводских специалистов проводили войсковые испытания МиГ-1 и совместные испытания МиГ-3 на дальность, а также одновременно переучивание двух истребительных полков.

«Уже собрано и облетано 12 самолетов. На них вылетели 15 летчиков»,— читаю в одном из его писем. «А теперь в строю уже 20 МиГов, и 25 летчиков заканчивают программу переучивания»,— это в другом письме. А еще через месяц он, не скрывая своей радости, докладывает: «Все самолеты обоих полков собраны и облетаны. К концу подходит и переучивание всех летчиков. Мнения их о самолете от полета к полету становятся все лучшими».

Машины после сборки облетывались летчиками-испытателями С. П. Супруном, В. И. Хомяковым и А. Н. Екатовым. И лишь убедившись, что самолеты в полной исправности, их передавали военным.

Каждое письмо Петра Степановича содержало и подробные перечни дефектов, информацию о том, что он и старший представитель завода предприняли на месте для их устранения, что не смогли сделать. Автор просил ко-

мандование института «нажать» на ОКБ и серийный завод, чтобы скорее устранить недостатки новой техники.

Алексеенко, Кубышкин и Николаев проводили переучивание на МиГах в истребительном полку приграничного Прикарпатского округа: Все трое были участниками испытаний самолета в институте, хорошо знали машину и могли дать много полезного личному составу воинской части.

Василий Иванович Алексеенко писал в своем докладе о том, с каким нетерпением ждали в полку прибытия новой техники: «Им, живущим на границе, в близком соседстве с вооруженным до зубов вероятным противником, «позарез» нужна новая техника». А когда она прибыла, то летчики взялись за ее изучение с исключительным энтузиазмом.

Был составлен уплотненный график сборки и облета самолетов, не менее жесткое расписание теоретических и практических занятий, полетов. Деятельное участие во всех этих работах принимали представители НИИ ВВС.

Я запомнил Василия Ивановича Алексеенко молодым, высоким, энергичным. За ним невозможно было угнаться, когда он торопился, а торопился он всегда, потому что все время хотел побольше сделать. Я наблюдал его проводящим занятия, видел, с какой страстностью он старается передать сведения о достоинствах самолета и о том, как надо с такой машиной обращаться. А вот он, согнувшись «в три погибели», залезает в нишу для уборки колеса и рассматривает отказавшее место в конструкции. О деловых качествах его как инженера-испытателя можно было судить и по тому, с какой полнотой и точностью описывал он каждый дефект и условия его проявления — словом, все то, что может понадобиться тем, кто будет заниматься устранением недостатка.

А когда я прочел в докладе о том, что все собранные самолеты облетывал Алексей Георгиевич Кубышкин, о том, какие меры предосторожности он принимал, выпуская каждого летчика в первый полет, то вспомнил свойственный ему жест — многократное отрицательное покачивание головой — и то, как он при этом, наверное, говорил: «Нет, не согласен я, чтобы кто-нибудь из летчиков полка облетывал самолеты. Весь риск, связанный с этим делом, я должен взять на себя».

Потом представил его обходящим своей притоптывающей походкой взлетно-посадочную полосу. Как он, опять-таки отрицательно покачивая головой, со всей категорич-.

ностью заявил: «Полоса не годится для выполнения на ней первых вылетов летчиков полка на МиГах. Ее надо дополнительно очистить от снега, метров на 200—250 в длину и метров на 20—30 — в ширину».

Его слушали и делали так, как он советовал. Слушали, несмотря на то, что он был только старшим лейтенантом, ибо видели в нем большого мастера летного дела.

Под стать своим товарищам был и Николаев. В его деятельности сказывались те качества, которые он приобрел за годы работы техником-испытателем. Он творчески подходил к техническому обслуживанию самолетов, к работе в условиях отсутствия апробированных инструкций по эксплуатации, умел находить самые неожиданные дефекты, участвовал в поисках путей их устранения. Находясь в течение двух с половиной месяцев почти беспрерывно на аэродроме, среди полковых коллег-техников, он щедро делился с ними своим большим опытом.

Можно было бы рассказать еще об одной поездке Алексеенко (вместе с Петром Михайловичем Стефановским) в Молдавию для переучивания на МиГах целой истребительной дивизии, в которой служил Александр Иванович Покрышкин, впоследствии прославленный ас, трижды Герой Советского Союза, маршал авиации. О поездках с этой целью Андрея Григорьевича Кочеткова, Константина Афанасьевича Груздева, Алексея Трофимовича Степанца, Петра Самсоновича Оноприенко, Валентина Ивановича Хомякова и других испытателей нашего отделения.

Нужно сказать, что не только наше отделение занималось переучиванием на самолеты МиГ-3, ЛаГГ-3 и Як-1, но и другие подразделения НИИ ВВС, и не только на самолеты-истребители, но и на другие типы самолетов (Пе-2, Ер-2, Як-4, Су-2). Кроме того, совместно с НИИ ВВС в этой работе принимали участие специалисты соответствующих подразделений Главного управления ВВС, а также и заводов авиапромышленности.

Мне помнится выступление начальника НИИ ВВС да партийной конференции института в конце 1940 года. Он говорил, что нашей основной и важнейшей задачей на первое полугодие 1941 года является перевооружение ВВС на новую боевую авиационную технику.

Вскоре в январе 1941 года был издан приказ по ВВС о переучивании летного и технического состава на новую материальную часть, в котором указывалось, на какие типы самолетов, где, в какой срок и в каком составе долж-

ны переучиваться авиачасти. К приказу был приложен утвержденный заместителем начальника ГУ ВВС план переучивания. В соответствии с этим приказом был издан Филиным приказ по НИИ ВВС и план переучивания, которым мы и руководствовались в своей работе.

Последние предвоенные месяцы гитлеровцы все чаще вторгались в наше воздушное пространство, облетывали аэродромы, железнодорожные узлы и другие военные объекты, расположенные вдоль нашей западной границы.

Разведывательный характер таких облетов ни у кого не вызывал сомнений. Тем не менее нарушителей границы не перехватывали. Было дано строгое указание «не поддаваться на провокации».

Но были исключения, редкие, правда, но были.

10 апреля 1941 года вражеский самолет-разведчик вторгся в наше воздушное пространство и взял курс на Каунас. Он шел на высоте более 9000 метров и продолжал набирать ее. Шел один, без прикрытия, уверенный в своей безнаказанности.

На этот раз решили поднять звено истребителей МиГ-3. Летчики Акимов, Аксютин и Евтушенко увидели нарушителя сразу после взлета и помчались наперехват. Однако выполнить задание они не смогли. Стремясь быстрее набрать высоту, они потеряли скорость и сорвались в штопор.

В НИИ ВВС поступило распоряжение командировать в Каунас своего специалиста. Послали Андрея Григорьевича Кочеткова, очень опытного инженера-летчика-испытателя, хорошо изучившего самолет МиГ и особенности его пилотирования на больших высотах.

Он установил, что срыв всех трех самолетов в штопор, невыполнение задания произошло вследствие незнания пилотами особенностей поведения самолета и техники пилотирования на больших высотах.

У всех пилотов был совершенно недостаточный налет на самолетах МиГ. За два месяца, прошедших с момента начала переучивания, они, как и другие летчики их дивизии, успели научиться выполнению почти всех видов упражнений на средних и малых высотах. Но освоение больших высот еще не было начато.

На все нужно время, и немалое. И не только на создание нового самолета, не только на его доводку и внедрение в серийное производство, но и на его полное освоение в строевых частях.

В случившемся не было виновных. Самолет был хоро-

шим, оправдывавшим свое назначение высотного истребителя. Он был способен хорошо маневрировать и осуществлять успешные атаки по цели на высотах 11 000— 12 000 метров и при правильном пилотировании не срывался в штопор. Такой вывод был подтвержден частями ВВС, которые приступили к тому времени к освоению больших высот.

Не были виновны в случившемся и летчики. В чем можно упрекнуть их, если к моменту вылета наперехват они по плану учебно-боевой подготовки еще не подошли к освоению больших высот?

Стало быть, виновны в случившемся командиры? Тоже нет! Они делали все возможное для поднятия уровня подготовки подчиненных, но не хватило времени. А оставаться в бездействии перед лицом наглого поведения нарушителя они не могли.

Что это именно так, свидетельствует опыт освоения МиГов в других частях. Там, где получили МиГи на месяц полтора раньше, летный состав уверенно летал на больших высотах, не срывался в штопор и был готов к выполнению заданий по перехвату.

Как уже говорилось, несмотря на запрет, вылеты на перехват нарушителей кое-где совершались. Они проходили успешнее, чем в Каунасе. Так, например, летчиками 4-го истребительного авиационного полка, базировавшегося на приграничном аэродроме, было сбито три самолета-нарушителя. Однако в большинстве случаев самолеты-нарушители летали над нашей территорией безнаказанно: командиры истребительных авиаполков не решались нарушить приказ.

Трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин служил в это время на юго-западной границе и успел хорошо овладеть МиГом. Он и его товарищи по службе вылетали на перехват нарушителей. Вот что он писал в своей книге «Небо войны» позднее: «Как же так? Почему мы не имеем права сбивать, если они летают над нашей территорией... и не просто летают, а среди бела дня фотографируют?.. Гонишься за таким подлецом, а сам на карту посматриваешь: как бы, чего доброго, не проскочить границу. Сознавая эту несправедливость, мы искали ей оправдания и не находили».

Да, подавляющее большинство наших воинов не находило этому оправдания. Ничто не могло убедить их в миролюбии фашистской Германии: ни лицемерные заверения

ее руководителей, ни продолжение поставок некоторых образцов их техники и оборудования, ни тем более организованные ими передачи по радио «Марша Буденного» и других популярных советских песен. Мы знали, Гитлер — наш враг и война с ним неизбежна. Она уже вплотную подошла к нашему дому.

Неудачный вылет наперехват из Каунаса не прошел бесследно. Из него были сделаны полезные выводы. А. Г. Кочетков провел занятия со всеми летчиками 8-й авиационной дивизии, на которых подробно разобрал ошибки, допущенные их товарищами. Он объяснил, почему нецелесообразно выполнять горки при отсутствии у самолета необходимого для этого запаса скорости, какая при этом таится опасность срыва самолета в штопор. Рассказал, как надо выполнять на больших высотах маневры, чтобы не сорваться в штопор, как действовать, если срыв все же произошел.

Но надо было подумать и о других частях. Поэтому по возвращении в институт А. Г. Кочетков доложил начальнику нашего отделения А. С. Воеводину о результатах командировки в Каунас.

Через некоторое время, в начале мая, в НИИ ВВС поступило приказание заместителя начальника ГУ ВВС: «Для разработки указаний летному составу истребительных частей срочно проведите испытания на пилотирование самолета МиГ-3 на больших высотах от 6000 до 10 000 метров на различных режимах полета, включая штопор. Результаты испытаний представить к 15 мая 1941 года».

Были в экстренном порядке составлены программа и приказ на испытания. Ведущим инженером и летчиком был назначен Кочетков, его помощником Оноприенко, летчиками Стефановский, Прошаков и Кубышкин.

Самолет испытывался с различными вариантами вооружения: с обычным и с подкрыльными крупнокалиберными пулеметами БК при полетных весах 3425 и 3326 килограммов.

Было произведено 13 высотных полетов, и по их результатам составлен «Отчет по специальным испытаниям самолета МиГ-3 на определение пилотажных и штопорных свойств на высотах 7000—11 000 метров».

В заключении по испытаниям было записано, что на самолете выполнение боевых маневров до высоты 10 500 метров вполне допустимо. Для обеспечения воздушных боев на высотах от 8000 метров и выше необходимо:

отработать и установить на карбюраторы мотора АМ-35А автомат высотного корректора,

обеспечить давление масла в моторе не ниже 5 атмосфер на всех высотах и режимах полета до 11 000 метров и давление бензина не менее 0,3 атмосферы (в полетах давление масла и бензина падали ниже минимально допустимых величин),

обеспечить кислородным питанием летчика до высоты полета 11 000 метров (на больших высотах кислородная аппаратура работала нестабильно).

Заключение было подписано военинженером первого ранга И. В. Марковым, впоследствии генерал-полковником-инженером, главным инженером ВВС.

Отчет был направлен в Управление ВВС вместе с инструкцией по особенностям пилотирования самолетов МиГ-3 на больших высотах.

Накануне войны заметно оперативнее стали решаться многие вопросы доводки принятых на вооружение самолетов и внедрения их в строй. Чувствовалось, что в НИИ ВВС, в ОКБ и на серийных заводах, да и в ВВС были озабочены одним и тем же: быстрее довести машины до боевого состояния, скорее овладеть ими.

Устранение каждого обнаруженного дефекта по-прежнему требовало прохождения всей длинной технологической цепочки: от точного выяснения причины возникновения через разработку изменений конструкции и реализацию их на одном из самолетов до проверки эффективности доработки на летных испытаниях. Однако на все это тратилось меньше времени, чем прежде. Научились это делать быстрее, а главное, без лишней волокиты. Мы, военные испытатели, старались требовать от промышленности только крайне необходимое, а работники промышленности быстро выполняли необходимые работы.

По всем новым истребителям в институте непрерывно велись испытания. Едва заканчивались одни, как начинались другие, а бывало и так, что велись одновременно несколько испытаний одного и того же типа самолета. Они проводились с разными целями и стали абсолютно необходимой составной частью процесса доводки и освоения новой авиационной техники, процесса, который стал важнейшей государственной задачей.

Для полного решения этой задачи не хватало только времени. А нужны были уже не годы, а месяцы. Войны еще не было, но ожесточенная схватка со смертельным

врагом уже началась. Это была битва за перевооружение нашей армии. Мы в основном выиграли ее до начала войны. По своему влиянию на ее ход, на достижение победы над врагом она была не менее важной, чем любое крупное сражение времен Великой Отечественной войны.

На переднем крае этого особого фронта вместе с другими отрядами советских людей сражались испытатели авиационной техники.

Перебирая в памяти события, происходившие в нашем подразделении института накануне войны, мне хочется напомнить о нашумевшей в свое время истории с испытаниями самолета МиГ-3 на дальность. Придавая большое значение этой характеристике машины, руководство института добилось принятия специального постановления, обязывавшего авиаконструкторов обеспечить возможность получения дальности полета не менее 1000 километров.

Как уже упоминалось, институт совместно с ОКБ организовал в Крыму специальные испытания самолета МиГ-3 на дальность, однако из-за катастрофы их не удалось завершить. Я уже писал и о том, что в феврале 1941 года институт (на своем аэродроме) выполнил полеты на дальность на двух самолетах МиГ-3 и получил вместо заданных 1000 километров 820 и 857 километров. Этот результат был следствием невозможности пользоваться высотным корректором (устройством, позволявшим экономить топливо на больших высотах), об этом было написано в официальном отчете НИИ ВВС.

Дальнейшие события развивались следующим образом. ОКБ договорилось с главным конструктором мотора А. А. Микулиным о временном (на один полет) снятии запрета на пользование высотным корректором и выпустило двух своих летчиков в перелет из Москвы в Ленинград. Он прошел успешно. После приземления из самолетов слили оставшееся горючее. Результат показал, что МиГ-3 способен пролететь 1000 километров.

Это обрадовало коллектив ОКБ и испытателей института, да и всех работников авиапромышленности и ВВС — словом, всех тех, кто искренне желал быстрейшей доводки самолета и всемерно способствовал этому важному делу. Доклад ОКБ, в котором излагались результаты выполненного перелета, вызвал, однако, совершенно неожиданные последствия. Где-то сравнили результаты, полученные ОКБ, с теми, которые были получены в НИИ ВВС, и, не

вдаваясь в суть дела, сделали вывод о том, что институт преднамеренно занизил летные данные самолета МиГ-3. Чудовищный вывод! Последовали оргвыводы. А. И, Филина, А. С. Воеводина, П. С. Никитченко, Н. И. Максимова, Б. В. Лушина, С. Г. Онисько и еще нескольких товарищей из числа ведущих специалистов института отстранили от занимаемых должностей.

Это случилось недели за три до начала войны. Запомнился первый утренний разбор, проведенный без Воеводина. Молча выслушали мы сообщение о принятом решении. Вопросов не задавали. Однако на лицах присутствовавших нетрудно было прочесть недоумение. «В чем все-таки провинились наши товарищи? За что наказали тех, кто, по нашему глубокому убеждению, самым лучшим образом боролся за создание и совершенствование новой боевой техники, кто служил примером беззаветной преданности своему служебному долгу?»

...Жизнь между тем продолжалась. Она властно требовала идти вперед и только вперед. Запас прочности у нас был большим, и мы продолжали делать свое дело, очень нужное для нашей авиации, для нашей армии, для нашего народа.

Каким оно было в последние мирные дни? Какого рода трудности встречались на нашем пути и как мы преодолевали их? Попытаюсь рассказать об этом на примере проведенных мною контрольных испытаний серийного самолета ЛаГГ-3.

Первой неожиданностью, с которой мы столкнулись, было существенное ухудшение летных данных серийного самолета по сравнению с опытным. Максимальная скорость на высоте 5000 метров уменьшилась на 34 километра в час, а время набора высоты 5000 метров увеличилось почти на целую минуту. Это было большой неприятностью. Основательно подпорченной оказалась аэродинамика самолета.

В ОКБ и на заводе без должного внимания отнеслись к отделке внешней поверхности машины и к тому, что у нее появились такие дополнительные источники вредного сопротивления, как костыльное колесо, которое конструктор решил сделать неубирающимся, и наружная антенна радиостанции. Не дожидаясь конца испытаний, я написал письмо на завод (за подписью начальника института) с категорическим требованием улучшить внешнюю отделку и усилить верхний узел крепления костыльной установки,

чтобы восстановить возможность уборки ее в полете, вернуть самолету данные по скорости и скороподъемности.

Следующей неприятностью было появление сильной вибрации на педалях ножного управления при увеличении скорости на пикировании (более 600 километров в час по прибору). Месяца два назад Никашин на головном самолете первой серии достиг на пикировании 700 километров в час, и все было в порядке. Стало быть, снизилось качество изготовления деталей и качество сборки системы ножного управления самолетом, и это ухудшение прошло мимо внимания ОКБ и ОТК завода. Было подготовлено еще одно письмо на завод, а заодно и проект указания главкома ВВС об ограничении предельной скорости пикирования величиной 600 километров в час по прибору.

А 13 июня произошла неприятность, которая могла закончиться тяжелым летным происшествием. В полете разрушился фонарь кабины. Мимо летчика пронеслись куски остекления и вслед за ними вся подвижная часть фонаря. Ворвавшийся в кабину воздушный поток заставил его пригнуться и в неестественном положении продолжать управлять самолетом.

Летчик-испытатель Константин Афанасьевич Груздев рассказывал о том, что произошло в полете, с присущей ему артистичностью. Он демонстрировал, как сидел в кабине съежившись, как высовывал из нее на мгновенье голову и тотчас же убирал назад, как приспособился держаться за ручку управления, не теряя представления о пространственном положении и местонахождении самолета. Это были очень трудные минуты полета, минуты тревожного ожидания, что с самолетом может случиться еще худшее,— летчик чувствовал, что и с управлением произошло что-то неладное,— это были минуты предельного напряжения духовных и физических сил. Но пилот сумел доставить израненный самолет на аэродром.

От фонаря кабины остался маленький кусочек одной из трубок каркаса козырька. На стабилизаторе, киле и радиомачте появились глубокие вмятины и надрезы — следы попадания в них обломков фонаря. На рулях отсутствовали большие куски полотняной обшивки. Самым слабым местом в фонаре, с которого и началось его разрушение, оказался левый нижний угол каркаса. Составили акт на поломку, в котором потребовали от главного конструктора усилить это место.

Доработка фонаря, на которой, как видит читатель, мы оказались вынужденными настаивать, должна была неминуемо привести к отдалению сроков окончательной доводки самолета до боеспособного состояния.

Ох уж эти сроки! Они, как горизонт в пустыне, казались то близкими, то далекими. Еще в апреле нам казалось, что в течение ближайших трех-четырех месяцев удастся полностью устранить все дефекты, зачисленные в разряд первоочередных, то есть опасных для полета и делающих самолет небоеспособным. Но потом выявился массовый брак в местах склейки силовых элементов крыла, который вынудил внедрить новую ее технологию и развернуть ремонтные работы на всех ранее выпущенных самолетах. Это отодвинуло сроки доводки самолета еще месяца на два. И вот теперь нужно довести скорости пикирования до 700 километров в час по прибору, улучшить аэродинамику самолета, усилить фонарь кабины.

Последние ли это доработки? Никто не мог ответить на этот вопрос. Каждый день испытаний и начавшейся эксплуатации в частях преподносил новые сюрпризы. Приблизить день завершения всех важнейших доработок могла только работа — самая интенсивная и самоотверженная работа. Мы были оптимистами и были убеждены, что этот момент скоро наступит, что мы можем приблизить его.

Я еще больше влюбился в свою работу. Мне нравилось в ней все: и то, что приходилось иметь дело с самой передовой техникой, и то, что видна была ее большая необходимость и тесная связь между тем, что делали мы, и тем, что делалось в стране. Техника эта предоставляла неограниченные возможности для профессионального роста, проявления инициативы и самостоятельности. И даже то, что ее всегда было очень много, что она была такой беспокойной и нередко приносила большие неприятности, также нравилось мне.

Немногим более года прошло с того дня, как я впервые переступил порог института. Срок небольшой, но сколько событий произошло, в скольких из них довелось принять непосредственное участие! Поднакопился опыт, мне стали поручать более ответственные задания. А в июне 1941 года меня повысили в должности: перевели из помощников в ведущие инженеры. Обязанности остались те же, однако спрос стал теперь большим.

В своем рассказе об испытаниях ЛаГГа я упомянул о летчике-испытателе Груздеве. Такие люди, как он, встре-

чаются нечасто, они оставляют неизгладимое впечатление. Не поделиться им было бы непростительно.

Груздев появился в институте в середине 1940 года, но как-то очень скоро, гораздо быстрее многих, сумел вписаться в коллектив испытателей, завоевать в нем большой авторитет и даже больше, чем авторитет,— сумел завоевать всеобщую любовь.

Прибыл он в НИИ будучи уже опытным летчиком-истребителем, прослужившим в частях ВВС около семи лет. Если бы в те годы существовала современная классификация летного состава, то ему, вне всякого сомнения, присвоили бы звание военного летчика первого класса, столь высоким был уровень его летной подготовки.

Как-то рассказал он мне о выпавших на его долю испытаниях, связанных с неудавшейся поездкой в Испанию. В авиационной части, в которой он служил, был объявлен набор добровольцев. Груздев тотчас же вместе со своим неразлучным другом — Павлом Рычаговым выразил желание отправиться на фронт. С ним он рос, учился в летной школе и служил в части.

Просьбу друзей удовлетворили, но отправили к месту назначения разными дорогами. Рычагов попал в группу, которую доставили морским путем, благополучно добрался до Испании и, как известно, проявил себя бесстрашным асом, сбил несколько десятков фашистских самолетов и, овеянный славой, со Звездой Героя Советского Союза, вернулся на Родину, где и был вскоре назначен начальником Военно-Воздушных Сил. А что касается Кости Груздева, то его судьба сложилась иначе. Его отправили в Испанию транзитом через несколько европейских государств.

После того как поезд пересек чехословацко-германскую границу, в купе вагона, в котором находился Груздев и еще один советский летчик, вошли агенты гестапо. Их арестовали, долго и с пристрастием допрашивали, но, не добившись желаемых результатов, бросили в тюрьму на долгих восемь месяцев. На физические страдания, обусловленные царившим в тюрьме произволом, наложились душевные — сознание невозможности передать на Родину весть о себе. Порой казалось, что о них забыли, давно вычеркнули из списка живых и что теперь суждено до конца гнить в фашистском застенке.

Но Родина их не забыла. Спустя восемь месяцев ворота тюрьмы раскрылись, летчиков посадили в машину, провез-

ли к швейцарской границе и передали в руки советских представителей.

Груздев вернулся к своей семье и к любимому летному делу. Его назначили летчиком-испытателем в НИИ ВВС, и на этом новом для него поприще он стал добиваться больших успехов: много летал, выполнял важные испытательные полеты и нередко попадал в сложные переделки, в так называемые «особые случаи» полета. Можно даже сказать, что ему определенно «везло» на них. Но из самых трудных положений он выходил победителем.

Повседневно общаясь, мы смогли хорошо узнать друг друга и подружиться. Я чувствовал, что Костя доверяет мне и моим знаниям, видит и ценит мои старания понять и облегчить труд летчика, мое желание советоваться с ним, причем не только перед полетом, при проработке полетного задания и не только непосредственно после полета при обсуждении его результатов, но и при анализе результатов и написании отчета.

Такого рода отношения между ведущим инженером и летчиком-испытателем, будучи сами по себе очень приятными, приносят и большую пользу общему делу. Они обогащают ведущего инженера очень ценными знаниями особенностей работы летчика в полете, особенностей поведения самолета и способствуют повышению творческой активности летчика на всех стадиях подготовки и проведения летного эксперимента. При таких отношениях летчик становится предельно откровенным со своим ведущим инженером и начинает делиться с ним самыми первыми, еще не оформившимися и не сложившимися впечатлениями о поведении самолета, рассказывать о том, в чем он еще не совсем уверен и что на поверку может оказаться иным. Такая откровенность позволяла нам обоим скорректировать методику проведения предстоящих летных экспериментов и быстрее добраться до истины.

Груздев был подлинным самородком. Не раз задавал я себе такой вопрос: «Можно ли было перед войной заметить в нем черты ее будущего героя?» И неизменно отвечал: «Да, можно».

Весь его облик говорил об этом. От его маленькой, ладно скроенной фигурки, от его баритона и манеры говорить, действовать исходила большая внутренняя энергия, вырывался наружу неуемный темперамент. В нем кипела страсть к познанию нового, к поиску и преодолению трудностей и опасностей.

Вот совсем незначительный, но характерный пример. Как-то полетели мы с Груздевым в недалекую служебную командировку на двухместном учебном самолете УТ-2 и попали в сильнейшую грозу. Как он обрадовался этому обстоятельству! То и дело оборачивался ко мне, подмигивал и всем своим видом и особенным блеском в глазах выражал удовольствие от возможности хоть немного да усложнить этот тривиальный для летчика-испытателя полет. Теперь уже на законном основании он перешел на бреющий полет, прибавил скорость и, смело маневрируя, точно вывел самолет к месту назначения.

К вопросам выявления и оценки боевых возможностей самолета он относился с особым вниманием. Охотно и умело выполнял задания на стрельбу, на имитацию воздушного боя и высший пилотах. Он подходил к выполнению таких заданий творчески, искал и находил новые, более эффективные тактические приемы. Во всем этом чувствовалось, что он постоянно думает о войне и не перестает готовить себя к ней.

Обычные посадочные щитки. Устройство, получившее широкое распространение уже в предвоенные годы. Они предназначены для улучшения посадочных свойств самолета. Но потом их начали применять и на взлете. Будучи отклоненными наполовину, щитки позволяли ускорить отрыв самолета от земли. Но Груздеву и этого оказалось мало. Он задумал использовать их для улучшения характеристик виража. Вернувшись однажды из полета на пилотаж, который он выполнял на ЛаГГе, он сказал, что два из заданных четырех виражей он выполнил с выпущенными на 20 градусов посадочными щитками.

В глазах появились знакомые радостные искорки:

— Понимаешь, вираж получился с меньшим радиусом, и времени на его выполнение потребовалось меньше. Ты только подумай, что это даст в воздушном бою. Допустим, мы сошлись с противником и крутимся на виражах. Крутимся на равных, и никто из нас не в состоянии зайти друг другу в хвост. И тут я выпускаю на двадцать градусов щитки и за счет этого получаю возможность срезать траекторию виража и таким образом подойти к противнику на дистанцию эффективного огня. Ну как, здорово?!

Это было и в самом деле здорово. Здорово еще и потому, что я не обнаружил на самолете никаких признаков деформации щитков, несмотря на то, что они не были рассчитаны на такое использование, которое уготовил им

Груздев. К слову, этим тактическим приемом не раз во время войны пользовался сам Груздев и многие другие летчики.

А как он умел веселиться и заражать весельем других! С его появлением в летной комнате всегда поднималось настроение. Груздев умел не только замечательно летать и хорошо испытывать самолеты, он хорошо плясал, играл на баяне и на других музыкальных инструментах, был горазд на выдумки. Даже из своей лысины (след пребывания в фашистской тюрьме), обычно искусно прикрытой остатками волос, он умел извлечь материал для импровизированных миниатюр. И неудивительно, что, когда его вызвали в полет и он покидал летную комнату, там еще долго сохранялась атмосфера радости и восхищения.

Груздев погиб в феврале 1943 года. Погиб не на фронте, где находился в течение года и, участвуя в воздушных схватках, сбил 17 самолетов противника, а после своего возвращения в институт, при испытании одного из истребительных самолетов.

...Человек обладает способностью надолго запоминать одни события и начисто вычеркивать из памяти другие. Такое трагическое событие, как день начала войны, естественно, запомнилось на всю жизнь. Запомнились также и несколько предшествующих дней. Об одном из них — о предпоследнем мирном дне, о пятнице 20 июня 1941 года, я и хочу рассказать.

Это был обычный трудовой день, один из многих похожих и непохожих друг на друга. Многое не ладилось в тот день на моем ЛаГГе. Дневник испытаний показывает, что запланированный на утро полет не состоялся. Обнаружилась течь воды из системы охлаждения мотора, да еще в таком месте, которое с трудом поддавалось ремонту.

Полдня ушло на устранение дефекта, а когда с ним справились и выпустили самолет в полет, Груздев обнаружил, что не работает управление самописцем расхода горючего. Поскольку задание было на замер его расхода, то продолжать полет с неработающим самописцем не имело смысла. Груздев вернулся. После того как устранили и эту неисправность, самолет выпустили в повторный полет. На этот раз все работало нормально, и задание было выполнено.

Часы показывали семь вечера, когда я освободился от всех своих дел на аэродроме. Хотел было направиться к себе в комнату и поработать еще часа два. Испытания

подходили к концу, и надо было форсировать «подбивание бабок». Но чем ближе я подходил к своему «жилью», тем громче давали о себе знать сомнения: «А есть ли смысл начинать? Пока возьмешь документы, пока их разложишь да найдешь то место, на котором остановился вчера, половина времени и уйдет. И вообще, не грешно ли в такой чудесный вечер да еще после столь долгого и напряженного рабочего дня забиваться в комнату и корпеть над бумагами? Не устроить ли сегодня отдых и, пока не поздно, пойти на природу?»

Сомнения сделали свое дело: я сдался и пошел соблазнять на грех своих друзей. Зашел к Васе Алексеенко. Он был на месте и, не в пример мне, продолжал работать. Он сидел со своим ведущим летчиком и шлифовал летную оценку к отчету. В ответ на приглашение пойти на речку у него загорелись глаза: «Прекрасная идея! Мы скоро кончим. Минут через десять — пятнадцать я буду готов».

От него я двинул в комнату напротив, к Саше Розанову. Он «держал» речь, а его слушатели — Никашин и Ершиков — сидели за своими столами, вполоборота к нему и внимали. Это были минуты словесной разминки.

У Александра всегда наготове были разные варианты розыгрышей и «покупок», самые неожиданные выдумки и рассказы. Он умел видеть смешное и не проходить мимо него. В качестве объектов своих шуток он выбирал не кого попало, а тех, кто давал повод для этого, тех, кто по своей простоте готов был «клюнуть». Умел Александр Сергеевич Розанов много, хорошо и с огоньком работать. Обладая острым умом, он быстро освоил все сложности работы инженера-испытателя, стал впоследствии и летчиком-испытателем, оставил заметный вклад в среде испытателей авиационной техники. Иметь с ним дело, работать вместе и находиться в его обществе как в служебные, так и в свободные часы было всегда приятно. Такие люди во все времена высоко ценятся в коллективе. Благодаря им создается благоприятный климат, одинаково хороший для работы и для отдыха. (Впоследствии он вместе с В. И. Алексеенко, В. Ф. Болотниковым и А. А. Соколовым окончил военную школу летчиков-истребителей и стал инженером-летчиком-испытателем.)

Саша одобрил мое предложение, и через четверть часа все трое уже шагали по направлению к лесу. В этот вечерний час он был переполнен. Казалось, что сюда переселилось все население. Прихватив с собой подстилки, игруш-

ки, книги и домашнюю снедь, женщины, дети и освободившиеся от работы мужчины располагались здесь семьями и компаниями, читали, играли, пели, беседовали, поджидали с ужином мужей и отцов, которые еще не вернулись с работы,— словом, отдыхали. Это была мирная жизнь.

Не сбавляя темпа, мы шли к реке. Не терпелось скорее окунуться. Операция «Купание» началась с традиционного прыжка в воду с прибрежной кочки. Вынырнув метрах в десяти от берега и проплыв еще примерно столько же, мы оказывались на противоположном берегу. Не выходя на него, поворачивали назад, потом еще раз туда и обратно и так до тех пор, пока не чувствовали, что вода сделала свое дело и дошла «до нутра». Потом выходили на берег и с удовольствием ложились на траву.

Хорошо! В такие минуты уходят куда-то тревоги, заботы, и жизнь поворачивается к тебе самой привлекательной стороной.

Были мы в ту пору холостяками, и связывало нас троих не только учеба в академии и общие интересы по службе, но и взаимное расположение друг к другу. Мы вместе проводили те редкие свободные дни и часы, которые выпадали на нашу долю.

Никого из нас начальство не собиралось пока посылать в командировку. Мало того, оно обещало объявить воскресенье выходным днем. Как не воспользоваться такими обстоятельствами?! Тут же на травке состоялся «военный совет» с одним-единственным вопросом: как и где провести субботний вечер и воскресный день?

Обсуждение было недолгим. Решили в субботу вечером собраться в Москве, в Колпачном переулке, на квартире у Васи, где, как мы хорошо знали, нас с неизменным радушием встретит его мать. Где имелся телефон, с помощью которого можно было быстро связаться со знакомыми девушками, где был патефон с набором модных по тому времени пластинок, а если чего-то и не было, то можно было приобрести это в близлежащих магазинах. Было также решено предложить присоединиться к нам еще двум непременным членам нашего холостяцкого клуба — инженеру из бомбардировочного отделения М. Панюшкину и инженеру из отделения авиавооружения А. Аронову. Детальные планы воскресенья не разрабатывались. О них решили поговорить при полном сборе участников.

Потом мы снова купались и снова отдыхали на травке.

Разошлись, когда уже совсем стемнело, довольные хо-

рошо прожитым днем и с надеждой на то, что ждет нас впереди немало таких, а может быть, и еще лучших дней. Что много всего будет у нас впереди. Но впереди была война.

В первые же дни было решено сформировать боевые части из высококвалифицированных специалистов института — летчиков, инженеров и техников. Один из самых известных летчиков-испытателей — Степан Павлович Супрун — обратился с такой просьбой к Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину, который одобрил эту идею.

Было образовано пять боевых полков, в том числе два истребительных, командирами которых стали С. П. Супрун и П. М. Стефановский. 30 июня 1941 года полки вылетели на фронт. Они успешно сражались в это тяжелое для Родины время, но в 1942 году по приказу Верховного Главнокомандующего большинство летчиков и специалистов было отозвано для продолжения испытательной работы.

Испытательный институт ВВС в интересах фронта должен был продолжать деятельность, для которой он предназначался. Необходимо было проводить испытания, связанные с доработками и модификацией самолетов, потребность которых выявлялась при боевом применении техники. Была нужда и в том, чтобы проводить летные исследования по отработке оптимальных методов использования наших самолетов и испытания трофейных для выявления их слабых и сильных сторон, выбора тактики борьбы с ними.

На испытания поступали также иностранные самолеты, передаваемые нам нашими союзниками по ленд-лизу, а также некоторые новые машины наших конструкторских бюро.

Было необходимо проводить и контрольные испытания серийных самолетов, выпускаемых нашими заводами, для подтверждения их соответствия требованиям и выявления недостатков. Это диктовалось также и тем, что многие самолеты выпускались на эвакуированных заводах, работавших в условиях, в которых трудно было гарантировать высокое качество продукции.

Специалисты НИИ ВВС проводили и работы во фронтовых авиационных частях, связанных с войсковыми испытаниями новых и модифицированных самолетов, оказывали помощь войскам в освоении новых самолетов и в устранении недостатков авиационной техники.

Поиск по сайту: