Гай Марий

Человек, впервые затем выступивший вождем угнетенного народа и от которого последний ожидал спасения и возмездия, был Гай Марий. Он сам был из народа – сын латинского крестьянина, достигший почестей и славы мужеством и доблестью солдата. Рожденный в деревне Цереаге, близ Арпинума, он рос здесь, вдали от городских удовольствий, в деревенской простоте и строгости, в доме своих бедных родителей, собственными руками возделывавших свое поле. Сколько-нибудь сносное образование не удалось ему получить за всю его жизнь. Греческой литературой он никогда не занимался и греческого языка никогда не знал; он считал смешным учиться наукам, которые преподавались рабами, и когда он после второго своего триумфа велел ставить на сцене греческие пьесы, то он, правда, показался в театре, но только для того, чтобы тотчас же снова удалиться, Да и военное искусство, в котором одном он кое-что сделал, усвоил он лишь путем практической службы. Он рожден был солдатом. Уже в первом своем походе, который он совершил будучи 22-летним юношей под начальством Сципиона Эмилиана против Нуманции, он особенно отличился храбростью, мужеством и военной выправкой. Он легко и охотно подчинился строгой дисциплине, которую Сципион почел за нужное установить в изнеженном и распущенном войске. Сципион оказывал ему особое уважение. Когда однажды после застолья кто-то, желая польстить Сципиону, спросил, кто бы мог его заменить впоследствии как полководец и глава римского народа, то Сципион, говорят, слегка потрепал по плечу возлежавшего подле него Мария и сказал: «Может быть, этот».

Это заявление молодой человек принял близко к сердцу. Движимый честолюбивыми надеждами, он вступил на политическое поприще и в 119 г., поддерживаемый фамилией Метеллов, достиг трибунского звания. Состоя в этой должности, он издал закон о подкупах и искательствах мест, содержание которого, однако, в точности неизвестно; ибо не могло же все содержание закона заключаться в том, что он мосты, по которым граждане отправлялись в народное собрание для подачи своего голоса, велел сделать уже, дабы знатные не могли смешаться с пародом и влиять на его голоса. При осуществлении этого закона он показал отвагу и воинственный пыл. Так как предложение Мария устраняло влияние сильных на выборах, то консул Котта побудил сенат воспротивиться закону и потребовать Мария к отчету. Марий явился в сенат, но вместо того чтобы дать запугать себя, он грозил Котте, что прикажет отвести его в тюрьму, если он не отменит упомянутого решения. Когда Котта обратился к своему сотоварищу по званию консула Л. Цецилию Метеллу и последний присоединился к Котте, то трибун призвал своего слугу и приказал ему отвести самого Метелла в тюрьму, Метелл просил вмешательства трибунов, но никто не оказал ему помощи. Таким образом, сенат должен был уступить, и предложение Мария возведено было народом в закон. С тех пор Марий считался человеком, которого ни страх не может одолеть, ни какие-либо препятствия отклонить от намеченной цели, и народ стал уже надеяться, что он как боец за народное дело окажется серьезным противником сената. Но он вскоре заставил народ разочароваться в этой надежде тем, что самым решительным образом воспротивился предложению, имевшему в виду увеличить раздачи хлеба народу. Этим трибун снискал себе почет и уважение обеих партий.

По окончании трибуната Марий явился соискателем звания эдила, но ему не удалось попасть ни в курульные, ни в плебейские эдилы; да и претуру он получил на 115 г. с трудом. Аристократия, мнившая одна иметь право на высшие государственные должности, старалась устранить выскочку из Арпинума от этой высокой должности, и когда он все-таки достиг своей цели, то обвинила его в подкупе. Как ни предвзято отнеслись к нему судьи, он все-таки был оправдан. Как претор Марий не особенно отличился; зато как пропретор в Испании он отличался простотой и честностью, а подавлением испанского разбойничества и восстановлением порядка он оказал своей провинции важную услугу.

Соответствующее его военному таланту поле деятельности открылось для Мария в Югуртинской войне. Эта война была особенно важна в римской истории не потому, что она угрожала целостности государства, а потому, что она особенно ясно обнаружила неспособность и испорченность тогдашней правительственной партии. Нумидийский царь Миципса, сын Масиниссы, незадолго до своей смерти (118 г.) разделил свое царство между сыновьями своими, Адгербалом и Гиемпсалом, и усыновленным им Югуртой, сыном брата своего Мастанабала; но Югурта, человек предприимчивый, способный и искусный в военном деле, который во время Нумантинской войны в качестве предводителя нумидийских вспомогательных войск приобрел себе много друзей среди знатных римлян, в расчете как на связи свои в Риме, так и на свое золото, обильно туда приливавшее, убил Гиемпсала, начал войну с Адгербалом, которого захватил в плен и также убил. Подкупленные нумидийским золотом, римские послы, а равно и сенат потворствовали преступным предприятиям царя, и он, без сомнения, продолжал бы спокойно наслаждаться своими захватами и награбленным добром, если бы народ, возмущенный жестокостью, которую позволял себе Югурта даже против римских граждан и италийских союзников, не потребовал, наконец, сенат объявить ему войну (112 г.). Но едва только началась эта война, Югурта купил выгодный мир у посланного в Африку консула Л. Кальпурния Бестии. Известие об этом подняло в Риме бурю, трибун Меммий настоял на судебном расследовании дела и добился того, что Югурта был вызван в Рим в качестве свидетеля. Во время пребывания в Риме наглость варварского царя дошла до того, что он в стенах города велел умертвить внука Масиниссы, Массиву, высказавшего притязания на нумидийский престол. После этого сенат не мог уже поддерживать своего любимца – изгнал его из города и уничтожил заключенный мир. При отъезде из Рима нумидийский царь произнес известные слова: «О продажный город, готовый погибнуть, как скоро найдет себе покупателя!»

Поиск по сайту: