И в начале и в конце

Действующие лица:

Екатерина

Пожилая женщина

Андрюша

Медсестра

ЗАНАВЕС ОТКРЫВАЕТСЯ

Приватная комната, для посетителей в городской больнице. В комнате два дивана и ни одного стула. На стене фотообои с изображением какого-то европейского города со средневековой архитектурой, с готическим костелом и домами с черепичными крышами.

Андрей сидит в кресле. Входит Екатерина.

Пауза.

ЕКАТЕРИНА. Привет. Я приехала, чтобы тебя поддержать. Как ты?

АНДРЕЙ. Если честно, я очень плохо.

ЕКАТЕРИНА. А как Ольга?

АНДРЕЙ. Она отравилась. Выпила две банки снотворного.

Пауза.

АНДРЕЙ. Катя, прости, но я не могу быть счастливым после того, что произошло?

ЕКАТЕРИНА. Разве счастье зависит от обстоятельств?

АНДРЕЙ. А от чего оно зависит?

ЕКАТЕРИНА. От сердца. Счастье находится внутри твоего сердца. Разве у тебя не бывает такого ощущения, как будто к сердцу прижали кусок раскаленного железа?

АНДРЕЙ. Я не знаю. Я в последнее время ничего не чувствую.

ЕКАТЕРИНА. Это не возможно не почувствовать. Пронзительная боль. Сердце накаляется до красна и становиться куском раскаленного железа. Само сердце это кусок раскаленного железа. Счастье – там, в глубине этого огня, в самом центре твоего сердца. АНДРЕЙ. По твоему, счастье это нестерпимая боль?

ЕКАТЕРИНА. Нет, счастье это покой и умиротворение.

АНДРЕЙ. Но ведь если прижать к сердцу кусок раскаленного железа, то это ужасно больно?

ЕКАТЕРИНА. Только первые несколько секунд, а потом вслед за этой болью наступает блаженство и покой. А потом из этого покоя вырастают люди и города, цветы и деревья, вырастает весь мир. Этот мир соткан из узоров покоя и красоты.

АНДРЕЙ. Да, да. Это все о чем ты говоришь, это все есть в твоем танце, это все ощущается, когда смотришь на то, как ты танцуешь. Но я не танцую. Что мне делать? Моя жена Ольга не танцовщица, что было делать ей?

ЕКАТЕРИНА. Жить своей жизнью. Чтобы исполнять танец не нужно быть профессиональным танцовщиком. Мы рождены, для танца, и вся наша жизнь танец. Хотим мы этого или нет, но это так. Когда ты ешь или идешь на работу, или режешь свинью или занимаешься сексом или чинишь машину, ты исполняешь танец. Ты совершаешь движения под музыку, значит, ты танцуешь.

АНДРЕЙ. Что ты называешь музыкой, под которую все движется? Разве сейчас играет какая-нибудь музыка?

ЕКАТЕРИНА. Ритм твоего сердца. Стук твоего сердца твоя музыка. Положи правую руку на сердце, закрой глаза и послушай.

Екатерина кладет правую руку себе на сердце, закрывает глаза, на несколько секунд замирает, потом открывает глаза, убирает руку.

ЕКАТЕРИНА. Вот наша музыка, под которую мы танцуем. Все люди без исключения. Мы танцовщики, мы танец, мы конец танца. Все причины и следствия выходят из этой музыки и возвращаются обратно. Когда музыка закончиться, твой мир снова уйдет внутрь твоего сердца, откуда он и вышел.

АНДРЕЙ. Ты можешь слышать этот ритм, своего сердца всегда, каждую секунду?

ЕКАТЕРИНА. Я всегда его слышу.

АНДРЕЙ. Но я и другие люди нет. Мы не можем каждое мгновение прислушиваться к биению своих сердец. Нам нужно чинить машины, заниматься сексом и резать своих свиней.

ЕКАТЕРИНА. А зачем прислушиваться? Нужно просто ощущать этот ритм всем своим существом.

АНДРЕЙ. Но я не могу. Моя жена выпила две банки снотворного, из-за того, что я сказал ей, что люблю другую женщину. Что я люблю тебя. И теперь мы сидим здесь в этой больнице, где повсюду запах смерти, и где между нами моя несчастная жена, которая отравилась из-за нас. И я не могу не чувствовать своей вины. Разве ты не чувствуешь себя виноватой в том, что случилось?

ЕКАТЕРИНА. А разве обязательно нужно искать виноватого, разве это необходимо, чтобы обязательно кто-нибудь был виноват? Разве нельзя обойтись без вины и без виновного. Неужели сострадание не сможет заменить поиски виновного? Сострадать гораздо важнее, чем искать того, кого можно обвинить.

АНДРЕЙ. Ну, а как же Освенцим?

ЕКАТЕРИНА. Какой Освенцим?

АНДРЕЙ. Ну, тот самый Освенцим, где из еврейских детей делали мыло, разве там нет виноватых?

ЕКАТЕРИНА. А при чем тут Освенцим? У тебя, что там погиб кто-нибудь из близких?

АНДРЕЙ. Да, нет. Просто привожу пример первое, что приходит тебе на ум.

ЕКАТЕРИНА. Странно, что это первое что приходит тебе на ум.

АНДРЕЙ. Но как же с этим быть?

ЕКАТЕРИНА. Отпустить.

АНДРЕЙ. Но я не могу, не могу.

ЕКАТЕРИНА. Нужно набраться смелости и однажды прижечь себя куском раскаленного железа. Нужно найти в себе сострадание. Потому что только сострадание избавляет твой ум от Освенцима и от поиска виноватых.

Входит медсестра.

МЕДСЕСТРА. Ну, вроде бы все обошлось. Ваша жена пришла в себя. С ней все в порядке. Будет жить. Можете вздохнуть и выдохнуть. Сейчас к ней нельзя, она спит. Идите домой, и приходите завтра с утра. И доктор с вами встретится тоже завтра с утра.

Андрей встает, подходит к Екатерине, обнимает ее. Они стоят обнявшись.

ЕКАТЕРИНА. Девушка, оставьте нас одних, хорошо?

МЕДСЕСТРА. Да, да, кончено. Просто нужно, чтобы вы кое-где расписались, это такая формальность…

ЕКАТЕРИНА. Через полчаса, если можно?

МЕДСЕСТРА. Хорошо. Я зайду позже. Может быть, вам нужно валерьянки?

ЕКАТЕРИНА. Нет, нет. Ничего не нужно.

АНДРЕЙ. Нам нужно поговорить.

МЕДСЕСТРА. Извините.

Медсестра уходит. Екатерина и Андрей стоят обнявшись. Андрей опускает руки, отходит от Екатерины, садиться на диван.

Пауза.

АНДРЕЙ. Знаешь, для меня было легче, если б она умерла.

ЕКАТЕРИНА. Потому что ты боишься.

АНДРЕЙ. Чего?

ЕКАТЕРИНА. Всего. Ты трус, Андрей. Ты боишься себя, боишься окружающего тебя мира. И единственная ценность, которая у тебя есть, это наша с тобой любовь, но ты не веришь в нее, тебе мешает призрак несуществующего Освенцима в твоей голове. Ты в сам находишься в этом Освенциме. Ты еврейское дитя, из которого жизнь делает мыло, чтобы правозащитники разных стран могли намылить свои руки перед тем, как идти на свои митинги. Даже сейчас, когда я произношу эти слова тебе делается страшно, потому что вместо подлинного сострадания в твоем сердце только концепции. Концепция добра, концепция справедливости, концепция Холокосты. Тот, кто сострадает, тот ест пищу грязными руками, а тот, кто тщательно мылит руки перед едой, тот увеличивает потребность мыла на мировом рынке. Мыла изготавливается все больше и больше, но руки при этом чище не становятся. Ты думаешь, есть две чаши весов. А на самом деле, у этих весов только одна чаша. Есть только одна чаша, и на ней ничего не взвешивают, из этой чаши пьют. Пьют свою жизнь. Каждый свою жизнь. И не нужно превращать Грааль в продуктовые весы. Ты меня любишь в следствии одних причин, а твоя жена отравилась в следствии других причин. Тут нечего взвешивать, тут нужно пить.

Долгая пауза.

АНДРЕЙ. Я продал свою машину, из-за этих проклятых пробок. По городу стало невозможно ездить. Два часа уходит на то, чтобы добраться от дома до работы, а на метро я добираюсь всего за полчаса, от двери квартиры – до двери института. Я еду в метро, я читаю рекламу, наклеенную на стены и стекла поезда. Я узнаю, что есть новые замечательные пылесосы, я узнаю, что есть возможность получить квартиры в кредит, я узнаю, что есть туристические страны, что есть Египет, Турция. Есть Турция! Я не был там, но я знаю, что она есть. Есть города, люди, метро и машины. Есть пробки. Все это существует. Этот мир существует. Я его вижу. Я много езжу на метро. Я спускаюсь под землю, там тоже жизнь. Под землей тоже жизнь. Там темные тоннели, там яркий свет фонарей. Там ток. Я спускаюсь под землю, там тоже жизнь. Я спускаюсь под землю. Я сам выбрал, для себя этот путь. Я продал машину из-за пробок, я решил спускаться под землю, потому что так быстрее. Я спускаюсь под землю. Я спускаюсь под землю…О чем я хотел сказать я уже не помню…. На чем я закончил? На том, что я спускаюсь под землю… Я уже говорил это…. Я уже не помню, что дальше….Прости, мне что-то не очень хорошо. Я должен идти, договорим позже.

Андрей встает и слегка пошатываясь, идет к двери.

ЕКАТЕРИНА. Тебе плохо, давай я провожу тебя.

АНДРЕЙ. Нет, нет. Я поеду домой, там дети. И я хочу побыть один. Я поеду на метро, спущусь под землю. Мне уже пора …. До свидания.

Андрей уходит. Екатерина остается одна.

Пауза.

Входит Алина Павловна.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Я уже поговорила с медсестрой и знаю, что все в порядке. Слава богу. Это такое везение. Фу!

ЕКАТЕРИНА. Зачем ты сюда приехала, мама, ты могла бы узнать обо всем по телефону?

АЛИНА ПАВЛОВНА. Я тебе звонила, но твой телефон выключен. И я подумала, что значит, ты в больнице. Я ведь, тоже места себе не нахожу. Я ведь тоже чувствую себя виноватой.

ЕКАТЕРИНА. Но я не чувствую себя виноватой, мама.

АЛИНА ПАВЛОВНА. И, тем не менее, ты виновата. Вы с Андреем довели бедную женщину до самоубийства.

Пауза.

ЕКАТЕРИНА. Зачем ты приехала, мама?

Пауза.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Ты помнишь одну мою давнюю знакомую Леру, вы с ней встречались тогда в Киеве, в ресторане, когда ты танцевала, такая типичная интеллигентная дама?

ЕКАТЕРИНА. Нет, мама, прости, не помню.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Ну, да к нам домой она никогда не приходила, но мы в молодости с ней общались. А потом мы снова встретились тогда в Киеве в ресторане. Ну, конечно, ты ее не вспомнишь, вокруг тебя ведь крутится много народу. Просто сегодня я узнала, о том, что она уже два года, как умерла. Странно, два года прошло, а я ничего и не знала об этом.

ЕКАТЕРИНА. Вы были близки с ней?

АЛИНА ПАВЛОВНА. Да как тебе сказать? В общем-то, нет. Совсем еще в молодости мы были в одной компании, а потом встречались все реже и реже. Но я знаю, что ей очень нравился твой танец. Она ведь по профессии балетный критик.

ЕКАТЕРИНА. А как ее фамилия?

АЛИНА ПАВЛОВНА. Я уже не помню. Да это и не важно. Она никогда не писала о тебе и о твоем танце. Именно потому, что она была без ума от него. Как-то, как раз, года два назад, я ее встретила на юбилейном вечере одного нашего знакомого актера. И мы с ней проговорили весь антракт. Все время говорили о твоем танце. И она мне сказала, что она не может писать о твоем танце, потому что это что-то необыкновенное, потому что это чудо, а чудо нельзя описать словами. Словом критик, признался, что нет слов, чтобы написать критическую статью. По-моему, это комплимент, для тебя.

Пауза.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Неужели ты ее не помнишь, такая типичная критикесса-интеллигент? Ее звали Лера. Валерия…э..э. Отчество я тоже не помню. Такая пожилая женщина с аристократическими манерами.

ЕКАТЕРИНА. К сожалению, нет, мама, я не помню. Но я бы хотела быть знакома с таким критиком.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Теперь поздно. Сегодня, я случайно узнала, что вот уже два года как она не живет.

Пауза.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Мы не были близкими подругами, видишь, я даже фамилию ее не помню. Но, тем не менее, мне почему-то грустно, что она умерла.

Пауза.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Мне очень, очень грустно, что она умерла.

Пауза.

ЕКАТЕРИНА. Зачем ты приехала, мама?

АЛИНА ПАВЛОВНА. Я хотела увидеть, как горе разбило тебе сердце. Я хотела видеть, что ты тоже страдаешь, что тебя тоже касается наш мир и все, что в нем происходит. Но видно, я напрасно надеялась. Ты как всегда, находишься в своем странном мире и не хочешь высунуть оттуда голову, чтобы поучаствовать в наших страданиях. Тебе нет до нас дела. Ни до кого.

ЕКАТЕРИНА. Ты приехала посмотреть, как я страдаю? Значит, ты не зря приехала, мама. Я страдаю. Ты можешь посмотреть на это. Я страдаю, мама. Ты приехала не напрасно. Вот смотри на меня. Я страдаю.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Прости, но я этого не вижу.

ЕКАТЕРИНА. Может быть, ты не внимательно смотришь?

Алина Павловна пристально вглядывается в лицо Екатерины.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Я смотрю внимательно, но я не вижу.

ЕКАТЕРИНА. Ты просто не хочешь видеть.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Я хочу, я очень хочу, и я смотрю внимательно, но я не вижу.

Екатерина и Алина Павловна, не отрываясь смотрят друг другу в глаза.

ЕКАТЕРИНА. Куда ты смотришь, мама?

АЛИНА ПАВЛОВНА. Ты видишь, куда я смотрю. Тебе в глаза.

ЕКАТЕРИНА. И что же?

АЛИНА ПАВЛОВНА. Я ничего там не вижу.

ЕКАТЕРИНА. Странно.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Я смотрю, но не вижу, странно.

ЕКАТЕРИНА. Ну-ка посмотри еще пристальней, еще повнимательней, ну-ка!

АЛИНА ПАВЛОВНА. Смотрю. Я смотрю изо всех сил!

ЕКАТЕРИНА. И что?!

АЛИНА ПАВЛОВНА. Нет.

ЕКАТЕРИНА. Смотри, мама, смотри по настоящему, без послаблений.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Я смотрю, как только могу. Я не все еще ничего не вижу.

ЕКАТЕРИНА. Смотри, что так сильно и так пристально как только можешь.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Не вижу. Я не вижу. Я не вижу, как ты страдаешь, дочка. Я не замечаю этого. Я не хочу этого замечать. Я боюсь этого. Я боюсь в этом признаться. Я не могу думать о твоем страдании, мне достаточно своего. Прости меня. Я прошу тебя, слышишь, прости меня! Я всю жизнь не замечала твоих страданий, я не хотела этого замечать. Я приехала сюда, чтобы сказать тебе об этом. Чтобы попросить прощения. Прости меня, я прошу, я умоляю тебя, прости.

Алина Павловна прижимается лицом к груди Екатерины и ревет, как маленький ребенок. Екатерина прижалась к матери и тоже плачет. Входит медсестра.

МЕДСЕСТРА. Простите, я понимаю, у вас горе, но мне нужен супруг нашей потерпевшей. Необходимо подписать, кое-какие бумаги.

ЕКАТЕРИНА. Вы знаете, ему стало плохо, и он уехал. Он обязательно придет завтра и все подпишет.

МЕДСЕСТРА. А это женщина случайно не мать, нашей потерпевшей?

ЕКАТЕРИНА. Нет, это моя мать.

МЕДСЕСТРА. А вы, простите, кем приходитесь потерпевшей?

ЕКАТЕРИНА. Я та, из-за которой она отравилась, любовница ее мужа.

МЕДСЕСТРА. Ой! Ну, надо же! Я только хотела уточнить, не родственница ли вы, потому что вы могли подписать бумаги, за мужа. Но вы, как я понимаю не родственница.

ЕКАТЕРИНА. Я же вам сказала, кто я.

МЕДСЕСТРА. Понятно. Мне все ясно. Но зачем, же ваша мама плачет, ведь никто же не умер.

ЕКАТЕРИНА. Ей сообщили о смерти одной ее знакомой, вот она и плачет.

МЕДСЕСТРА. Ой! Мне очень жаль, примите мои соболезнования. Может вам нужно валерьянки, я могу принести?

Алина Павловна вытирает нос носовым платком. Немного успокаивается.

АЛИНА ПАВЛОВНА. Нет, спасибо. Я уже в порядке. Нам нужно идти, дочка, пойдем.

ЕКАТЕРИНА. Мы сейчас уже уйдем. Не беспокойтесь.

Алина Павловна подает руку Екатерине, и они идут к выходу.

ЕКАТЕРИНА. Прощайте.

МЕДСЕСТРА. Всего хорошего, до свидания.

Алина Павловна и Екатерина выходят. Медсестра остается одна. Она машинально просматривает ни кем не подписанные бумаги.

ЗАНАВЕС ЗАКРЫВАЕТСЯ

АКТЕРЫ ВЫХОДЯТ НА АВАНСЦЕНУ ПЕРЕД ЗАНАВЕСОМ, КЛАНЯЮТСЯ ПУБЛИКЕ

Поиск по сайту: